Литературная Гостиная

22 декабря 2017

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Константин Жибуртович

«Любимая рождественская история»

|эссе|

«… Один доллар восемьдесят семь центов. Это было всё. Из них шестьдесят центов монетками по одному центу. За каждую из этих монеток пришлось торговаться с бакалейщиком, зеленщиком, мясником так, что даже уши горели от безмолвного неодобрения, которое вызывала подобная бережливость. Делла пересчитала три раза. Один доллар восемьдесят семь центов. А завтра Рождество. Единственное, что тут можно было сделать, это хлопнуться на старенькую кушетку и зареветь. Именно так Делла и поступила. Откуда напрашивается философский вывод, что жизнь состоит из слёз, вздохов и улыбок, причём вздохи преобладают...»

«Дары Волхвов»

О. Генри |Уильям Сидней Портер|

Рождество...

Что, собственно, мы вкладываем в это слово? Хорошо, если детские воспоминания о тех временах, когда все ёлки были большими, мандарины — самыми сладкими, а мамы — самыми красивыми на свете. Но чаще всего мы, обросшие взрослым практицизмом с сотней умных обоснований, попадаем в колесо предновогодней суеты: всюду успеть, никого не забыть, не пропустить акции и скидки. И думаем: вот, присядем по-человечески на праздники, выдохнем с облегчением (успел, купил, не забыл!) и случится Счастье. Но оно, отчего-то, не приходит вместе с фейерверками, брызгами шампанского и изысканными блюдами — быть может, иногда посещает нас при чтении книг и просмотре любимых новогодних картин — то есть, тогда, когда понимаешь, что в те времена уже невозможно вернуться... 

Каждый раз, под Рождество (и 24 декабря и 6 января), не обращая внимания на вечную возню сторонников юлианского и григорианского календарей, я перечитываю одну и ту же короткую историю. Да нет, «перечитываю» — совсем неверное определение. Она живёт во мне настолько, что уже нет никакой нужды открывать любимый, слегка потёртый томик рассказов мужчины с элегантно-насмешливым выражением лица на чёрно-белых снимках эпохи появления первых фотографий...

Как изумительно точно написал Илья Тимкин — «… Мы плачем по той правде, которая есть ещё в мире, правде, которая будет в бесконечном веке. Сердце наше, почуяв истину, вдруг начинает верить написанному, несмотря на то, что весь мир с детства твердил ему об обратном. И рассказ за рассказом с нашей души начинает сползать волчья шкура цинизма, неверия в добро и глупого «не я такой, жизнь такая». Потому что жизнь настоящая вдруг ясно и живо предстала перед нами на пожелтевших страницах книги...»

Как и Чехова, О. Генри чрезвычайно занимала судьба так называемого «маленького человека». Как и Чехов, он почти в совершенстве освоил едва ли не самый сложный жанр в прозе — короткие рассказы, миниатюры, сотканные средствами художественного минимализма. Как и у Чехова, под внешней язвительностью в обыденной жизни, эдаким «здоровым цинизмом» брони от бестолкового мира, была запрятана огромная душа, раскрывавшаяся лишь в литераторстве — единственном, в чём оба видели смысл и оправдание своего существования. Так (подчас) тесно переплетаются писательские судьбы, и обе, вне зависимости от условностей времени, среды, языка и прочих контекстов биографии, становятся бесконечно дороги и созвучны.

Я его вижу перед собой живым. Усталый, с мудро-снисходительным взглядом Странник, не сломленный суммой чудовищных обстоятельств — ранняя смерть матери, уход из жизни возлюбленной, долги, банкротство, бесчеловечные условия тюрьмы. Мужчина средних лет, никем не узнанный, неторопливо прогуливается в нью-йоркских сумерках, незаметно всматриваясь в лица случайно встреченных прохожих и прислушиваясь к их разговорам. Я слышу, как он беззвучно размышляет о том, что чужак в этом мире. Вижу, как возвращается домой и малодушно спасается стаканом виски с апельсином.(«К тому моменту, когда все апельсины выжаты, а бутылка пуста, рассказ завершён и пригоден к продаже», – пишет он другу о своей литературной кухне). А потом — берёт чистый лист, и тогда всё внешнее умирает. В простой Рождественской истории почти нищих Джима и Деллы на страницы рукописи льётся тот самый, нетварный Свет. Потому что, вновь соглашусь с Ильёй Тимкиным, — «всюду О. Генри искал людей, чтобы увидеть в них драгоценную душу, обычно неразличимую под толстым слоем несчастья». (Когда Портера освободят, его друзья, остающиеся в тюрьме, скажут: «Теперь любой день будет похож на ночь»).

— Джим, милый, — закричала она, — не смотри на меня так. Я остригла волосы и продала их, потому что я не пережила бы, если б мне нечего было подарить тебе к Рождеству. Они опять отрастут. Ты ведь не сердишься, правда? Я не могла иначе. У меня очень быстро растут волосы. Ну, поздравь меня с Рождеством, Джим, и давай радоваться празднику. Если б ты знал, какой я тебе подарок приготовила, какой замечательный, чудесный подарок!

И тогда исчезают от собственной искусственности все красивые теории о «подлинных взаимоотношениях». Тома книг по психологии Инь и Янь с миллионом подводных камней от столкновения мужского и женского начал. Мы — как живых — видим пред собою простых людей, презираемых вершителями вавилонских империй обывателей, коих невозможно сломить всей падшестью искажённого мира. Доброта и Милосердие — выше. Но одно дело — услышать об этом в самой искусной проповеди, и совсем иное — передать литературно.

