Стихи современников и классиков на страницах социальной сети Поэмбук

Уж убран с поля начисто турнепс

и вывезены свекла и капуста.

На фоне развернувшихся небес

КАРУСЕЛЬ ПОКОЛЕНИЙ Бывает порой, что ряд событий, деталей, ассоциаций складываются в единую картину. Сначала я проникся последними сценами фильма "Солярис", которые мне были словно преподнесены лично на тарелочке: "Смотри, что творит Тарковский. Как глубоко, сильно и нежно он раскрывает тему любви к матери и отцу, тему нашей неразрывной связи с ними на всю жизнь". Молодая мать является Крису, который уже старше её возрастом. С такой лаской и заботой она омывает его руки. Крис на себе осязает всю суть материнства, и этот поток воспоминаний вместе с безысходностью ситуации заставляют его невероятно трогательно всхлипывать. Вместе с ним плачу и я, что со мной случается уже редко. Затем тоска по дому, по Земле, приводит героя к дому отца и материализует мистическую их встречу. Сын склоняется пред отцом на крыльце и обнимает его, стоя на коленях. Несколько монументально, но столь же трогательно. Как незыблемый символ вечной связи отца и сына, Бога и Его творения. Когда я вижу такие эпизоды, вновь чувствую себя человеком, выбравшимся на свет из грязи и рутины, наполняясь благодарностью к художнику и языку его высокого искусства. В этом столько доверия и участия, обращённого к нам, в надежде на понимание. А у меня не сложилось идиллии, гармонии ни с родителями, ни с детьми. От родителей осталась память о добром, прощение и эта вселенская связь. А с детьми пока ещё не понятно что. Сложные мы люди, не покладистые, мятежные духом. Средний и младший женились без родителей, обитают в другом городе на своей волне, в своей тусовке а-ля маленький табор. Приезжают редко, а иногда и к родителям не заходят и, проведя время с друзьями, уезжают обратно. Но мы с супругой уже не особо и драматизируем, часто смотрим на ситуацию с улыбкой: "ну что там, одному скоро двадцать, другому под тридцать - это детство". А встрече с ними всегда рады. Недавно я сделал крыльцо к своему дому. Летом оба приехали с компанией к нам в деревню. Во дворе дымок - готовится плов, на решётке мясо. Подвожу сыновей к крыльцу и говорю: "Знаете что оно символизирует? Фильм "Солярис" помните? Ну-ка встань на крыльцо. Вот Крис подходит к дому отца, с волнением всматривается в окно, видит в прихожей отца в параллельном мире, отец выходит к нему на крыльцо, сын падает на колени, обнимает отца вечным объятием... Запомните это... Когда меня не станет, эта сцена навсегда останется у вас пред глазами, вместе с новым осмыслением". Сыновья иронично улыбаются. Это у нас шуточки такие, можно сказать манера общения. Со старшим у нас тоже отношения не простые, хоть он и с нами, почти рядом. Связующим звёнышком, безусловно, является любимая единственная внучка. Но это лето принесло нам особые волнения и радость - сын вернулся, откуда далеко не все возвращаются... Мы узнаём от среднего и младшего, что родственники по линии их жён желают познакомиться с нами. Как-то даже неожиданно, уже свыклись, что все порознь. Отвечаем на их инициативу согласием и передаем через сыновей приглашение к нам в деревню... И это не шутка. Начало июля, и вот уже две машины родственников по очереди подъезжают к нашему дому. И там не родители каких-нибудь дикарей, а живые, душевные люди. Обнимаемся, целуемся, знакомимся. Интеллигентные, образованные люди, общительные, участливые, беспокоящиеся о детях. Всё это ещё больше подчёркивает необычный неестественный разлом между детьми и родителями, такой сложный и странный. С тестем младшего, мчс-ником на пенсии, беседуем на разные темы, находим много общего по интересам, коллекционированию. Он без стеснения садится за наши крайне расстроенные пианино и выдаёт одну за другой популярные мелодии, вполне добротно, как человек с хорошим навыком. Обе тёщи сыновей добрые милые женщины, восторженно реагируют, когда речь заходит о высоком и прекрасном. Другой тесть-адвокат, забавный, колоритный, смахивает на Брекоткина из "пельменей". Удивительным оказался и деловой, хозяйственный дедушка со сложной судьбой, переехавший недавно из Мариуполя. Замечательная бабушка восьмидесяти семи лет, интеллигентка с печатью ушедшей эпохи, с невероятным жизнелюбием и трепетным отношением к природе. Она по праву стала душою нашей компании. Сидим все дружно, беседуем обо всем, принимаем подарки. К большому столу приставлен ещё один добавочный, звучит тост за встречу и без алкоголя. Дети за столом как-то притихли, ощущение такое, что они не ожидали столь тёплого общения людей, едва познакомившихся друг с другом. Это был своего рода мастер-класс от старой гвардии - молодой. На общем фото всех нас было 14 человек... Прошло около двух месяцев, и новые родственники почти каждый день пишут, звонят, делимся жизнью друг друга, успехами на огородах, говорим об общих детях, дружно хотим внуков, просто по-человечески и, видимо, чтобы исправить в них наши ошибки и изъяны воспитания детей. Скоро предстоит новый визит. Добрые люди возжелали полюбоваться звёздным небом в телескоп. А ночи в нашей деревне впечатляют. И, как поётся в песне: "Но только надо, чтобы хорошая погода была на планете Земля".

