Альбом
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
24 мая 2018
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Алма (lira7)
«Истоки доброты»
|эссе|
«Я верю в благородство человеческой породы, в величие её сил, в полноту её милосердия и в радость её любви…»
Джон Рёскин
«Будьте милосердны к несчастным, будьте снисходительны к счастливым…»
Гюго Виктор Мари
Друзья, если все удобно расположились в этой уютной Гостиной, более всего располагающей именно к беседе о доброте и милосердии, то я готова начать… С чего? Конечно, с Начала!
Как у реки есть исток, русло и устье — так и доброта берёт начало из детства, течёт по руслу жизни и впадает в сердца людей. А как она рождается? По-разному. В ком-то и вовсе не рождается. Вот, помню мальчишку с нашего двора, одноклассника сыночка моего. Вежливый такой, прилизанный. Здоровается всегда. «Какой хороший мальчик!», — думала я, пока однажды не увидела своими глазами, как он расстреливал камнями котёнка, забившегося под ненадёжное прикрытие ржавого жестяного козырька подвального окошка.
Я закричала только через несколько, замедленных ужасом, секунд, в течение которых навсегда врезалось в память искажённое злобной радостью превосходства палача над жертвой — лицо «ребёнка». Дома я не стала говорить сыну: «Запрещаю тебе водиться…», а просто взяла с полки книгу о животных Эрнеста Сетон-Томпсона и прочитала вслух мою любимую «Королевскую Аналостанку» — потрясающую эпопею жизни трущобной кошечки, которая, не в пример иным людям, предпочла свободу и родину «золотой клетке» на чужбине. Маленькая серая «бомжиха» была просто рождена стать «мячом» для всех тех, кому не лень пнуть, мишенью для мальчишек, всегда готовых «стрельнуть», «мышкой» для котов-каннибалов и извечным врагом-кошкой для собак. Страшный мир людей, зверей и людей-зверей в полной мере отвесил на её долю фунты голода, холода и жестокости, но не подарил ни унции, ни грана добра и милосердия.
Тем трогательнее было читать о том, как после невероятных мытарств нашла-таки наша кисочка приют и убежище в бедном жилище и щедром сердце такого же обездоленного существа — негра-лифтёра:
«… Так началась новая эпоха. Теперь киска стала приходить к дверям дома, когда была очень голодна, и с каждым днем все крепче привязывалась к негру. Она раньше не понимала этого человека. Он всегда казался ей врагом. А оказалось, что это её друг, единственный друг в целом свете. Однажды ей выпала счастливая неделя: семь сытных обедов семь дней подряд. И как раз после последнего обеда ей подвернулась сочная мертвая крыса, настоящая крыса, сущий клад. Киска ни разу не видела взрослой крысы за все свои разнообразные жизни, однако схватила находку и потащила ее, намереваясь припрятать впрок. Она переправлялась через улицу у нового дома, когда показался ее старый враг — собака с верфи, и она, естественно, бросилась к двери, за которой жил её друг. Как раз, когда она поравнялась с ней, негр распахнул дверь, выпуская хорошо одетого человека. Они оба увидали кошку с крысой.
— Ого! Вот так кошка!
— Да, сэр, — отозвался негр. — Это моя кошка, сэр. Гроза для крыс, сэр. Всех почти переловила, сэр, вот почему она так худа.
— Не давайте ей голодать, — сказал господин, по всем признакам домохозяин. — Вы возьметесь кормить ее?
— Продавец печенки приходит каждый день, сэр. Четверть доллара в неделю, сэр, — сказал негр, находя, что имеет полное право на добавочные пятнадцать центов за выдумку.
— Хорошо, я буду платить…»
Два изгоя стали спасителями и душ, и тел друг друга. Добро – бумеранг. Может одарить и того, у кого ни «бумера», ни ранга. Главное – запустить по правильной траектории. Чтобы не словить по лбу. Ибо добро тоже бывает наказуемо. Но это уже совсем другая история. А пока я читаю и перечитываю моему благодарному слушателю-сыночку особо волнующий меня с детства эпизод из следующего повествования бесподобного сэра Эрнеста Сетон-Томпсона — рассказа о Домино, чёрно-буром лисе, который на протяжении долгого времени легко одурачивал охотников и их хвалёных непревзойдённых гончих псов, пока однажды его ума и отваги оказалось недостаточно, чтобы ускользнуть от облавы. И тогда он бросился искать защиты у маленькой девочки, моля её глазами о спасении!
«… Всё-таки преимущество было на стороне собачьей своры, которая приближалась. Домино уже не мог сдвоить след, и самым благоразумным оставалось бежать прямо. Он и бежал вперед, вперед, но всё тише и тише, всё более короткими скачками, начиная задыхаться. Так он миновал одну ферму, другую и, вдруг, у ворот третьей увидел девочку с корзинкой. Неизвестно, что побуждает иногда дикое животное в отчаянии искать защиты у человека. Но голдерский лис кинулся, ослабевший, к девочке и прижался к её ногам. Та схватила его, втащила в дом и захлопнула дверь перед самым носом осатаневшей своры...»
Вряд ли эта девочка когда-нибудь будет забивать камнями беззащитное животное. Уж, мой сын точно не стал. Так и вырос. А ваш? Если добрыми и милосердными мальчишки хорошо взращиваются на книгах таких авторов, как Максим Зверев, Сетон-Томпсон и других писателей-натуралистов, то юношам нужно учиться милосердию и благородству у мужественных, суровых и немногословных героев произведений Джека Лондона. Этот человек имеет право поучать, ибо пишет он о том, что испытал на своей шкуре. Джек Лондон – это Рыцарь Севера. Не раз он оказывался в такой ситуации, когда в диких условиях человека спасало животное. И наоборот.
«… Наконец, он очутился у ног хозяина, во власть которого он отдавался добровольно душой и телом. На этот раз он по собственной воле пришел к человеку и подчинился ему. Белый Клык дрожал, боясь наказания. Рука над ним зашевелилась. Он невольно съежился, ожидая удара, но удара не последовало. Он украдкой взглянул кверху. Серый Бобр разрывал кусок сала на две части. Серый Бобр предлагал ему половину. Белый Клык очень деликатно, но в то же время как будто недоверчиво обнюхал сало, а затем принялся есть его. Серый Бобр приказал принести ему мяса и оберегал его от других собак, пока он ел. Покончив с едой, Белый Клык, довольный и благодарный, лег у ног Серого Бобра, глядя на огонь, мигая и подремывая в тепле. Все существо его было полно приятного сознания, что завтра утром ему не придется скитаться больше в одиночестве в мрачном лесу; он проснется в лагере среди людей-богов, которым он отдался и от которых теперь всецело зависел…»
«Мы в ответе за тех, кого приручили», — сказал Антуан де Сент-Экзюпери. И ещё моё любимое: «Кость, брошенная собаке, не есть милосердие; милосердие — это кость, поделенная с собакой, когда ты голоден не меньше её…» Джека Лондона. В 90-е годы у нас с мужем была овчарочка Лира. А ребёнка ещё не было. Работы тоже. Нужно было продержаться на небольшую сумму неопределённое время, пока не подвернётся «калым» для моего златорукого мужика. Встали перед выбором: купить корм собаке или еду для людей? Совещание было недолгим. Решили купить собачью еду и «упасть на хвост» Лире, готовя супы из костей и рисовой сечки. Выжили все! И даже оздоровились: выгуливались дружно втроём, бегали по утрам — стройные, весёлые, молодые…
Доброта притянула в дом Счастье. Потому что реку добра питают притоки любви. И течёт она, полноводная, по руслу нашей жизни, орошая засушенные души, смягчая ожесточённые сердца. Любовь и Милосердие к человеку. К кошке. К собаке. К каждой твари земной – творению Бога.
P.S: Друзья, Чтения «О доброте и милосердии» будут с нами до 26 мая (суббота) до 20.00 по московскому времени:
https://poembook.ru/contest/1002-o-dobrote-i-miloserdii-%7Cliteraturnyj-zhanr---esse%7C
Их итоги я подведу вечером в Альбоме 27 мая (следите за анонсом).
И главное, Алма (lira7) выберет автора самого интересного вопроса или комментария к сегодняшнему выпуску, а от меценатов Литературной Гостиной я с удовольствием вручу ему (ей) 25 серебряных монет!
Доброго чтения нам! :)
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
17 мая 2018
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Timur Damir
«Жоржи Амаду и любовь»
|эссе|
Жоржи Амаду. Что сказать о нём? Биографические подробности Авторов, как правило, малоинтересны широкой публике, за исключением чего-то уж очень особенного. С этого и начну. Бразильский писатель, журналист, общественный и политический деятель, академик литературы Жоржи Амаду (1912 — 2001) прожил большую, насыщенную событиями, и человеческую, и писательскую жизнь. Начал писать с четырнадцати лет. Уже это, по меньшей мере, вдохновляет(!). Он много раз высылался из родной страны за политические убеждения и активную политическую борьбу. За время последней высылки объехал полмира, познакомился и пообщался с теми, чьи имена теперь легендарны — Пикассо, Элюар, Неруда. То ли влияние этих встреч, то ли мудрость, пришедшая с годами, но по возвращении Жоржи Амаду занялся исключительно писательством. Ему было о чём и о ком рассказать.
Родная Баия — прекрасная, яркая, мистическая, разнообразная до головокружения, и люди — баиянцы, со своими радостями и печалями, но неизменно жизнелюбивые и столь же яркие, как их родной город. Для европейца в книгах Амаду есть два очень привлекательных момента — тропический антураж и мистический реализм. Сплав многих религий, верований и традиций Бразилии и Баии (в частности), придаёт повествованиям определённый шарм и вызывает немалый интерес читателя. В рамках жанра эссе, конечно, невозможно рассказать обо всех работах автора. И поэтому я, с вашего позволения, попробую уделить внимание одной, пожалуй, самой интересной для меня работе — роману«Дона Флор и два её мужа».
Хотя, рассуждать о добре и зле на примере «Капитанов песков», «Какао» и «Пота» было бы намного проще и нагляднее. Жизнь детей с улицы, бродяг, бездомных и нищих очень сложна, судьбы их трагичны. Противопоставление благополучных обывателей и людей «дна» — к этой социальной проблеме разные авторы обращались много раз. Тут просто клондайк для бесконечных рассуждений. «Дона Флор» — вещь другого рода. Всё в этой книге более личное, даже обыденное, если можно так сказать. Ведь, если отвлечься от мистического, то этот роман рассказывает нам о простой женщине, ничем особенно не отличающейся от любой другой. А ведь книга переиздавалась более сорока раз, и это только в Бразилии. И вы по праву спросите меня — так что же настолько привлекательно именно в этом романе? Что сделало его таким популярным?
Сам Жоржи Амаду писал: «… В романе я поставил перед собою две задачи. Прежде всего, дать широкую панораму современной баиянской жизни, картину обычаев, нравов, условий и условностей, окрашенную колоритом Салвадора, единственного в своем роде города, где смешались все расы. В широкой панораме баиянской жизни мне хотелось запечатлеть все характерные штрихи быта, которые теперь постепенно исчезают с течением времени: архитектуру, фольклор, музыку, кухню — в общем, всё то, что в совокупности отражает самый дух народа, его своеобразие, его национальную культуру.
… Вторая моя задача была более сложной и отнюдь не сводилась к описанию истории двух замужеств доны Флор, хотя именно эта история дала автору возможность высмеять мелкую буржуазию, ограниченность её горизонтов, её неспособность к полнокровной жизни, её нелепые и смешные предрассудки. Дона Флор, зажатая в железные тиски буржуазного общества, не сразу могла отличить ложь от правды; она жаждет любви и отказывается от неё, её решимость снова и снова отступает перед робостью. Но с помощью простых людей этой поистине волшебной Баии она восстает против предрассудков, против всего, что угнетает и уродует любовь, делая её либо низменной, либо преступной, против всего, что мешает человеку любить».
