Альбом  

Литературная Гостиная

2 августа 2018

Ведущая рубрики: Иванна Дунец.

Пётр Ильич Чайковский

«Лебединое озеро»

|балет, 1887|

Несколько месяцев назад у меня возникла мысль посвятить один из выпусков Литературной Гостиной не классическому произведению литературы (или современному), не выдающемуся (или знаменательному) кинофильму, а балетной постановке. Рождённая мысль человека, словно вода, что точит, точит камень (наш разум), превращая его в произведение нерукотворного искусства – воплощённую идею! Итак, вашему вниманию я хочу представить цикл выпусков о балете, которые я буду регулярно публиковать на страницах рубрики. Прошу тех, кому не интересен данный материал, просто перелистнуть страничку рубрики. А тех, кому по нраву данное начинание поддержать меня в комментариях к выпуску.

Есть в мире балета безусловный лидер – король всех постановок не только в России, но и во всём мире. И имя ему – балет «Лебединое озеро». В прошлом году исполнилось уже 140 лет со дня премьеры этого легендарного балета. Я расскажу об истории, о самых знаменитых танцовщиках главных партий и о его современных нетривиальных воплощениях в зарубежном мире.

В 1885 году  у директора Московской императорской труппы – Владимира Петровича Бегичева родилась идея постановки балета «Озеро лебедей». И он обратился к Петру Ильичу Чайковскому с предложением написать музыку. Чайковский принял это предложение, как он писал позднее: «отчасти ради денег, в которых нуждаюсь, отчасти потому, что давно хотелось попробовать себя в этом роде музыки». Искусствоведы утверждают, что им даже частично использовалась партитура уничтоженной оперы «Ундина». Источником же либретто, как рассказывает Ю. О. Слонимский, стала сказка немецкого писателя XVIII века И. К. А. Музеуса «Пруд лебедей», входящая в состав восьми томного собрания «Народные сказки немцев». И ещё одна интересная деталь. Считается, что на написание музыки к этому балету Чайковского вдохновила Бавария. Именно там он увидел Нойшванштайн — «лебединый замок» короля Людвига Второго. Должна сказать, что к классическим постановкам «Лебединого озера» до сих пор используют изображение, либо инсталляции готического замка в горах.

Из первоначального варианта либретто «Лебединое озеро»:
«… Принц Зигфрид празднует совершеннолетие. Друг принца, увидев пролетающих лебедей, зовёт его на охоту. Юноша попадает в «гористую дикую местность» с озером. При свете луны заколдованные лебеди сбрасывают крылья, становясь девушками во главе с Одеттой. Принц влюбляется в неё. На балу во дворце для принца танцуют красавицы, но он полон воспоминаний об озере и не хочет выбирать себе невесту. Неожиданно прибывает «злой гений» фон Ротбарт с дочерью Одиллией. Коварная девица притворяется Одеттой и обольщает принца. Он дает ей клятву верности, тем самым предавая Одетту. Сцена мгновенно темнеет, раздается крик совы, одежда спадает с фон Ротбарта, и он является в виде демона. Одиллия хохочет. Окно с шумом распахивается, и появляется белая лебедь с короной на голове. Принц с ужасом бросает руку своей новой подруги и, хватаясь за сердце, бежит вон из замка. Позже Одетта и Зигфрид, сопротивляясь козням Ротбарта, гибнут в волнах озера…»

К сожалению, первая постановка балета в 1877 году получила плохие рецензии и, как говорится, с треском провалилась. Петр Ильич не дожил до успешного возобновления балетной постановки. Его не стало в 1893 году, а воскрешённое двумя выдающимися балетмейстерами Императорских театров — Мариусом Петипа и Львом Ивановым  «Лебединое озеро» 1895 года, обрело бессмертие. Кстати, у новых лебедей исчезли искусственные крылья (перья) и родились настоящие руки-крылья, а либретто к новой версии постановки переделал родной брат Чайковского — Модест Ильич.

О танцовщиках. Первой Одеттой, навсегда вошедшей в историю балета, стала балерина Императорских театров — Полина Карпакова. В постановке 1895 года партию Одетты-Одиллии танцевала итальянская балерина Пьерина Леньяни, а роль Зигфрида исполнил Павел Гердт (вы не поверите, но ему на тот момент было уже 50 лет). Безусловно, самыми выдающимися исполнителями партии Одетты (Одиллии) в двадцатом веке считаются Матильда Кшесинская, Тамара Карсавина, Галина Уланова, Анна Павлова и Майя Плисецкая. Зигфриды тоже не подвели: Константин Сергеев, Фарух Рузиматов, Вацлав Нижинский, Николай Фадеечев и Рудольф Нуриев.

Прикрепленный к этому выпуску фильм-балет «Лебединое озеро» был снят в 1957 году. Признаюсь вам, что это одна из самых великолепных и любимых мною классических постановок «Озера». Хореограф – Александр Горский. Главные партии блистательно танцуют Майя Плисецкая и Николай Фадеечев. Просто насладитесь. Прикоснитесь к чуду…

https://www.youtube.com/watch?v=KRGCH3koS2k

Для сравнения: современная постановка балета «Лебединое озеро» 2014 года. Хореограф – Андрей Петров. Главные партии исполняют Александра Тимофеева и Михаил Евгенов. Что сказать? Не менее – чудо!

https://www.youtube.com/watch?v=Bg_jFwt955A

О вариациях. Расскажу о двух постановках, которые своей инаковостью не просто разрушают стереотипы монументального явления под названием «Лебединое озеро», они (во время их просмотра и после) рождают на свет что-то такое в нас, что отзывается совершенно необъяснимым образом. Нет у меня слов, пожалуй, для описания этого явления. Просто смотрите и просто чувствуйте.

Родоначальником этой инаковости для меня является Рудольф Нуриев. В 1964 году он поставил своё «Лебединое озеро» в Wiener Staatsopernballett. Зигфрида танцевал он сам. До 1988 года. Не удивляйтесь, но ведущую партию в балете он отдал именно принцу. А великолепная Марго Фонтейн в роли Одетты просто была рядом.

https://www.youtube.com/watch?v=C5nrpetuvC4

Вторая постановка балета «Лебединое озеро», которая уже несколько лет является для меня знаковой – это хореография Matthew Bourne.  В 1995 году английский хореограф и режиссёр Мэттью Борн, основатель танцевальной труппы «Adventures in Motion Pictures», поставил «Swan Lake». Премьера спектакля прошла в лондонском театре Sadler’s Wells. И до сих пор его «Лебединое озеро» не сходит с афиш лондонского West End theatre и нью-йоркского Broadway theatre. В чём же уникальность постановки? Её действие происходит в современной Англии, где «… в центре внимания история душевных терзаний Принца, бесконечно одинокого, нелюбимого бесчувственной Королевой, отторгнутого лживым обществом, жаждущего идеальной любви и находящего её не в хрупкой и женственной королеве лебедей – Одетте (как в оригинале Петипа-Иванова), а в Лебеде. Лебеде-мужчине…». И ещё, безусловно, в аллюзиях к историям жизни и их перипетиям представителей британской Королевской семьи. Иронично, безумно талантливо и, конечно, инаково!

https://www.youtube.com/watch?v=rQsECoq9XGM

Знаете, я слышала такое необычное сравнение: что «Лебединое озеро» для мира Балета является таким же явлением, что и «Чайка» Антона Павловича Чехова для мира Театра. Есть что-то в этом утверждении, правда?

P.S: Ну, а 25 серебряных монет, по-прежнему, ждут своего героя. Спасибо меценатам ЛГ!

Хорошего просмотра!

Литературная Гостиная

26 июля 2018

Ведущая рубрики: Иванна Дунец. 

Константин Жибуртович

«Сергей Аксаков. Записки об уженье рыбы»

|эссе|

Отгремели страсти чемпионата мира в России, и я вспомнил, что наступает пик сезона страсти иной, но не менее азартной, чем футбол. Август – сентябрь. Световой день незаметно сокращается, ночи приносят прохладу, а утро – росу. Вода, отстоявшись от весеннего паводка, становится прозрачной, а её обитатели стремятся «нагулять жир» для долгой зимовки под толщей льда. Идеальное время для занятия, которое объединяет все возраста. Для одних это хобби, для других – спортивный интерес, для третьих – разновидность созерцательного досуга. Однажды я попробовал сформулировать суть этого определения более-менее литературно:

Рыбалка есть форма страстного созерцания: ты внешне неподвижен, но максимально внимателен, порой ничего не происходит часами, но через секунду начинается катарсис;

Рыбалка — одна из форм мужского таинства и ритуал, в котором нет мелочей: важно всё — прелюдия, действо и послевкусие (во всех смыслах);

Рыбалка — разновидность редкого человеческого вируса: им сложно заразиться, но невозможно излечить, потому одних она увлекает всей душой, других оставляет абсолютно равнодушными, а третьего — не дано.

Сергей Тимофеевич Аксаков(1791 — 1859) не считается одним из «краеугольных камней» великой русской литературы, да и сам он никогда не помышлял об этом, не стремился к какому-то «особому месту» в ней, мудро довольствуясь фактом сопричастности. Например, бесконечно дорожил личным знакомством с Гоголем, считая его подлинно великим писателем, а себя кем-то вроде натуралиста в прозе. Тем не менее, сегодня, два века спустя, когда самому хочется воспеть уникум красот родной природы средней полосы России, я черпаю в Аксакове большее вдохновение, нежели в знаменитых «Записках Охотника» Тургенева. Потому что это чтиво не только об искусстве рыбалки устами помещика-литератора. Это проникновение в эпоху навсегда утраченной России – той, о которой столь остро тосковал Бунин, выражая чаяния миллионов русских эмигрантов поневоле. А ещё – прекрасный, сочный язык автора. Посему, не удержусь и ещё не раз процитирую Сергея Аксакова:

«… Чувство природы врождённо нам, от грубого дикаря до самого образованного человека. Противоестественное воспитание, насильственные понятия, ложное направление, ложная жизнь — всё это вместе стремится заглушить мощный голос природы и часто заглушает или даёт искажённое развитие этому чувству. Конечно, не найдётся почти ни одного человека, который был бы совершенно равнодушен к так называемым красотам природы, то есть: к прекрасному местоположению, живописному далёкому виду, великолепному восходу или закату солнца, к светлой месячной ночи; но это ещё не любовь к природе; это любовь к ландшафту, декорациям, к призматическим преломлениям света; это могут любить люди самые чёрствые, сухие, в которых никогда не зарождалось или совсем заглохло всякое поэтическое чувство: зато их любовь этим и оканчивается. Приведите их в таинственную сень и прохладу дремучего леса, на равнину необозримой степи, покрытой тучною, высокою травою; поставьте их в тихую, жаркую летнюю ночь на берег реки, сверкающей в тишине ночного мрака, или на берег сонного озера, обросшего камышами; окружите их благовонием цветов и трав, прохладным дыханием вод и лесов, неумолкающими голосами ночных птиц и насекомых, всею жизнию творения: для них тут нет красот природы, они не поймут ничего! Их любовь к природе внешняя, наглядная, они любят картинки, и то ненадолго; смотря на них, они уже думают о своих пошлых делишках и спешат домой, в свой грязный омут, в пыльную, душную атмосферу города, на свои балконы и террасы, подышать благовонием загнивших прудов в их жалких садах или вечерними испарениями мостовой, раскалённой дневным солнцем…»

Перечитывая эти строки из предисловия к «Запискам об уженье рыбы», я вновь размышляю о внутренней связи не знакомых лично людей из разных стран и языковых культур, но с единым мировосприятием. Конечно же, Аксакова многое роднит с английским поэтом, представителем так называемой «озёрной школы» — Уильямом Вордсвортом, столь же трепетно относившимся к естеству природы и нерукотворному миру:

В прозрачной роще, в день весенний

Я слушал многозвучный шум.

И радость светлых размышлений

Сменялась грустью мрачных дум.

Всё, что природа сотворила,

Жило в ладу с моей душой.

Но что, — подумал я уныло, —

Что сделал человек с собой?