ЗЕМЛЯНИЧНАЯ ПОЛЯНА FOREVER Июль. Обожаю этот месяц! Высокое синее небо с неторопливыми облаками, воздух напоен ароматами цветущих трав, полон шелеста, щебетаний, жужжания, стрёкота — звуками жизни, для которой настала лучшая пора продо́лжиться, вырасти, накопить сил и просто насладиться собой. На верхушке старой яблони, на самой верхней сухой ветке каждый день на закате поёт какая-то маленькая невзрачная пичуга. Поёт самозабвенно, не замечая, как я подкрадываюсь, чтобы сфотографировать. Так и не понял, кто она, — всегда сидит против солнца. Не зарянка, не синица, не соловей (уж его-то я бы узнал) и точно не коноплянка. С коноплянками мы уже накоротке: не первый год всю весну и начало лета наблюдаем, как они шныряют туда-сюда в пирамидальной туе, обустраивая гнёздышко. Любимое место мальчика с оранжевой грудкой на заборе как раз против окна. Иногда и самочка отдыхает рядом. Без этой семейки я уже нашу дачу не представляю. И себя не представляю без дачи, хотя если бы три года назад мне сказали об этом, я бы только пожал плечами. Дача появилась неожиданно и добавила мне, по сути, новое измерение. До этого при слове «дача» мне представлялись тётки в электричках с сумками, из которых по весне торчит рассада, а осенью астры и гладиолусы, и вспоминались разговоры о неуродившейся картошке, недостроенном хозблоке и о том, что участок съедает всю пенсию. Поэтому, когда дача вдруг возникла, я приготовился к худшему. Представился крошечный участок в СНТ с забором, сквозь щели которого видны соседи, пропалывающие грядки, невзрачный домик без особых удобств да пара яблонь и смородина в качестве компенсации за каторгу, на которую мы себя обрекли. Ну да, само собой, ещё крыжовник. Какая же дача без него? Всё оказалось не так. Во-первых, наша дача — не садовое товарищество, а домик в деревне, причём, последний. После него дорога проходит ещё через две деревушки и заканчивается. До города отсюда далеко-далеко, он словно на другой планете. Во-вторых, деревня отнюдь не заброшенная. Кроме дачников, в ней постоянно живут несколько десятков семей. У наших соседей, к примеру, прекрасный дом и хозяйство. Сами они работают в городе, старшая дочь учится в Москве (школу окончила в большом селе в семи километрах от нашей деревни), а младшенького возят в сельский детский сад. В-третьих, наш домик оказался просто прекрасен: красивый, удобный и, главное, не требующий достраиваний и дополнительных кап. вложений. Четвёртое, пятое и последующие вытекали из этих трёх обстоятельств. Надо добавить, что и участок хорош. Много цветов, несколько туй, похожих на кипарисы, две сосны, дуб и, конечно, кое-какие кусты и грядки, не задающие тона. Общее впечатление очень приятное, я бы сказал, интеллигентное. Плохо одно — домик летний, так что на зимние дачные утехи рассчитывать не приходилось. Но и того, что было, нам хватило с лихвой. Это место как бы само собой стало желанным, причём без сверхусилий и жертв. За три прошедших года мы наблюдали на нашем участке практически без перерыва великолепные виды, сменяющие друг друга: звёздочки крокусов в прошлогодней листве, ландышевая полянка под старой берёзой, настоящий сиреневый туман, следом тюльпановый рай (другого слова не подберу), за ним роскошная симфония пионов, следом лилии, гвоздики, ромашки, розы, а в конце сезона, конечно, астры и георгины… Всего не описать. А ещё сорока с хвостом, отливающим фиолетовым и зелёным (какая красивая, оказывается, птица!), сердитый ёжик, кроты, огромный лесной голубь витютень, настоящая кукушка (я её увидел впервые в жизни), большая светло-коричневая сова, голубое яйцо дрозда, война с семейством шершней, всякие ведомые и неведомые жуки, в том числе жук-плавунец с жёлтой каймой на панцире (такого я мечтал увидеть в детстве) и многое другое, перечислить которое просто невозможно. И всё это не покидая участка. Вокруг же — поля, луга, рощи, болотца, живописные пустыри, овраги, заброшенные фермы, заросли камыша и хмеля… А в двух километрах — настоящий шишкинско-васнецовский лес. Правда, по окрестностям мы стали ходить только на третий год. Вот об одном из этих походов я и хочу рассказать. Некоторые из тех, кого заинтриговало название, наверное, гадают, когда же будет про Джона Леннона. Разочарую: не будет. Рассказ не про него от слова «совсем». У меня другое желание: поделиться счастьем, которое вдруг накрыло меня этим летом буквально в чистом поле, в середине жаркого летнего дня. В виде острого, яркого ощущения длилось оно недолго, но осталось навсегда где-то в глубине души, в заветном сундучке, где хранится самое дорогое. Так вот, два дня назад я в очередной раз пошёл в лес, просто так, без особой цели, прогуляться, но чуток не дошёл — свернул с просёлка, потому что вспомнил, как вчера встречная бабка сказала, что уже