Давайте вспомним подзаголовок романа — «История о нравственности и любви». Дона Флор — и есть в романе прямое воплощение нравственности и любви. Девушка из мещанской во всех понятиях семьи: небогатые горожане — тихий добрый отец, коммивояжёр, торгующий залежалым товаром, подкаблучник, молчун, и властная, обозлённая на весь свет мать, стремящаяся всеми путями продвинуться как можно выше по социальной лестнице, интриганка, скандалистка и притворщица. После смерти мужа единственным средством достичь каких-либо «высот» стали её дочери. Амаду описывает ситуацию со свойственным ему юмором на грани сарказма:
«Так они и жили — Розалия за швейной машинкой, Флор — на кухне у плиты, дона Розилда — у кормила правления. Жили скромно, в ожидании, когда на каком-нибудь празднике или прогулке появятся вдруг странствующие рыцари с тугой мошной и пышными титулами. Один пленит Розалию, другой уведёт Флор, и обе под звуки свадебного марша направятся к алтарю и приобщатся к сонму сильных мира сего. Первой — Розалия, поскольку она старшая. … Её нетерпение всё росло: где же он, этот долгожданный зять, этот миллионер, лорд, дворянин, этот доктор в чёрной шапочке, этот оптовый торговец из Нижнего города, этот какаовый или табачный плантатор, этот владелец магазина или хотя бы мелочной лавки или на худой конец этот потный гринго из бакалейного магазина? Где он?»
Принц не появлялся, зато появился Антонио Мораис, владелец механической мастерской, всего достигший исключительно своими усилиями, в видавшем виды комбинезоне, черном от масла: «Он появился вовремя и поэтому был хорошо принят. Розалия уже проливала слёзы, смирившись с участью одинокой старой ханжи, а дона Розилда была не в силах сопротивляться Розилде. А что ещё оставалось? Флор, уже успевшая приобрести славу хорошей преподавательницы, давала уроки кулинарии девушкам и дамам. Теперь деньги на домашние расходы в основном добывала она. Время шло, бежали годы, а Флор не торопилась обзавестись семьей». Тихое упорство Флор, которая в очередной раз отказывалась выйти замуж за парня из очень богатой семьи, бесило её мамашу: «Вытянув вперед руки, дона Розилда с пафосом повторила: — Ты видела когда-нибудь, чтобы богатый человек был некрасивым?».
И именно Флор, это воплощение доброты и послушания, нанесла, в конечном счете, доне Розилде сокрушительный удар тем, что вышла замуж за Гуляку (Валдомиро дос Сантоса Гимараэнса) — нищего безработного игрока и бесстыдника. Мало того, обманщика и болтуна, которого дона Розилда сначала считала очень важной особой. Жизнь с Гулякой была адом. Флор всегда мечтала о тихом семейном счастье, а прожила семь лет на вулкане. Ни покоя, ни тишины, зато страстей с избытком. И всё-таки, когда через семь лет такой жизни она осталась вдовой, горю её не было конца. Почему же? Ведь, казалось бы, со смертью Гуляки закончилось всё плохое, и можно жить в своё удовольствие, но оказалось, что ушло и нечто большее, чем неустроенная и беспокойная жизнь. Ушла Любовь, ушло всё то, что составляло смысл жизни доны Флор.
«… Семь лет дона Флор оплакивала свои маленькие грехи и большие грехи мужа, у неё еще остались слезы. Слёзы стыда и страдания, боли и унижения. Она проливала их ночами, когда Гуляки не было дома. Зато когда Гуляка был рядом, холод и грусть отступали. От него исходило радостное тепло, которое охватывало дону Флор, и начиналась упоительная ночь. Иногда он приходил на рассвете, и она ласково встречала его, оберегая его поздний сон. На усталом лице Гуляки блуждала виноватая улыбка, свернувшись клубком, он прижимался к жене. Дона Флор молча глотала слёзы. Дона Флор не спала, охваченная нежностью. Постепенно это ожидание, рулетка, кашаса, ночёвки мужа вне дома, грубая ругань стали для доны Флор привычными, и всё же она не хотела с этим мириться, да так, наверное, и умерла бы, не смирившись. Но первым умер Гуляка. И теперь — увы! — ей некого больше ждать, но и не на что надеяться, некого любить. Гуляка ушёл из дому навсегда, и дона Флор вдруг обнаружила, что бремя её страданий непереносимо…»
Я читал эти строки и не мог понять, за что дона Флор любила Гуляку, за что его любили вообще? Амаду много раз повторяет, что Гуляка был необычайно добр и щедр, когда ему было, что дать, и всегда готов помочь, если был в силах. Но для меня это всё просто слова. Нет чувства, что это был добрый человек: «Он никогда не инспектировал никаких садов и являлся на службу только затем, чтобы получить своё скудное месячное жалованье. Или же выманить у шефа поручительство по векселю, или выпросить у коллег взаймы двадцать либо пятьдесят мильрейсов. Гуляку любили, несмотря на его безумные выходки, и ценили его доброе сердце». Лёгкий, бездумный и прожигающий жизнь — да, беззлобный — да, но и всё на этом. Беззлобность не есть доброта. И редкие широкие жесты Гуляки в те моменты, когда он мог себе это позволить, не убеждают меня в обратном. Почему-то напрашивается мысль о том, что легко далось — без сожаления потрачено.
Если он был дома, то «торчал на кухне, развалившись на стуле или же присев на ступеньке у порога, и нахально и в то же время высокомерно разглядывал учениц доны Флор. Гуляка лез со своими советами, отпускал шуточки, поедал все самое вкусное и заигрывал с самыми хорошенькими девушками, давая волю рукам, если какая-нибудь посмелее приближалась к нему. «Все остальные женщины просто для развлечения. Только ты никогда мне не надоешь, мой цветок базилика, только ты». Все остальные просто для развлечения, только она цветок в его руке, цветок, с которого он обрывал лепестки». Рассказ о смерти Гуляки так же несерьёзен и совершенно не располагает к грусти или печали. И можно было бы не останавливаться на этом долго, но вы только посмотрите на эту историю, она вся играет и переливается смешинками, хотя рассказана очень серьёзно, а рассказчик видится одетым в чёрный костюм, так подобающий случаю.
Напомню, что умер Гуляка во время карнавала, пьяный, в костюме баиянки, когда танцевал самбу и приставал к девушке в карнавальном шествии. «Хотя в этот воскресный день продолжался карнавал, и каждому хотелось принять участие в параде автомобилей и веселиться до утра, бдение у гроба Гуляки имело успех». Успех! Бдение у гроба. Вчитайтесь в эти слова! Для баиянцев смерть не была поводом утопать в горе и демонстрировать показное печальное смирение. Бдение у гроба было своеобразным развлечением, где гости вспоминали самые весёлые истории из жизни покойного и угощались тем, что смогли выставить скорбящие родственники. Похороны тоже были не меньшим событием:
«… Проститься с Гулякой пришли важные особы, коллеги по службе. Всем им Гуляка остался должен небольшие суммы. А также завсегдатаи казино, кабаре, игорных притонов и весёлых публичных домов. Это были друзья Гуляки. С улыбкой вспоминали о Гуляке, о его хитрых проделках, дерзких махинациях, его затруднениях и неудачах, его добром сердце и общительности, его любви к неприличным анекдотам. Таким он остался и в памяти соседей: жизнерадостным, легкомысленным, взбалмошным. В понедельник в десять утра состоялся вынос тела. Похоронная процессия была очень многолюдной. Даже в этот карнавальный день похороны Гуляки оказались самым значительным, ярким и своеобразным зрелищем. Дона Норма, накинув на свою красивую копну каштановых волос черную шаль по случаю траура, безжалостно заключила: — Что касается меня, то, если на моих похоронах не будет, по меньшей мере, пятисот человек, я сочту, что прожила жизнь напрасно. По меньшей мере, пятисот… Исходя из этого, можно было заключить, что Гуляка прожил жизнь не напрасно, ибо половина Баии пришла проводить его в последний путь…»
Нет, пока не вижу я никакого добряка и милаху. Но было в его жизни и другое. Он оплатил похороны матери друга, и никто долгое время не знал этого. Он пожалел некрасивую, неудачливую, нищую учительницу и помог устроить её на службу — просто так, не рассчитывая даже на благодарность, потому что «всякое страдание для Гуляки было несправедливым и противоестественным». Может быть потому, что он вырос практически сиротой — плод случайной связи горничной и мелкого буржуа. Мать его умерла родами, отец мало заботился о нём и вскоре вообще позабыл. Жизнь была бурной: многочисленные любовницы самого различного возраста, общественного положения и цвета кожи сменяли одна другую. Он стал завсегдатаем публичных домов и кабаре, где заводил интрижки с женщинами легкого поведения, бывали у него мимолетные связи и с замужними. Но ни одну из них он не любил по-настоящему.
«… И только встреча с Флор вдруг пробудила в нём мечты о семейном очаге, домашнем уюте, красиво накрытом столе и чистой постели. Флор внесла в его жизнь нечто новое: спокойствие, тепло и нежность. Он стал ценить семейный уют. Простота и бесхитростность жизнерадостной и скромной девушки очаровали Гуляку…»
Это многое объясняет и о Гуляке, и о самой доне Флор. Дона Флор — это, безусловно, воплощение доброты. Не вселенского добра, а неравнодушия к чужим жизненным проблемам и печалям. Такие, как она не спасают мир, они делают добрые дела тихо, искренне, как само собой разумеющееся, и если могут помочь, то помогают и не ждут взамен благодарностей. К примеру, она просит устроить на государственную службу хромую и некрасивую учительницу, которую нигде не желают брать на работу. Она кормит и одевает своих крестников — детей Мирандона, закадычного друга её мужа, такого же бездельника, пьяницы и игрока. Берёт помощницей в дом девочку-сироту, но относится к ней не как к прислуге, а как к дочери. Она добра ко всем — соседям, друзьям, знакомым и всегда готова помочь.
Время вдовства для доны Флор было временем одиночества и тоски, оно принесло только внешнее успокоение. В душе она так и не успокоилась. А вот, второе замужество доны Флор произошло по всем правилам и традициям. Знакомство, предложение руки и сердца, помолвка, свадьба… Жених — очень достойный, уже не молодой человек, аптекарь! Я не смеюсь, это всё Жоржи Амаду. Посмотрите, что он написал про Теодоро Мадурейра:
«… Трудно сказать, когда именно фармацевт заинтересовался доной Флор, никто не назовет точно час и минуту, когда началась эта любовь зрелого мужчины, равной которой не было в его жизни, мучительная и роковая, не считающаяся ни с часами, ни с календарём. И сама дона Флор, и все её знакомые решили, что лучшей партии не найти: дипломированный доктор с настоящим аметистовым кольцом, владелец аптеки, богатый, видный, крепкий, с безукоризненными манерами, порядочный, интересный. Кумушки считали его закоренелым холостяком, а значит, приравнивали к мужчинам женатым и даже имеющим детей. И не потому, что страдал каким-нибудь пороком или был женоненавистником. Упаси боже, такого подозрения ни у кого не возникало, ибо тихий, вежливый и скромный доктор Теодоро всегда был готов предоставить основательные доказательства своей мужественности, наградив пощёчинами мерзавца, которому бы пришло в голову поставить под сомнение его мужские достоинства. Просто он был благороден, как и подобает настоящему мужчине. Немало девушек на выданье обхаживали фармацевта, но он ни одну из них не обнадёжил, считая себя не вправе зря отнимать у них время. Всю свою нежность и внимание он приберегал для парализованной матери…»
Ну, почему описание этого «рыцаря» не только трогательно, но и заставляет тихонечко вас смеяться..?! Но, продолжим. Незадолго до описываемых событий мать Теодоро скончалась, так что теперь он был совершенно свободен и мог даже жениться. После свадьбы Флор и Теодоро в их доме воцарились мир и благоденствие: «Размеренная жизнь доны Флор и её добропорядочного мужа, у которого всё было разложено по полочкам, была в глазах соседей образцом семейного счастья. Раз в неделю, по вторникам, они посещали кино или театр. Не меньше двух раз в неделю после обеда доктор Теодоро разучивал на своем фаготе вещи для субботних музыкальных вечеров. В остальные вечера они ходили в гости либо сами принимали гостей. По средам и субботам, ровно в десять часов вечера, доктор Теодоро исполнял супружеские обязанности с неизменным пылом и удовольствием». Итак, эту историю можно было бы уже считать счастливо закончившейся, но не тут-то было!