Едва ли стоит призывать к чему-то постоянных читателей Литературной Гостиной — людей творческих, неравнодушных, со своими уникальными мирами. Скорее, это эссе — нечто вроде напоминания о вечной Рождественской истории, коротком рассказе сентиментального пересмешника, который, при всех своих грехах, сомнениях и слабостях, лучше всех показал — сколь малое насущно человеку для Счастья. И о том, что, в самом деле, нет ничего важнее Внимания и Доброты!

«Включите свет, я не хочу возвращаться домой в темноте!», — такими, по свидетельствам врачей, были последние слова О. Генри. Он произнёс их за считанные часы до рассвета, 5 июня 1910 года. И я не сомневаюсь, что он уже давно вернулся, потому что за него похлопотали и читатели, и оживлённые им персонажи, ставшие реальными людьми!

С наступающим Рождеством Вас, дорогие читатели!

P.S: Друзья, позвольте и мне поздравить Вас с Рождеством! Желаю Вам чудес и радости, мира и добра! Счастья всем нам!!! И, конечно, хорошего чтения! :)

Автор самого интересного вопроса или комментария к данному эссе, получит 15 золотых монет. А решение, кому именно, будет принимать автор эссе — Константин Жибуртович.

Литературная Гостиная

14 декабря 2017

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Марта Николаева

«Мы живём, чтобы бороться, побеждать и породить новую цивилизацию»

|эссе|

Мы рождаемся, влюбляемся, рожаем и воспитываем детей. Мечтаем, добиваемся или сдаёмся. Живём и радуемся, если всё складывается хорошо. Но когда надежды не оправдываются, то начинаем задумываться: а зачем мы вообще живём? Зачем нам дан высший разум? Почему у животных процесс эволюции проходит гладко и постепенно, а наш мозг развивается скачками? Колесо, железо, порох, бумага, например, дали толчок развитию сознания и прогресса. Далеко не пойдём — 200 лет назад появилась механика и электричество — и человек резко шагнул вперёд. Я уже молчу о современных нано и  цифровых технологиях. Что интересно, мозг увеличился в размерах, а чувства остались прежними. За много веков своего развития человек не стал счастлив больше, чем был. Понятия Душа, Добро, Любовь, Счастье — остались, мозг развивается, а мы не становимся счастливее. Почему?

Во все века мыслители и философы бились над вопросом: в чём смысл нашей жизни? Материалисты утверждают, что смысл жизни в эскалации, а романтики говорят, что мы живём ради любви. Не буду вдаваться в научные дебри, и рассуждать об инстинктах и естественном отборе. Но в моей жизни произошёл случай, который помог мне разобраться в этом вопросе.

Я росла обычным ребёнком и радовалась, когда учителя меня хвалили, а родители дарили подарки. Но, как все дети, иногда болела. Однажды, когда я долго болела и хотела уже умереть, бабушка дала мне прочитать рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни». Я была просто потрясена сюжетом этого рассказа и подумала, что никогда бы не смогла с раненой ногой в снежной пустыне без ружья, спичек и еды победить волка. Бабушка спросила — а ты бы сдалась или боролась? С тех пор я уже не сомневалась, что нужно всегда бороться и не падать духом. А Джек Лондон стал одним из моих любимых писателей. Я серьёзно увлеклась его творчеством, и многое в жизни мне стало понятно благодаря лёгкому языку и увлекательности сюжета.

Итак, Джек Лондон. Вся его жизнь — это яркий пример борьбы за существование. Голодное детство, скитания в поисках работы, сложный путь в литературе. Имея начальное образование, он сам смог за три месяца пройти курс трёхлетнего колледжа и поступить в университет. Не буду описывать его биографию, все знают о приключениях на Аляске, где и сформировалось его мировоззрение. Уже в первом сборнике рассказов «Сын волка» прослеживается тема романтического противопоставления природы и цивилизации — каменные джунгли и жестокая свобода Севера. Разные герои, разные судьбы и характеры, но везде героизм, воля к жизни и вера в человека. Изнеженный Смок Белью становится мужественным и смелым. Трагическая гибель Перси Катфера и Картера Уэзерби — отсутствие локтя товарища. Золотая лихорадка и алчность доводит людей до одержимости. И рядом раненый и умирающий от голода Наас на пределе возможностей добирается до хижины, чтобы вернуть долг. Честь и достоинство, упорство в достижении цели, твёрдая воля — вот на что нужно равняться, чтобы побеждать. Побеждать враждебные силы природы и человека.

Даже в его произведениях о животных («Белый клык», «Зов предков») есть чему поучиться человеку у этих самых животных: его пёс Бак из избалованного и ленивого превращается в условиях Клондайка в активного борца против жестокости. А доброта порождает любовь и преданность. А чего стоит его роман «Морской волк»! Жестокая реальность материальной жизни — культ силы, эволюция, философия жизни — всё это вошло в моё сознание и помогло в дальнейшем распознать аморальность и эгоизм отдельных людей. Помогло выработать противоядие от бесчеловечности и душевного одиночества.