(перевод И. Меламеда)

Это не только история быта русских помещиков, как видите, это история первых европейских переселенцев в Новый Свет – жизнь в ладу с природой, а значит и с самим собой, вдали от суеты и соблазнов мегаполиса. Аксаков, как подлинный мастер, говорит об этом напрямую лишь вскользь и в предисловии. Но читая его «Записки об уженье рыбы», я всегда ощущаю ту связь и цельность, что утрачена детьми больших городов:

«… Деревня, не подмосковная, далёкая деревня, — в ней только можно чувствовать полную, не оскорбленную людьми жизнь природы. Деревня, мир, тишина, спокойствие! Безыскусственность жизни, простота отношений! Туда бежать от праздности, пустоты и недостатка интересов; туда же бежать от неугомонной, внешней деятельности, мелочных, своекорыстных хлопот, бесплодных, бесполезных, хотя и добросовестных мыслей, забот и попечений! На зелёном, цветущем берегу, над тёмной глубью реки или озера, в тени кустов, под шатром исполинского осокоря или кудрявой ольхи, тихо трепещущей своими листьями в светлом зеркале воды, на котором колеблются или неподвижно лежат наплавки ваши, — улягутся мнимые страсти, утихнут мнимые бури, рассыплются самолюбивые мечты, разлетятся несбыточные надежды! Природа вступит в вечные права свои, вы услышите её голос, заглушённый на время суетнёй, хлопотнёй, смехом, криком и всею пошлостью человеческой речи! Вместе с благовонным, свободным, освежительным воздухом вдохнёте вы в себя безмятежность мысли, кротость чувства, снисхождение к другим и даже к самому себе. Неприметно, мало-помалу, рассеется это недовольство собою, эта презрительная недоверчивость к собственным силам, твёрдости воли и чистоте помышлений — эта эпидемия нашего века, эта чёрная немочь души, чуждая здоровой натуре русского человека, но заглядывающая и к нам за грехи наши…»

О рыбалке. Для меня именно в этом печать подлинного Писателя — касаясь невинного увлечения, которое многие именуют пустой забавой, Аксаков совершенно естественно и ненатужно проводит связь с человеческим бытием, увлекая читателя своим взглядом на мир. Таких мастеров-натуралистов можно пересчитать по пальцам – Тургенев, Пришвин. Возможно, я кого-то упустил, но, боюсь, список не слишком обширен. Что же касается непосредственно рыбалки, Аксаков превосходно обосновывает уважение к ней — как и ко всякому искреннему человеческому занятию по зову и внутреннему устройству души:

«… Русская пословица говорит глубоко и верно, что охота пуще неволи. Но едва ли на какую-нибудь человеческую охоту так много и с таким презреньем нападают, как на тихое, невинное уженье. Один называет его охотою празднолюбцев и лентяев; другой — забавою стариков и детей; третий — занятием слабоумных. Самый снисходительный из судей пожимает плечами и с сожалением говорит: «Я понимаю охоту с ружьём, с борзыми собаками — там много движения, ловкости, там есть какая-то жизнь, что-то деятельное, даже воинственное. О страсти к картам я уже не говорю; но удить рыбу — признаюсь, этой страсти я не понимаю…». Улыбка договаривает, что это просто глупо. Так говорят не только люди, которые, по несчастию, родились и выросли безвыездно в городе, под влиянием искусственных понятий и направлений, никогда не живали в деревне, никогда не слыхивали о простых склонностях сельских жителей и почти не имеют никакого понятия об охотах; нет, так говорят сами охотники — только до других родов охоты. Последних я решительно не понимаю. Все охоты: с ружьём, с собаками, ястребами, соколами, с тенетами за зверьми, с неводами, сетьми и удочкой за рыбою — все имеют одно основание. Все разнородные охотники должны понимать друг друга: ибо охота, сближая их с природою, должна сближать между собою…

… Начнём сначала: обвинение в праздности и лени совершенно несправедливо. Настоящий охотник необходимо должен быть очень бодр и очень деятелен; раннее вставанье, часто до утренней зари, перенесенье полдневного зноя или сырой и холодной погоды, неутомимое внимание во время самого уженья, приискиванье удобных мест, для чего иногда надо много их перепробовать, много исходить, много изъездить на лодке: всё это вместе не по вкусу ленивому человеку. Если найдутся лентяи, которые, не имея настоящей охоты к уженью, а просто не зная, куда деваться, чем занять себя, предпочтут сиденье на берегу с удочкой беганью с ружьём по болотам, то неужели их можно назвать охотниками? Чем виновато уженье, что такие люди к нему прибегают? Другое обвинение, будто уженье забава детская и стариковская — также не основательно: никто в старости не делался настоящим охотником-рыболовом, если не был им смолоду. Конечно, дети почти всегда начинают с уженья, потому что другие охоты менее доступны их возрасту; но разве дети в одном уженье подражают забавам взрослых? Что же касается до того, что слабый старик или больной, иногда не владеющий ногами, может удить, находя в том некоторую отраду бедному своему существованию, то в этом состоит одно из важных, драгоценных преимуществ уженья пред другими охотами. Остаётся защитить охотников до уженья в том, что будто оно составляет занятие слабоумных, или, попросту сказать, дураков. Но, боже мой, где же их нет? За какие дела они не берутся? В каких умных и полезных предприятиях не участвуют?..»

А мне остаётся лишь надеяться, что в разгар сезона отпусков, возможно, и вы откроете для себя чтиво ненавязчивое, но глубокое и, кто знает, полюбите не только литературный язык Сергея Тимофеевича Аксакова, но и саму Рыбалку.

P.S: Друзья, автору самого интересного комментария или вопроса к эссе я с удовольствием вручу 25 серебряных монет! А кому именно — выбор за Константином Жибуртовичем.

Хорошего чтения!

Литературная Гостиная

19 июля 2018

Ведущая рубрики: Иванна Дунец.

К. Драгунская, А. Снегирёв, А. Аркатова, А. Геласимов,

Е. Усачёва, Е. Нестерина, А. Лунина, С. Кочерина, 

Ю. Климова, Улья Нова и другие

«Странная женщина»

|сборник рассказов современных писателей, 2017|

Прочитав название сборника, я почувствовала одно — «во мне, вдруг, проснулась та…» (Шварц, конечно, гениален), которая за известное движение со слоганом: «все женщины и мужчины созданы равными». Отчаянно (и неудачно) поискав на книжной полке магазина сборник с названием «Странный мужчина», я открыла аннотацию и узнала, что издательство «Э» выпустило очередную новинку в книжной серии «Радость сердца» – сборник рассказов современных авторов «Странная женщина». По их словам в этой серии они издают: «интересные истории, в которых всё закончилось хорошо. Это возрождает веру в себя и надежду на лучшее, дарит сердцу радость, а душе – гармонию и умиротворение, поэтому каждый сборник рассказов серии «Радость сердца» – попытка силами художественного слова привнести в жизнь читателей частичку тепла и света, искорку чуда и капельку счастья».

И я подумала: я же люблю рассказы (а современные писатели сейчас так редко издаются в сборниках), а давай-ка прямо сейчас я прочту один из них и, если он мне понравится, то этот сборник станет оптимистичной частью моей библиотеки. Присев на мягкий диванчик, я перелистнула хрустящую страничку с названием и прочла первый, предложенный мне рассказ — «Николай Иванович» писателя Марии Вороновой. Это было повествование о преподавательнице, которая «прозвищем из мужского имени-отчества была обязана не своему оголтелому феминизму, а всего лишь привычке к месту и не к месту упоминать русского титана хирургии Пирогова». Очень трогательная, остроумная история жизни «белой вороны» покорила меня сразу. Мария Воронова просто и виртуозно влюбила меня в образ Николая Ивановича, заставила снова задуматься над очень важным вопросом, который я оставила «на завтра», и тут же принять решение. Вышла я из магазина со сборником в руках и с хорошим таким чувством: предвкушением тепла и света, искорки чуда и капельки счастья в своей жизни.  

Из аннотации к сборнику рассказов «Странная женщина»:

«… Эти женщины не сумасшедшие, они просто странные! С ними невозможно договориться, на них нельзя положиться, они чудят, дурят, всё путают и везде опаздывают. Чего от них больше – вреда или пользы? Как к ним относиться – любить или ненавидеть? А ведь без женщин с лёгким приветом наш мир был бы не таким интересным! Каждый хоть раз в жизни столкнулся с какой-нибудь странной дамой. Мы собрали целую галерею рассказов современных писателей об этих трогательных экзотических созданиях…»

А потом были двадцать четыре рассказа самых разных сюжетных линий и коллизий. Каждый был прочитан. И не каждый был со счастливым финалом. И не каждый нёс частичку света, были и те, что отражали тьму нашего поколения. Выделила я для себя несколько: Мария Воронова «Николай Иванович», Светлана Кочерина «Пахлава медовая», Алёна Жукова «О женском начале и мужском конце», Андрей Геласимов «Жанна» и Елена Помазан «Птичка». Вы спросите, что у них общего? Ничего. Но, каждый из представленных, «дотронулся» до чего-то такого бессловесно важного во мне, что через несколько дней я их перечитала вновь. Нашла ответы? Да. Простые. Очевидные. Настоящие. Как и сама жизнь.

Для мужчин. Понятно, что предполагаемая аудитория читателей сборника рассказов «Странная женщина» (как ни странно) будет, в основном, женская. Но, мужчины. У меня есть новость и для вас. Издательство «АСТ: Редакция Елены Шубиной» совсем недавно опубликовало книгу, где целевой аудиторией назначены именно вы — сборник рассказов «Игра народная. Русские писатели о футболе». Я его не читала, скажу сразу. Но с удовольствием прочту, если он появится в нашем городе. И, возможно, даже поделюсь своими впечатлениями от прочитанного (простите, мужчины, но я тоже люблю футбол и литературу). А пока могу только процитировать часть аннотации к сборнику: «…Во всемирной истории футбола отметились не только профессиональные спортсмены, но и люди не имеющие, казалось бы, к спорту никакого отношения. Когда-то на воротах команды Тринити-колледжа стоял будущий писатель Владимир Набоков. Кстати, в эссе «В раю мы будем играть в футбол» Вячеслава Божко упоминается еще один известный голкипер этой же команды – лауреат Нобелевской премии Нильс Бор. И примеров участия в футбольных битвах известных личностей немало. Открыть тайну футбола попытались российские прозаики, поэты, журналисты, комментаторы — Евгений Водолазкин, Кирилл Набутов, Василий Уткин, Виктор Шендерович и другие…»

Для всех «странных». Знаете, во время прочтения рассказов из сборника «Странная женщина», я постоянно думала над этимологией слова «странный». У него есть несколько значений: необычный (не соответствующей норме или ожиданиям, вызывающий недоумение) и… странствующий.  А происходит оно и вовсе от праславянского слова storna, то есть «сторона» или «в стороне». Так вот, к чему это я? Да к тому, что всё относительно в нашем мире. И «понимание» как категория, к сожалению, тоже. Может быть, путь «странных» людей — это всего на всего есть не что иное, как странствие к самому себе? Себе настоящему? Без игр, ролей и масок, что так привычны нашему миру. Есть о чём задуматься, правда?

P.S: Хорошего чтения!

Литературная Гостиная

12 июля 2018

Ведущая рубрики: Иванна Дунец.

Сергей Шаргунов

«Катаев. Погоня за вечной весной»

|биография, 2017|

Весну печатью ледяной

Скрепили поздние морозы.

Но пахнет воздух молодой

Лимонным запахом мимозы.

И я по-зимнему бегу,

Дыша на руки без перчаток,

Туда, где блещет на снегу

Весны стеклянный отпечаток.

В. Катаев

«Кто я? Что есть жизнь моя?», — уверена, что этими вопросами, почти риторического контекста, периодически изматывает себя каждый из нас. И… находит ответы, или не находит, или позволяет себе «подумать об этом завтра». В любом случае, эти вопросы для человеческого индивидуума бессмертны (в отличие от него самого) на протяжении всего существования нашей цивилизации. Они звучали, звучат и будут звучать, пока живо наше стремление познать себя в этом мире. Но, как быть с теми, кто задаётся этими вопросами о нас? И особенно тогда, когда нас уже здесь нет?