ходила собирать землянику, и махнула рукой: «Вон там, прямо в поле, сам увидишь…» Я решил проверить, шагнул в высокую траву и пошёл по кочкам, обходя крапивные заросли, отмахиваясь от слепней, не особенно надеясь, что меня ждёт свидание с земляникой. С черникой у меня накануне не заладилось: ничего не нашёл, только комаров. Роем вылетали из каждого кустика, словно ждали дорого гостя. Так оно и было — я же был для них вовремя поданным обедом. Так что от черники у меня остался в памяти сумрачный неприветливый лес, комариный звон, чесотка во всех местах и желание скорее прекратить это мучение. Тут, на ярком солнце, комаров тоже хватало, но слепни были гораздо хуже. Наглые, с разбойничьими повадками, кусали сквозь одежду и даже застигнутые на месте преступления, не улетали, предпочитая умереть, но напиться кровушки. Впрочем, убить их не просто. Сколько раз я их прихлопывал на себе, они падали и тут же вновь взлетали как ни в чём не бывало. И всё равно идти по лугу было прекрасно: каждая травинка либо цветёт, либо колосится и каждая по-своему хороша: тут тебе и ромашки, и колокольчики, и розовые звёздочки, и белые зонтики, и метёлки самых разных размеров и форм, и всё пахнет, смешиваясь в единый луговой аромат, медовую прелесть которого ни с чем не сравнить. Наверное, так пахнет в раю. А на цветах, на листьях, на зонтиках и метёлках — то красный клоп в чёрную полоску, то голубая стрекозка, то зелёный паучок, то огненный мотылёк, то молодой кузнечик… Целая вселенная, живущая по своим законам — без догм, конфессий, инструкций, условностей, нотариальных контор, служб доставки, даже — страшно сказать — без интернета! И процветает! И будет процветать не только без меня, но и без человечества в целом. Любые достижения человека, которыми он так гордится, будь то Кёльнский собор, посудомоечная машина, ядерный реактор, или даже айфон 14 Pro, — чепуха по сравнению с тем, как совершенна и прекрасна эта луговая вселенная; сколько в ней событий и сложнейших процессов, неразрывно связанных и взаимно дополняющих друг друга! Я пройду по ней, приминая траву и давя её обитателей, а она останется, я умру, а она будет жить. Даже если приедут экскаваторы и трактора и перепашут здесь всё, а потом кто-то поставит надпись «Частное владение» и построит дом с бассейном, всё равно это ненадолго, всего лишь на несколько десятков лет (сто максимум, хотя вряд ли), а потом природа всё равно возьмёт своё, она умеет ждать. Но и беседки, и асфальтированные дорожки, и фонари, и теннисный корт, и газоны, и клумбы, и деревья в кадках — как это всё будет искусственно и убого по сравнению с тем, что я вижу сейчас! …А вижу я, между прочим, розетку из светло-зелёных листьев с белым цветочком посередине. Я и не заметил, как трава поредела, стала ниже, а этих зубчатых листиков вокруг столько, что я просто по ним иду. Вот же она, земляника! Целая поляна! Прямо в чистом поле, под палящим солнцем. Только не лесная, а луговая, я даже не знал, что такая бывает. А где же ягоды? Сколько я не вглядывался — не заметил ни одной. Я пошёл дальше и вскоре увидел алую точку под пожелтевшим изодранным листком; наклонился, протянул руку и тут же увидел другую, а чуть подальше ещё… Пришлось встать на колени. Ягодки были сладкие, с характерным привкусом, но такие маленькие, что просто таяли на языке, нечего было глотать. Оглядываясь по сторонам, я увидел ещё один красный огонёк, и пока тянулся за ним, заметил, как справа мне подмигнули ещё две ягодки. Они словно играли со мной. С колен я уже не встал... Трава здесь была редкая, сухая, и землянички прятались только под своими же листиками. Собирать их было легко, но пока я насобирал с полгорсти, чтобы как следует почувствовать вкус, прошло минут десять — уж больно малы были ягодки. Слепни смело садились мне на шею, будто понимая, что мне недосуг воевать с ними, припекло шею, устали колени, а я продолжал ползать по полянке. Ни баночки, ни пакета у меня с собой не было, поэтому приходилось собирать одной рукой, а в другой держать добытое, пока не набиралось то, что стоило закинуть в рот. Это было не очень удобно, поэтому я решил набрать в кепку, а съесть уже потом. Ещё через десять минут в радиусе трёх метров от моих коленок собирать было нечего, а в кепке было всего ничего. Я с трудом разогнул спину, встал на ноги и осмотрелся. Неподалёку росли рядышком молоденькая сосёнка и берёзка, ну прямо подружки! Я направился к ним. В их тени трава была выше, зеленей, и ягоды найти было труднее, зато они были крупными — для земляники, конечно. Положив кепку в тень, я стал неторопливо и методично обследовать это местечко. Ни одну ягодку я не клал в рот, теперь у меня была цель — набрать хотя бы половину кепки. По мере того, как ягод в кепке становилось больше, сильнее уставали пальцы, жгло