Хочу отдельно отметить его роман «Мартин Иден», идея которого мне очень близка. Из простого моряка он превращается в знаменитого писателя, но это ему безразлично. Он получает приглашения от тех людей, которые раньше обманывали и высмеивали его. Мартин постоянно работает: «Просто он обрёл дар речи, и все мечты, все мысли о прекрасном, которые долгие годы жили в нем, хлынули наружу неудержимым, мощным, звенящим потоком». Его творчество развивается путём проб и ошибок. Он работает над собой и как бы поёт гимн своему природному таланту.

Ещё очень долго можно писать об удивительном творчестве этого гениального писателя, который сам себе дал установку в жизни: «Упорство — вот тайна писательского мастерства, как и всего остального. Упорство — чудеснейшая вещь: оно может сдвинуть такие горы, о которых вера и не смеет мечтать. Действительно, упорство должно быть законным отцом всякой уверенности в себе».

Джек Лондон оказался для меня очень разным, но после прочтения его произведений в душе осталась метка — всегда нужно бороться за жизнь, за веру, за мечту, за любовь и счастье. Всегда! И прикладывать все усилия, чтобы победить болезнь, лень, хандру и дурные привычки. Выживают сильные духом люди и вносят свой вклад в развитие человечества. Мне хочется, чтобы мой маленький и сильный ген оставил след в мироздании, зацепился за жизнь и помог породить новое поколение людей. Людей, достойных высшего разума и любви!

https://poembook.ru/contest/842-rukopisi-ne-goryat-%7Cliteraturnyj-zhanr---esse%7C/poem/54596-my-zhivyom-chtoby-borotsya-pobezhdat-i-porodit-novuyu-tsivilizatsiyu

P.S: Друзья, автор самого интересного вопроса или комментария к данному эссе, получит 15 золотых монет. А решение, кому именно, будет принимать автор эссе — Марта Николаева.

Хорошего чтения! :)

Литературная Гостиная

7 декабря 2017

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Стэн ГОЛЕМ

«Волшебство от противного, или… Сожгите Чарльза Буковски!»

|эссе|

— Грязный Гарри, вот он кто, ваш Буковски!

Мерзкий, пропитый мэн, прославившийся среди таких же уродов (да, мэм! простите, мэм!) газетной колонкой «Записки старого козла», которой вытирали стойку в… портовом баре? О, нет! Колонка то и дело появлялась, будь она неладна, в заштатном лос-анжелесском таблоиде «Открытый город» (Open City)… да будут дни его прокляты и забыты! Вот свежая истина, мэм: плюньте в руку любому, кто листает его рассказы.

Почему? Отличный вопрос!

И я сейчас на него отвечу.

Да-да, наливаю, сорри…

— Что дал он миру, этот фрик, кроме запаха старых носков?

И вы ещё спрашиваете?! Буковски, словно муравьиная матка, породил целый выводок рассказиков-сквернословов. Плюс этот, как его, книжный термин… такое течение… ну и психи же, эти литера… литро… тьфу ты – литероведы!

Они говорят, мол, Чарли – не просто старый козёл. Он – порождение Великой Депрессии, предшественник мощного Бада-Бумм, чья гнусная писанина… ну, надо ж как-то было её назвать… а-а, вот оно: грязный реализм! Представляете, мэм?

А что хорошего ждать нам от Билла Буфорда?

— Не знаете Буфорда? Я тоже его не знаю!

Какой-то перец из никем не читаемого журнала «Гранта» (Granta).

Но, может быть, вы перед сном почитывали  одного из тех литературных клошаров, которых Буковски вывел в большую литературу, чтобы сообща, всем хором посмеяться над Великой Американской Мечтой?

Не помните? А я напомню.

— Раймонд Карвера. Тобиас Вольф. Ричард Форд. Ларри Браун…

Довольно, мэм? Ну, как же! Мы с вами оба весьма довольны.

Все эти люди, страшно сказать, не употребляют в собственной прозе ни наречий, ни внутренних монологов. Их герои живут в безвоздушном пространстве, на лунной поверхности, совсем не ныряя вглубь вещей и своих миров…

Так кто он после этого, ваш Буковски?

И снова отвечу.

— Грязный реалист, вот кто!

Чего там – вонючий и грязный, как рваный носок лифтёра.

Как мысли ассенизатора. Как… не правда ли, просто очаровашка?

Пьяница, лодырь и матерщинник, весельчак и бродяга Чарли.

Плюс, разумеется, неизменный, неразменный кобель.

Нет, это не ругательство… я помню, как однажды бросил ему в лицо после драки в баре, случившейся из-за рыжей ирландской девки: «Ну, ты – везучий, подонок! (You’re lucky, Motherfucker)». Его соседу раскроили челюсть, а Чарли вновь отделался парой ударов по спине отломанной ножкой от табуретки. Он только хмыкнул… и в два глотка осушил мой дринк.

— О да, мэм, Чарли писал исключительно о себе.

Такой уж это был тип.

И в этом смысле его новеллы удивительно притягательны.

Как молния во время сильной грозы, что бьёт и бьёт в темноту ущелья.

Её боятся и ненавидят, как странное чудо, которое изредка, однако, проливает свет, указуя путь заблудшему путнику… нет, что вы, мэм! Я не якшаюсь с бродячими проповедниками. Я просто бармен.

Но я украдкой читаю книги.

Да-да, отвернёмся от бармена и снова вернёмся к Чарли.

— Он растравляет мне душевные раны.