Однажды вечером, после того, как ушли последние гости, а доктор Теодоро пошел проводить своих коллег, обсуждавших влияние музыки на лечение некоторых болезней, и дона Флор осталась одна:
«… Она пошла в спальню и зажгла свет.
— Ты? — сказала она нежно, и ничуть не удивившись, будто ждала увидеть его здесь.
На железной кровати, обнажённый, как в тот вечер после карнавала, лежал Гуляка и, улыбаясь, манил её рукой.
— Любимая… — услышала она незабываемый ленивый голос.
— Почему ты пришёл именно сегодня?
— Потому что ты меня позвала и так настойчиво, что я не мог не прийти… Я здесь, моя дорогая.
На улице послышались твёрдые шаги доктора Теодоро.
— Он идёт, Гуляка, уходи!.. Я очень и очень рада, что повидала тебя… Это было чудесно.
Но Гуляка нисколько не смутился и не собирался уходить.
— Уходи, сумасшедший, сейчас он откроет дверь!
— А почему, собственно, я должен уходить?
— Что я ему скажу, когда он тебя увидит?
— Глупая… Ничего он не увидит, только ты можешь видеть меня…»
Говорят, что божеством Гуляки был Эшу. Но даже если Эшу и дьявол, так что из этого баиянцам? «Эшу ест все, что попадётся, но пьёт только чистую кашасу. Ночью Эшу бродит у перекрестков, чтобы выбрать самую трудную, самую узкую, самую неудобную дорогу. Это все знают, ибо все Эшу озорники. А самый озорной — Эшу Гуляки». В Баие начали твориться странные вещи. Казино, игровые дома терпели убытки — выигрывали любимые числа Гуляки. Местные и приглашённые экстрасенсы и колдуны столкнулись с неведомой мощной силой. А что же дона Флор, спросите вы? «Ласками, поцелуями, нежными словами и взглядами, смехом, остроумными выдумками, жалобами и кокетством осаждал Гуляка неприступную, как казалось доне Флор, крепость, разрушал стену её стыда и достоинства; с каждым наступлением не завоёванных участков оставалось всё меньше». Добродетельная жена аптекаря в порыве благочестия попыталась отправить Гуляку туда, откуда он пришёл с помощью колдовства. Но! Взревела буря, загрохотал гром, погасли огни, море яростно заволновалось и боги, прискакавшие на молниях и зарницах, дали своё согласие, только Эшу сказал: «Нет».
«… Открылись врата рая, раздалась аллилуйя. Обнажённую дону Флор пронзает огненное копьё: во второй раз Гуляка лишает её чести — теперь чести замужней женщины, хорошо, что другой у неё нет, он бы взял и её. А потом они помчались по росистым лугам навстречу утренней заре.
— Твой живот цвета бронзы, твои груди, точно ананасы. Ты расцвела, Флор, стала ещё роскошней, твоё тело сладостно. Я целовал многих женщин, но ни одна не может сравниться с тобой, клянусь тебе, Флор… Ты словно сделана из меда, перца и имбиря.
— Сумасшедший Гуляка, тиран, пламя и легкий ветерок. Ты больше не уйдешь от меня, а если уйдешь, я умру от горя. Даже если я буду умолять тебя уйти, не уходи; даже если я тебе велю, не покидай меня… Я буду счастлива без тебя, я это знаю; с тобой я изведаю только несчастье, бесчестье и страдание. Но даже и счастливой я не могу без тебя жить. Ах, это не жизнь, не оставляй меня!..»
Чем не Песня Песней? Только спета она не царём юной деве. Это песня Мужчины, бесконечно влюблённого в свою жену, влюблённого после семи лет очень странного брака, после смерти, силой любви возвращённого из небытия. А потом были мёд и молоко:
«…В воскресенье можно поспать подольше. Когда дона Флор проснулась, дождь все ещё шёл. Она увидела склонённое над нею обеспокоенное лицо доктора.
— Хорошо спала, дорогая? — Он положил ей руку на лоб. — Жара нет…
Дона Флор улыбнулась, потягиваясь. Какой у неё хороший муж, какой заботливый! Она обвила его шею руками и нежно поцеловала.
— Я прекрасно себя чувствую, Теодоро. Всё прошло.
Доной Флор овладела какая-то ленивая истома, ей хочется ещё поваляться в постели, чувствуя рядом преданного Теодоро. Никаких забот, мягкий матрац, дождь шелестит по крыше. Доктор Теодоро ласково обнимает жену. Губы их встретились, и дона Флор вздрогнула: чистый и пылкий поцелуй Теодоро доставил ей неожиданное удовольствие. Дождь, тёплая постель и объятия неискушенного мужа, которые вдруг так взволновали её. И это среди бела дня. Какой стыд! Какое наслаждение! «Он будет о тебе заботиться». И только? Каждый мужчина по-своему хорош, говорила Мария Антония, её бывшая ученица, надо только уметь к нему подойти. Робость Теодоро, его смущение восхищали дону Флор. Она сорвала простыню, которой педантичный Теодоро по обыкновению хотел прикрыть свою страсть, и заключила супруга в объятия. На всю жизнь запомнил он дождливое утро этого благословенного воскресенья, святого праздника любви, небывалых восторгов. Потом дона Флор свернулась клубочком и с довольной улыбкой крепко заснула под монотонный шум дождя…»
Рухнул ли мир? Нет. И ад не разверзся, чтобы поглотить грешницу. Жизнь шла своим чередом. Ничего, собственно, не изменилось. Просто дона Флор пережила душевные терзания и угрызения совести. А «конец света» так и не наступил. Никто и ничто, даже божества Ориша, уже не могли отнять у доны Флор её любви и её счастья — двух мужей, таких разных, ничем непохожих, искренне любящих её и так же бесконечно любимых ею: «На земле разгорелся костер, в котором сгорело время лжи». В ясное, прохладное воскресное утро завсегдатаи бара Мендеса на Кабесе смотрели, как по улице идёт нарядная дона Флор под руку со своим мужем и нежно улыбается (ах, этот Гуляка, что летает вокруг неё и ласково касается её груди и бедер, словно легкий утренний ветерок!).
В это светлое воскресное утро дона Флор идёт по улице довольная обоими своими мужьями. Добрая, чистая, искренняя, страстная и мучающаяся своим мнимым двоемужеством, сожалеющая о бездетности и, в конце концов, вознагражденная Любовью, Заботой и простыми Радостями жизни! По-прежнему, такая же трудолюбивая и отзывчивая, но успокоенная. Она заслужила всё то хорошее, что ей было дано в жизни…
P.S: Друзья, в пятницу 18 мая начнется приём ваших эссе в Чтения «О доброте и милосердии». Ваши работы я буду принимать в течение трех дней до 20 мая, а читать и полемизировать на эту прекрасную тему мы с вами будем до 25 мая. Анонс предстоящих Чтений и эссе членов Жюри вы можете прочесть по ссылке:
https://poembook.ru/poem/1871761-o-dobrote-i-miloserdii
Надеюсь, что и вам пришлась по вкусу моя новая идея о публикации в Литературной Гостиной накануне Чтений эссе членов Жюри. Спасибо им огромное за то, что отозвались с энтузиазмом и поделились своим видением тематики предстоящих Чтений.
Сердечно благодарю Вас, Константин, Игорь, Тимур и Алма! :)
И главное, Timur Damir вручит автору самого интересного вопроса или комментария к сегодняшнему выпуску 25 серебряных монет от меценатов Литературной Гостиной!
Хорошего чтения, друзья!
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
10 мая 2018
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Игорь Рожкевич
«Явление мирного человека»
|эссе|
В конце прошлого года, благодаря уникальной по своему душевному настрою рубрике «Литературная Гостиная» (на самом деле, эта гостиная как чудо-комната, в которой можно беседовать не только с открытыми, искренними и ищущими ответы людьми, но и с собственной совестью), состоялись очередные замечательные Чтения под названием «Рукописи не горят». Именно там одна из участниц (спасибо ей огромное!) представила своё эссе «Любовь и всепрощение Грегори Дэвида Робертса», написанное по мотивам двух книг указанного автора — «Шантарам» и «Тень горы». Познакомившись со столь дивным эссе, я начал читать эти произведения сначала в интернете, а позже, осознав их глубину, искренность и оригинальность, и в печатном виде, делая попутно десятки подчёркиваний карандашом особо понравившихся фрагментов.
Вот, например, как главный герой Линдсей Форд (кстати, во многом автобиографического романа) описывает свою ситуацию:
«… По мере того как счетчик водителя накручивал километры, сотни обитателей трущоб становились тысячами и десятками тысяч, и меня буквально крючило внутри. Я стыдился своего здоровья, денег в карманах. Если вы в принципе способны чувствовать такие вещи, то первое неожиданное столкновение с людьми, отверженными миром, будет для вас мучительным обвинением. Я грабил банки и промышлял наркотиками, тюремщики избивали меня так, что кости трещали. В меня не раз всаживали нож, и я всаживал нож в ответ. Я убежал из тюрьмы с крутыми порядками и парнями, перебравшись через крутую стену в самом видном месте. Тем не менее, это распахнувшееся до самого горизонта море людского страдания резануло меня по глазам. Я словно напоролся на нож. Тлеющее внутри меня чувство стыда и вины все больше разгоралось, заставляя сжимать кулаки из-за этой несправедливости: «Что это за правительство, — думал я, — что это за система, которая допускает такое?..»
После переезда из Австралии в Индию в город Бомбей он был вынужден поселиться в весьма необычном месте, а точнее — в настоящих трущобах, где на территории квадратного километра каким-то чудом смогли разместиться двадцать пять тысяч человек. Поначалу крутому австралийскому гангстеру не представлялось возможным осознать, как такое огромное количество мужчин, женщин, детей, стариков мирно уживается в столь крошечном пространстве, и ещё сложнее было понять, чем он сам может здесь заняться, чтобы попытаться хоть как-то выжить. Возникший вскоре крупный пожар, от которого пострадало много жителей, помог Лину определиться со своим местом среди обитателей трущоб. По окончании яростной битвы с огнём, не без потерь, но всё же выигранной боровшимися, в прямом смысле слова, за своё выживание мужественными людьми, Лин (видимо не в силах вынести ещё и подобные страдания ни в чём неповинных бедняков), имея при этом минимальный уровень подготовки в деле оказания первой помощи, а также весьма скромный запас медикаментов, тем не менее, мгновенно принял решение помогать всем, чем сможет каждому страждущему.