неприкрытый затылок, слепни и комары как хотели издевались надо мной, а я только изредка, когда терпеть было уже невмочь, хлопал себя то по лицу, то по спине. При этом незаметно я вошёл в состояние удивительного равновесия и согласия со всем тем, что меня окружало, даже со слепнями. Я постепенно сроднился с этой полянкой, словно растворился в ней. Ветер пробегал надо мной, освежая и бодря; какая-то пичуга присела на сосне, посмотрела на меня с любопытством и полетела по своим делам; муравьи деловито ползали по моим кроссовкам; кто-то стрекотал совсем близко в траве... А я, не прекращая собирать землянику, смотрел, слушал, вбирал в себя запахи и проникался этой первобытной жизнью, которая шла независимо от меня к какой-то ей одной ведомой цели. Странно это было. Я будто бы сравнялся с муравьём, с ягодкой земляники, с молодыми хвоинками сосны, с комаром, пившим мою кровь, с любопытной птичкой на ветке... Я был в эти минуты не важнее никого из них. Моя индивидуальность, мои мысли, мой внутренний космос, мои стихи, моя музыка, которая для меня — полжизни, мои молитвы, в которых я изредка прошу о чём-нибудь Бога, самый Бог, в которого я верю и не верю, мои связи с другими людьми, моё маленькое место в человеческой истории, сама человеческая история с её славой и позором, всё то, что мы с гордостью называем цивилизацией, — на земляничной полянке всё это не имело никакого значения. Ничего этого просто НЕ БЫЛО. Специалист, наверное, назвал бы моё состояние медитацией. Если и так, то прошу учесть: оно не мешало мне ворошить траву, приподымать листики, стараясь не пропустить ни ягодки, пальцы мои приноровились мягко ощупывать каждую, проверяя спелость, и срывать её. Азарт охоты во мне присутствовал в полной мере. Кроме того, я время от времени фотографировал и снимал видео, понимая, что сегодняшнее приключение сотрётся будничной суетой, станет чем-то неважным уже через несколько дней, если специально не врезать его в память. И я уже знал, что обязательно попытаюсь написать об этом — самый верный способ сохранить впечатление. Прошло около получаса, пока я насобирал желаемые полкепки. А потом настал момент моего триумфа: я встал в позе Давида, с полным ртом тёплой от солнца земляники, в середине полянки, ставшей в этот миг центром мироздания и сосредоточием максимального блаженства, доступного смертному, зажмурился и сказал сам себе: «Запоминай! Это не повторится. Будут другие поляны, будет лес — вот он, совсем близко (завтра не забыть сходить к муравейнику!), есть море, есть горы, много чего ещё ты увидишь и попробуешь, мир велик и прекрасен, но такого больше не будет. Этот волшебный вкус, текущий по горлу, в сочетании с высоким синим небом, стрёкотом кузнечиков, комаром над бровью, которого недосуг согнать, по́том, текущим по спине, истомой в каждой клеточке усталого тела, эта радость от причастия к истинно вечному — твоё везение! Да, сегодня ты причастился. Будь верен этому причастию». Вот такая земляничная поляна была у меня на днях. На обратном пути я вдруг вспомнил, что у Леннона есть песня «Strauberry Fields Forever». Я её хорошо знаю, песня знаменитая, но, судя по тому, как она звучит, Леннону повезло меньше, чем мне, его песня о какой-то другой поляне, не имеющей с моей ничего общего. Я шёл и думал: «Хорошо бы сочинить песню о Моей Земляничной Поляне. Такую, чтобы каждый, кто её услышит, словно бы оказался там и так же, как я, причастился». Но понимал, что сочинить такую песню невозможно. * * * Обратный путь — непрерывная война со слепнями. Сколько же я их прибил прямо на себе, и сколько их ещё так и летело за мной до самого конца! Знаете, в чём-то слепни достойны уважения — бескомпромиссные существа. Уже дома, напившись чаю и завалившись кверху ногами на диван, я в который раз сказал сам себе: «Вот для чего нужна дача!»

Время на родине спрессовано. Кажется, что только позавчера приехала, а уже и картошка выкопана, в лес сбегано, тащишь торф в ведре на картофелище, высыпаешь, набираешь новое, мама тычет во флягу палкой - сжигает так и не перегнившую, но высохшую траву. Слив в этом году нет, собираю какие-то остатки по нижним веткам, но слива крупная, сладкая, компенсирует своё отсутствие на верхних ветках. На грядках цветут розы, что я привезла маме весной, цветут красиво, словно это и не я их везла, словно это не у меня они стояли и ловили закатное солнце кухонным окном. После обеда слабовооруженным глазом пялюсь в окно поверх ноутбука на яблоню. - Мам, что у тебя там на яблоне висит? Мышь? Конечно, никакой там мыши нет, прищурившись, вглядываюсь и понимаю: серо-коричневый лист скрючило и развернуло, а мозг видит мышь на яблоне. Утром мама тащит меня в перелески мимо ферм - надо в лес, вдруг рыжики пошли? По собранному полю, усыпанному васильками, идём