Литературная Гостиная

Литературная Гостиная

12 апреля 2018

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Константин Жибуртович

«Рафаэль Сабатини»

|эссе|

У каждого из нас в домашней библиотеке всегда присутствуют книги из тех, что дороги «по совокупности», как я это называю — время, контекст, содержание. При этом совершенно неважно наличие более современных изданий в лучшем переплёте и с обилием иллюстраций. Москва. Издательство «Правда». 1984-й год. Подарок школьнику в обмен на добросовестно собранные двадцать килограмм макулатуры, а 34 года спустя — много раз подклеенная, но дорогая сердцу «букинистическая ветошь».

О приключенческой беллетристике принято говорить по-доброму снисходительно. Как о юношеской ступеньке к постижению более серьёзной и глубокой литературы. Да и о ком, в первую очередь, мы вспоминаем, когда касаемся данного жанра? Дюма-старший. Жюль Верн, конечно. Анн и Серж Голон. Не уверен, что Рафаэль Сабатини войдёт в десятку признанных мастеров. Более того, в Британской Энциклопедии он упомянут в контексте своего времени вскользь — его символами в литераторстве были Герберт Уэллс, Бернард Шоу, Алексей Толстой — и, в самом деле, трудно не затеряться среди таких беллетристов.

Рафаэль Сабатини (1875 — 1950), чей отец — итальянец, а мама — англичанка, с детства познал многообразие культур, укладов и языков Европы — его родители, оперные певцы, постоянно переезжали с места на место. Родившись в Италии, он учился в швейцарской школе, португальском колледже, где получил прекрасное образование, в том числе, знание нескольких языков. А литераторскую деятельность связал с Англией, и сегодня считается британским писателем. Впрочем, фортуна улыбалась ему лишь отчасти. Должность клерка, ведущего международную переписку в солидной фирме — не худший жребий, но только не для человека, искренне увлечённого историей и литературой. Сабатини получил счастливую возможность печатать свои первые рассказы в журнале «Ливерпульский Меркурий». Маститые лондонские критики отзывались о них как бы между строк — не сказать, что это бездарно, но до подлинного мастерства, конечно, далеко. Казалось, судьба уготовила нашему герою роль бедного литератора, зарабатывающего на жизнь, в лучшем случае, журналистикой, аннотациями к книгам и компиляцией статей признанных мастеров. Забегая вперёд, отмечу, что отношение так называемых «маститых критиков» к Сабатини так и не изменилось даже на пике его признания. Что для него самого не имело никакого значения в сравнении с огромной читательской любовью к сагам о капитане Бладе.

«… — Вы смеётесь на пороге вечности, стоя с верёвкой на шее? — удивлённо спросил верховный судья.

— Честное слово, у меня больше оснований для радости, нежели у вас. Прежде чем будет утверждён мой приговор, я должен сказать следующее: вы видите меня, невинного человека, с верёвкой на шее, хотя единственная моя вина в том, что я выполнил свой долг, долг врача. Вы выступали здесь, заранее зная, что меня ожидает. А я как врач могу заранее сказать, что ожидает вас, ваша честь. И, зная это, заявляю вам, что даже сейчас я не поменялся бы с вами местами, не сменял бы той верёвки, которой вы хотите меня удавить, на тот камень, который вы в себе носите. Смерть, к которой вы приговорите меня, будет истинным удовольствием по сравнению с той смертью, к которой вас приговорил тот господь бог, чьё имя вы здесь так часто употребляете…»

«Одиссея капитана Блада», созданная Сабатини в 1922 году, по большому счёту, тоже осталась для критиков в тени романа Джеймса Джойса «Улисс», так как обе книги вышли почти одновременно. А сама по себе сюжетная линия, в сравнении с концептуальным замыслом Джойсса, видится предсказуемо-банальной: неправедный суд над аполитичным доктором, которого занимали не взгляды, а раны лорда Гилдоя, помилование от казни в последний момент и ссылка на остров Барбадос в рабство карикатурному злодею полковнику Бишопу, вспыхнувшая любовь к его племяннице Арабелле, ощущение безответности чувств, в том числе, из-за своего нынешнего статуса раба, внезапный счастливый случай с захватом испанского галиона «Синко Льягас», пиратство и слава, затмившая легенды о капитане Моргане,  ну и, разумеется, обязательный для приключенческой беллетристики happy-end.

Да и сам портрет капитана Блада, столь достоверно отображённый Сабатини, немного вычурен: доктор по образованию, превосходно обученный военному делу; эффектная внешность — смуглые волосы, голубые глаза, безупречные манеры; прекрасное знание не только родного английского, но и испанского, способность понимать и изъясняться на французском и голландском. Как видите, ничего общего с реальным Морганом, ошибочно считающимся прототипом героя Сабатини — человеком дерзким, циничным и свирепым, по свидетельствам современников. Частичный прототип Моргана, скорее, головорез Истерлинг из «Хроник Капитана Блада», отличающийся лишь меньшим умом в пиковых ситуациях.

Прочтя два вышеизложенных абзаца о краткой фабуле романа, можете смело послать автора эссе ко всем чертям. Потому что сегодня я думаю о том, что в моей юности, слава богу, не нашлось подобного пересказчика, способного оттолкнуть от прочтения «банальной» беллетристики Сабатини. Давайте я попробую провести вас по читательскому пути восприятия автора эссе, а вы будете вольны разделить его или не согласиться!