Принято считать, что родоначальником биографического жанра в литературе является древнегреческий писатель и философ Плутарх (45 – 127), который был отчаянно смел в стремлении не просто рассказать (и тем самым, увековечить) истории жизни славных современников, но ещё и сравнить их. Да-да, именно так. «Сравнительные жизнеописания славных мужей», написанные им в период с 96 по 120 годы, станут впоследствии не только великим наследием человеческой цивилизации, но и поводом к размышлениям его потомков о собственных историях. Плутарх на протяжении многих лет исследует схожие, по его мнению, истории жизни славных греков и римлян: изучает их духовные особенности; развитие личностей в определенных условиях; и, конечно, отличия нравов и характеров. Благодаря ему через века станут известны биографии Тесея и Ромула, Ликурга и Нумы, Алкивиада и Кориолана, Аристида и Катона Старшего, Пирра и Мария, Лизандра и Суллы, и многих других. В общей сложности, двадцать два парных исследования и несколько индивидуальных. Таким образом, «Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей» — это не что иное для нас, как отправная точка в Мир, где мы будем познаны другими. В Мир, где наши имена и деяния станут навеки частью Летописи цивилизации мыслящих людей.

Что же касается современного понимания биографии как научно-художественного жанра литературы, то сегодня я расскажу вам о книге, которая в полной мере соответствует моим представлениям об этом литературном жанре. В прошлом году писатель Сергей Шаргунов опубликовал биографию известного в России писателя — Валентина Петровича Катаева (1897—1986). На вопрос – почему Катаев? – Сергей Шаргунов отвечает просто и очень откровенно в предисловии к биографии: «Почему первоклассный писатель забыт? Вопрос. Или подзабыт? Все равно — вопрос. Литература-то бесспорная. Мотив писать о нём — любовь к написанному им. Я решил воссоздать течение его жизни, чтобы вы погрузились в неё, но и чтобы вы перечитали Катаева. Или прочитали…».

Признаюсь вам сразу: я была настроена очень скептически. Катаев? Вы шутите? Кроме ассоциативного ряда «Сын полка» и «Парус…», никаких эмоций у меня не возникало до того момента, пока я не прочла содержание книги. И, словно ударами колокола, во мне зазвучал двадцатый век именами — Бунин, Хлебников, Маяковский, Мандельштам, Булгаков, Есенин, Ильф и Петров, Алексей Толстой, Солженицын… И я поняла – я прочту эту книгу! Я её обязательно прочту.

Из аннотации к биографии «Катаев. В погоне за вечной весной»:

«… В книге представлена первая подробная биография выдающегося прозаика и поэта, тонкого мастера слова Валентина Петровича Катаева (1897—1986), лишенная идеологической предвзятости. Немногие знают, что писатель происходил из старинного священнического рода, среди его близких родственников были архиепископы — новомученики. Герой Соцтруда Катаев был в свое время белым офицером, учеником Бунина, сидел в расстрельном подвале Одесской губчека… Писателю Сергею Шаргунову, опиравшемуся на воспоминания, архивные документы, мемуарную и биографическую литературу, блестяще удалось воссоздать непростую, отчасти таинственную, тесно сплетенную с литературным творчеством жизнь Валентина Катаева — сложного и противоречивого человека, глубоко вовлеченного в исторические события ХХ века…»

А потом были открытия. Мои открытия. Невозможно рассказать обо всех, но теми, что меня потрясли более всего, я поделюсь. Прежде всего, я увидела Человека. Не писателя Валентина Катаева, а личность — обладающую недюжинным талантом поэта, прозаика, друга и мецената по продвижению одарённых писателей и поэтов, и проживающую удивительную (и временами, очень страшную) жизнь. Исследователь Сергей Шаргунов при этом, словно остается за кадром, я почти не расслышала его литературную любовь к писателю Катаеву (которая, безусловно, имеет место быть), а это дорогого стоит. Он старается, благодаря возможностям, которые даёт ему само время двадцать первого века (технологии, архивы, переписка, очевидцы событий и прочее), быть предельно объективным. И ему настолько недостаточно одной версии происходившего где-то там и с кем-то там, что перед вами это событие разворачивается с нескольких ракурсов. И вы сами делаете выводы. Вы сами принимаете решение — с кем вы там и как вам оно?

О личностях. Михаил Афанасьевич Булгаков. Оказывается, Валентин Катаев был очень дружен с писателем, ласково называя его Мишунчик. И даже был влюблён в его сестру. Но именно Михаил Булгаков расстроил возможное счастье искренне любящих друг друга — Вали и Лели (Елены Афанасьевны Булгаковой). Причина банальна, но так не стыкуется сама по себе у меня с образом человека и писателя Булгакова: отсутствие определенного благосостояния Катаева. Представляете? Про предъявленный список Булгакова того, что ему нужно было бы иметь, чтобы жениться на Леле, вы прочтете сами. И удивитесь, как и я (особо, конечно, 10 золотым десяткам). А известнейший в России тандем писателей — Ильф и Петров. Кто их не читал? Но знаете ли вы, что Евгений Петров — это не кто иной, как Евгений Петрович Катаев (1903—1942), младший брат писателя. И сам тандем-то исключительная заслуга Валентина Катаева, ведь, если бы не его влияние на определённые события, то не видать нам «12 стульев» и гениальнейшего Остапа Бендера, как того самого «ключа от квартиры, где деньги лежат». И, наконец, Иван Алексеевич Бунин. История: учитель — ученик. Катаев писал о нём: «Бунин учил меня видеть, слышать, нюхать, осязать…», а самому Бунину: «Дорогой учитель Иван Алексеевич!». Бунин же считал Валентина Петровича «способным и одарённым поэтом». Подумать только, какие личности! А сколько ещё их там, рядом и по пути с Валентином Петровичем Катаевым? И подумать только, какое время! Погоня за открытиями двадцатого века — вот, чем для меня стала биография Сергея Шаргунова «Катаев. Погоня за вечной весной». Саму книгу я уже сдала в библиотеку, но для собственной заказала её в магазине. Пусть присоединится на одной из полочек к уже любимым биографиям: «Андрей Тарковский» Виктора Филимонова, «Тринадцатый апостол. Маяковский. Трагедия-буфф в шести действиях» Дмитрия Быкова и «Альбер Камю. Роман. Философия. Жизнь» Сергея Фокина.

Да, и самое главное — по-моему, Катаев всё-таки догнал свою весну!

Пусть и в 2017 году, но она наступила…      

P.S: Весна. Лето ли... Я просто пожелаю вам удивительных открытий и хорошего чтения в любое время года!

Литературная Гостиная

5 июля 2018

Ведущая рубрики: Иванна Дунец.

Анна Козлова

«F20»

|роман, 2017|

Я понимаю, что лето. Я понимаю, что всеобщее настроение сейчас — это отпуск, море и легчайшее чтиво, которое принято черпать не просто ложками, а поварёшками из огромной чаши успешного (это слово, к сожалению, ключевое) современного книгоиздания под названием «массовая литература». Жанров для выбора предостаточно: тут тебе и детектив, и приключенческий роман, и фантастика (фэнтези), и дамский роман. Но, что их объединяет? Почему – «массовая»? Всё просто. Объединяет их наличие нескольких канонов. А именно: определенный тип фабулы произведения; предсказуемость поведения персонажей; повторяющиеся типы конфликтов; и, главное, предварительный посыл (как правило, уже на обложке книги) наличия нерушимости читательского ожидания человеческих масс — если это детектив, то обязательно свершится преступление, которое (непременно!) будет раскрыто в финале произведения, а если это дамский роман, то вас неминуемо ждёт счастливый финал любовной истории.

К счастью современного читателя, у него всегда есть выбор. И даже, что читать в отпуске. Сегодня я расскажу вам о книге, которую прочла в свой первый летний «weekend». Это роман молодой российской писательницы и сценариста Анны Козловой — «F20». Анна в 2003 году с отличием окончила факультет журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова. После печаталась в «Независимой газете», «Литературной газете», «Литературной России», журналах «Родина» и  «Юность». Она является сценаристом известных в России сериалов, к примеру — «Краткий курс счастливой жизни» (2012), снятый режиссёром Валерией Гай Германикой и «Садовое кольцо» (2018), продюсером которого выступил режиссёр Валерий Тодоровский (очень люблю его «Страну глухих»). В 2017 году Анна Козлова стала лауреатом литературной премии «Национальный бестселлер» за роман «F20». Так вот, всего этого я ещё не знала, а просто держала в руках книгу со странным названием «F20».

Из аннотации к роману «F20»:

«… Новый роман Анны Козловой «F20» посвящен людям, про которых не пишут, и даже стараются не говорить. Их не берут на работу, на них не женятся, от них не хотят детей. Они больны, но никто не станет собирать деньги на их лечение, потому, что их болезнь страшнее рака, безнадежнее СПИДа, позорнее сифилиса. По коду МКБ f20 — это шизофрения…»

Прочла я его за один вечер. Признаюсь вам, что всё же несколько пауз во время чтения я сделала. Но только для того, чтобы перевести дыхание (посмотреть на мой мир: розово-белёсые облака заката и глаза тех, кто рядом), набрать побольше воздуха и опять погрузиться в место, где почти нет столь привычного мне духовного кислорода. Да. Это так. Почти всё время (а точнее — 235 страниц) ты задыхаешься в этом пространстве от сквозного отчаяния, что огромному количеству людей, живущих в нашем мире, приходится пребывать параллельно в мире под названием —  F20. У него нет координат. О нём почти никогда не говорят. Его почти никто не может точно идентифицировать. Но – он есть. И по статистике, в России в нём проживают около 500 000 (пятисот тысяч) человек. Только задумайтесь… Страна «F20». Не глухих, не слепых, а наоборот, слышащих и видящих более чем другие.

О сюжете. История, которую нам рассказывает главная героиня романа — Юля, а точнее не рассказывает, а просто её живёт, очень неоднозначна для восприятия. История боли, сомнений, трагедии, борьбы, приятия, и, конечно, любви. На протяжении всего чтения, я ловила себя на еле ощутимой аллюзии к повести «Похороните меня за плинтусом» Павла Санаева. Хотя, казалось бы, ничего похожего между ними нет: нет точек соприкосновения ни в сюжете, ни в стиле написания. Но это ощущение не покидало меня ни вовремя прочтения романа Анны Козловой, ни после. И через несколько дней меня озарило: есть! Это градус воздействия на читателя, градус проникновения в историю (жизнь) героев и градус отклика вашего сердца. И ещё. Будьте готовы к тому, что читая этот роман, вы  пройдёте несколько стадий принятия (почему-то в этом у меня нет сомнений), о которых понятным и доступным языком рассказала всему миру ещё в 1969 году в своей книге «О смерти и умирании» учёная психолог Элизабет Кюблер-Росс. Это и отрицание, и гнев, и торг, и депрессия, и, наконец, принятие. Она считает, что, сталкиваясь с негативными (или нестандартными для психики) событиями или явлениями, люди, как правило, в том или ином виде проходят через эти пороги принятия явления таким, каково оно есть на самом деле. По-моему, это работает. История девочки Юли, её младшей сестры Анютика, их матери и отца, бабушки и, конечно, отчима Толика — не что иное для меня, как путешествие в Страну «F20». Мне неловко будет назвать Юлю – гидом, но это так и есть. Она невольно стала моим проводником в тот мир, которого до прочтения романа Анны Козловой в моей реальности не существовало.

Послевкусие. Прошло несколько недель, пока я приняла решение рассказать вам об этом романе. И дело не в том, что он получил «нацбест», и не в том, что  сам по себе он уже явление в современной русской литературе. Дело в другом. Прочитав его, я задумалась. А о существовании скольких параллельных «стран» в нашем мире мы ещё не знаем. К примеру, Страна аутистов. Каковы её жители? О чём они думают? Каким образом устроено их мировоззрение? Смогут ли они когда-нибудь поведать нам о своей стране? Понимаете? И пусть роман Анны Козловой и является на половину вымыслом (да, хоть на 80%), я всё равно благодарна ей за то, что у неё хватило смелости совершить это путешествие. Путешествие в Страну «F20», где жители слышат голоса, видят то, чего на самом деле не существует, и где они непрестанно перемещаются по улицам городов той самой страны только потому, что остановившись, они не выживут…

P.S: Я понимаю, что лето. Я всё понимаю. Надеюсь, что и в Стране «F20» лето тоже есть…

Читайте, друзья… даже летом!