в дальние перелески, я давлю внутри мысль о том, что это очередное мамино "а давай тут срежем". Лес всегда лес, что-нибудь да вырастет. Леса стоят зеленые, лишь кое-где полыхают осины, да напоминают о лимонах березы. В целом днем осени не ощущается, и я щурюсь в траву - не мелькнёт ли красноголовик? Мама ругается, что залезла под деревья, а там листок! - Это мышь на яблоне, мама! И хохочу, сама метнувшись в траву и обознавшись. В перелесках хорошо, тихо, почти прозрачно и солнечно, но абсолютно нет грибов. Три штуки я не считаю, и высыпаю их в мамину корзинку, а затем мы разбегаемся. Мама домой, пока дитя не проснулась, а я - за Дачу, в Барский лес. Дачей в поселке называют наше кладбище, а Барский лес напротив Дачи. Семь лет я проходила дважды в день между ними по дороге в школу и из школы. Справа - Дача, слева - Барский лес со скотомогильниками, потом наоборот. Такие стройные сосны, ещё лет пятьдесят и можно строить корабли, чтобы плыть в Каспийское море, как мы мечтали в школе. Мышки в тазу, отважные путешественники, второе место с конца на областном турслёте, ага-ага. С поля на дорогу вылезаю как раз у края бывшего школьного картофельного поля, а за ним исхоженные с детства просеки и лес, по которому мы бегали на школьных турслетах, на лыжах по трассе, за заячей кисленкой, за малиной, на нашу поляну. С угла можно пройти его насквозь и выскочить к реке, на крутой берег, за который цепляются корнями, как гигантскими пальцами, сосны, но всё равно медленно ползут вниз, к реке. Но я туда не пойду, мама просит грибов, поэтому вперёд, под пихты, по старым малинникам, между обросшими мхом пнями и муравейниками. На мгновение кажется, что прижимается к поваленному стволу белый, бросаешься на него, но мышь на яблоне. Смех в лесу всегда звучит нелепо, когда ты ползаешь под ёлками один. Но я люблю эти одинокие походы в лес, это возможность спокойно подумать. Или не думать ни о чём, кроме красных и коричневых головок грибов, прячущихся в траве. Корзинка пополняется свинарями да сухими маслятами. "Маслёнки," - подкидывает память, и я продолжаю: опёнки, ребёнки, цыплёнки, котёнки. Зачем-то ставлю корзину на пень и ухожу с одним ножом в поиск. Опрометчиво. Сделав несколько кругов, срезав пару груздей, понимаю, что пень с корзиной потерян, ждёт меня на колу мочало, да и корзинку жалко. Беги, беги, Катя, назад, если ещё помнишь - где это находится? - и ступай по своим следам. В детстве я однажды зашла в Полом с нашего покоса, внутри была круглая поляна с высокой травой, выше меня. Я стояла в центре этой поляны, когда услышала шум вертолёта. Над нами часто тогда летали милицейские вертолёты, ещё и с "газиками", висящими на тросе - с химии часто бежали сидельцы, и их ловили по лесам. Вот и в тот раз мне захотелось посмотреть - не висит ли что под брюхом вертолёта? Покрутилась в центре поляны, поозиралась, но так и не увидела ничего, шум удалился и стих. А я забыла, откуда пришла. Примятая моими шагами трава уже выпрямилась, встала во весь рост - ни намёка не осталось. Выбор направления - самая главная задача. Выбери не то, и уйдёшь в Удмуртию в лучшем случае. В худшем забредешь к истоку речки Берёзовки (теперь-то я знаю, как она называется!) и увязнешь там в болотине или встретишься с кабанами. Или волками. Думай, Катя, думай - говорила я себе тогда, - а то придёшь, как Алёша Мусихин через сутки и сразу на Раковку. Посчитала до ста, перекрестилась, и пошла. И вышла на покос, и долго ещё сидела под развесистой елью на краю, смотрела на свой дом, там, на угоре. Виднелись крыши избы и двора, окруженные кудрявыми черемухами, и это успокаивало. Так что посчитала до десяти, покрутилась между кустами шиповника, и пошла на дорогу, начинать с начала. На входе была яблонька-дичок, с мелкими красными яблочками, чуть больше вишни, кислыми на вкус. Заходила в лес, сорвала на ходу, куснула, выплюнула. Вот и вернулась точно к ней, пошла по своему же пути, выискивая не мышь на яблоне, но корзину с грибами. Больше из рук не выпускала, не хотелось бегать по два раза кругами, да и бог с ними, с белыми! Нашла парочку, наползалась носом к земле, лучше красноголовиков нарвать. Над поселком снова пролетают легкие двухмоторные самолёты, похоже, лесная авиация, следят за пожарами. Поэтому мама пихает охапки сена в старую флягу и тычет палкой, чтобы набить побольше, вместо того, чтобы спалить всю кучу сразу, как сделали бы раньше, до всех этих пожаров, которые мы тушили. К дитю прибегают двойняшки из дома на углу, и они, как птички, скачут с копёшки на кучу сена, а следом за ними бегут и тоже скачут коты. - Мамочка, мы играем в прятки, прячься! И я бегу в крапиву на горе, перепрыгивая ветки и мусор. Теперь я - мышь на яблоне, в своей зеленой куртке. - Я тебя нашла, - кричит дочь. - Я вижу твои очки!