Естественно, что уже на следующее утро к нему выстроилась огромная очередь, ведь у составлявших её людей не было не то, что минимальной медицинской страховки, а даже крошечных денег, чтобы заплатить за своё лечение. И бывший грабитель начал бесплатно помогать им всем, усердно работая ежедневно с раннего утра до позднего вечера. «Трущобное» руководство, видя столь необходимую для своих сограждан помощь, вскоре взяло на себя обеспечение Линдсея Форда лекарствами и всем необходимым для ухода за больными. На глазах сотен окружавших австралийца индусов происходило настоящее чудо, доводившее их чувствительные натуры чуть ли не до религиозного трепета. Несмотря на то, что все они не говорили об этом вслух, но каждый из них внутренне задавался одними и теми же вопросами: «Кто же этот белый человек?», «Почему он нам помогает?», «Может быть, он один из многочисленных дэвов и аватаров, воплотившийся в тело иностранца?». Так индусы называют могущественных духовных существ, контактирующих с живыми людьми и являющихся различными проявлениями единой изначальной реальности Брахмана и многочисленными образами единого Бога Абсолюта.
И в чём-то они — эти простые, голодные, необразованные бедняки, видящие чистое сердце за километр, были правы. Ведь одно дело – говорить красивые и правильные слова о доброте и милосердии, и совсем другое – начать совершать что-то полезное конкретным, окружающим тебя здесь и сейчас, людям.
Что же произошло с бывшим закоренелым преступником? Почему он вдруг, коренным образом поменяв систему нравственных координат, стал своей абсолютной противоположностью? Ведь не секрет, что законченного эгоиста, использующего весь окружающий мир в своих корыстных целях, отделяет целая пропасть от Человека, альтруистично отдающего всего себя другим людям. И чтобы начать что-то делать, тем более столь для себя неординарное, должны же быть непонятно откуда взявшиеся энергия, мотивация, цель и смысл, наконец. А в данном случае процесс требует ещё и глубинной перестройки своего сознания, своего эго, полного перераспределения своего (весьма ограниченного в данных условиях) энергопотенциала с решения своих личных проблем (надо же как-то выживать в незнакомой стране) на бескорыстную помощь другим абсолютно незнакомым людям. Уникальная ситуация, причём из современной жизни, безусловно требующая отдельного разнопланового осмысления.
Однако некоторые выводы можно сделать уже сейчас. Факт первый. Явно аномальный, не вписывающийся в обычный ряд типичных представителей родного народа, австралиец Линдсей Форд пошёл против своего привычного «цивилизованного» мира. Более того, оказалось, что этот самый прошлый эгоистично-центрированный мир вовсе и не являлся родным для его глубинной сути. Ведь, по-моему, подавляющее большинство населяющих Австралию граждан — это потомки тех же самых ненасыщаемых англо-саксов (кстати, в том числе и правящие последние столетия американские руководители), которые всю свою историю пытались, да и по сей день не прекращают попыток, всеми возможными силами и способами завоевать или хотя бы подчинить себе — финансово, экономически, технологически, религиозно, средствами массовой информации, навязыванием своих ценностей и образа мыслей — всю планету.
Если кратко, то коренные отличия Западного менталитета от Восточного можно сформулировать в нескольких предложениях. Примечание: здесь я имею в виду те многомиллионные слои населения, которые проживают вдали от крупных городов. Итак, весьма условно для контраста, Запад — это когда сильный подавляет и использует слабого в достижении своих лично-эгоистических целей. При этом слабый боится и ненавидит сильного, всеми силами стараясь занять его место, чтобы в свою очередь использовать тех, кто слабее тебя, а соответственно — человек человеку волк. А Восток — это когда сильный искренне и бескорыстно готов помочь, готов подставить дружеское плечо слабому. Слабый же искренне уважает сильного и старается хоть в чём-то стать похожим на него, и соответственно — человек человеку друг, товарищ и брат. Хотя, если быть объективным, то 200 лет колониальной зависимости от Англии и 10 миллионов погибших в результате этого индусов не прошли для индийского менталитета без последствий в худшую сторону.
Но вернёмся к Линдсею Форду. Факт второй. Оказавшись в более массово человечной, по сравнению с родной Австралией, Индии, он почувствовал себя в своей среде — не по рождению, но по духу, и именно поэтому смог изменить себя изнутри. Выяснилось, что нечто большее, чем просто паспортные данные, в нём уже давно готово было принять полное перерождение своего истинного Я. Однако поменять своё отношение к окружающим людям и быть готовым бескорыстно помогать им — это только полдела. Вопрос в том, где на всё это брать силы? Очень просто: требуемую энергию дают искренняя вера и глубокая осознанность (спасибо новой аксиоме, прочувствованной Лином в Индии без доказательств) того факта, что в чём-то, в пока не открытом учёными энергетическом пласте и в не доказанной высоко-духовными людьми иной (истинной) реальности все люди едины, несмотря на обособленность их физических тел.
«… Трогает духовное перерождение преступника Линдсея Форда, героя романов «Шантарам» и «Тень горы», который находит смысл жизни, несмотря на то, что его калечили и убивали, что он сам, являясь винтиком преступного синдиката, не обладая праведностью и смирением, не теряет своего человеческого достоинства и помогает тем, кто ему дорог, находит в себе силы простить врагов…
… Никакая улыбка не возымеет эффекта, никакое напутствие не утешит, никакая доброта не спасет, если наша внутренняя правда не будет прекрасной. Ибо связывает всех нас – всё лучшее в нас – только правда человеческих сердец и чистота любви, неведомая иным созданиям…»
Эссе «Любовь и всепрощение Грегори Дэвида Робертса»
Натали Третьякова
Простые люди, индийские крестьяне, в большей степени, чувствующие материальный мир Душой, нежели осознающие его Разумом, недаром назвали Линдсея Форда — Шантарам, что в переводе с языка маратхи или хинди переводится как «мирный человек». Вот, как об этом говорит сам австралиец: «… Не знаю, разглядели ли они это имя в сердце того человека, каким меня считали, или сами поместили его туда, как семя, из которого вырастет древо исполнения желаний. Это неважно. Главное, что именно в тот момент, когда я стоял возле этих потопных колышков, подняв лицо к дождю, окроплявшему меня, как при крещении, во мне родился новый человек, Шантарам. Та более совершенная личность, в которую я, медленно и с большим опозданием, начал превращаться…». Однако подобно Линдсею Форду измениться изнутри, вырасти духовно, постоянно источать доброту и милосердие в суровых жизненных обстоятельствах, далеко не каждому дано. Во время очередной философской беседы местный мыслитель Кадербхай, а по совместительству ещё и главарь крупного мафиозного клана, как-то заявил Лину: «… Истина в том, что нет хороших или плохих людей. Добро и зло не в людях, а в их поступках. Люди остаются просто людьми, а с добром или злом их связывает то, что они делают — или отказываются делать…». Здесь главное — «в их поступках». Что бы и какими бы расчудесными словами человек не говорил, не настолько и важно, по сравнению с тем, что и как он совершает в любой из дней своей жизни.
Именно поэтому я считаю, что каждый из нас может реально делать — не говорить, а делать — для увеличения количества и качества доброты в нашем мире: попытаться сдерживать себя, не поддаваться соблазну из-за какой-нибудь мелочи наброситься на другого человека, как на врага, вовремя перетерпеть, смолчать («понять-простить» порой просто невозможно). Но можно дать другому, как самому себе, ещё один шанс, шанс дойти до осознания, что может быть он и сам в чём-то неправ — в конце концов, если бы ты родился и вырос в других условиях, то не исключено, что и сам был бы таким же, как твой оппонент. Кстати, может быть в чём-то именно об этом небезызвестная фраза: «Люби ближнего твоего, как самого себя» из Ветхого Завета (Пятикнижие Моисея, книга Левит, гл. 19). Подобный подход к себе и окружающим уже будет являться в какой-то мере и вкладом в увеличение всеобщей гармонии на планете!
Кроме того, очень важным, на мой взгляд, критерием доброты, так сказать «доброты в динамике», является процесс изменения в мировоззрении самого Человека. И только отсюда в качестве естественных последствий уже все разовые (дискретные) проявления этого внутреннего гармоничного потока в виде добрых поступков и милосердия в отношении других людей. Причём, этот процесс внутренней работы над собой должен быть постоянным, а не только во время посещения религиозных мест или чтения соответствующей литературы. Сдерживая себя, уже делаешь много добра для окружающих. Таким образом, Доброта — это постоянный внутренний самоконтроль, что на практике очень непросто. А иначе, когда у нас хорошее настроение, то мы добры к миру. Но стоит расстроиться из-за чего-то и «пиши-пропало». Аналогия такая: если ты привык идти — постоянно самосовершенствоваться, поднимая себя на новый духовный уровень, то тебе уже не страшно даже когда вокруг метёт ледяная пурга — весь внешний мир замёрз, забыв само понятие доброты, потому что ты можешь согреваться за счёт внутреннего движения — за счёт теплоты своего внутреннего мира. А стоит тебе остановиться — и ты духовно замёрзнешь до смерти, превратившись в одного из холодных и самовлюблённых обывателей-обитателей внешнего мира.
К великому сожалению, приходится признать, что в данный исторический период всепланетные доброта и милосердие невозможны по определению. Пока вы будете стараться массово делать людям добро, другие, весьма далёкие от этого понятия граждане, будут делать карьеру, неудержимо стремясь к вершинам власти. И достигнув своего, они впоследствии навяжут вам свои, критически далёкие от доброты и справедливости, принципы. Можно и дальше судорожно барахтаться в кишащем непониманием внешнем мире, бесконечно ругаясь, бесясь и выцарапывая друг другу глаза в яростной попытке доказать какую-нибудь очередную чушь, о которой все завтра же благополучно и забудут. Но есть и другой путь.Насколько это возможно, изолироваться от человеконенавистнического, использующего людей только в качестве «винтиков» в своей игре, «большого» мира и создать своё гармоничное и человеколюбивое пространство — сообщество близких по Духу людей. Поэтому, моё глубочайшее почтение автору рубрики за искренние попытки — не на словах, а на деле — воплотить идею своего доброго микромира с помощью Литературной гостиной и Чтений. Надеюсь, что её усилия повлияют и на «большой» мир, делая его чуточку светлее.
Где ты время воды, очищающей смрады столетий?
Грешных мыслей конюшни заждáлись Геракла с рекой.
Чистотою полны на планете лишь малые дети,
Да, и те ненадолго, пока не смешались с толпой.
Все живём интересом вовне, ни на миг не меняясь.
Обо всём разглагольствуем, лишь не о том, что внутри,
Огорчаясь, пугаясь, в других без конца растворяясь,
Пряча айсберги боли в лучах животворной зари.
Где ты время огня, освещающего хаос жизни?
Нужен свет, чтоб наполнить томительных жажд пустоту.
Лишь бы сроки познанья себя до конца не прокисли,
Мишурою богатства затмив всех сердец теплоту.
За айфонами очередь больше, чем за добротою.
«Не туда! Не туда!» — отлетает от стен крик души.
Мощь прорывов технических нас ослепляет порою,
Иллюзорности мнимого счастья даруя гроши.
Где ты время любви, торжества и побед состраданья?
Одиноко стоит в поле крест, затерявшись в глуши.
Чувства к ближнему — воздух для нашей среды обитанья,
Светлой истины дом. Почему мы в него не спешим..?
P.S: Друзья, в середине мая начнется приём ваших работ в Чтения «О доброте и милосердии». У вас есть чуть больше недели для написания эссе. Анонс Чтений вы можете посмотреть по ссылке: https://poembook.ru/blog/32798
Автору самого интересного вопроса или комментария к этому выпуску — 25 серебряных монет (спасибо меценатам Литературной Гостиной!), а вот, кому именно их вручить — выбор за эссеистом Игорем Рожкевичем.