Как-как… откуда мне знать?! Разделяет надвое, чтобы вновь и вновь кровоточили.

Неверно слово употребляю? Простите, мэм, но вы же понимаете по-английски!

Вот, например, отличное словцо... ну, так и вертится на языке!

Как раз про рассказы Чарли:

– Преодоление!

«Выстоять» означает победу.

Истратить всё? Да плевать, кривая однажды вывезет.

Утратить шлюху (да, мэм! простите, мэм!) – тоже означает преодоление… судьбы, невезения, да и самого себя.

О-о, мэм, я вижу, вам это тоже очень знакомо.

Ничего личного, Боже меня избавь! Ну что вы, мэм, я даже за стойкой легко отличаю порядочную женщину от… от падшей или сильно заблудшей.

Так вот.

— Рассказы Чарли поражают узнаваемостью персонажей и ситуаций.

Да-да, в том самом безвоздушном пространстве.

Его героям вечно не хватает свежего воздуха.

Они беззастенчивы, вороваты, ленивы.

Но это – основа моего… да что там, суть нашего национального характера!

Ну, что вы, мэм. Я на работе не пью.

Поверьте, так оно и есть, не знаю уж, почему.

И что имеем на выходе?

Не торопитесь уйти, я вовсе не это имел в виду.

— Рассказы Чарли – постижение тёмной дороги нации.

Дороги неотчетливой и рисковой, словно падение с Бруклинского моста.

Нет-нет, мэм! Прыжок – это когда вы спрыгнули со ступеньки.

С моста, поверьте, можно только упасть.

Но Чарли уверяет вас – пустяки!

Любая пустота полёта преодолима.

 Разбейте морду в кровь или разбейтесь о воду, но, чёрт возьми, держитесь-ка на плаву!Я не ругаюсь, мэм. Такое уж волшебство, эти эмоции… вы бы слышали моего управдома! Эмоции от противного? Да, мэм! Наш Чарли очень, очень противный.

Знавал я как-то пару ковбоев… о-о, понимаю.

Не надо больше эмоций? Тогда сожгите парочку новелл от Буковски!

Что не горит – бумага, испорченная ротапринтом?

А-а, не сжигаема тяга к жизни… да, мэм.

Поверьте, вы поняли главное.

И мы уже закрываемся.

P.S: Друзья, доброго утра Вам и не забывайте — Чтения «Рукописи не горят» сегодня с нами всего лишь до 17.00 (мск)! Как быстротечно время…
https://poembook.ru/contest/842-rukopisi-ne-goryat-%7Cliteraturnyj-zhanr---esse%7C

А итоги самых философских Чтений будем подводить в пятницу!
Хорошего чтения! Всегда :)

Литературная Гостиная

30 ноября 2017

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Кевин Алан Милн

«Шесть камешков на счастье»

|из архива рубрики|

Друзья,

а Вы помните, когда совершали последний раз добрый поступок? Не задумываясь. Просто так. Не ожидая ничего от того человека, которому Вы помогли? И речь сейчас не идёт о какой-то глобальной помощи, которая нам всем представляется, а речь идёт о простых, иногда даже и не совсем знаменательных поступках, которые (как правило) остаются не заметными нашему Миру…

К чему это я, спросите Вы? Дело в том, что уже стало традицией для многих стран ежегодно праздновать в ноябре Всемирный день Доброты. Сама организация «Всемирное движение доброты» была создана в Японии в 1997 году и собрала единомышленников из разных стран – волонтёров и добровольцев, которые из года в год неустанно действуют по всему миру и своими делами вдохновляют людей на совершение добрых поступков. Кстати, у движения есть свой документ – «Декларация доброты», который гласит: «Мы признаем фундаментальную важность простой человеческой доброты, как основного условия доставляющей удовлетворение и осмысленной жизни, и этим документом провозглашаем создание Всемирного движения доброты. Мы будем стремиться объединиться через организации в каждой стране и с помощью создания всемирной сети, и создать более добрый и более полный сочувствия мир».

А теперь о романе, который и побудил меня посвятить выпуск Литературной Гостиной всемирному Дню доброты. Моя библиотекарь, Вера Александровна, с который Вы уже все заочно знакомы, невероятна добра. Искренность её настолько обезоруживает Вас, когда она начинает рекомендовать Вам какую-либо книгу, что Вы безоговорочно соглашаетесь с её выбором для Вас. Именно для Вас! Так вот, она и посоветовала мне прочесть роман, о котором я Вам с удовольствием расскажу (и… только добра Вам, дорогая Вера Александровна!).

Из аннотации к роману:

«… Нейтан Стин живет по принципу: делай добро! Каждый день, уходя на работу, он кладет в карман шесть камешков, которые напоминают ему о долге творить добрые дела. Но только ли потребность в благородных поступках заставляет его помогать людям? Или есть другой мотив? Тайный мотив? Необыкновенно трогательный роман Кевина Алана Милна "Шесть камешков на счастье" наполнен добротой, человечностью и заботой о ближнем. В наше суетливое и до предела практичное время эта история - как глоток свежего воздуха, чуткое напоминание об истинных ценностях, высоком смысле человеческой жизни и важности принятия решений. Эта история для тех, кто любит вдохновляющие и вместе с тем глубокие и серьезные истории. Для тех, кто ищет в книгах не только увлекательный сюжет, но и ответы на главные вопросы человеческой жизни. Трогательные романтические нотки напомнят об удивительных историях "Спеши любить" и "Дневник памяти"…»