Литературная Гостиная

28 июня 2018

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Маша ПростоКваша

«Сила корней»

|эссе|

Сегодня я хочу поделиться с вами размышлениями о небольшом и, в определённом смысле, незначительном в литературном мире произведении, у которого не сохранилось даже имени автора. Но, тем не менее, оно полноценно отражает мой взгляд на то, что собой представляет сама суть Милосердия, на центральный её корень, позволяющий данному понятию не просто существовать, но цвести и давать хоть какие-то плоды. И поверьте мне, эти плоды точно поразят вас своей вкусовой палитрой – от неимоверно горькой кожуры до смертельно сладкой сердцевины.

Произведение, о котором пойдет речь, в результате многовековой шлифовки человеческим сознанием приобрело ультравысокое качество повествования. Каждый его образ строго выверен. Баланс между персонажами доведен практически до абсолюта – при этом сюжет, не теряя ясности и стройной последовательности, понятен даже ребенку и, одновременно, пронизан, словно подземными нитями-корнями, сетью скрытых логических и философских взаимосвязей, разобраться в которых будет невозможно без того, чтобы не копнуть достаточно глубоко, приподняв пласт поверхностной простоты.

! Прежде чем начать, мне придется сделать одно предупреждение: отходя от общепринятых традиций, я намеренно не называю произведение – этого требует мой замысел. В оправданности такого решения, думаю, вы сами убедитесь, дочитав текст до конца.

В начале истории перед нами предстают два персонажа. Автор их обозначает незатейливыми именами – собственно, это даже не имена, а скорее обозначения – которые проплывают мимо сознания, особенно не задевая его, но мы не будем уподобляться людям невнимательным и недалеким. Эти две фигуры, как позже узнаем, являются Творцами, имена которых несут немаловажный информативный заряд, и только из них можно узнать (так как больше никаких сведений не предоставлено), что создатели достаточно стары, то есть с определенной вероятностью можно предположить, что они – носители мудрости и древних традиций. Тут ещё хочется добавить, что для данного произведения вообще характерно погружать читателя в информационный вакуум, относительно персонажей, и подозреваю, что сделано это намеренно.

В результате каждый герой этой истории превращается в некую символическую дверь в центре пустоты, за которой находится подпространство невысказанного или недосказанного, и исследование этого пространства целиком и полностью зависит от стремления человека в него погрузиться.

Итак, два Творца решают создать нечто Доброе и Прекрасное. И создают, как впоследствии оказывается, новую жизнь для радости и отдохновения, причем неизвестный автор добавляет существенную деталь: ресурсная база Творцов почти полностью истощена, растрачена на какие-то неведомые нужды, и такая деталь провоцирует меня на мысль, что и до этого момента ими предпринимались попытки подобного эксперимента. Невольно возникает ассоциация с нашей цивилизацией, которая тоже, как убеждает мировое учёное сообщество, в недалеком будущем растратит все необходимые для жизни запасы планеты, создавая нечто «радостное и прекрасное».

Что же происходит дальше? Созданное Нечто, осознав себя целостной живой личностью, решает, что создатели ему больше не нужны, но в отличие от популярной ныне апокалиптической мысли (внушаемой нам современной фантастической кинопродукцией Голливуда), существо не принимает решение, подобно терминатору, уничтожить своих Творцов. Оно оказывается в определенном смысле более добрым, более человечным – и уходит от создателей, впадая в прелесть самобытия, спешит от них как можно дальше – как Человек, почувствовавший свою независимость от природы, устремляется вглубь каменных муравейников-городов, или разуверившийся в Боге бежит прочь от всяческого напоминания о прошлом образе жизни. Однако на этом пути оторванности от собственных корней его ожидают только опасности. Здесь стоит упомянуть, что существо, получив дар жизни, приобрело и возможность самосознания, и начало его бессовестно эксплуатировать для горделивого самовосхваления и обмана. Недаром диалоги существа выстроены в особой форме, так, что сразу видно – ему не чужда возможность творческой самореализации. И потому оно, словно слепое в своей гордыне, не замечает, как с каждым разом угроза становится больше и сильнее: ведь, с каждой новой победой бахвальство тоже становится больше, а самоуверенность – непоколебимее.

Но наступает момент (что совершенно естественно), когда наш герой встречает Создание более хитрое, более мудрое, безжалостное и коварное, и его взаимодействие с ним становится заключительной частью всего произведения.

Главный герой гибнет, но это не есть просто элемент драмы, совсем нет, не в этом суть! Автор, убивая главного героя, совершает тем самым акт милосердия к читателю, он, таким образом, шлёт нам предупреждение об опасности всяческого Пути, оторванного от сил, сотворивших нас — будь то Бог или Мать-природа. Однако за этим предупреждением я вижу и нечто большее. Автор показывает, как Добро, основанное на жизни, позволяет осуществиться Милосердию, основанному на смерти. И это для меня является той самой смертельно сладкой сердцевиной плода, которую я, предварительно очистив от горькой кожуры правды, вкусила.

Всё доброе, оторванное от своего создателя, можно исправить только Милосердием, соприкасающимся со смертью. И вообще, по моим наблюдениям, Милосердие не способно проявить себя без этой основы. Чтобы быть милосердным, вам придется что-нибудь в себе убить: будь то страх, обида, страсть, ненависть, злость, презрение и тому подобное. Невозможно проявить Милосердие, не совершив этот, казалось бы, жестокий акт. Таково моё горячее убеждение.

! Пришло время открыть завесу тайны: Произведение, о котором шла речь, и которое привело меня к мысли, обозначенной выше — это русская народная сказка «Колобок». Теперь вы понимаете, почему я не могла назвать его в самом начале – это вызвало бы недоверие к серьезности обсуждаемого предмета.

https://poembook.ru/contest/1002-o-dobrote-i-miloserdii-%7Cliteraturnyj-zhanr---esse%7C/poem/71395-sila-kornej-

P.S: Друзья, сегодня день рождения великого философа и писателя Жан-Жака Руссо! Знаете, он один из первых: о равенстве людей и этой самой демократии. К сожалению, он понимал, что в чистом виде её никогда не было и не будет (да! прошло триста лет…).

http://rousseau.rhga.ru/

Итак, сегодня мною завершена публикация эссе в номинации «Выбор Литературной Гостиной» из Чтений «О доброте и милосердии». Тем, кто ещё не ознакомился со всеми эссе, я с удовольствием ниже оставлю ссылку:

https://poembook.ru/contest/1002-o-dobrote-i-miloserdii-%7Cliteraturnyj-zhanr---esse%7C

А тем, кто уже размышляет о следующих Чтениях, скажу следующее: увидимся в конце августа! Тему озвучу отдельным анонсом в начале августа (пока она и для меня — загадка), поэтому времени на написание эссе будет достаточно.

А сейчас наступило время Марии полемизировать с вами и выбирать автора самого интересного комментария или вопроса. По-прежнему, спасибо меценатам Литературной Гостиной за 25 серебряных монет победителю!

И, по-прежнему, хорошего чтения вам!

Литературная Гостиная

21 июня 2018

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Андрей мистер-твистер бывший-министер

«Блуждание в степи»

|эссе|

В этом эссе, дорогой читатель, я буду вещать тебе – иногда с беспредельной фанатичностью, а порою и со смиреной скромностью – о том, что добро, «сотворенное шёпотом», подобно молитве, ценность которой для кого-то сомнительна, а для кого-то бесспорна; что могильный крест веселее цветущего дерева; что такие разные люди как купец и священник способны говорить между собой на языке добродетели; что трубочка из болиголова, воткнутая в землю, может являть из себя акт человеческого милосердия, и много ещё о чём.

Итак, почему все же блуждание в степи? Потому лишь, что речь пойдет о повести Антона Павловича Чехова «Степь», или по иной причине? Надеюсь, из последующего повествования вы сможете ответить на этот принципиально не важный вопрос. А я, пожалуй, начну сначала.

Много ли можно встретить в степи добра и милосердия? Может ли быть вообще природа милосердна к человеку? Вопрос дискутивный. А вот человек к природе – обязательно может и должен. Логично продолжить: а можно ли увидеть в степи Чехова милосердие или добро? Облеченное в яркие, красочные, кричащие одежды, которые сразу бросались бы в глаза? Безусловно, нет. Оно там присутствует тихо – как тонкоголосый шелест изможденной жарким зноем травы. И этот шелест иссушенной солнцем жизни, словно бессловесная песня покаяния, в которой слышится осознание своей недостойности, понимание того, что она, трава, не такая, какая должна быть и будто извиняется за то, что без дождя она желтая, колючая и не сочная.

Милосердие в степи настолько незаметно своей естественностью и застенчивой скромностью, что на первый взгляд неотделимо от природы и кажется закономерной частью её процессов. Мы видим, как некий добродетельный человек, имени которого мы никогда не узнаем, вставив трубочку из болиголова в землю, высвободил чистые воды источника и тонкая прохладная струйка, выбираясь на свет божий, дарует усталому томимому жаждой путнику спасительную влагу. Эта трубочка могла быть и вовсе не замечена невнимательным читателем, она сокрыта длинным и, как может показаться иным, утомительным описанием окружающей природы,но в этом-то и волшебство чеховской «Степи» — невидимое, скрытое, иномирное.

Добро здесь творится шёпотом, сливаясь с естественными звуками жизни, его невозможно отличить от дыхания ветра или скрипа двери, впускающей странников в свои пределы; его невозможно увидеть, не вчитываясь и не уходя целиком – с головою и сердцем – в текст, не сверяя слово со Словом, не внимая с предельной чистотой соединению образов и мыслей. Чехов акварельным наброском, кажется, даже не придавая особенно значения гениальной проникновенности созданной картины, представляет добродетель как незаметную линию горизонта, соединяющую небо и землю. В некоторых местах повести эта линия даже не намек, а тень от намека, находящаяся в тени чужеродных ей образов – и поэтому так бросающаяся в глаза тому, кто с трепетом пьёт каждое слово произведения.

Сюртук с фалдами, напоминающими крылья, у человека, творящего милосердие — не есть ли это духовное прозрение автора, скромно и незаметно подбрасывающего нам мысль о том высоком ангельском звании, которого, вероятно, должен удостаиваться искренне творящий добро? Иной раз Чехов отстраняется от самого себя вовсе, и простыми наивными чистыми размышлениями ребенка описывает то светлое и теплое ощущение, рождающееся в сердце маленького человека, которого люди по естественной и не показной душевной доброте посадили на телегу. Для него небо становится ближе, а земля совсем уходит из-под ног. Но тут же, после этого радостного миросозерцания, Чехов вздыхает о человеческом одиночестве и смерти – то драматично-торжественно размышляя о возвышающемся среди степи тополя (в параллель ему – образ графини Драницкой), то иронично и мудро описывая кладбищенский крест на фоне прочего ускользающего мира. Кладбище автор величает уютным, прячущиеся в зелени вишневых деревьев кресты называет весёлыми, и после, словно обмолвившись, коротким взмахом кисти добавляет маленькую деталь: когда приходит пора и вишня созревает, белые кресты бывают усыпаны багряными как кровь точками. Гениальный до откровения образ!

Впрочем, есть образы и менее приятные, как, скажем, старая потускневшая картина «Равнодушие человеков», но и здесь Чехов остается собой, привнося свой штучный юмор: картина до того засижена мухами, что на ней ни человеков, ни равнодушия, которое эти человеки проявляют, не видно вовсе. Можно вообразить, что автор в данном пассаже лишает равнодушного человека (в отличие от милосердного) его человеческого облика, условно говоря – образа и подобия, затирает его, не дает возможности, а может и права, именоваться Человеком. При этом Чехов рассказывает о картине с равнодушием, с отсутствием интереса, кидая ещё одну монетку в копилку своей чудесной иронии. И тут же он преподносит нам воплощение картины, её практическую реализацию в человеческом существе, вызывающем неприятные чувства не только от общения, но и от внешнего облика. Мы получаем одновременно картину и картинку – возможность созерцания теории на практики.