Хорошего чтения! :)
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
26 апреля 2018
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Дмитрий Сергеевич Лихачев
«Письма о добром и прекрасном»
|письма, 1985 г.|
Жить в нравственном отношении надо так, как если бы ты должен был умереть сегодня; а работать так, как если бы ты был бессмертен!
Дмитрий Лихачев
Друзья,
сегодня я хочу вас познакомить с удивительно целеустремленным и талантливым человеком из прошлого 20 века, но что-то подсказывает мне — актуальность изучения его трудов будет не утеряна нашей цивилизацией и в 21, и даже в 22 веках! Дмитрий Сергеевич Лихачёв (1906 – 1999) — российский филолог, культуролог, искусствовед, академик Российской Академии Наук (АН СССР) и просто наш соотечественник, который по-прежнему продолжает нести слово русское всему миру. Изначально, когда я задумала выпуск, не планировала цитировать биографию Дмитрия Сергеевича — сложно объять необъятное, да и интернет у каждого под рукой, но потом передумала. Есть ключевые моменты, которые вы должны узнать перед тем, как прочтете его письмо. А если вы заинтересуетесь более подробными биографическими данными, то есть сайт, посвящённый деятельности великого академика — там можно запросто на пару лет зависнуть (и я не шучу!).
Из биографии Д.С. Лихачева:
«… Дмитрий Сергеевич Лихачёв родился 28 ноября по новому стилю 1906 года в Санкт-Петербурге, как позже напишет он сам: «в средне интеллигентной семье», так как отец его служил инженером-электриком. Д.С. Лихачёв из «майских жуков» – так с гордостью называли себя ученики школы Карла Ивановича Мая. Школа действительно незаурядная – более 30 её выпускников стали академиками и членкорами. В 1923 году, уже после революции Дмитрий Лихачев поступил на отделение языкознания и литературы факультета общественных наук Ленинградского университета. За участие в студенческом кружке «Космическая академия наук» в 1928 году его арестовали и осудили на пять лет за контрреволюционную деятельность. Вся контрреволюционная деятельность заключалась в докладе о старой русской орфографии, который сделал Лихачев. Слова, впрочем, были для тех лет крамольные: он счел старую русскую орфографию «попранной и искажённой врагом Церкви Христовой и народа российского». Назначенное ГУЛАГом наказание, Лихачев отбывал в Соловецком лагере особого назначения и в Белбалтлаге. Первую научную работу Лихачев опубликовал как раз в лагере: в 1930 году в журнале «Соловецкие острова». Она называлась «Картежные игры уголовников».
В 1932 году Дмитрия Сергеевича Лихачева освободили. В 1936-м, по ходатайству президента АН СССР Александра Петровича Карпинского с него сняли судимость. В 1938 году Дмитрия Сергеевича приняли на работу в Институт русской литературы АН СССР, то есть в Пушкинский дом. Первую, страшную блокадную зиму Лихачев с женой и крошечными дочками-близнецами прожил в Ленинграде. Нет, не прожил — проработал: защитил диссертацию на тему «Новгородские летописные своды XII века», издал первую книгу «Оборона древнерусских городов», написанную в соавторстве с М.А. Тихановой. Отец Дмитрия Сергеевича умер от голода, а самому ученому удалось вывезти семью в Казань по Дороге жизни. В 1950 году «Слово о полку Игореве» в переводе Лихачева и с его комментариями увидело свет в серии «Литературные памятники». Комментатор и переводчик защитил к тому времени докторскую диссертацию и стал доцентом Ленинградского государственного университета. Дмитрий Сергеевич Лихачев ввёл в научный оборот сотни памятников литературы Древней Руси и много лет возглавлял отдел древнерусской литературы Пушкинского дома.
Фундаментальный труд Д.С. Лихачева «Текстология» – является настольной книгой всех филологов. Но и это – не весь Лихачёв. Еще с пятидесятых годов он озаботился сохранностью памятников истории и культуры, и ввёл в оборот выражение «экология культуры». Он боролся за Невский проспект и спас его архитектурный облик, спас Петергофский Парк, не дал построить небоскреб Петра Великого на Васильевском острове. Его «Декларация прав культуры» – одна из самых великих идей двадцатого века (пока она не принята, но это обязательно будет – в третьем тысячелетии одной «Декларации прав человека» для существования планеты уже будет недостаточно). Лихачёв увенчан почестями и наградами, титулами и регалиями. Через тернии он прорвался к звездам, и это не фигура речи — именем Лихачева назвали малую планету. А на земле год его столетия (2006) был объявлен в России годом Д.С. Лихачева...»
А теперь к главному. В 1985 году издательством «Детская литература» была опубликована книга «Письма о добром и прекрасном», состоящая из 46 писем академика Д.С. Лихачева к тем, кто только-только начинает свой осознанный путь во взрослую жизнь — «… это лишенные морализма и пафоса, оформленные в виде коротких писем размышления доброго и мудрого человека о необходимости саморазвития, формировании правильной системы ценностей, избавлении от жадности, зависти, обидчивости, ненависти, и о воспитании в себе любви к людям, понимания, сочувствия, смелости и умения отстаивать свою точку зрения…». Прочитать их надобно все, поверьте мне. А ещё я бы вам посоветовала прочесть после писем его «Заметки о русском». Итак, слово мастеру!
Письмо сорок шестое
«ПУТЯМИ ДОБРОТЫ»
Вот и последнее письмо. Писем могло бы быть и больше, но пора подвести итоги. Мне жаль прекращать писать. Читатель заметил, как постепенно усложнялись темы писем. Мы шли с читателем, поднимаясь по лестнице. Иначе и быть не могло: зачем тогда и писать, если оставаться на том же уровне, не восходя постепенно по ступеням опыта – опыта нравственного и эстетического. Жизнь требует усложнений. Возможно, у читателя создалось представление об авторе писем как о высокомерном человеке, пытающемся учить всех и всему. Это не совсем так. В письмах я не только «учил», но и учился. Я смог учить именно потому, что одновременно учился: учился у своего опыта, который пытался обобщить. Многое мне приходило на ум и по мере того, как я писал. Я не только излагал свой опыт – я и осмыслял свой опыт. Мои письма наставительные, но, наставляя, я наставлялся сам. Мы поднимались с читателем вместе по ступеням опыта, не моего только опыта, но опыта многих людей. Писать письма мне помогали сами читатели – они со мной беседовали неслышно.
Что же самое главное в жизни? Главное может быть в оттенках у каждого свое собственное, неповторимое. Но все же главное должно быть у каждого человека. Жизнь не должна рассыпаться на мелочи, растворяться в каждодневных заботах. И еще, самое существенное: главное, каким бы оно ни было индивидуальным у каждого человека, должно быть добрым и значительным. Человек должен уметь не просто подниматься, но подниматься над самим собой, над своими личными повседневными заботами и думать о смысле своей жизни – оглядывать прошлое и заглядывать в будущее. Если жить только для себя, своими мелкими заботами о собственном благополучии, то от прожитого не останется и следа. Если же жить для других, то другие сберегут то, чему служил, чему отдавал силы. Заметил ли читатель, что все дурное и мелкое в жизни быстро забывается. Еще людьми владеет досада на дурного и эгоистичного человека, на сделанное им плохое, но самого человека уже не помнят, он стерся в памяти. Люди, ни о ком не заботящиеся, как бы выпадают из памяти.
Люди, служившие другим, служившие по-умному, имевшие в жизни добрую и значительную цель, запоминаются надолго. Помнят их слова, поступки, их облик, их шутки, а иногда чудачества. О них рассказывают. Гораздо реже и, разумеется, с недобрым чувством говорят о злых. В жизни надо иметь свое служение – служение какому-то делу. Пусть дело это будет маленьким, оно станет большим, если будешь ему верен. В жизни ценнее всего доброта, и при этом доброта умная, целенаправленная. Умная доброта – самое ценное в человеке, самое к нему располагающее и самое в конечном счете верное по пути к личному счастью. Счастья достигает тот, кто стремится сделать счастливыми других и способен хоть на время забыть о своих интересах, о себе. Это «неразменный рубль». Знать это, помнить об этом всегда и следовать путями доброты – очень и очень важно. Поверьте мне!
P.S: Я — верю!
Друзья, в скором времени — в середине мая — начнется приём ваших работ в Чтения «О добре и милосердии». У вас есть еще три недели для написания эссе. Анонс Чтений вы можете посмотреть по ссылке: https://poembook.ru/blog/32798
И, конечно, автору самого интересного вопроса или комментария к этому выпуску — 25 серебряных монет (спасибо меценатам Литературной Гостиной!).
Хорошего чтения! :)
Литературная Гостиная.
Литературная Гостиная
19 апреля 2018
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Гавриил Троепольский
«Белый Бим Черное ухо»
|повесть, 1971 г.|
Сама жизнь смешение: добро и зло, счастье и несчастье, смех и горе, правда и ложь живут рядом, и так близко друг к другу, что иногда трудно отличить одно от другого.
Если писать только о добре, то для зла — это находка, блеск; если писать только о счастье, то люди перестанут видеть несчастных и, в конце концов, не будут их замечать; если писать только о серьёзно прекрасном, то люди перестанут смеяться над безобразным.
Гавриил Николаевич Троепольский
Друзья,
уже несколько дней я задаю своим близким людям один и тот же вопрос. Какая книга для вас о Добре и Милосердии? И прошу отвечать не думая — сразу, озвучивая первую же мысль, что придёт в голову. Возможно, вы удивитесь, как и я, но это, как правило, литературные произведения о животных. «Каштанка» Антона Павловича Чехова, «Муму» Ивана Сергеевича Тургенева, «Белый Клык» Джека Лондона. И я задумалась. Неужели, только через призму безусловной любви к «братьям нашим меньшим», мы способны истинно рассуждать и понимать Добро в нас самих?
В моём же случае, ассоциативно возникшая в сознании книга о Добре и Милосердии и, вытолкнувшая даже образ князя Льва Николаевича Мышкина из «Идиота» Достоевского — это повесть о «Белом Биме Черное ухо». Так-то. Смирившись, я приняла решение, что начну разговор об этих вечно-спорных понятиях именно с неё. Повесть Гавриила Троепольского (1905—1995), написанная в 1971 году, была посвящена А.Т. Твардовскому, русскому писателю и поэту, журналисту и военному корреспонденту, который на протяжении 16 лет был главным редактором журнала «Новый мир». О том, что она моментально стала популярной, неоднократно переиздавалась и была переведена более чем на 20 языков мира, вы знаете и без меня, ещё со школьной программы. А вот о том, «благодаря» какому событию она появилась на свет, нам не рассказывают.
Из статьи «Поэзия добра» Владимира Лакшина:
«… Перебирая недавно письма Троепольского, с которым я давно приятельствую, я наткнулся на такие строчки: «А у меня, брат, горе! Погиб от чумы мой любимый пес Лель… Так жаль, так жаль! Э, не надо… Все, молчу…». Письмо это 1969 года, то есть как раз того времени, когда писалась повесть. Не родился ли Бим в час смерти Леля? Конечно, лишь при долгом общении, почти родстве и свойстве с собакой можно так понимать немой язык собачьих мин, стоек и поз. Троепольский как по книге читает, что хочет сказать ему пес «глазами, хвостом, выразительным перебором передних лап». Холодное наблюдение немного подарило бы автору там, где всесильно понимание, основанное на годах доверия между человеком и собакой. И оттого так отчетливо видим мы Бима в ту минуту, когда защелкивается входная дверь за санитаром, вынесшим на носилках заболевшего Ивана Ивановича: «…он лег у двери, вытянув передние лапы, а голову положил на пол, вывернув её на сторону; так собаки ложатся, когда им больно или тоскливо; они и умирают чаще всего в такой позе…». Однако было бы несправедливо считать, что повесть Троепольского о Белом Биме вобрала в себя лишь виртуозное знание охотничьей собаки, её поведения и психологии. В этой маленькой книге аккумулирован разнообразный жизненный, человеческий опыт автора, и на нынешний день она явилась, пожалуй, наиболее полным выражением его писательского существа, мыслей о людях — «Белого Бима» писал человек, немало поживший на свете и на своем веку многое повидавший и передумавший…»
Трогательная и страшная (в самом прямом смысле) история о том, как человеческая черствость, зависть или безразличие способны убивать не просто «виртуально», а по-настоящему! Каждый раз, когда я читала эту повесть или смотрела фильм, мне хотелось только одного — забрать Бима из этого «безумного человеческого мира» со всеми его подлостями, «случайностями» и «халатностями», приехать в больницу к Ивану Ивановичу и просто ждать, когда он выздоровеет и из рук в руки передать ему Чудо, способное, как ни один человек в мире, любить безусловно и преданно.