Прочитав этот роман, и правда задумываешься над вопросом, который я задала Вам в начале выпуска! Задумываешься. И это уже важно! А потом приходят к тебе твои истории – истории, которые созданы тобой или другими людьми, которые тебя окружают. И они исключительно о добрых делах. Пусть на первый взгляд они Вам покажутся не значительными, но мы ведь даже не задумываемся о том, как они могут повлиять на жизнь другого человека. Один мой знакомый однажды признался мне в том, что даже не поступок по отношению к нему, а само существование добрых и искренних людей в этом мире – иногда может вернуть тебе Веру в людей! Так что, когда Вы в очередной раз просто поговорите (потратите каких-то три минуты на это) с Вашей соседкой по лестничной площадке — бабушкой, которая, оказывается, уже двадцать лет живёт одна после трагических событий, унесших жизни её семьи, то, возможно она почувствует себя – хотя бы на эти три минуты – не такой одинокой на этой планете. А если Вы ещё и превратите в традицию «вечерний чай» у неё дома в среду в течение часа (всего-то 60 минут) каждую неделю, то, может быть, она вспомнит, как это – улыбаться сердцем!

Кевин Алан Милн в эпилоге своего романа рассказывает о том, что:

«… во время работы над романом «Шесть камешков на счастье» я написал пост на Facebook, в котором просил всех желающих рассказать о «случайных добрых поступках», совершенных ими в своей жизни (хотя, конечно, никакое доброе дело случайным быть не должно). Истории, о которых написали люди, были просто невероятными! Так что в конце каждой главы книги – реальные комментарии, оставленные моими подписчиками. Я слегка изменил их, чтобы они больше сочетались с сюжетом романа, но в основе их реальные добрые дела – пусть совершенные и не Нэйтаном Стином, а кем-то еще. Спасибо всем за вдохновение! Все эти посты на Facebook прекрасно подтверждают ту мысль, которую я вложил в свое произведение: возможностей делать добро, быть бескорыстным и любящим, поддерживать других в беде – бесконечное множество, если ты готов открыть свое сердце и протянуть руку помощи ближнему…»

Творите добро, друзья! Буду искренне Вам признательна, если Вы поделитесь своими историями добрых поступков в комментариях! Или расскажете об историях, когда добрые поступки посторонних людей вселяли в Вас надежду, что наш мир не обречён. И это прекрасно, не правда ли? А 15 золотых монет сегодня вручаете своим выбором Вы! Решайте сами, какому рассказу о добрых делах они будут принадлежать (для этого просто нажмите «мне нравится» над комментарием-историей к сегодняшнему выпуску)!

P.S: И о самом главном.

Друзья, сегодня в 17.00 (мск) начнётся приём Ваших эссе в Чтения «Рукописи не горят»https://poembook.ru/contest/842! А в субботу 2 декабря с 18.00 (мск) мы с Вами уже сможем погрузиться в удивительный и чудесный мир бессмертных творений по версии наших уважаемых эссеистов «Поэмбука»!

Добрых и познавательных нам Чтений! :)

Литературная Гостиная

23 ноября 2017

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Жибуртович Константин
«Перечитывая «Анну Каренину»

|эссе|

Лев Толстой, как известно, писал роман «Анна Каренина» пять лет, а от задумки идеи до финального воплощения прошло и того больше — около семи лет, с 1870 по 1877 года. Между тем, Лев Николаевич известен способностью отрешиться от всего земного в ходе создания романа, как и усидчивостью вкупе с литераторским терпением. Отчего же, в таком случае, работа заняла столь внушительный срок?

Для того чтобы попытаться ответить на этот вопрос, насущно осознать проблематику, что стояла перед классиком в ту эпоху, ведь Анна Каренина — это роман о современниках Толстого. Бродский в своём письме в «New York Times» в 1972 году отметил: «… По причинам, которые перечислять было бы слишком долго, церковь, образование, правосудие и некоторые другие социальные институции в России всегда находились в состоянии крайне неудовлетворительном и со своими обязанностями не справлялись…». И случилось так, что литературе пришлось взять на себя многие из этих функций. Это ситуация, насколько я понимаю, уникальная. Литература взяла на себя так называемую «учительскую» роль. Она стала средоточием духовной жизни народа, арбитром его нравственного облика. Со временем эта тенденция — учить и судить — превратилась в традицию. Подобная традиция таит в себе для писателя не только преимущества, но и серьезные опасности.

В самом деле. При первом прочтении романа прозрачное морализаторство Толстого кажется очевидным. Это то, о чём написал в своей знаменитой эпиграмме Некрасов: «Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом, что женщине не следует «гулять» ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом, когда она жена и мать». Но русскую литературу XIX века едва ли признали бы «великой», будь она просто качественной драмой или беллетристикой, предлагавшей читателю выпуклых персонажей с угодливо-разжёванной моралью финала. Внутренне понимаешь это с юности, а вот осознаёшь и формулируешь, наверное, ближе к 30-ти. Полагаю, что практически все читатели Литературной Гостиной в разное время прочли роман Толстого. Так что, не открою никакой Америки, если напишу, что в Анне Карениной каждый найдёт то, что угодно ему.