Второй день поглядываю на всегда открытую в одной из вкладок карту родного района из-за конкурса с топонимическими легендами. Ты привыкаешь жить в этой паутине разговоров, среди которых мелькают с детства знакомые названия. Такие родные уже, такие близкие, что и внимания на них не обращаешь особого - откуда они есть пошли? Всё, что у тебя есть, это эхо. - ходили на Ходыревский пруд раньше, вот там окунь был, а тут так, мелочь одна - в Маленьком выгонке нынче рыжиков не было, не косят который год - в Козлецкий лес на охоту ездил, да одних ворон попугал - вчера в Ярославском логу двух медведей застрелили, а мы-то позавчера там ягоду брали - в Голодаи надо бы съездить, поглядеть, не наросло ли чего - глянь-то, это не у Спудных склад дымит? - айда за Локос, маслята пошли - на Салычу за малиной надо, пока там медведи всё не поели - Настасья к сястре в Медвежаны давеча уехала и девок с собой взяла, ня ждиття ея. Как горошек просыпали, катятся горошинки, постукивают, память будоражат. Глянешь на карту - какие там деревни были, какие названия - а откуда они пошли? Спутниковые снимки откроешь - сидят удмуртские деревни по лесам, а русские - по угорам. На карте не очень видно, но ты-то знаешь, что мамины родные Кисели высоко, а от них во все стороны направления. На Ходыри, на Козлецы, на Лубни, на Салычи, на твою родную Блиновскую, на Байны. И только Спудные тоже высоко, на горе, оттого и удобно было в детстве выглядывать бензовоз дяди Миши, чтобы выскочить вовремя на дорогу и проголосовать. И всё это так близко, так знакомо, и так далеко - и географически, и во времени. Ни одного дома в Киселях я не застала - только карьеры, благодаря которым мне не пришлось ходить в школу по колеям от К-700 все семь лет, на третий год, слава Богу, подняли дорогу, укатали. В Байнах, стоявших в лесу, незатейливо названном Байнёнским, дома стояли. Брошенные, с вынутыми оконницами, глазели они на нас, проходящих мимо в походе черными дырами в темных срубах. Призрак деревни, врастающей в лес. Одноклассники шептались, что там был мор, поэтому дома побросали прямо так. Но, конечно, это была неправда, это было пресловутое укрупнение, когда окрестные деревни стягивались на центральную усадьбу, просто не всем удалось с домами уехать. И с нами так было, дважды. Сначала из Киселей в Блиновскую, когда бабушка с двумя девочками-подрростками на подхвате сама выстроила дом. А веранду пристраивали уже при мне, я ещё помню широкие ворота от старого дома с кольцом вместо ручки - надо было постучать кольцом о дверь, и тогда или створка распахивалась в ограду, или открывалась дверка в воротах. Дверка осталась, её поставили потом левее, к самой веранде, в ней Барсик прогрыз дырку для носа, чтобы скорее, скорее встречать меня из школы. Мама говорит: ты не можешь этого помнить, тебя и не было, наверное. А я была, была и помню. А потом и мы укрупнились, перебрались в посёлок, поближе к амбулатории, да и фельдшерица ездить перестала, фермы закрылись, на весовую перестали возить зерно, склады разобрали и вывезли. Так и получилось, что приезжая на родину, я беру мамин велосипед и еду на родину. Я живу в большой матрёшке родин. сверху Россия, потом любимая Казань, потом родина, потом ещё одна родина, и если копнуть совсем глубоко, то я окажусь в ельнике посреди поля, сидящей под кустом можжевельника, там, где я нашла свой первый белый, и кричала от радости на весь маленький лесок, распугивая птиц. А, может быть, если копнуть ещё глубже, я окажусь на песчаной полоске посреди карьера за деревней, перебирающая нагретую северным солнцем гальку. Или окажусь в Роще, в руках грабельцы, к ним прицеплена плёнка, я тащу сено к стогу, а там, наверху, на горе, стоят ещё не срытые тополя Киселей. Вот там, там, на повороте, чуть правее, стоит призрак фамильного гнезда Селюниных, левее - призрак фамильного гнезда Юхтиных. И корни уходят так глубоко, в начало восемнадцатого века, и наверняка ещё глубже, потому что это лишь первая известная перепись, и в ней уже не один Юхтин, а три поколения в одном хозяйстве. А топонимических легенд у нас нет. То есть я не знаю про них. Все говорят, что названия давали по фамилии основателей (беглых каторжников или казаков, посланных следить за порядком в наших местах), а лесам и речкам - по их назначению и близости к какой-либо деревне. Нет, я люблю всякие легенды, и ничто не мешает мне взять любую легенду из самой большой матрёшки - России, но штука в том, что неистребима эта любовь к этим моим маленьким матрёшечкам, к этим малюткам, спрятанным внутри. Это там живут чудеса, они всегда прячутся в твоих корнях, эти истории, которые потом хочется рассказать. Да, подумалось, что Кисели стали Киселями из-за вечной нашей грязи - как пройдёт дождь, так и развозит дорогу, становится земля жидкой, вязкой, красно-коричневой. А Лединку назвали так, потому что гравий под ногами хрустел, как лёд. А Куинджи писал свою березовую рощу с нашей Рощи - единственного чисто березового леса в округе. Глиняное моё царство, еловое моё королевство.

Ура, приехал мой тираж. Мой самый первый сборник стихов «За порогом Эдема»! Интерфейс – на очень достойном и профессиональном уровне, приемлемые цены, сроки, доставка – всё устраивает, всё просто замечательно! Спасибо огромное Издательской платформе сайта «Поэмбук»! Ну и, конечно же, всем самым близким друзьям и родным – чудесные подарки – моя первая книга, вышедшая в свет! :)) Спасибо большое Команде и Издательской платформе «Поэмбук» за слаженную работу и внимательное, чуткое отношение к авторам! С уважением, Светлана

Ну вот и приехал мой тираж. Оооочень довольна издательской платформой, прям ооочень) Всё устроило – интерфейс, цены, сроки, доставка! Печатайте книги, дарите друзьям, знакомым)) Творчество в массы!