«… Ждать! Вот теперь вся цель жизни Бима. Но как тяжко было в ту ночь одному, как больно! Что-то делается не так, как обычно… От халатов пахнет бедой. И Бим затосковал. В полночь, когда взошла луна, стало невыносимо. Рядом с хозяином и то она всегда беспокоила Бима, эта луна: у нее глаза есть, она смотрит этими мертвыми глазами, светит мертвым холодным светом, и Бим уходил от неё в темный угол. А теперь даже в дрожь бросает от её взгляда, а хозяина нет. И вот глубокой ночью он завыл, протяжно, с подголоском, завыл как перед напастью. Он верил, что кто-то услышит, а может быть, и сам хозяин услышит.
Пришла Степановна.
— Ну, что ты, Бим? Что? Ивана Иваныча нету. Ай-ай-ай, плохо.
Бим не ответил ни взглядом, ни хвостом. Он только смотрел на дверь. Степановна включила свет и ушла. С огнем стало легче — луна отодвинулась дальше и стала меньше. Бим устроился под самой лампочкой, спиной к луне, но вскоре снова лег перед дверью: ждать…»
В 1977 году вышел одноименный фильм по повести Гавриила Троепольского с Вячеславом Тихоновым в главной роли. (Знаете, когда я посмотрела художественный фильм «Хатико» с Ричардом Гиром, у меня возникло ощущение, что это просто-напросто ремейк «Бима», чуть с видоизмененным сюжетом, но потом я узнала, что это реальная история Хатико — японского пса породы акита-ину, который в течение девяти лет каждый день в одно и то же время приходил на вокзал встречать умершего хозяина — потрясает глубина, конечно же…) Режиссер Станислав Ростоцкий («Дело было в Пенькове», «Доживем до понедельника», «А зори здесь тихие»), не раздумывая решил, что главную роль в его фильме будет играть Тихонов. И тоже ждал. Он ждал несколько лет, когда Вячеслав Васильевич сможет приступить к съемкам.
О художественном фильме «Белый Бим Черное ухо», 1977 г.:
«… Двухсерийная лента Станислава Ростоцкого была снята по одноименной повести, написанной Гаврилом Троепольским. В течение трех лет съемки фильма по разным причинам откладывались. Основной проблемой была занятость Вячеслава Тихонова, которого режиссер видел единственным возможным исполнителем главной роли. Тихонов перед съемками часто гулял с собакой, поэтому пёс действительно привязался к актеру. «Приходя на площадку, — вспоминал Вячеслав Тихонов — я первым делом стал гулять с собакой. Через некоторое время пёс стал ждать меня. А когда начались сами съемки — он по всей студии искал меня и всегда находил. В фильме видно, что Бим относится ко мне как к хозяину, а я в кадре делаю вид, что совсем на него не обращаю внимания. Но я точно знал, что вот сейчас заверну за угол — и он помчится за мной». В результате лирическая киноповесть оказалась пропитана щемящей достоверностью, и фильм получил огромный успех в прокате. Редкий зритель осмелится пересмотреть эту мелодраму дважды – настолько сильно она берет за душу...»
Художественный фильм «Белый Бим Черное ухо» был номинирован на премию «Оскар» в категории «Лучший фильм на иностранном языке» американской академией киноискусства в 1978 году. В том же году он получил Большой приз жюри «Хрустальный глобус» МКФ в Карловых Варах, а режиссёр Станислав Ростоцкий и актёр Вячеслав Тихонов были удостоены Ленинской премии. Гавриил Троепольский за написанную повесть получил Государственную премию СССР в 1975 году, а в 1981 — итальянскую литературную премию «Банкареллино» и золотую медаль «Фонда Леонардо да Винчи» во Флоренции. Не стало Гавриила Николаевича Троепольского 30 июня 1995 года в возрасте 89 лет в Воронеже, где в его честь названа одна из улиц и библиотека, а перед входом в местный Театр Кукол главному герою его повести — Биму — местными жителями установлен памятник.
P.S: Друзья, автору самого интересного вопроса или комментария к этому выпуску я с удовольствием вручу 25 серебряных монет от меценатов Литературной Гостиной. Мы с вами вместе уже творим добро! :)
Хорошего чтения!
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
12 апреля 2018
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Константин Жибуртович
«Рафаэль Сабатини»
|эссе|
У каждого из нас в домашней библиотеке всегда присутствуют книги из тех, что дороги «по совокупности», как я это называю — время, контекст, содержание. При этом совершенно неважно наличие более современных изданий в лучшем переплёте и с обилием иллюстраций. Москва. Издательство «Правда». 1984-й год. Подарок школьнику в обмен на добросовестно собранные двадцать килограмм макулатуры, а 34 года спустя — много раз подклеенная, но дорогая сердцу «букинистическая ветошь».
О приключенческой беллетристике принято говорить по-доброму снисходительно. Как о юношеской ступеньке к постижению более серьёзной и глубокой литературы. Да и о ком, в первую очередь, мы вспоминаем, когда касаемся данного жанра? Дюма-старший. Жюль Верн, конечно. Анн и Серж Голон. Не уверен, что Рафаэль Сабатини войдёт в десятку признанных мастеров. Более того, в Британской Энциклопедии он упомянут в контексте своего времени вскользь — его символами в литераторстве были Герберт Уэллс, Бернард Шоу, Алексей Толстой — и, в самом деле, трудно не затеряться среди таких беллетристов.
Рафаэль Сабатини (1875 — 1950), чей отец — итальянец, а мама — англичанка, с детства познал многообразие культур, укладов и языков Европы — его родители, оперные певцы, постоянно переезжали с места на место. Родившись в Италии, он учился в швейцарской школе, португальском колледже, где получил прекрасное образование, в том числе, знание нескольких языков. А литераторскую деятельность связал с Англией, и сегодня считается британским писателем. Впрочем, фортуна улыбалась ему лишь отчасти. Должность клерка, ведущего международную переписку в солидной фирме — не худший жребий, но только не для человека, искренне увлечённого историей и литературой. Сабатини получил счастливую возможность печатать свои первые рассказы в журнале «Ливерпульский Меркурий». Маститые лондонские критики отзывались о них как бы между строк — не сказать, что это бездарно, но до подлинного мастерства, конечно, далеко. Казалось, судьба уготовила нашему герою роль бедного литератора, зарабатывающего на жизнь, в лучшем случае, журналистикой, аннотациями к книгам и компиляцией статей признанных мастеров. Забегая вперёд, отмечу, что отношение так называемых «маститых критиков» к Сабатини так и не изменилось даже на пике его признания. Что для него самого не имело никакого значения в сравнении с огромной читательской любовью к сагам о капитане Бладе.
«… — Вы смеётесь на пороге вечности, стоя с верёвкой на шее? — удивлённо спросил верховный судья.
— Честное слово, у меня больше оснований для радости, нежели у вас. Прежде чем будет утверждён мой приговор, я должен сказать следующее: вы видите меня, невинного человека, с верёвкой на шее, хотя единственная моя вина в том, что я выполнил свой долг, долг врача. Вы выступали здесь, заранее зная, что меня ожидает. А я как врач могу заранее сказать, что ожидает вас, ваша честь. И, зная это, заявляю вам, что даже сейчас я не поменялся бы с вами местами, не сменял бы той верёвки, которой вы хотите меня удавить, на тот камень, который вы в себе носите. Смерть, к которой вы приговорите меня, будет истинным удовольствием по сравнению с той смертью, к которой вас приговорил тот господь бог, чьё имя вы здесь так часто употребляете…»
«Одиссея капитана Блада», созданная Сабатини в 1922 году, по большому счёту, тоже осталась для критиков в тени романа Джеймса Джойса «Улисс», так как обе книги вышли почти одновременно. А сама по себе сюжетная линия, в сравнении с концептуальным замыслом Джойсса, видится предсказуемо-банальной: неправедный суд над аполитичным доктором, которого занимали не взгляды, а раны лорда Гилдоя, помилование от казни в последний момент и ссылка на остров Барбадос в рабство карикатурному злодею полковнику Бишопу, вспыхнувшая любовь к его племяннице Арабелле, ощущение безответности чувств, в том числе, из-за своего нынешнего статуса раба, внезапный счастливый случай с захватом испанского галиона «Синко Льягас», пиратство и слава, затмившая легенды о капитане Моргане, ну и, разумеется, обязательный для приключенческой беллетристики happy-end.
Да и сам портрет капитана Блада, столь достоверно отображённый Сабатини, немного вычурен: доктор по образованию, превосходно обученный военному делу; эффектная внешность — смуглые волосы, голубые глаза, безупречные манеры; прекрасное знание не только родного английского, но и испанского, способность понимать и изъясняться на французском и голландском. Как видите, ничего общего с реальным Морганом, ошибочно считающимся прототипом героя Сабатини — человеком дерзким, циничным и свирепым, по свидетельствам современников. Частичный прототип Моргана, скорее, головорез Истерлинг из «Хроник Капитана Блада», отличающийся лишь меньшим умом в пиковых ситуациях.
Прочтя два вышеизложенных абзаца о краткой фабуле романа, можете смело послать автора эссе ко всем чертям. Потому что сегодня я думаю о том, что в моей юности, слава богу, не нашлось подобного пересказчика, способного оттолкнуть от прочтения «банальной» беллетристики Сабатини. Давайте я попробую провести вас по читательскому пути восприятия автора эссе, а вы будете вольны разделить его или не согласиться!
Безусловно, Сабатини был скован так называемыми «условностями жанра» приключенческой беллетристики. Более того, он изначально и не ставил цели выйти за её пределы — подобное право дано немногим художникам, и для его воплощения желательно уже «состояться» в кругах, как читателей, так и критиков. Но важно то, что романтизм приключений капитана Блада не самоцель, а с р е д с т в о передать нечто иное.
«… — Ну, а что же дальше, господин капитан?
— А дальше, — ответил капитан Блад, если согласиться со званием, которое он сам себе присвоил, — как человек гуманный я должен выразить сожаление, что вы не умерли от нанесённого вам удара. Ведь это означает, что вам придётся испытать все неприятности, связанные с необходимостью умирать снова.
— Да? — Дон Диего ещё раз глубоко вздохнул и внешне невозмутимо спросил: — А есть ли в этом необходимость?
В синих глазах капитана Блада промелькнуло одобрение: ему нравилось самообладание испанца.
— Задайте этот вопрос себе, — сказал он. — Как опытный и кровожадный пират скажите мне: что бы вы сделали на моём месте?
— О, но ведь между нами есть разница. — Дон Диего уселся прочнее, опершись локтем на подушку, чтобы продолжить обсуждение этого серьёзного вопроса. — Разница заключается в том, что я не называю себя гуманным человеком.