Но вот нас снова окружает степь, и Чехов рассказывает о ней так, как рассказывают о человеческой душе. Как наша душа от дневных трудов, отдыхает от лучей палящего солнца степь, и лишь ночью мы слышим необыкновенно отчетливо и громко многочисленные звуки – взмахи крыльев, крики птиц, улюлюканье и таинственные шорохи; видим неведомые силуэты, то ли несущие грозное предзнаменование, то ли являющиеся игрой воображения. Кажется, что степь приоткрывает нам свои сокровенные мысли и чувства. Что же в них, кроме желания жить полноценной жизнью? Желание, чтобы взлетающая птица, словно замысел высокого полета, устремившись в небо, обрела там свободу и, напитавшись первозданной чистотой и любовью мира, беззаботно вернулась в собственное гнездо, неся и радость, и нежность, и небесную опытность малым птенцам. Всякое живое существо степь заботливо, благодетельно и милосердно накрывает одеялом ночи, самозабвенно убаюкивая природными мотивами своей колыбельной. Но эта колыбельная, пишет Чехов, пробуждающая торжество красоты жизни, переизбыток счастья и, в своей кульминации переходя грань одухотворенного экстаза, превращается в безмолвный крик «Певца! Певца!». Степь сокрушается, что её сокровищница, её откровение никем не созерцаемое, гибнет даром для мира – никем не воспетое и никому не нужное.

Это было бы так, если бы не два человека, путешествующих по страницам повести, два индивидуума, две противоположные по своему мироощущению и характеру личности. Эти люди, хоть и объясняются на одном языке, заняты одним делом и давно знакомы, всё же не понимают смысла речей друг друга — их разделяет бездна жизненного опыта и разновекторность приложения усилий. Иными словами, автор дает нам возможность лицезреть на арене жизни таких гладиаторов духа как Купец и Священник, сердечные устремления которых — торг и молитва – настолько далеки друг от друга, что, не сильно погрешив против истины, их можно назвать практически противоположностями. Один, когда нужно молиться — торгуется, а другой, когда приходит время торговать — молится. Однако их разногласия и недопонимания исчезают, когда они сталкиваются с объединяющей силой милосердия. И что самое чудесное, их доброта сокрыта, не явлена, она мимикрирует под окружающий пейзаж, кажется совсем не тем чем есть, еë можно принять за случайность на фоне общего повествования. И, тем не менее, именно она – тот самый мостик, соединяющий героев и дающий им уникальную, неисповедимую возможность существовать в едином пространстве. Причем чудо этого маленького мостика столь велико, что может соединить даже совершенно незнакомых между собой людей, — вспомните ту самую трубочку болиголова, о которой упоминалось в начале.

Да, одинока степь, и некому её воспеть, но дела милосердия, непостижимым образом соединяя людей, освещают их души и через человека воспевают красоту мира, его создавшего.

На этом можно было бы и закончить, но остается ещё один невыясненный важный вопрос. Что это за потаённая энергия, невидимая субстанция, сублимация тишины и скромности, которую пришлось обозначить во вступлении как «шёпот»? Тот самый шёпот, что придает мельчайшим частицам добра положительный заряд, превращая его в милосердие, доходящее иной раз в своих наивысших проявлениях до молитвенного состояния. А оно, имея подобно всякой чистой молитве покаянную основу, задаёт милосердию новое звучание — желание немедленно исправить себя, сделать себя нового, стать цельным. И если шёпот не утихает и не срывается на крик, то он способен само милосердие возвести до высот истинной любви. Так что же это за шёпот, превращающий добро в милосердие, а милосердие возводящий в степень любви?

Казалось бы, здесь уже пора разрешить вопрос коренным образом, но не будет ли это расценено, как мои сомнения в способности читателя самому это сделать? Не лишу ли я тем самым человека интеллектуального приятной возможности свободно поразмыслить на столь благодатную тему? Безусловно, у меня нет (и не было) намерения проявить такое неуважение к читателю, и потому на этом самом месте можно считать моё эссе завершенным.

https://poembook.ru/contest/1002-o-dobrote-i-miloserdii-%7Cliteraturnyj-zhanr---esse%7C/poem/71382-bluzhdanie-v-stepi

P.S: На изображении картина живописца, академика императорской Академии художеств Осипа (Иосифа) Эммануиловича Браза (1873—1936). Портрет для своей галереи ему заказал Павел Михайлович Третьяков (1832 — 1898). Данная работа живописца считается единственно завершенным портретом писателя при жизни. Антону Павловичу Чехову (1860 — 1904) на портрете всего 38 лет. Жаль, но ему самому этот портрет не нравился, хотя я его люблю более остальных изображений Чехова (из письма Хотяинцевой А.А., 23 марта 1898 г., Ницца):

«… Меня пишет Браз. Мастерская. Сижу в кресле с зеленой бархатной спинкой. En face. Белый галстук. Говорят, что и я, и галстук очень похожи, но выражение, как в прошлом году, такое, точно я нанюхался хрену. Мне кажется, что и этим портретом Браз останется недоволен в конце концов, хотя и похваливает себя. Кроме меня, он пишет также губернаторшу (это я сосватал) и Ковалевского. Губернаторша сидит эффектно, с лорнеткой, точно в губернаторской ложе; на плечи наброшен её кошачий мех — и это мне кажется излишеством, несколько изысканным. Браз постарел и не похорошел. Такой вид, точно вернулся с далекого путешествия, во время которого много ел и подолгу спал…»

Друзья, на следующей неделе я завершу публикацию в рубрике избранных эссе из Чтений «О доброте и милосердии» (номинация «Выбор Литературной Гостиной») эссе Марии — «Сила корней». А сегодня — время Андрея полемизировать с вами и выбирать автора самого интересного комментария или вопроса. Спасибо меценатам Литературной Гостиной за призовые 25 серебряных монет победителю!

По-прежнему, хорошего чтения вам!

Литературная Гостиная

14 июня 2018

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Игорь Филатов

«О благих намерениях, Энштейне и дороге, вымощенной попкорном»

|эссе|

«Будем, во-первых и прежде всего, добры, а потом честны…», — сказал устами Алёши Карамазова Фёдор Михайлович Достоевский на последней странице огромного, почти тысячестраничного романа. И всё, что было в нём до этого: любови и страсти, подлости и измены, заумные идеи и философские рассуждения — всё разбилось и осело пеной перед простыми словами, в которых заключена, на мой взгляд, основная идея «Братьев Карамазовых». Месяц назад я прочёл эту книгу во второй раз и понял, что первого, по сути, не было. По молодости и большому самомнению в первый раз я пропустил главное. Вот эти самые слова я увидел будто впервые. Наверное, время пришло. Закрыв книгу (а это было в метро, где мне приходится, в основном, читать), я закрыл глаза и надвинул капюшон поглубже  — нужно было подумать и понять, что же я всё-таки прочёл? А потом решить, как с этим жить.

Первым чувством было раздражение. Зачем, думал я, громоздить целых два тома с ворохом событий, кучей персонажей, по большей части, малосимпатичных, да ещё с детективной интригой? Зачем погружать меня в философскую муть и потёмки душ нравственных уродов? Зачем, если главный смысл произведения — одно предложение? Чтобы «олитературить» идею, хватило бы истории об Илюше Снегирёве, тем более, что она практически не связана с основным сюжетом. Но потом я спросил себя: а как были бы восприняты мною слова Алёши, если бы до этого я целый месяц на протяжении тысячи страниц не валялся в грязи, не поражался людской дремучести, не спорил с героями, с автором и с самим собой? И понял: скорее всего, просто отмахнулся бы.

Ну вот, если прямо сейчас, в метро, сбросить капюшон и громко закричать: «Люди! Будьте, прежде всего, добры!» — каков был бы результат? Да ничего хорошего, не исключено, что и до милиции дело бы дошло. Или внезапно сказать другу за столиком в кафе: «А знаешь, я понял: во-первых, надо быть добрым, а потом уже всё остальное…». Друг согласно кивнул бы: «Да-да, конечно. Пить-то что будем?». Сказанные как лозунг эти слова почти бессмысленны, их трудно понять и, тем более, почувствовать. Достоевский сделал очень верно — протащил меня по психологическим буеракам, пресытил многообразием версий человеческого эгоизма, а когда я «созрел» и буквально возжелал светлого и чистого, вдруг поставил меня перед этой фразой. И она легла в меня, как и должна была лечь, — недостающей частью сложного пазла. Мудрёная, неестественная, порой страшная картина прояснилась — собрались в единое целое все концы; тысячи поступков, чувств, мыслей, вопросов подчинились главному; я будто увидел в фокусе чётко и ясно то, что до этого было расплывчатым и неопределённым. Всё стало на свои места.

Каюсь, после первого тома лишь добросовестность не позволила мне бросить читать, но перевернув последнюю страницу, я был несказанно рад, что дотерпел. Трудно передать словами то ощущение. Если в двух словах — мне стало спокойнее, я утвердился в том, что чувствовал инстинктивно, но не умел сформулировать. Оказалось, так просто! Было даже удивительно, как я сам до этого не догадался. «Речь у камня» после похорон Илюши Снегирёва — последняя глава последнего романа Достоевского. Через два месяца после его опубликования он умер. По сути, речь эта — манифест писателя, я бы сказал, завещание.

 «Будем, во-первых и прежде всего, добры…» — к такой формуле пришёл человек, всю жизнь искавший смысл жизни и исследовавший самые болевые проблемы  нашей нравственности. Не забудем, он был гений, то есть человек, которому дано интуитивно постигать истину и чувствовать глубинные законы развития. Такие люди в каком-то смысле провидцы, их откровения — наказы нам. Но разве вы не слышали: «Гоголь? Да он же был сумасшедший!» или «Не люблю Достоевского. Разве нормальный человек такое напишет?». Когда подобное говорят вполне образованные, неглупые люди (кстати, не так уж редко), я думаю — как просто! Повесил ярлык, и не надо пытаться понять, не надо вдумываться. Даже читать не надо — зачем тратить время на психопатов и их сомнительные призывы?

Заведите-ка речь о доброте, о любви, о гуманизме  —  вас тут же будут активно пытаться опустить на землю, будут снижать пафос и, конечно, обвинят в лицемерии. Ткнут носом в «благие намерения», напомнят: «Не делай добра…» и т. п., а потом приведут кучу примеров, когда хотелось, как лучше, а получилось, как всегда. Но главным козырем будет другая формула другого гениального человека: E = mc² . Вернее, то, символом чего она является. Суть релятивизма мало кто понимает, зато про теорию относительности знают все. И мы имеем: Достоевский против Эйнштейна, или«Будем добры» против «Всё относительно». С одной стороны просто красивые слова, с другой — наука, понимаешь! Физика! Попробуй оспорить! А удобно-то как! Ссылаясь на бесспорный авторитет, считать относительным ВСЁ! И оправдывать при необходимости то, что ЗАХОЧЕТСЯ или ПОТРЕБУЕТСЯ. И когда встаёт выбор: считать доброту своей постоянной практикой (всегда накладной, часто смешной, порой опасной), либо умозрительной и неопределённой категорией — в душе, как в компасе, вздрагивает и качается стрелка, выбирая направление. Туда и идём, совершаем поступки в соответствии со своим пониманием добра и зла, и со своей готовностью держать ту или иную сторону.