В начале марта пришла книжка, которой меня наградил Поэмбук по результатам конкурса "В печать", в котором я заняла 1 место по народному голосованию (и 7 официальное). История вышла небыстрая и непростая. Сборник готовила на платформе ПБ. Попросили не затягивать, и я старалась не затянуть. Оказалось, у меня мало стихов, достойных печати и укладывающихся в некую придуманную мной концепцию. И много хлама. Но ничего, справилась. Сборник получился небольшой, 60 страниц. Если кому интересно, обложка выбирается из имеющихся вариантов. Добавлять иллюстрации возможности нет. Отчиталась команде Поэмбук о готовности. В скором времени книжку доставили. Хвасталась родным, и не сразу заметила, что не хватает двух листов (равно 4 страницы, равно 4 стиха). Упс... Вот такой косяк. А книжка в единственном экземпляре, да ещё курьерской доставкой, надо сказать, обошлась недёшево. Чем больше тираж, тем меньше стоимость одного экземпляра. Единственный - прям золотой! Испытывая почему-то неловкость, я написала команде Поэмбук об этой неприятности, приложив подтверждающие фотографии.  Получила лаконичный ответ: "Перепечатаем" - и снова стала ждать, уже с опаской. Через пару недель приехал новый сборник. Проверила наличие всех страниц и - на всякий случай - отсутствие каких-либо "чёрных пятен", вздохнула с облегчением и возрадовались в полной мере, чем с удовольствием и делюсь. Как же приятно, что Поэмбук оказался на высоте. Ощущение,  будто старый друг не подвёл, и ты ценишь его ещё больше. Спасибо, дорогой друг Поэмбук!

Приобрёл, если не ошибаюсь, в семидесятых годах в киоске Кагиза тоненькую в мягкой обложке книжицу из серии «Библиотека «Огонёк». Проникся. Позднее отыскал сборники его стихов более солидных размеров. Зачитывался. Лучшие стихи Фёдорова включил в репертуар моих поэзовечеров в Белозёрихе Лысковского района нашей области, которые я по просьбе восторженной публики проводил в спортивном лагере отдыха студентов Горьковского медицинского института. При знакомстве со своей будущей женой, Ольгой, в разговоре о современной поэзии мы совершенно неожиданно обнаружили общие интересы. Василий Фёдоров оказался в перечне её любимейших поэтов. Все стихи Фёдорова, которые я ей прочитал по памяти, она также знала наизусть! Потрясающее совпадение вкуса! Позволю себе напомнить грамотному читателю (не говоря уже о почитателях его таланта) самые-самые: «Любовь мне – Как блистание Звезды над миром зла. Любовь мне – Как призвание На добрые дела. Чтоб мир Отмылся дочиста, Душа тревогу бьет. Любовь мне – Как пророчество, Зовущее вперед. Любовь – Как жажда истины, Как право есть и пить. Я, может быть, Единственный, Умеющий любить». Или: «Всё речи да речи... Молчи, фарисей!.. Никто не поверит, Имея понятье, Что дети родятся От жарких речей, От жарких речей, А не жарких объятий. Душа да душа!.. Замолчи ты, ханжа! Мы тоже святые, Но разве же худо, Что к женам нас манит Не только душа, А женского тела Горячее чудо... Ты книжный, Ты скучный. Должно, не любя Тебя зачинали, Когда заскучалось... Все люди как люди, И, кроме тебя, Ошибок в природе Еще не случалось». Или: «Если б Богом я был, То и знал бы, Что творил Женщину! Если б Скульптором стал, Высек бы Из белых скал Женщину! Если б Краски мне дались, Рисовала б Моя кисть Женщину! Но Не бывшую со мной И не ставшую женой Женщину!» Или: «Еще недавно нам вдвоем Так хорошо и складно пелось. Но вот гляжу в лицо твое И думаю: Куда все делось? Но память прошлое хранит, Душа моя к тебе стремится... Так, вздрогнув, Все еще летит Убитая в полете птица...». Или: «Знакомо, Как старинный сказ, Уходят женщины от нас. Они уходят И уносят Холодный блеск Холодных глаз... Была нежна И влюблена, Была так долго Мной пьяна. Так неужель В ней не осталось Ни капли Моего вина?.. Зачем любить? Зачем гореть? Зачем в глаза Другой глядеть? Увы! Уму непостижимы Две тайны: Женщина и смерть!» Или (юморное): « - Не изменяй! - Ты говоришь, любя. - О, не волнуйся. Я не изменяю. Но, дорогая... Как же я узнаю, Что в мире нет Прекраснее тебя?» Или (ещё одно не менее забавное): «Не ходим В эстетической уздечке, Изысканность - На кой нам чёрт нужна! О женщине красивой, Как о печке, Мы говорим: «Неплохо сложена...». А вот ещё одно. Тоже мне очень нравится: «О женщина, Краса земная, Родня по линии прямой Той, первой, Изгнанной из рая, Ты носишь рай В себе самой. Я говорю Библейским стилем И возглашаю горячо: Не Петр-ключарь, А я, Василий, Заветным Наделен ключом. Мы любим По земным законам, И соблазняешь ты меня Не яблочком одним, Зеленым, А сразу спелыми Двумя!..». А это — прекрасное: «О женщина, Душа томится, И жажда мучит Все сильней. Пить!.. Пить!.. Мне пить И не напиться Бедовой радости твоей!». Буквально балдею от следующего: «По главной сути Жизнь проста: Ее уста... Его уста... Она проста По доброй сути, Пусть только грудь Прильнет ко груди. Весь смысл ее И мудр и прост, Как стебелька Весенний рост. А кровь солдат? А боль солдатки? А стронций В куще облаков? ...То всё ошибки, Всё накладки И заблуждения Веков. А жизни суть, Она проста: Ее уста, Его уста...» Потрясён ещё одним шедевром Фёдорова: «Радость, Нежность И тоска, Чувств нахлынувших Сумятица, Ты - как солнце Между скал: Не пройти И не попятиться. На тебе Такой наряд: Сердце вон За поглядение. Ты светла, Как водопад, С дрожью, С ужасом падения. Ты извечная, Как Русь, Ты и боль И врачевание. ...Я не скоро Разберусь, В чем Твое очарование! Ну и последнее (дабы излишне не утомлять читателя). Оно покорило меня своей эротичностью (за что меня так часто осуждают на Поэмбуке): «Я не знаю сам, Что делаю... Красота твоя, - Спроси ее. Ослепили Груди белые, До безумия красивые. Ослепили Белой жаждою... Друг от друга С необидою Отвернулись, Будто каждая Красоте другой Завидует. Я не знаю сам, Что делаю... И, быть может, Не по праву я То целую эту, левую. То целую эту, правую...».