Безусловно, Сабатини был скован так называемыми «условностями жанра» приключенческой беллетристики. Более того, он изначально и не ставил цели выйти за её пределы — подобное право дано немногим художникам, и для его воплощения желательно уже «состояться» в кругах, как читателей, так и критиков. Но важно то, что романтизм приключений капитана Блада не самоцель, а  с р е д с т в о  передать нечто иное.

«… — Ну, а что же дальше, господин капитан?

— А дальше, — ответил капитан Блад, если согласиться со званием, которое он сам себе присвоил, — как человек гуманный я должен выразить сожаление, что вы не умерли от нанесённого вам удара. Ведь это означает, что вам придётся испытать все неприятности, связанные с необходимостью умирать снова.

— Да? — Дон Диего ещё раз глубоко вздохнул и внешне невозмутимо спросил: — А есть ли в этом необходимость?

В синих глазах капитана Блада промелькнуло одобрение: ему нравилось самообладание испанца.

— Задайте этот вопрос себе, — сказал он. — Как опытный и кровожадный пират скажите мне: что бы вы сделали на моём месте?

— О, но ведь между нами есть разница. — Дон Диего уселся прочнее, опершись локтем на подушку, чтобы продолжить обсуждение этого серьёзного вопроса. — Разница заключается в том, что я не называю себя гуманным человеком.

— Гуманность проявляется не только в разумных поступках, — сказал Блад, размышляя вслух. — Иногда лучше ошибаться во имя гуманности, даже если эта ошибка, пусть даже в виде исключения, объясняется состраданием. Мы пойдём на такое исключение. Я не могу согласиться с таким хладнокровным убийством. На рассвете дайте испанцам шлюпку, бочонок воды, несколько лепёшек, и пусть они убираются к дьяволу!..»

Этот кодекс Чести совершенно не схож с сутью геополитических войн, ведущихся в Новом Свете между Англией, Испанией и Францией, когда «все средства хороши», и нет ни единого союзника — есть лишь те, чьи интересы совпадают на определённом историческом отрезке. Не говоря уж о человеческих качествах подавляющего большинства полководцев и пиратов, примыкавших к тому или иному союзу из жажды наживы. Когда, как грустновато шутил Довлатов, «человек человеку — кто угодно, в зависимости от обстоятельств». Сабатини берётся за изначально высмеянную циниками миссию — показать, что человек, всё-таки, звучит не только горько, но и гордо, и выбор есть всегда, вне зависимости от контекста и обстоятельств. И, надо сказать, передаёт это достоверно, а местами — блестяще.

Ирландец Питер Блад — человек аполитичный, достаточно многое повидавший к неполным сорока годам, одинаково иронично относится к имперским амбициям Британии; католической чванливости Испании; геополитически флюгерообразной Франции. Не высказывая его взглядов напрямую, Сабатини мастерски отображает их делами, поступками и философской иронией капитана. Вместе с тем, Блад не является и «романтичным рыцарем средневековья». Например, справедливо предостерегает своего штурмана и летописца Джереми Питта от едва не ставшей роковой страсти к мадмуазель Люсьен. Нет, он определённо не романтик из дамских книг. А его идеализм проявляется лишь в критические моменты не как блажь, а средство сохранения души и личного самоуважения. Потому, история отношений Питера и Арабеллы при, опять-таки, разумной доле театрализации жанра беллетристики, не выглядит фальшивой. Как и внешне безнадёжные ситуации, в которые судьба постоянно бросает нашего героя: Сабатини настолько тонко осознаёт психологию и мотивации всех своих персонажей, что способности острого ума и хладнокровия Блада неизменно выходить из всех передряг не вызывает читательского протеста о надуманности самого автора.

Железные решётки мне не клетка,

И каменные стены — не тюрьма.

Питер не только утешается строками английского поэта Ричарда Ловласа в рабстве на острове Барбадос — он следует им всю сознательную жизнь. В определённом смысле, как и голландские пилигримы, Блад и волей судьбы, и из внутренних убеждений становится «гражданином мира», коего более всего трогают конкретные человеческие судьбы, даже если речь идёт о врагах. И применять к ним принцип «око за око» доктор отказывается. Потому, рассказы Сабатини выходят за рамки стандартной беллетристики, и не только благодаря прекрасному языку и знанию истории Старого и Нового Света. Книги о дружбе, человеческой преданности, искусстве оставаться собой и не изменять себе — невозможно назвать «наивной» беллетристикой. Скажу сверх того: если Мир начинает иронизировать над ними, то это прямое свидетельство о нём, но никак не об авторе. Эта суть не меняется вне зависимости от превратностей времён. Потому и сегодня, в определённые душевные моменты, я вновь возвращаюсь к героям Сабатини.

Читательская любовь по обе стороны океана к первой саге о капитане Бладе оказалась столь велика, что девять лет спустя Сабатини взялся за продолжения: «Капитан Блад возвращается» (1931), «Хроника капитана Блада» (1932), «Приключения капитана Блада» (1936). Наиболее удачным считается «Хроника ...», составленная в виде записей из судового журнала шкипера Джереми Питта. Наряду с «Одиссеей ...», хроника издана на русском языке в прекрасных переводах Саруханян и Озёрской.

P.S: Автору самого интересного вопроса или комментария к данному эссе — 15 серебряных монет. А решение, кому именно, будет принимать автор эссе Константин Жибуртович.

Хорошего чтения! :)