А выбирать не просто — своя рубашка ближе к телу. Но господа философы тут как тут: оказывается, у каждого «зла» и каждого «добра» есть обратная сторона, более того, добро — это просто версия зла, и вообще, нет ничего абсолютного и объективного. «Вот и славненько! — думает сомневающийся. — Буду делать то, что выгодно лично мне, зачем усложнять? А то ещё, пытаясь делать добро, наломаю дров! В крайнем случае, потом грехи замолю…». А сколько таких, которые принципиально объявляют: «Да, я — циник! В доброту не верю.  Есть только собственные интересы и борьба за существование. Душа? Выдумки всё это!». И мы имеем то, что имеем: войны то здесь, то там; изуродованную планету; бесконечное количество агрессивной и безнравственной по самой своей сути информации, в которой уже захлёбываемся, и большую вероятность развития цивилизации в одну из антиутопий, которых мы уже почти не боимся — всё знаем по блокбастерам.

«Доброта — духовно-нравственное качество личности, выражающее её готовность и умение делать людям благо (добро), приносить радость, помогать, защищать…»

«Добро — общее понятие морального сознания, категория этики, характеризующая положительные нравственные ценности…»

Представьте эксперимент: первым ста встречным читается фраза «Будем, во-первых и прежде всего, …», а дальше каждый должен поставить на месте многоточия то, что он считает нужным. Как вы думаете, сколько раз выберут доброту? Что-то мне подсказывает — не слишком много. Спросите-ка у себя? И себе же ответьте, только честно! Будет ли у вас внутри хоть какая-то борьба и хоть какие-то сомнения? Сам я, безусловно, согласен с Достоевским. И, безусловно, не готов быть добрым «во-первых и прежде всего». Быть сильным — хочется, умным — тоже (остроумным — даже не обсуждается), а ещё терпеливым, трудолюбивым, справедливым, да много каким! Даже о красивом себе иной раз помечтаешь. А вот добрым — не могу сказать, чтобы очень хотелось. Ни славы, ни прибыли, и спасибо-то не всегда. Но я чувствую, что НАДО, просто жизненно необходимо! И стараюсь. Иногда получается. После «Братьев Карамазовых» буду стараться более осознанно и целенаправленно.

Главный результат моего нынешнего прочтения «Братьев Карамазовых», этой странной (действительно, очень странной!) книги, в осознании того факта, что я ещё могу меняться, надеюсь, в лучшую сторону. Сам удивляюсь, насколько я этому рад и за это очень благодарен Достоевскому! А если кто-нибудь из прочитавших моё эссе задаст себе вопрос о приоритете и хоть что-то изменит в себе, я буду вполне доволен своим участием в Чтениях «О доброте и милосердии».

На этом можно было бы и закончить, но уже после того, как я написал то, что вы сейчас прочли, мне пришла в голову мысль: а ведь я могу оценить, что там с приоритетами в реальной жизни. Ну, хоть в каком-то условном приближении — ведь я работаю в школе. «Запарился», что называется, и вот перед вами результаты моего маленького социологического исследования:

1) На вопрос «Будем, прежде всего…  какими?» 28 учеников 1-го класса дали следующие ответы:

умными — 9,

добрыми — 8,

хорошими — 2,

воспитанными — 2,

молодцами — 2,

справедливыми — 1,

дружными — 1,

послушными — 1,

красивыми — 1,

музыка — 1 (у кого-то даже такой приоритет!).

Не было никаких предварительных бесед и натаскиваний, я сказал: просто напишите, как считаете. Разумеется, опрос был анонимный. Честно скажу, меня очень порадовали эти результаты! Добро чуть не победило Ум! И заметьте, Честности нет совсем. Малыши ещё практически не умеют лгать. Это пока не проблема.

2) Теперь ответы на тот же вопрос, но в 5-м классе:

доброта — 5,

честность — 4,

трудолюбие — 2,

душа — 1,

любовь — 1,

чувство такта — 1,

благородство — 1,

внимание — 1,

характер — 1,

чувство юмора — 1,

умение сделать рациональный выбор — 1.

Какова палитра! И посмотрите — Доброта обошла Честность. Прямо по Достоевскому! Я очень хорошо знаю этих ребят, они мне как родные. И душа у меня болит из-за того, что доброту выбрали только пятеро. Но всё-таки выбрали.

3) А теперь — внимание! — взрослые:

Я спросил у первых десяти, кто мне встретился в этот день. Доброту не назвал ни один. Все ответы свелись к Порядочности.  Выводы делайте сами.

И на этом можно было бы закончить. Однако я не уймусь, пользуясь случаем, добавлю ещё немного — о том, что волнует. О животрепещущем! Наверное, сгущу краски, но вряд ли так уж сильно.

Давайте глянем в зеркало — на самих себя. Я имею в виду наш замечательный сайт. Его беспрестанно лихорадит. Нетрудно заметить, что несколько (по пальцам пересчитать) пользователей постоянно чуть ли не кричат о том, что нельзя так относиться друг к другу —  так не по-доброму. По сути, они озвучивают эту самую формулу Достоевского. Их просто не слышат. А когда слышат, говорят: «Да идите вы, зануды, не мешайте нам веселиться!». И они уходят…  А распри остаются — по поводу и без оного. Вышучивание, издёвки, хамство, завуалированные и прямые оскорбления, уличение во лжи, доказывание неадекватности, непорядочности и тому подобное — дурацкое шоу продолжается к вящему удовольствию любителей попкорна. Цель? А нет её. Просто такой способ существования. Результат? Только один — удовольствие любителей попкорна. Стоит ради этого «копья ломать»? Нет, конечно. Но они ломаются и ломаются. Кто с кем и за что борется?

Ещё одна цитата из романа:

«Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей…»

Скажете, это уж чересчур? Да нет, в самый раз. Не фея Драже нашёптывает на ухо оппонентам язвительные слова и уничижительные эпитеты. И вряд ли тот, кто крушит оппонента  «железными» аргументами, смиренно просит помощи у создателя. Советчик у него другой. И не успокаивайте себя тем, что это «виртуал». Это наша с вами жизнь. Настроение портится не у монитора, нервные клетки сгорают не у компьютера, давление подскакивает вполне реально, а горечь от обид и разочарований самая что ни на есть настоящая. И кому это нужно? Я имею в виду тех двоих, что вечно борются. На это тоже стоит ответить себе, прежде чем ввязываться в очередной бой за «свободу, справедливость, соблюдение альбомных правил» и прочие высокие идеалы.

https://poembook.ru/contest/1002-o-dobrote-i-miloserdii-%7Cliteraturnyj-zhanr---esse%7C/poem/71445-o-blagikh-namereniyakh-ejnshtejne-i-doroge-vymoschennoj-popkornom

P.S: Друзья, пришло время Игоря Филатова полемизировать с вами и выбирать автора самого интересного комментария или вопроса. А меценаты Литературной Гостиной вручат ему (ей) 25 серебряных монет!

Хорошего чтения!

Литературная Гостиная

7 июня 2018

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Доминика

«Четыре об одном, или четыре шага к пониманию доброты»

|эссе|

«Пока ты сам не услышишь истину, никто тебе её не подскажет…»

Иисус Христос

В словарях толкование слова доброта краткое — «ласковое, дружеское, заботливое отношение». Это определение, разумеется, даёт ответ на вопрос, но оно не отражает всех оттенков самого понятия доброты, не рассказывает о том, что доброта многогранна. Из этой формулировки не поймёшь, что это необыкновенно великий дар человеку разумному (homo sapiens) и обществу, данный Матерью Природой (или Богом, или космосом — кем подарен этот дар, может считать каждый по-своему, в зависимости от убеждений и веры). Но в любом случае это великий дар.

У слова доброта очень много синонимов — ласка, человечность, гуманность, кротость, добродушие, отзывчивость, душевность, человеколюбие, благость, сердечность, добротолюбие. Я нашла до пятидесяти в разных словарях, но и все вместе они не раскрывают в полной мере значение доброго поступка. Часто Доброта изменяет человека, переворачивает его жизнь. Её чувствуют, она спасает, поддерживает, созидает, двигает к свету и к совершенству общества. Со мной могут не согласиться, но я убеждена в этом — путь к познанию доброты каждый человек проходит по-разному. Одно я знаю точно — этот путь начинается в детстве. Мама – начало доброты, первый шаг к реальному её ощущению! Дальше – близкие люди и жизнь или подтверждают наличие добра в мире или, к сожалению, могут заставить разувериться в его существовании. Так тоже бывает.

Когда я прочла заявленную тему, стала вспоминать, какими путями я сама шла к пониманию доброты? Какие книги учили меня узнавать, что такое добро? И с уверенностью могу сказать, что первойтакой книгой была сказка «Морозко». Её считают русской народной, но мне кажется, что это славянская сказка. По крайне мере, подобные сюжеты звучат в сказках у многих славянских народов. Рождённая в глубине веков, она донесла до наших дней мудрость народа. Я даже думаю, что сказки – это славянские Веды. Вряд ли есть человек, который не знает содержание «Морозко». Мне, красиво иллюстрированную книгу на белорусском языке, купил дедушка. Я уже сама умела читать и знала многие сказки, но именно «Морозко» бальзамом на душу пролилась, наверное, потому, что оказалась для меня иллюстрацией жизненной ситуации. У меня была подружка, с которой мы всегда встречались летом в деревне на каникулах. Звали её Катаржиной, она была на год младше меня, очень добрая, ласковая и светлая, но играли мы с ней редко. Жила она с отцом и мачехой, и хуже человека, чем жена её отца, в то время я ещё не встречала. Играть Катаржине не разрешали, всё время она что-то делала: то гусей пасла, то сорняки в огороде полола, то яблоки опавшие собирала, причём в такие огромные корзины, что вдвоём мы, вполовину наполненную, еле волокли. Вдвоём, потому что я ей всегда помочь старалась, отвлечь хоть немного от горестной судьбы, хотя сама ещё не всё происходящее понимала.

Судьба дочки старика в сказке «Морозко» очень походила на жизнь моей подружки, разве что в лес её не отвезли, всё остальное — было. И била её мачеха, и разными дурными словами обзывала. Прочла я «Морозко», и понесла книжку подружке. Она в этот момент пасла гусей, а я вслух ей прочла всю сказку (Катаржину читать не учили, только когда в школу пошла, узнала она тайну букв). Слушала она внимательно, да что она, даже гуси, словно понимая, уселись отдыхать и не мешали нам. Эта сказка Катаржине очень понравилась, она в неё веру вселила, что когда-нибудь кто-то и её будет любить. Разница с реальной жизнью была, конечно, так как не было в семье её другой сестры, да, и отец Катаржины мало интересовался, как живёт его дочка. Но нам всё равно казалось, что это сказка о ней. А потом стали мы сочинять свои варианты окончания истории-не сказки Катаржины, придумывая для неё её будущее. Благодаря сказке, в которой добро победило, нам оно, конечно, казалось только счастливым. И ещё я увидела, с каким трепетом смотрела моя подружка на книгу в моих руках — для неё сказка «Морозко» стала символом надежды! И я, поняв это, не задумываясь, подарила ей книгу, потому что ни книг, ни даже игрушек родные ей не покупали. Я до сих пор помню эту тихую радость и не пролившиеся слёзы в её глазах, которые уже в семь лет девочка умела сдерживать. Когда я рассказала о своём поступке дедушке, он меня похвалил. Ещё хочу добавить, что сказка оказалась пророческой для Катаржины. Её судьба в дальнейшем сложилась очень счастливо. Через много лет я встретила её в одном из величайших музеев Европы, в котором она работала искусствоведом. Катаржина поделилась со мной, что на всю жизнь запомнила тот день, когда я прочла ей сказку «Морозко» и подарила книгу. Таким образом, сказка «Морозко» оказалась невероятно значительным событием и в моей жизни, и в жизни моей подруги.

Следующей ступенькой к познанию, что такое доброта, стала книга Френсис Бёрнетт «Маленький лорд Фаунтлерой». Взяла я её в библиотеке и прочла буквально за несколько часов, прихватив часть ночи. К этой книге критика относится по-разному. Её называют мелодрамой, пишут о «слащавости» и «примитивном» сюжете, но если на протяжении более чем столетия (книга вышла впервые в 1886 году) к ней не ослабевает интерес, то это уже классика. И вполне заслуженно. Первый раз я прочла этот своеобразный детский роман школьницей, но с таким же интересом перечитала и в зрелом возрасте. Это книга о Доброте и её истинной силе! Если кто не читал, обязательно стоит это сделать.