Непрочность союза, основанного на взаимных симпатиях, страсти, душевности и ценой супружеской неверности Анны? Да, это на поверхности. Упадок нравов знати задолго до первых революционных потрясений? Да, советские идеологи это так и преподносили — о «народном» писателе, который изрёк сермяжную правду о царизме. Суховатая, полу безжизненная, но внешняя правильность, которая близка к праведности? Да, Каренину (с позиций буквы закона) предъявить нечего.

Весной этого года я снова взял в руки знакомую с юности, но не прочитанную по-настоящему книгу. Частично с эгоистичными целями — мне хотелось уточнить и переосмыслить отдельные моменты для написания уже своего литературного опуса. Открыл первую страницу со знаменитой цитатой о счастливых и несчастных семьях, и... Я впервые читал этот великий роман. И все разговоры о нём, как и собственные воспоминания, показались сбивчиво-фальшивым пересказом. Не исключено, что и данное эссе — столь же спорно-субъективный пересказ. Но мне бы хотелось, чтобы и вы однажды перечитали роман заново — и, полагаю, неизбежно иначе.

Интересно, а многие ли заметили, что «Анна Каренина» — произведение сколь личное, столь же и социально-историческое? Если читать внимательно, там внятно различимы взгляды автора — с его неуважением к утратившей реальность власти (монолог Левина о самоуправлении и земствах), болью от подчас разительного несоответствия земной церкви. И весьма метафорично — от такой власти (а Каренин является её собирательным образом) невозможно не уйти — хоть к Вронскому, хоть на железную дорогу, если не хватает сил, ресурсов и духа на внутреннюю эмиграцию. Кто это заметил, повторюсь? Быть может, десяток-другой искушённых литературоведов. Да и трактовка — неудобная во все эпохи. Хотя, именно в этом неотъемлемая часть сути романа. Понятно, что читателя занимают исключительно личные взаимоотношения Анны и Вронского, чуть меньше — Левина и Кити. Всё иное на фоне ярких, великолепно прописанных историй, проносится фоном. На самом деле, гениальный ход, чтобы донести суть взглядов между строк и без цензоров. Толстой обладает даром сказать о главном мужскими и женскими устами, способностью принять и обосновать слова тех, с кем он сам внутренне не согласен.

Например, Серпуховский утверждает Вронскому: «Женщины — это главный камень преткновения в деятельности человека. Трудно любить женщину и делать что-нибудь. Для этого есть только одно средство с удобством, без помехи любить — это женитьба...». Вот он, всепобеждающий практицизм! Брак — это привычка, брак — это партнёрство в постели и бытовое сотрудничество, брак — это витрина для земной репутации. Более того, Серпуховский дополняет: «Тем хуже, чем прочнее положение женщины в свете, тем хуже». Кажется, Лев Николаевич (устами персонажа) прав, да и сам по себе страшный финал звучит как «контрольный выстрел» для подтверждения данной правоты. Но, неспешно прочитываешь и задумываешься. Тогда становится очень легко возразить и привести внушительный список мужчин, которые состоялись, во многом, благодаря поддержке любимых женщин, в том числе и сам Толстой. Поддержка — это не бесконечная жертвенность и потакание всем прихотям, наплевав на саму себя и свой мир. А совсем иное. Это доверие, вера в человека, способность разглядеть его потенциал, нераскрытую красоту. И не в браке дело (как таковом), а в отношениях. Хотя брак — огромный бонус — при всей полноте отношений (плотских, душевных, духовных), путь к максимально возможному взаимопониманию становится более кратким.

Поэтому, «камни преткновения» лишь там, где отношений нет. Нет, или недостаёт — не только взаимоуважения с общими интересами, но и взаимовлечения тоже. Все мои размышления Толстой умещает в одной простой фразе.

— Ты никогда не любил, — отвечает Вронский Серпуховскому.

Пускай даже, он сам и не удержал эту планку. Впрочем, когда рушатся отношения, вина в этом всегда двусторонняя. Трагедия Анны в её низкой самодостаточности, как бы сформулировали современные психологи. В слабости внутреннего мира. Она пытается душевно насытить его во Вронском, памятуя о том, сколь многим пожертвовала ради возможности быть всегда рядом. Но, невозможно вместить весь мир в одного человека, бесконечно черпая из него даже при взаимности. От того, насколько достоверно Толстой изображает всю динамику данной истины, меня (как читателя) и в самом деле посещает такая «онтологическая грусть». Вронский на всю жизнь обречён являться той самой видимой вершиной айсберга, кто невольно толкнул Анну под поезд. А под айсбергом — тьма, где чёрт ногу сломит. Но силуэт Каренина там вполне различим.

Анна — это красивая живая мебель, дорогая игрушка к биографии и репутации. Даже её измена волнует Каренина, в первую очередь, с позиций издержек общественного мнения. И личной карьеры. Сесть, поговорить по душам — как такое случилось? — преодолимо ли это? (заметьте, я даже не говорю о прощении, а просто — как нам жить с этим дальше?) — нет, и мысли такой у него не возникает. Всё просто: репутация и поиск выхода из ситуации наилучшим для себя способом. Каренин не праведник, но и не чудовище. Он не выбирает между прагматизмом и человечностью. Он попросту не понимает иной системы более живых и человечных «координат». И Толстой прекрасно показывает это, не впадая в плоскую демонизацию персонажа. То, что онтологически естественно для Каренина, убивает Анну. И наоборот. Эта история не о правых и виноватых. Она о совершенно разных мирах. И единственная трагедия, когда буквой закона им предписали быть вместе. Всё иное — лишь следствие.