По результататам конкурса "В печать" получил возможность бесплатной печати трёх экземпляров своего сборника. Потратил ночь на сборку честно нажитого. И всё оформил через издательскую систему ПБ. Там все легко и просто. Заказал, конечно, больше трёх!) Доступность цен меня очень приятно поразила! Сегодня курьер привёз мои книжки! Вот, хвалюсь!) Качество - выше всяких похвал! Белёная бумага, брошюрованная, прошитая, в твердой обложке. Если бы не конкурс, ни в жисть бы не собрался выпустить свой сборник. Большое спасибо команде поэмбука! Вы - лучшие! А поэмбук - лучший литературный портал! Всегда Ваш, Г.А.

Если спросят меня, с какими поэтами неразрывно связаны воспоминания моего детства, то первым вспомнится Василий Андреевич Жуковский. Книга его баллад большого формата, с давно истрепавшейся и утерянной тонкой бумажной обложкой - зато с красочными иллюстрациями к каждому произведению - как и множество других, перешла ко мне от сестры. Были и другие: Фет, Тютчев, Крылов, разумеется - сказки Пушкина, множество книг советских и зарубежных поэтов... Почему же именно Жуковский оставил самый сильный отпечаток? На фоне волшебных сказок, стихов о природе и ремёслах (помните - "У каждого дела - запах особый"), басен с забавными героями, а также чисто детских стихов про игрушки и зверят - баллады Жуковского, кем-то тщательно отобранные в сборник, завораживали своим мистическим ужасом. Это, конечно, знаменитая "Людмила": Видит труп оцепенелый: Прям, недвижим, посинелый, Длинным саваном обвит. Страшен милый прежде вид; Впалы мертвые ланиты; Мутен взор полуоткрытый; Руки сложены крестом. Вдруг привстал... манит перстом. "Кончен путь: ко мне, Людмила; Нам постель - темна могила; Завес - саван гробовой; Сладко спать в земле сырой". Источник: https://poembook.ru/poem/9113-lyudmila И более мягкий вариант - "Светлана", где похожий сюжет оборачивается сном. Детское сознание напрочь отбрасывало поучительную часть, призывающую к смирению перед божьей волей в "Людмиле" и осуждающую греховный языческий обычай гаданий в "Светлане". Оставался только холодок по спине и образы ночи, тускло горящих свечей и теней, шевелящихся в углах. Ещё ярче впечатления были от переводов: баллада "Лесной царь" - здесь уже никаких поучений, никакого наказания за грехи, только атмосфера надвигающейся неизбежности и закономерный финал: Ездок оробелый не скачет, летит; Младенец тоскует, младенец кричит; Ездок подгоняет, ездок доскакал... В руках его мертвый младенец лежал. Источник: https://poembook.ru/poem/9111-lesnoj-tsar "Суд Божий над епископом" - хоть и несёт ярко выраженную морализаторскую окраску в названии, в тексте обходится без прямых поучений. Впрочем, грех епископа настолько тяжёл, что объяснять, в чём он заключается, не нужно: Вот уж столпились под кровлей сарая Все пришлецы из окружного края... Как же их принял епископ Гаттон? Был им сарай и с гостями сожжен. И наказание под стать, как это водится в средневековых легендах: Пал на колени епископ и криком Бога зовет в исступлении диком. Воет преступник... а мыши плывут... Ближе и ближе... доплыли... ползут. *** Зубы об камни они навострили, Грешнику в кости их жадно впустили, Весь по суставам раздернут был он... Так был наказан епископ Гаттон. Источник: https://poembook.ru/poem/9162-sud-bozhij-nad-episkopom Сейчас я могу сказать, что именно Жуковский первым пробудил во мне интерес к европейским легендам в частности и истории Средневековья в целом. От него же идёт увлечение фантастикой, фэнтэзи. То есть, знакомство с его работами в детстве предопределило большую часть моей жизни: профессию, увлечения, а отсюда и друзей, замужество... Тогда же об этом не думалось. Только сердце сначала замирало, а потом начинало часто биться...