Малыш Седрик, главный герой книги, убеждает читателя, что доброта всесильна. И если она заложена в человеке с раннего детства, изменить характер, даже ребёнка, очень сложно. Более того, этот маленький мальчик своей добротой изменяет характер своего деда — графа Доринкорта, которого называли не иначе, как «злой граф». Но, видимо, в каждом человеке есть добро, важно его только пробудить, помочь человеку открыть лучшую его сторону. В книге «Маленький лорд Фаунтлерой» это удаётся маленькому мальчику в весьма непростой ситуации. У графа Доринкорта были совсем другие намерения. Он стремился заставить Седрика забыть мать, разлюбить её, изменить «филантропа», как граф сам высказался, но получилось наоборот. Седрик сам научил деда любить людей и улыбаться. Единственное, что меня смутило (в чём засомневалась), когда первый раз в двенадцать лет прочла эту книгу, что такие «дедушки», как граф Доринкорт, есть на самом деле. Ведь мой был очень не похож на этот литературный персонаж книги. Но, уже имея жизненный опыт, пусть и небольшой, обдумав, я поняла, что «дедушки» бывают разные. Огромное достоинство книги в том, что в ней совершенно отсутствует морализаторство. Содержание её с первых строк и до конца показывает нам реальное действие Добра и его силу. Книга, по-прежнему, осталась одной из моих любимых.

Ещё одно знаковое произведение, которое я прочла уже в старших классах – роман Тадеуша Доленго-Мостовича «Знахарь». Это произведение тоже по праву является классическим. В нём филигранно нарисована словами необыкновенная личность профессора медицины Рафала Вильчура. Автором романа создан яркий монолитный характер по-настоящему доброго человека. Профессор потерял своё имя, будучи по рождению дворянином, стал обычным сельским жителем, батраком Антонием Касибой. Он забыл, кто есть он — своё прошлое, но характер его остался прежним — Антоний не переставал творить добро. То, как он жил, помогая людям, у окружающих вызывало противоположные чувства — от благодарности до зависти, но ни при каких обстоятельствах он не изменял добру. Даже когда на суде за знахарскую деятельность ему грозит тюрьма и судья задаёт вопрос, не раскаялся ли знахарь, он говорит, что всё равно будет помогать людям, а тюрьма? «И в тюрьме люди живут», – отвечает Антоний Касиба. Для него немыслимо изменить своим идеалам. Тема любви в романе олицетворяет, по мнению критиков, эту книгу с мелодрамой, но, непременно, с большой буквы. Таким образом, пример главного героя оказывает на читателя огромное влияние. По крайне мере, со мной так и случилось в юности. Главная мысль этой замечательной книги — при любых обстоятельствах нужно оставаться Человеком! Для меня это утверждение стало основополагающим правилом в жизни.

И, наконец, четвёртым шагом к пониманию истоков появления понятия Доброты для меня стал исторический роман польского писателя Генриха Сенкевича «Камо грядеши» («Quo vadis»||«Куда идёшь»). Этот исторический роман принёс писателю мировую славу и Нобелевскую премию в области литературы в 1905 году, а меня сделал еретичкой. С тех пор, как я прочла этот роман, я спорю со своим духовником о том, кем был Иисус Христос, что он дал миру и правильно ли мир понимает данное ему? То, что Иисус жил, уже не отрицают и учёные. И что это самая известная личность в истории человечества, которая впервые показала Миру, чем отличается Человек от остальных обитателей планеты. (Только не подумайте, что разумом — ведь, отсутствие разума у других видов, населяющих Землю, не доказано.) Иисус Христос дал миру понятие Морали! В книге он кажется эпизодическим персонажем. Главные действующие лица – последователи его учения и властьимущие «звери», которые противостоят новому Учению. Эта книга о том, как Доброта и Человечность страшно и трудно прокладывали дорогу к сердцам и умам людей. Как идеалы Добра приходили в мир людей на смену «звериным законам» рабства. Иисус Христос первый сказал, что все люди равны. Для правящих классов такая мораль была неприемлемой — это означало потерю власти и главенства в обществе. Ничего не поменялось и сейчас. За две тысячи лет идеалы доброты и справедливости не стали нормой жизни. Да, общество развивается — сказано, что рабство вне закона на планете! Но это де-юре, а, вот, де-факто? По-моему, не был Иисус сыном Бога. Это просто был один из величайших философов, живших во все времена на нашей планете. И он первый сказал нам о том, что делать, чтобы общество стало справедливым? Нужно жить, соблюдая моральные нормы, иначе говоря, жить для Добра и творить Добро. Мне кажется, что первоначально его заповеди звучали так:

«Не убей! Не кради! Не прелюбодействуй! Не лги! Не сотвори себе кумира! Только моральные нормы – твой Бог! Почитай родителей своих! Не говори о добре – а сам создавай его, живи для добра! Не завидуй! Береги и люби жизнь во всех её проявлениях!»

Жаль, что не сохранились тексты проповедей, произнесённых Иисусом Христом. Потому что, когда поняли, насколько вредна новая мораль для властьимущих, для тех, кто хочет главенствовать над обычными людьми, насколько она опасна — её постарались уничтожить, казнив самого Иисуса Христа и начав преследовать тех, кто нёс в мир людей идеалы Добра. Так началась борьба добра и зла, и она продолжается до настоящего времени. Эти нормы, десять заповедей, знают все, но исполняют их очень немногие. И когда люди поймут, что исполнение их – это путь к Добру, вот тогда для планеты людей наступит новая эпоха – Эпоха Добра. Права ли я? Не знаю. Но надеюсь, что кажущаяся сейчас фантастической идея создания машины времени воплотится в реальность, и мир наверняка узнает, как ему было подарено Учение о Доброте. «Камо грядеши» Генриха Сенкевича – для меня одна из лучших книг о Добре, о его зарождении и о трудном пути Добра в этом мире.

Две тысячи лет прошло...

Сколько ещё понадобится?

https://poembook.ru/contest/1002-o-dobrote-i-miloserdii-%7Cliteraturnyj-zhanr---esse%7C/poem/71258-chetyre-ob-odnom--ili-chetyre-shaga-k-ponimaniyu-dobroty

P.S: Друзья, пришло время Доминики полемизировать с вами и выбирать автора самого интересного комментария. А меценаты Литературной Гостиной, как и прежде, вручат ему (ей) 25 серебряных монет! 

Хорошего чтения!

Литературная Гостиная

31 мая 2018

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Виктория (Barklai) Беркович

«Сартр и его мясник»

|эссе|

У меня не было ни капли сомнений, о каком литературном произведении писать. Жан Поль Сартр — «Дьявол и господь бог». Несмотря на то, что истинного добра в нём мало, на первый взгляд, а милосердие принимает весьма неожиданные формы. Но оно об этом, кто бы что ни говорил. А ещё оно о Вере, Гордыне и, конечно, о Свободе и Выборе. Одним из центральных понятий для всей философии Сартра является понятие свободы. У Сартра свобода представлялась как нечто абсолютное, раз и навсегда данное — «человек осужден быть свободным». Она предшествует сущности человека. Сартр понимает свободу не как свободу духа, ведущую к бездействию, а как свободу выбора, которую никто не может отнять у человека. Сартр всегда писал о Свободе, понимая под этим единственное проявление свободы — Свободу выбора. Человек волен выбирать, смириться ему или бороться, и даже в условиях неминуемой смерти, у него есть выбор — как умереть. Пьеса «Дьявол и господь бог» — одна из самых любимых для самого Сартра. Более того, он считал её и самой удачной. Может потому, что в ней нашли наиболее полное воплощение его метания в поисках истины, в отрицании существования Бога и в размышлениях о подлинной сущности понятий Добра и Зла.

Жан Поль Сартр родился в Париже и был единственным ребёнком в семье. Его отец Жан Батист Сартр, офицер военно-морских сил Франции, мать — Анна Мария Швейцер. Когда ему было 15 месяцев, его отец умер. Семья перебралась в родительский дом в Мёдоне. Образование Сартр получил в лицеях Ла-Рошели, окончил Высшую нормальную школу в Париже с диссертацией по философии. В 1964 году Жан Поль Сартр был удостоен Нобелевской премии по литературе за «богатое идеями, пронизанное духом свободы и поисками истины творчество, оказавшее огромное влияние на наше время». Он отказался принять эту награду, заявив о своём нежелании быть чем-либо обязанным какому-либо социальному институту и поставить под сомнение свою независимость. Точно так же в 1945 году Сартр отказался от ордена Почётного легиона. Вполне себе в духе поступков главного героя пьесы.

События пьесы«Дьявол и господь бог» разворачиваются в послевоенной Германии 16 века. Для автора эта история является всего лишь декорацией, на фоне которой персонажи пытаются найти ответы на вечные вопросы о Добре и Зле. Гёц — центральный персонаж пьесы и, пожалуй, одна из самых противоречивых фигур в мировой литературе. Он помогает своему брату Конраду вести борьбу с Архиепископом, но тут же предаёт его и становится на сторону этого самого Архиепископа, разбивает войско брата, который гибнет в этой битве. Но и Архиепископ остаётся с носом, потому что Гёц никому не подчиняется, с ним невозможно договориться, он руководствуется исключительно своими собственными устремлениями, которые понятны одному ему. Он осаждает Вормс – вотчину Архиепископа, своего недавнего союзника. Он не ищет корысти, ему не нужны деньги и даже земли брата, как земли ему не нужны. Нужны только как средство удовлетворения своего ущемлённого самолюбия. А корень его лежит в том, что он бастард, незаконнорожденный, и этот комплекс во многом определял его поступки.

На вопрос Катерины: «Почему ты всегда стремишься взять силой то, что тебе может быть отдали бы даром?» он отвечает: «Чтобы знать, что я получу своё, хоть и не добром. Я слишком многое брал у других. Вот уже двадцать лет, как все милостиво дают мне подачки и я должен быть за это благодарен, а я хочу давать сам!». Он даже с Катериной вёл себя в соответствии с этим посылом. Он желал её до тех пор, пока она сопротивлялась и ненавидела его. Когда она его полюбила, он её оттолкнул. Ему не нужна была любовь, которую ему дарили. Гипертрофированное чувство обиды на весь мир он переносил на Бога. Он не хочет исполнять его волю, он хочет сам повелевать, хотя бы собой и своими решениями. Он делает всё вопреки. Бог сеет Добро по миру, значит, я буду сеять Зло. Он творит зло ради самого зла, потому что это единственная форма протеста против божьего промысла. И, каково же было его удивление, когда Генрих монах из Вормса, мучимый невозможностью выбора между смертью своих братьев — двухсот священников, которых собираются растерзать мятежные бедняки и смертью жителей всего города, а это около двадцати тысяч этих самых мятежников и остальных горожан, всё-таки приносит ключ от города Гёцу. И всё равно не может принять этого решения, придя к выводу, что нет добра на земле, только зло. Это зло творят все — выдаёт он эту свежую мысль на гора Гёцу. Как так? Значит, он один из многих и всё это время только и делал, что выполнял волю Господа?

И Гёц решает, что теперь он будет творить только Добро. Он заключает пари на год. Через год Генрих должен прийти со своим судом к нему, чтобы оценить его деяния. А Гёц идёт насаждать добро. Именно насаждать. Он говорит о любви, он ищет этой любви в ответ, но им движет не любовь, а гордыня. Изначальный посыл был творить добро назло и вопреки Богу. Поэтому его план обречён. Когда он раздаёт свои земли бедным, вождь мятежников Насти ему говорит: «Огородник может знать, что хорошо для моркови, но никто не может решать за другого, что есть благо». Он просит его не делать опрометчивых поступков, потому что поднимется мятеж на других землях, и страна потонет в крови. Но Гёц не слушает, он одержим своей идеей — гордыня ведёт его. А крестьянам не нужны его земли, они не знают, что с ними делать, они не знают, что делать с этой свободой и любовью. Они к этому просто не готовы. Для них это не добро и не милосердие. Милосердием для них является стремление поддержать в них и укрепить их заблуждения. Человек всегда хочет заблуждаться, хочет услышать подтверждение тому, что он хотел бы слышать. Ему не нужна правда. И Сартр очень наглядно это показывает в сцене, когда монахи приходят в деревню продавать индульгенции по два гроша за штуку. Полный аншлаг. Крестьяне охотно раскупают эту байку, и плевать хотели на Гёца со всеми его землями. В этом плане очень показателен эпизод в самом начале пьесы с женщиной, потерявшей ребёнка. Позволю себе привести его полностью:

«… Женщина. Хочу, чтоб ты мне объяснил... Почему умер мой ребенок? Ему было три года, а умер он с голоду. Почему он умер?