Вот такое послевкусие сложилось у меня весной после ещё одного прочтения «Анны Карениной» Толстого. И в этом контексте (если вернуться к началу эссе) совершенно неудивительно, что воплощение романа потребовало семи лет. Потому что «Анна Каренина» — это произведение вне плоских эмоций осуждения или восхищения. Оно создано самою жизнью — живой и не статичной, а его суть — вне временных эпох, которые служат лишь условными декорациями. Это и не даёт переместить роман в разряд классики любовной беллетристики, вызывая неравнодушную полемику и спустя 140 лет после его написания.

P.S: Напоминаю всем неравнодушным к предстоящим Чтениям о том, что уже на следующей неделе начнётся приём Ваших эссе. Анонс Чтений «Рукописи не горят» Вы можете прочесть, перейдя по ссылке:  https://poembook.ru/blog/30574

Хорошего чтения! Всегда)

Литературная Гостиная

16 ноября 2017

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Лопе де Вега

«Мученик чести»

|новелла|

О жизнь, твой беглый свет — обман для нас!

За воздух держимся честолюбиво,

В надежде дерзновенной это диво

Подольше удержать в последний час!

Цветок, который на снегу угас,

Лист, на ветру дрожащий сиротливо, —

Стремительного времени пожива!

Что за надежда в глуби наших глаз?

Вассал твой смертный — тяжба двух стремлений:

Одно — алчба подземного предела,

Другое хочет в небесах витать.

Суди сама, чей труд благословенней:

Землей Земли пребыть стремится тело,

Душа желает Небом Неба стать.

Феликс Лопе де Вега и Карпио |Felix Lope de Vega y Carpio| (25.11.1562 — 27.08.1635) — испанский драматург, поэт и прозаик, доктор теологии, один из представителей гуманистического протореализма в Испании. Человек с удивительной судьбой. Писатель с великим наследием. Талантливый и ироничный. Забытый современниками и воскрешённый потомками. Современник Сервантеса и Шекспира, сотворивший, подобно гениальному английскому драматургу, самую настоящую «революцию» в театральном искусстве Испании. Принятый и понятый российским кинематографом (кто же из нас не знает «Собаку на сене» с Михаилом Боярским и Маргаритой Тереховой в главных ролях или «Учителя танцев», в котором блистал Владимир Зельдин). И даже спустя 400 лет (четыреста лет!) мы говорим о нём, ставим его пьесы в театрах, читаем его стихотворения и новеллы и, по-прежнему, восхищаемся его талантливым слогом. Удивительная творческая судьба!

Из статьи профессора Владимира Андреевича Лукова «Лопе де Вега, испанский современник Шекспира»:
«… Он родился в Мадриде, в семье со скромным достатком (что приучило его к упорству в труде и способности выживать в трудных жизненных обстоятельствах). Лопе получил хорошее образование в университете Алкала де Энарес (в городе, где родился Сервантес) и в Королевской академии математических наук. Очень рано Лопе проявил выдающиеся способности к поэзии и драме, с 11 лет он уже сочинял комедии. В конце 1580-х гг. он уже профессиональный драматург, о его творчестве с похвалой отозвался Сервантес, впоследствии пустивший в оборот определение Лопе де Вега как «чудо природы». Хотя он был крупным поэтом и прозаиком, мировую славу он снискал как драматург, основоположник испанской национальной драмы. Лопе, безусловно, превзошел и Сервантеса, и других своих современников, в превращении довольно скромных драматических опусов, каковыми были испанские пьесы до него (включая комедии наиболее успешного предшественника — Лопе де Руэда), в подлинные шедевры мировой драматургии, какими стали его «Учитель танцев» (El maestro de danzar, 1593), «Фуэнте Овехуна» (Fuente Ovejuna, ок. 1612–1613, опубл. 1619), «Собака на сене» (El perro del hortelano, написана между 1613 и 1618, опубл. 1618), «Звезда Севильи» (La estrella de Sevilla, 1623), «Девушка с кувшином» (La moza de cántaro, написана до 1627, опубл. 1646) и др.

Среди его произведений для нас особенно любопытна историческая драма «Великий князь московский и гонимый император» (El gran duque de Moscovia y emperador perseguido, 1617), которая посвящена событиям в России «Смутного времени». Его работе не мешало то, что в 1590-е годы он выполнял обременительные обязанности секретаря у аристократов — его нанимателями были Франсиско де Рибера Баррозо, позже второй маркиз Мальпика, а некоторое время спустя — дон Антонио де Толедо и Беамонте, пятый герцог Альба. Манифестом национальной драмы стал поэтический трактат Лопе де Вега «Новое руководство к сочинению комедий» (El arte nuevo de hacer comedias en este tiempo, 1609). В нем, в отличие от трактатов по поэтике того времени, автор ориентируется не на некие абсолютные правила искусства, а на зрительское восприятие, «приказ черни». Исходным для концепции Лопе становится принцип правдоподобия: «Необходимо избегать всего невероятного: предмет искусства — правдоподобное». Особое значение он придавал построению искусной интриги (т. е. действия с непредсказуемыми поворотами событий), так как только сюжет, основанный на интриге, может удержать внимание зрителей.

