Альбом  

С одной дамой я тут имел не очень приятный разговор, в смысле не тут, а в другом месте. Она сначала писала, а потом начала слать и голосовые сообщения. С таким подтекстом, мол переписка не передает интонации и истинных хороших незлобивых намерений. В голосовых она выглядела паинькой... Э, нет, детка, интонацию можно подделать, не надо и актёром быть. Суть же намерений определяет твоя логика и содержание того, о чём говоришь. Пакость, она и остаётся пакостью при любой интонации, и это не тот случай, когда нужно ориентироваться на интонацию... Иное дело интонация в девственных её проявлениях, без ширмы. Позавчера гулял с внучкой в лесу на острове. Обещал отвести её в змеюшник и показать то, чего она не видела живьём. Гуляем, она вся на бодрячке, предвкушает встречу с гадюкой, толкует про змей. Я её успокаиваю, мол гадюка на человека никогда не кидается, она сама боится и уползает прочь. И говорю ей: "расслабься, это ещё не то место, змеи дальше начинаются". Но на всякий случай велю идти за мной, не отклоняясь в сторону. Бреду чуть впереди, тут поворот по тропинке, и вдруг слышу её душераздирающий крик: "Змея!" Бежит ко мне. Где? - Смотрим вместе, ничего нет, только корни сосен ползут по земле, да старые обломанные ветки на мху. Логика определенно говорит, что впечатлительному ребенку повидилось то, что он нарисовал в сознании, да и змей там ещё не должно было быть. Но только не интонация. Она, не видевшая живой змеи, прокричала так, как могла только увидевшая, и я однозначно поверил ей, поэтому мы вернулись и стали внимательно рассматривать эпицентр её страха... И вправду, культурно и тихо лежит змейка. Девочка ещё не успокоилась, но уже подступает чувство гордости, что это именно она обнаружила и встретила желаемое. А дед облажался, на повороте не проявил бдительность. Беру веточку и наглядно показываю внучке, что змеи не страшны, вожу ею по голове, телу, она начинает вяло реагировать, наблюдает за веткой, потом принялась шипеть. А это всего лишь змеинная фраза: "отвали, если не хочешь приключений на задницу". Затем я её приподнял на палочке, стал покачивать в воздухе. Змейка на некоторое время впала в удивление, ибо такой полётной невесомости с ней ещё не случалось. Потом поняла, что это ей не очень нравится, зашевелилась интенсивнее, и я опустил её на землю. Шипанув несколько раз, змейка выпрямилась и плавно целеустремлённо ускользила прочь. Девочка успокоилась и пришла в полный восторг. На подходе к гадюшному царству я поднял внучку на плечи, и мы медленно и внимательно прошарили всю бывшую колонию, где я встречал бывало за раз до пятнадцати особей, фотографировал их в разных ракурсах и планах. Но в этот раз там было пусто, причем второй год та же картина... В итоге, не я её, а она меня сводила к змеям и доставила общую нам радость. О чем внучка потом многим рассказывала, самодовольно, геройски, а я подливал маслеца в огонь её впечатлений. А ещё любовались водами Селигера, которые в это бремя бывают у нас жёлтыми.

Отчего-то вдруг вспомнилось это стихотворение и захотелось всех с ним ознакомить.. Илья СЕЛЬВИНСКИЙ ЧЕЛОВЕК УМИРАЛ… Человек умирал на больничной койке Был он профессор. Седой и старый. Дышал то бурно, то кое-как, А секунды на часиках почему-то стали.           По нем ознобом бежал огонь, Отдирая костяк от мышц. И как всегда бывает в агонии, Тело таило огромную мысль: В зубах, плечах, коленях ― везде Все в нем клокочет, не хочет, сердится. А пальцы как будто держали в узде Какого-то зверя. Может быть, сердце. Вокруг стояли ученики. «А доктор где?» ― «Куда смылся?»         ― «Ольга!» ― «Что?»       ― «Одеяло накинь!»           Голос Ольги: «Не вижу смысла». О чем он думал? О, совсем не о том,         Что, будь он ловчей по природе, Он стал бы не винтиком, а винтом, Членом коллегии или чем-нибудь вроде; И не о том, что по жизни шел, Медь находя или олово, Но так ни разу и не нашел Золота в конскую голову.    Нет. Не об этом. Он вспомнил случай: Еще молодой геолог, Он спал в палатке во мгле дремучей Среди валунов ослизлых и голых. И вдруг ― очнулся. Не он ― ястреб! Как он почуял в дремучей мгле, Что рядом лежит Счастье ― Девушка девятнадцати лет? Днем они сталкивались за работой, Она улыбалась ему подчас. Но полночь… В ней первобытное что-то, Космоса властный час! Сон и полночь. Две стихии, Где груз бытовщины уже невесом, Где крылья приподняты, как            стихи, ―             Полночью можно все. Волосы пахли духами «шанель». Чудесный запах… С весною схожий… Он сунул руку к ней под шинель ― И пальцы увидели блеск ее кожи. Но тут же громко подумал: «Нет!» Отдернул руку и отвернулся. Утром опять полотняная улица, Добыча медных    недр.       И гордый дух его душу наполнил: Черт возьми! Не совсем одурел. Сколько лет он об этом не помнил. И вдруг ― вспомнил. На смертном одре. Вспомнил! Все! В последнем бреду, Как обличающую улику, Снежную, заревую улыбку,     Голос ее, ее доброту. У валуна рябого и голого Вдруг ― царевна… Как волшебство! Ведь это и было в жизни его Золотом в конскую голову.    А он не понял. Женился случайно Бог знает на ком. Почти без любви. И он подытоживает… Сличает… А хрипы в груди не хрипы ― львы! Напрасно его усыпляет морфий: Слезы текут, и в горле клубок; Ведь только сейчас он понял, мертвый, Что самое главное― Любовь.          Все равно какая― тихая, глубокая,         Бурная ли, что пройдет в одночасье, Фаустианская или лубочная, ― Только бы счастье! Бегают нянечки… Плач голосистый… А он. Не смеет. На них. Смотреть. Ему было стыдно глядеть в глазницы Такой серьезной старухи, как Смерть. Стыдно. И он опускает вожжи. А кто-то считает: пять… шесть… Всякая жизнь, какая ни есть, ―       Это мир упущенных    возможностей.         Нужно ль об этом в предсмертный час, Где доброе так же бесцельно, как злое? Нужно! Ибо    в могилу      нас,          Как мать на фронт, провожает Былое. 1962