Генрих. Не знаю.

Женщина. Но ты же священник.

Генрих. Да, я священник.

Женщина. Так кто же еще объяснит, если не ты? (Пауза)

Генрих (проводит рукой по лбу, делает над собой усилие). Ничто не совершается без дозволения божьего. Господь есть добро: все, что ни свершается, — к лучшему.

Женщина. Не понимаю.

Генрих. Бог знает больше тебя. То, что для тебя зло, в его глазах — добро, он взвешивает все последствия.

Женщина. Ты-то сам все можешь понять?

Генрих. Нет! Нет! Я не понимаю! Я ничего не донимаю! Не могу, не хочу ничего понимать! Нужно верить! Верить! Верить!

Женщина (усмехнувшись). Говоришь — нужно верить, а сам-то, видно, и собственным словам не веришь.

Генрих. Сестра, вот уже три месяца, как я повторяю все те же слова; не знаю, по убеждению или по привычке. В одном не заблуждайся — верую, всеми силами верую, всем сердцем! Господи, будь свидетелем, ни на миг сомнение не коснулось моей души. (Пауза.) Женщина, твое дитя на небесах, ты его встретишь там. (Преклоняет колена.)

Женщина. Да, конечно. Но это — совсем другое дело. И устала я так, что уже сил не хватит радоваться. Даже там, на небесах...

На последней реплике Насти медленно спускается по ступенькам лестницы, ведущей к крепостной стене.

Женщина (видит Насти и радостно восклицает). Насти! Насти! Мой ребенок мертв. Ты знаешь все... Ты должен знать, почему он умер.

Насти. Да, я знаю.

Генрих. Насти, умоляю тебя, молчи. Горе тем, кто повинен в раздоре.

Насти. Твой ребенок умер оттого, что богачи нашего города восстали против епископа, своего богатейшего повелителя. Воюют друг с другом богачи, а подыхают бедняки.

Женщина. И господь позволил им вести эту войну?

Насти. Нет, господь им запретил.

Женщина. А вот он говорит — ничто не свершается без дозволения господа.

Насти. Ничто, кроме зла, порожденного людской злобой.

Генрих. Ты лжешь, булочник! Мешаешь истину с ложью, вводишь души в заблуждение.

Насти. А ты смеешь утверждать, будто господу угодны эти жертвы, нужны напрасные страдания? Он тут ни при чем, слышишь?

Генрих молчит.

Женщина. Значит, мой ребенок умер не по божьей воле?

Насти. Разве он позволил бы ему родиться, если бы желал его смерти!

Женщина (с облегчением). Вот это мне по душе. (Священнику.) Видишь, я все понимаю, когда со мной так говорят. Значит, господь в печали, когда видит мои муки?

Насти. Его печали нет предела.

Женщина. И он ничем не может мне помочь?

Насти. Конечно может. Он вернет тебе ребенка.

Женщина (разочарованно). Да, знаю. Там, на небесах.

Насти. Нет, здесь, на земле.

Женщина (удивленно). На земле?

Насти. Только прежде нужно пройти сквозь игольное ушко, претерпеть семь лет горестей, лишь потом наступит царство божие на земле, и вернутся к нам мертвые наши, и все полюбят всех, и больше никто не будет голодать.

Женщина. К чему ждать семь лет?

Насти. Нужно семь лет драться, чтобы избавиться от злых людей.

Женщина. Крепко придется потрудиться.

Насти. Вот почему господу нужна твоя помощь.

Женщина. Неужто всемогущий нуждается в моей помощи?

Насти. Да, сестра моя. Еще семь лет продлится царствие лукавого на земле. Но если каждый из нас будет смело драться, мы все спасемся, и господь спасется вместе с нами. Веришь ли ты мне?

Женщина (встает). Да, Насти, я тебе верю!

Насти. Женщина, твой сын не вознесен на небо, он во чреве твоем, и будешь ты его носить семь лет, и настанет час — он зашагает рядом с тобой, вложит свою руку в твою, ты породишь его во второй раз.

Женщина. Я верю тебе, Насти. Я тебе верю! (Уходит.)

Генрих. Ты губишь ее душу.

Насти. Почему ты меня не прервал, раз ты в этом уверен?

Генрих. Потому что она стала счастливей...»

Ложь? Да, чудовищная! Милосердие? Тоже да. Насти понимает, что вероятнее всего женщина не переживёт эти семь лет, но у неё будет ради чего жить, и она умрёт счастливой. А самое парадоксальное, что и Генрих при всём своём неприятии этого, тоже это прекрасно понимает, потому и промолчал. Надо сказать, что простой булочник Насти — единственный персонаж, который изначально адекватен в разрезе концепции философии Сартра. При всей своей радикальности, он понимает, что люди не готовы, что нужно время для этого, что иначе страна потонет в крови, и бедняки всё равно проиграют. Он единственный, который чётко понимает, что надо делать, и отвечает за свои решения и поступки.

А что же Гёц. А Гёц, тем временем, несёт в массы своё «добро» безуспешно. Зреет мятеж. Генрих помогает Насти справиться с настроениями крестьян, но его план, сработав, счастья никому не приносит. Он превращает озлобленных людей в перепуганных овец, но всё ещё людей. Гёц встречает Хильду, девушку из богатой семьи, которая посвятила себя заботам о бедняках. И он никак не может понять, почему её все так любят и почитают. Он ведь делает то же самое, творит добро, но оно никому не нужно и не находит ни у кого понимания. В чём секрет Хильды? А секрет Хильды в том, что она творит добро, ни на секунду не задумываясь об этом, тогда как Гёц только об этом и думает. Вот, в чём принципиальная разница. Ей не нужно признание, и благодарность не нужна. Она просто делает добро людям и не ищет в этом для себя никакой выгоды. Единственное доброе, по сути, дело, сделанное здесь Гёцем, это то, что он заставил поверить умирающую Катерину в то, что он принял на себя её грехи. И в этом, пожалуй, он был искренен. Хотя и использовал этот момент, чтобы заодно заставить поверить крестьян, что он избранник Бога и тот послал его им для спасения.

О, он, наконец, добился своего в отдельно взятой части Германии. Крестьяне его земель все как один поверили в Добро и Любовь. Но благими намерениями, известно, куда дорога вымощена. И Гёц пошёл дальше Генриха, превратив просто испуганных жалких и несчастных людей в «стадо баранов». Участь их оказалась незавидной. Вложив им в голову концепцию о добре, вселенской любви и неприятии насилия, Гёц вновь проиграл. Потому что озлобленные мятежники с окрестных земель пришли и перерезали этих «баранов» подчистую. Что бы ни делал Гёц, всё это оборачивалось злом. Потому что его движущей силой всегда была гордыня.

Сартр говорил, что свобода — это цепь самоотрицаний человека в условиях необходимости выбора. Гёц решает уйти от людей и, приняв всю ответственность за свершившееся, заняться истязанием плоти и испытанием воли. Хильда с ним. Она — истинное великодушие. Ненавидя его вначале, она любит его, потому что нужна ему больше чем всем остальным. Так она понимает любовь и свое предназначение. Приходит Генрих со своим судом. Но Гёц, пройдя все стадии самоотрицания, пришёл к закономерному итогу — к отрицанию Бога. И это открытие опять перевернуло все его представления. Получается, что не надо никому ничего доказывать, творить что-то наперекор, потому что доказывать, по сути, некому. Потому что нет ни ада, ни рая, а есть только здесь и сейчас, и человек сам творец своей судьбы, он и только он принимает решение, делает выбор и несет ответственность за свои поступки тоже только человек. Это и есть философия Сартра.

Дополнения к эссе:

(это, по сути, компиляция из моих ответных комментариев членам Жюри Чтений «О доброте и милосердии», в результате которых предстает меньше самого Жана Поля Сартра, но больше моих размышлений о теме и своём отношении и понимании талантливого писателя)

… Сартр является одним из моих любимейших писателей ещё со школы, с тех пор, как я познакомилась с его творчеством. Пьеса была прочитана мной впервые ещё в школе в 11-м классе и произвела на меня очень сильное впечатление. После сегодняшнего прочтения, убеждаюсь, что это не было ошибкой. Всё так же производит. Его пьесы — это что-то. Сколько в них смыслов, сколько сомнений, терзаний. Это поистине динамичное чтение. Он не даёт расслабиться ни на секунду. Это такой труд для ума, но вместе с тем такое наслаждение. Из всех представителей экзистенциальной философии он, наверное, самый яркий и, конечно, наиболее близок мне.

… Если писать обо всём том, из чего состоит «многослойный бутерброд» под названием философия Сартра, то можно ещё три таких эссе написать. Согласно философии Сартра, свобода выбора есть сама возможность этого выбора, и эта свобода есть у человека всегда от рождения и в любых предлагаемых обстоятельствах. Именно этим отличается экзистенциальная философия от философии стоиков (философия Сартра от философии Канта), которые говорили о том, что свобода — это необходимость принятия внешних обстоятельств, и если ты их принял и смирился, то ты стал свободен.

… Я обратилась к пьесе Сартра, потому что люблю его очень. Вы не читали «Мертвые без погребения»? Очень страшная, но очень сильная вещь. Всё действие происходит практически в одном помещении, но в напряжении держит до конца. Это про героев французского Сопротивления во Второй мировой войне. Вот там проблема выбора и свободы этого выбора в разрезе того, что он в принципе есть. Хотя выбирать не из чего. И так и так — плохо. Но право ты имеешь. На меня это произведение произвело впечатление на всю жизнь.

… Касательно темы Чтений, я согласна с Сартром, как минимум, в одном. Добро нельзя насадить насильно, результат будет плачевным. Нужно думать о последствиях, особенно, если они ожидаются масштабными. Правда — не всегда истина. Ложь в спасение я допускаю как проявление милосердия. Пожалеть и помочь — разные вещи. Это, наверное, уже от меня. С концепцией Канта не согласна в корне о том, что надо принять реальность как данность и расслабиться. Ничегонеделанье, с моей точки зрения равно равнодушию, а это значит, что ни о каком добре не может быть и речи. Да, и истинное добро действительно не ищет ничего взамен. Я взяла эту работу, потому что именно в ней идёт речь о Добре и Зле. В этом плане, сложно его произведения рассматривать через эту призму. Но в этой пьесе — да. Потому что рассматривается и герой, и контекст, и фон, и путь этого героя из Зла в Добро, и из Добра в Безверие, и опять, в общем-то, к Злу. Можно и так рассматривать. Хотя, по Сартру, скорее нет.

… Кстати, Сартр был из вполне образованной и обеспеченной семьи, выросший в лучших традициях буржуазного воспитания, со всеми вытекающими, что в какой-то степени впоследствии послужило причиной его противоречий и сомнений в формировании собственного мировоззрения о Вере и Боге, в том числе. Тут есть о чём подискутировать. И ещё несколько эссе написать есть о чём. За что люблю Сартра? За то, что он ставит множество вопросов на один квадратный сантиметр текста, а ответы искать предлагает самому читателю, кидая сразу множество их вариантов, каждый из которых имеет право на жизнь. В этом плане, читать его увлекательнейший, хоть и весьма трудоёмкий и энерго затратный, процесс.

https://poembook.ru/contest/1002-o-dobrote-i-miloserdii-%7Cliteraturnyj-zhanr---esse%7C/poem/71490-sartr-i-ego-myasnik

P.S: Друзья, пришло время Виктории полемизировать с вами и выбирать автора самого интересного комментария, которому от меценатов Литературной Гостиной — 25 серебряных монет! 

Хорошего чтения!