— Гуманность проявляется не только в разумных поступках, — сказал Блад, размышляя вслух. — Иногда лучше ошибаться во имя гуманности, даже если эта ошибка, пусть даже в виде исключения, объясняется состраданием. Мы пойдём на такое исключение. Я не могу согласиться с таким хладнокровным убийством. На рассвете дайте испанцам шлюпку, бочонок воды, несколько лепёшек, и пусть они убираются к дьяволу!..»
Этот кодекс Чести совершенно не схож с сутью геополитических войн, ведущихся в Новом Свете между Англией, Испанией и Францией, когда «все средства хороши», и нет ни единого союзника — есть лишь те, чьи интересы совпадают на определённом историческом отрезке. Не говоря уж о человеческих качествах подавляющего большинства полководцев и пиратов, примыкавших к тому или иному союзу из жажды наживы. Когда, как грустновато шутил Довлатов, «человек человеку — кто угодно, в зависимости от обстоятельств». Сабатини берётся за изначально высмеянную циниками миссию — показать, что человек, всё-таки, звучит не только горько, но и гордо, и выбор есть всегда, вне зависимости от контекста и обстоятельств. И, надо сказать, передаёт это достоверно, а местами — блестяще.
Ирландец Питер Блад — человек аполитичный, достаточно многое повидавший к неполным сорока годам, одинаково иронично относится к имперским амбициям Британии; католической чванливости Испании; геополитически флюгерообразной Франции. Не высказывая его взглядов напрямую, Сабатини мастерски отображает их делами, поступками и философской иронией капитана. Вместе с тем, Блад не является и «романтичным рыцарем средневековья». Например, справедливо предостерегает своего штурмана и летописца Джереми Питта от едва не ставшей роковой страсти к мадмуазель Люсьен. Нет, он определённо не романтик из дамских книг. А его идеализм проявляется лишь в критические моменты не как блажь, а средство сохранения души и личного самоуважения. Потому, история отношений Питера и Арабеллы при, опять-таки, разумной доле театрализации жанра беллетристики, не выглядит фальшивой. Как и внешне безнадёжные ситуации, в которые судьба постоянно бросает нашего героя: Сабатини настолько тонко осознаёт психологию и мотивации всех своих персонажей, что способности острого ума и хладнокровия Блада неизменно выходить из всех передряг не вызывает читательского протеста о надуманности самого автора.
Железные решётки мне не клетка,
И каменные стены — не тюрьма.
Питер не только утешается строками английского поэта Ричарда Ловласа в рабстве на острове Барбадос — он следует им всю сознательную жизнь. В определённом смысле, как и голландские пилигримы, Блад и волей судьбы, и из внутренних убеждений становится «гражданином мира», коего более всего трогают конкретные человеческие судьбы, даже если речь идёт о врагах. И применять к ним принцип «око за око» доктор отказывается. Потому, рассказы Сабатини выходят за рамки стандартной беллетристики, и не только благодаря прекрасному языку и знанию истории Старого и Нового Света. Книги о дружбе, человеческой преданности, искусстве оставаться собой и не изменять себе — невозможно назвать «наивной» беллетристикой. Скажу сверх того: если Мир начинает иронизировать над ними, то это прямое свидетельство о нём, но никак не об авторе. Эта суть не меняется вне зависимости от превратностей времён. Потому и сегодня, в определённые душевные моменты, я вновь возвращаюсь к героям Сабатини.
Читательская любовь по обе стороны океана к первой саге о капитане Бладе оказалась столь велика, что девять лет спустя Сабатини взялся за продолжения: «Капитан Блад возвращается» (1931), «Хроника капитана Блада» (1932), «Приключения капитана Блада» (1936). Наиболее удачным считается «Хроника ...», составленная в виде записей из судового журнала шкипера Джереми Питта. Наряду с «Одиссеей ...», хроника издана на русском языке в прекрасных переводах Саруханян и Озёрской.
P.S: Автору самого интересного вопроса или комментария к данному эссе — 15 серебряных монет. А решение, кому именно, будет принимать автор эссе Константин Жибуртович.
Хорошего чтения! :)
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
23 марта 2018
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Людмила Перцевая
«С кем полемизирует «Пиковая дама»
|эссе|
То, что главную героиню звали Анна Федотовна, и была она азартной картежницей — многие уже, поди, и не помнят. Мотаясь по зарубежью, она чуть было не спустила за карточным столом свои подмосковные и саратовские поместья. Хорошо ещё, что муж, хоть и отрекомендован был подкаблучником, твердо встал на защиту собственности, не дал произойти самому страшному!..
Но говорить я буду не о нём, а о невольном виновнике смерти графини, совсем не азартному, судя по его коронной фразе: «Я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее». Ну да, о расчетливом немце, военном инженере Германне. Впрочем, словосочетание «расчетливый немец» из уст Томского — типичное заблуждение русского; германцами, так же как и русскими, играют страсти порочные и разнообразные. Достаточно вспомнить единственную оперу Жака Оффенбаха «Сказки Гофмана», где живописным букетом все эти пороки — винопитие, адюльтеры, чревоугодие — преподнесены в гениальном музыкальном сопровождении.
А кстати, ведь Эрнст Теодор Амадей Гофман, герой этой оперы, писатель, картежник, волокита и пьяница, погибший от всех излишеств в 46 лет, был современником Пушкина! Мы свято помним годы жизни Пушкина от 1799-го до 1837-го, а Гофман рожден был в Кёнигсберге в 1776-м, скончался в Берлине в 1822-м. Образование получил юридическое, но был замечательно талантлив, увлекался живописью, считал себя больше композитором, чем писателем — сильно разбрасывался. Он написал, кроме всего прочего, новеллу «Счастье игрока», опубликованную на родине в 1819 году и, в скором времени, переведенную на русский Веневитиновым. Книга эта была (достоверно!) в библиотеке Пушкина. Ну, как было мне не перечитать её, с «Пиковой дамой» Александра Сергеевича в уме, с повестью, в которой все за этим самым счастьем гонялись — да не догоняли!
Сразу отмечу замечательную мистическую подробность: оба автора написали сопоставляемые мною творения в возрасте 33 лет. Опубликована «Пиковая дама» в 1833 году. Читала «Счастье игрока» вдумчиво и с чувством некоторого недоумения. Всё в этом произведении мистического романтика по-немецки расчетливо и абсолютно искусственно выстроено, начиная с принципа построения — шкатулки, когда «обрамлённая новелла» содержит несколько рассказов в рассказе. Если выразиться понятнее — наша матрешка, где каждый герой выслушивает от последующего его историю. В такой последовательности мы узнаем четверых картежников, которые были от природы наделены счастьем игрока, но... играть категорически не хотели! Все окружающие и сами обстоятельства непрерывно их к этому побуждали и провоцировали, а герои — ни в какую!..
Ни барон Зигфрид, ни шевалье Менар, ни процентщик Вертуа, ни даже полковник Дюверне (напомню, что Германна тоже друзья все время уговаривали сделать ставку, но он в противоположность героям Гофмана не обладал КОДОМ ДОСТУПА К ВЫИГРЫШУ, а рисковать категорически не хотел)!
Страсти в рассказах героев Гофмана вертятся вокруг красавицы Анжелы, которая с одной стороны благочестиво пытается удержать от азартной игры папу Вертуа и своих обожателей Менара и Дюверне, а с другой — невольно побуждает их бросить к её ногам легко доставшееся за карточным столом богатство. Нагорожено – семь верст до небес и все лесом! Невозможно поверить ни в одну из перипетий новеллы, нет в них ни малейшей убедительности и реалистической достоверности. Ну, ещё бы, романтик, на одной странице до двух десятков восклицательных знаков! И фразы вроде этой: «Дух тьмы внушил мне, что я одолею вас за карточным столом, вот почему я предался игре – последовал за вами в Геную – и всего достиг! Идемте же к вашей жене!». Полковник, только представьте, выиграл у шевалье жену в карты, как самые последние проходимцы в наши времена! Пришли за выигрышем, а там труп! Отчего, почему, никаких намеков — финал!
Автор «Пиковой дамы», которого я непрерывно держу в уме, с иронией взрослого человека по отношению к ходульному и высокопарному романтику, строит свое повествование классически строго, используя лексику с величайшим тактом и вкусом, не погрешив против реальности ни единым штрихом. И при этом добивается такой занимательности сюжета, так строит интригу, что она не отпускает читателя ни на минуту. Он словно бы и подразнил неким предположением о возможности романтических отношений Лизаветы и Германна, но тут же насмешливо оценил любовное письмо последнего, как списанное из романов. Далее их отношения, переписка как будто бы одухотворяются, у Лизы закружилась голова... Но Германн отнюдь не романтический герой, все его мысли крутятся вокруг денег, он, пожалуй, исполнил бы обещание, данное графине – получить некоторую достаточную сумму и больше не играть во всю жизнь. Не азартен! И сама Анна Федотовна в молодости, расплатившись с долгами, благоразумно оставила азартные игры.
Кстати, анекдот о том, что она за секрет заплатила унизительную цену, отдавшись графу Сен-Жермену, совсем не пушкинский, это уже из оперы, либретто которой грешит сплошь и рядом романтическими вольностями скорее в духе Гофмана, нежели Пушкина. В моем воображении тут сразу возникает мелькнувший в повести англичанин, который на сплетни о том, что Германн, возможно, побочный сын графини, холодно отвечает: «Oh?». Столь же ироничны эпиграфы к каждой главе, чего стоит только одна из них, о камеристках, которые свежее! А каковы сборы восьмидесятилетней Анны Федотовны на бал, её выезды на прогулку, приготовления ко сну... Потрясающе точно и кратко очерчена вся атмосфера бытования графини: «Многочисленная челядь ее, разжирев и поседев в ее передней и девичьей, делала, что хотела, наперерыв обкрадывая умирающую старуху». Замечание это не случайно брошено, оно убийственно сыграет в финале: Лиза «вышла замуж за очень любезного молодого человека», который имеет порядочное состояние — «он сын бывшего управителя у старой графини». Иными словами, пока Германн лелеял безумные планы, морочил голову бедной Лизе, стал невольным убийцей старухи — и потерял всё, даже рассудок, параллельно, тихо и трезво, шла обыденная жизнь. И безо всякой кабалистики безымянные герои получают и состояние, и красавицу, и все блага жизни! «Томский произведен в ротмистры и женится на княжне Полине», — для пущей убедительности этой фразой, ознаменовавшей торжество прозы жизни, Пушкин и завершает повесть.
Прекрасно выписаны и трогают сердце буквально все образы, но не высокопарными надуманными эмоциями, а жизненной силой, психологической убедительностью и оправданностью поступков. Даже призрак графини с шаркающей походкой кормилицы как-то по-человечески понятен: простила, открыла тайну бедолаге, взамен попросила жениться на Лизе… Но, какова гениальность Александра Сергеевича! Он не просто насмешливо противопоставил свой реалистический подход — романтическому отражению жизни (как Сервантес «Дон Кихотом»), но и время от времени играет этим самым романтическим оружием: то Анна Федотовна герою из гроба подмигнет, то с карты прищурится, а уж в финале тема рока, возмездия окончательно настигает Германна! Однако потом Пушкин тихо, обыденно даже, помещает его точнехонько в «17-й нумер Обуховской больницы».
Да, в поступательном движении мировой словесности к совершенству от новеллы Гофмана к повести Пушкина сделан огромный шаг, «Пиковая дама» поныне — непревзойденный шедевр в мировой литературе. Сошлюсь и на мнение авторитета в моей оценке «Пиковой дамы» — критика Д. Мирского:
«… Изложить её вкратце невозможно: это шедевр сжатости. Как и «Повести Белкина», это произведение чистого искусства, занимательное только как целое. По силе воображения она превосходит все, что написал Пушкин в прозе: по напряженности она похожа на сжатую пружину. По неистовому своему романтизму она близка к «Гимну Чуме» и к стихотворению «Не дай мне Бог сойти с ума». Но фантастический романтический сюжет влит в безукоризненную классическую форму, такую экономную и сжатую в своей благородной наготе, что даже Проспер Мериме, самый изощренно-экономный из французских писателей, не решился перевести её точно, и приделал к своему французскому переводу всякие украшения и пояснения, думая, вероятно, что наращивает мясо на сухом скелете…»
Но мне особо хочется подчеркнуть, что Гофман и Пушкин — современники, писали свои творения в одном возрасте, с равным жизненным багажом, будучи оба всесторонне образованными людьми, европейцами во всех смыслах слова. И это яркий пример того, что восходящая траектория в словесности совсем не обязательно совмещена с временными или пространственными координатами. Всплеск гениальности может произойти в любой точке — и трудно определить, почему именно он, Пушкин, почему в этом жанре, почему в этой иронической провокативной игре!
Внимательный читатель в новелле Гофмана обязательно отметит почти неприметную, но повторяющуюся деталь: у счастливых игроков катастрофический переворот в везении, крушение надежд происходит, когда вместо ожидаемой, просчитанной карты выпадает ДАМА. Никем не доказано, но мне хочется думать, что Пушкин эту даму отметил и насмешливо вынес в заголовок. Между прочим, в рукописи повесть почему-то не сохранилась, сгинула безвозвратно! Тоже факт мистический... Разумеется, я вовсе не умаляю гениальности мистических творений Гофмана, его сказки — это особая песня.
Но Пушкин! Пушкин — хоть в прозе, хоть в поэзии, на мой взгляд, недосягаем и поныне.
Кстати, либретто оперы «Пиковая дама» написал брат Чайковского — Модест, сам Петр Ильич создал оперу практически за месяц — можно сказать в творческом упоении! На днях в Большом театре состоялась премьера очередной постановки этой самой популярной российской оперы. В ней занято огромное (рекордное!) количество артистов — участников. В это же время в театре Вахтангова Евгений Князев представил в жанре «театр одного актера» своё прочтение «Пиковой дамы». Он исполнил её в сопровождении симфонического оркестра. Притягательный сюжет! И для меня — тоже.
«Пиковая дама»
Произошло неслыханное что-то там:
Диковинно российская реальность
Сквозь романтическую сказку Гофмана
Вдруг проросла, взорвав её буквально!
Ломанье рук, стенания и вопли —
Отринуты, насмешливы репризы,
Картежник Германн дьявольски расчетлив,
Недоумение сквозит в поступках Лизы…
Обдёрнется игрок, но безупречен автор,
Секрет от призрака — дорога в желтый дом...
Наш гений в творчестве азартен,
Как на столе игорном карты —
Смешает все каноны и стандарты,
И нам оставит гениальной прозы том!
P.S: Друзья, автор самого интересного вопроса или комментария к данному эссе получит 15 серебряных монет. А решение, кому именно, будет принимать автор эссе — Людмила Перцевая.
Хорошего чтения! :)
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
15 марта 2018
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Ольга Ерофеева
«Сближения с тайной»
|эссе|
«… Бывают странные сближения…»
А.С. Пушкин
(из черновых заметок о поэме «Граф Нулин»)
«Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем», — сказал Достоевский в своей знаменитой речи. Действительно, как можно разгадать бездонность неба, изменчивость моря, трепет огня? Поразительно, что при необыкновенной ясности слога, легко воспринимаемого даже неискушённым, а потому неподкупным детским сознанием, пушкинская строка — это непостижимое многомерное явление, рождающее фейерверки чувств и парадигмы толкований.
Да, существуют бесчисленные вселенные народной поэзии, породившие миры Шекспира и Байрона, Блока и Ахматовой, Бродского и Цветаевой, неумолимо бурлят и взрывают пространство иные и сверхновые, но таинственная вневременная точка пересечения всех возможных миров — Пушкин. И всякий раз захватывает дух, когда оказываешься перед этой бездной! И обязательно есть у каждого из нас свои «странные сближения» с этой тайной, родные душе строки, как будто угаданные поэтом наши собственные ощущения и мысли. Настоящее, сиюминутное в них волшебным образом отражается в зеркалах прошлого и одновременно проецируется в будущее, тревожно и радостно волнует святым причастием…
1825 год. Знаковый, судьбоносный, в очередной раз разделивший историю века и страны на «до» и «после». Пушкин в ссылке в Михайловском. Литературоведы, пушкиноведы непременно укажут на особую значимость февральского появления в печати первой главы «Онегина», а также рождения нескольких шедевров благодаря январской встрече опального поэта с Пущиным, его июльскому роману с А. Керн и мукам одиночества 19 октября. Отметят они и эпохальность ноябрьского завершения титанического «Бориса Годунова», и декабрьского — какое сближение! — явления в свет сборника «Стихотворения Александра Пушкина». Но есть в этом невероятном вихре событий года одно, казалось бы, малозаметное — росчерк пера, легкий набросок в альбом провинциальной барышни — однако в нём гениальное откровение, выдох вечности:
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
Написано как мимолётный дружеский совет 15-летней Зизи (Евпраксии Николаевне Вревской). Но — опять странное сближение — она и будет близким другом поэта до его конца, единственной женщиной, посвящённой в тайну его рокового отъезда на Черную речку; миниатюра не имеет даже точной даты, а останется девизом и её жизни, и жизни многих, кто созрел для этой мудрости:
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Две строфы всего. Простые, прозрачные слова, как свет в оконце — в начале сияющий, бодрый, а к концу стиха ровный, ласковый. Смена рифмовки — смена состояний. Глаголы, глаголы — и ни одного в пространственном движении, всё во власти времени, свивающего бесконечную спираль:
Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило.
Это и послание, и завещание, и напутствие. Юному мятущемуся сердцу в утешение, себе самому в мучительных размышлениях, и нам, грешным неверием и частыми приступами духовной слабости. Сколько раз еще сам Пушкин пройдёт через эти рифы смирения в настоящем на пути к радостям будущего, сколько милых мгновений прошлого, с улыбкой оглянувшись, увековечит в драгоценных россыпях строк! И наступят новые сближения, подтвердив потрясающую правоту пушкинского прозрения.
Через пять лет (в роскошно плодотворную Болдинскую осень) напишется о будущем:
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья…
А еще через шесть лет на закате неожиданно короткого жизненного пути пронзительно скажется о прошедшем:
Тогда, душой беспечные невежды,
Мы жили все и легче, и смелей…
Теперь не то…
И таким милым покажется это прошедшее в сравнении с унылым настоящим, что на последней встрече с друзьями-лицеистами взволнованный поэт не сможет дочитать до конца недописанное своё стихотворение. Но вот уже снова к будущему обращена молитва из последнего прижизненного цикла стихов — Каменноостровского:
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
А следом зеркальным эхом рассыплется в русской литературе сокровенная тема цикличности духовного времени, странными сближениями отзовётся она в уникальных поэтических мирах. И нежно вспомнит не умолкавшие в сердце звуки «времени золотого» мудрый Тютчев, и светло заплачет о своём «розовом коне» звонкоголосый Есенин, и будет одиноко «скакать по следам миновавших времен» задумчивый Рубцов…
Так пусть же и нам в часы испытаний слишком бурной радостью или тяжёлой утратой вспомнится, откликнется, прольётся живительным бальзамом на душу пушкинское загадочно заветное:
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило.
P.S: Друзья, автор самого интересного вопроса или комментария к данному эссе получит 15 серебряных монет. А решение, кому именно, будет принимать автор эссе — Ольга Ерофеева.
Хорошего чтения! :)
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
8 марта 2018
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Энхедуанна
|2285 – 2250 до нашей эры|
«Настоящая Женщина наделена великой мудростью,
Она пользуется таблицами из лапис лазури,
Она — советник в любых мирских делах,
Она измеряет Космос,
И выверяет небесные меры канатами на земле...»
2260 г. до н.э.
Друзья,
прошу любить и жаловать — Аккадская принцесса, верховная жрица и автор первого в истории человеческой цивилизации стихотворения — Энхедуанна. Её имя переводится как «высшая жрица, украшение небес» («Эн» — высшая жрица, «Хеду» — украшение, «Анна» — небеса).
Считается, что древнейшее поэтическое произведение было написано в 23 веке до нашей эры. И именно аккадская принцесса является самым ранним известным автором литературных произведений в мире. Вы только представьте себе, эти стихотворения были написаны на клинописях примерно 4300 лет назад. Энхедуанна — поэтесса шумерских гимнов, художественных текстов, в которых впервые была использована форма повествования от первого лица. То есть она, по сути, была первым не анонимным поэтом в мировой литературе и писала, представляясь своему потенциальному читателю: «Я, Энхедуанна...». Литературные исследователи считают, что это стало возможным только потому, что она была жрицей и, прежде всего, принцессой. До её появления шумерские письмена, преимущественно инвентарного характера, не подписывались, а были анонимными.
Из древней истории:
«… Энхедуанна родилась дочерью великого царя Саргона Аккадского, правителя объединившего северную и южную Месопотамию. Он основал первую царскую династию (2371–2316 гг. до н. э.) и создал первую в мировой истории империю. В его многоликой державе именно Энхедуанна воплощала и персонифицировала высшую духовную власть. Храмы тех времен были не только религиозными, но и учебными центрами: жрецы и жрицы являлись хранителями мудрости и наставниками наук и искусств в Месопотамии. Но их наиважнейшей задачей считалось наблюдение за звездами и планетами…»
Энхедуанна была не просто любящей дочерью, а ещё и верным помощником своего отца. Путешествуя по городам империи, она помогала царю Саргону Аккадскому укреплять политическую власть и объединять шумерские города-государства.
Пары львов
гуляют в тени
под длинными изгибами веток,
серорунные овцы
и большеглазые телицы
без пастуха забрели на холм,
уходящим диким быкам
травы, качаясь, щекочут ноги,
лунорогие туры
любятся посреди кипарисов.
По меньшей мере, 53 сохранившихся гимна приписываются её авторству, в том числе 3 гимна посвященных богине Луны — Инанне. Именно эти гимны являются одними из старейших примеров поэзии в истории человечества:
In-nin-ša-gur-ra
Гимн в честь Богини Инанны или «Отважная женщина»
Nin-me-huš-a
Гимн о славной победе Инанны над Эбихом
Nin-me-šar-ra
Гимн, восхваляющий Инанну, как правительницу мира
Помимо этого, она написала 42 гимна 42 богам из 42 храмов, которые даровали победы её отцу. После смерти мудрая астролог, поэт, мистик и философ Энхедуанна была обожествлена своими последователями.
Совет...
Печаль, горечь...
Увы...
Моя госпожа...
милосердие... сострадание...
Я твоя!
Это всегда будет так!
Пусть твое сердце смягчится ко мне!
Пусть твое понимание... сострадание...
Пусть... перед тобой, пусть это будет мое приношение.
Твоя божественность блистает на земле!
Мое тело познало твое великое наказание.
Стенание, горечь, бессонница, страдание, разлука...
Милосердие, сострадание, забота,
Снисхождение и почтение – от тебя,
А также наводнения, разверзшаяся твердь
И превращение тьмы в свет.
Энхедуанна — «настоящая женщина, она наделена великой мудростью, она пользуется таблицами из лапис лазури, она — советник в любых мирских делах, она измеряет Космос, и выверяет небесные меры канатами на земле…». Чудо, не правда ли?!
P.S: Милые, дорогие наши поэтессы и писательницы! С замечательным весенним вас праздником! Творите, будьте мудрыми, измеряйте Космос, любите и будьте любимыми! Искренне желаю вам вдохновения на все времена!
С 8 марта! :)