Лопе де Вега прославился и как поэт. Он написал более 20 поэм, среди которых есть поэма-памфлет «Песнь о драконе» (La dragontea, 1598), поэмы на мифологические сюжеты: «Андромеда» (De Andrómeda, 1621); «Цирцея» (La Circe, 1624); ироикомическая поэма «Война котов» (La gatomaquía, 1634) и множество других. Он был автором около 10 тысяч сонетов. В прозаических жанрах Лопе де Вега также оставил яркий след, написав пасторальный роман «Аркадия» (La Arcadia, 1598), любовно-авантюрный роман «Странник в своем отечестве» (El peregrino en su patria, 1604), роман в диалогах «Доротея» (La Dorotea, 1632) и др…»

Новеллы Лопе де Вега разительно отличаются от всего его творчества. Он предстает в них перед нами философом, пытающимся познать то, что движет человеческими страстями, прежде всего. Он рассуждает. Вслух. От первого лица. Перед тем, как рассказать очередную увлекательную историю, он напрямую четко озвучивает свою позицию потенциальному читателю. Каждая его новелла для меня — это возможность услышать и понять его личность. Жаль, что они (новеллы) не рассматриваются литературоведами как уникальное литературное явление. Исключением является мнение Александра Александровича Смирнова о том, что «внутренняя свобода, полнейшая естественность и непринужденность Лопе-рассказчика позволяют ему обрести полную независимость от утвердившихся в его среде и как будто бы в его творчестве взглядов, суждений, оценок. В новеллах Лопе мы встречаем такие мысли, каких не решились бы у него предположить (!) и которые рисуют священника, сотрудника святейшей инквизиции, своего человека в среде высшей аристократии, певца дворянской чести в несколько неожиданном и необычном свете». Скажу одно, если Вам интересен писатель Лопе де Вега, то подарите себе возможность вступить с ним в диалог, прочитав несколько его новелл. Редкость, конечно, что через много сотен лет его голос зазвучит для Вас так ясно и так по-настоящему, что ли…

Из предисловия Лопе де Вега к новелле «Мученик чести»:
«… И сколько бы меня за мое решение ни упрекали, я отвечу, что людям почтенного возраста весьма свойственно рассказывать назидательные истории как о том, что они видели сами, так и о том, что слышали от других. Лучшим подтверждением этого могут служить у греков Гомер, а у римлян – Вергилий; их пример для меня особенно убедителен, – ведь речь идет о королях двух лучших в мире языков. Правда, если говорить о нашем, христианском языке, то я мог бы привести в свое оправдание тоже немало примеров. Но я должен чистосердечно признаться, что, по-моему, язык этот в наши времена настолько изменился, что я не решусь даже просто сказать, что он только возмужал и обогатился, и незнание его настолько меня смущает, что, стесняясь прямо сказать, что я его не знаю и что должен ему обучаться…

Ибо в такого рода повествованиях неизбежно встречается всякая всячина, какая только попадается под перо, и хотя литературные правила и страдают от этого, слух вовсе этого не замечает. Ибо я собираюсь воспользоваться как предметами возвышенными, так и обыденными, различными эпизодами и отступлениями, историями правдивыми и вымышленными, обличениями и назиданиями, стихами и цитатами, – для того чтобы стиль мой не был ни чрезмерно возвышенным, то есть способным утомить людей недостаточно ученых, ни лишенным всякого искусства, то есть способным вызвать презрение людей сведущих. Сверх того, я полагаю, что правила для новелл и комедий одинаковы и что цель их – доставить удовольствие и автору и публике, хотя бы высокое искусство немного и пострадало при этом; таково было мнение и самого Аристотеля, высказанное им, правда, мимоходом…»

И ещё одним удивительным фактом его биографии является то, что в 1614 году Лопе де Вега становится священником. Но при этом не перестаёт писать, и даже после официального запрещения властей в 1925 году печатать его пьесы, он, по-прежнему публикуется. В 1615 г. современник Лопе де Вега Мигель де Сервантес сказал о нём: «Он покорил и подчинил своей власти всех комедиантов и наполнил мир своими комедиями, удачными, хорошо задуманными и составляющими в общей сложности более десяти тысяч листов... Те  же,  кто пытался соперничать с ним и разделить его славу, а таких было много, все вместе не написали и половины того, что написал он один…». В  составленной вскоре после смерти драматурга его первым биографом Хуаном Пересом де Монтальбаном биографии говорится о тысяче восьмистах комедиях и четырехстах «священных  действах» (el  auto  sacramental — особый жанр культовой драматургии, являющийся одноактной аллегорической пьесой на тему о таинстве причастия)! Впечатляет, не правда ли?!

P.S: Давно известно, что фабула любовной истории о Ромео и Джульетте не принадлежит Шекспиру, более того, он стал не вторым и не третьим литератором, посчитавшим этот сюжет достойным своего пера. Первая версия истории о Ромео и Джульетте принадлежит перу итальянца Луиджи да Порто (1524). Сюжет оказался настолько интересным, что в течение 16 века его многократно интерпретировали по всей Европе. Лопе де Вега в 1590 году на основе новеллы да Порто создал собственную версию истории любви Розело и Джулии в пьесе «Los Castelvinos y Monteses», завершив её счастливым финалом.

Дамы и Господа, анонс Чтений «Рукописи не горят» Вы можете прочесть, перейдя по ссылке: https://poembook.ru/blog/30574

И, конечно, хорошего чтения!

Литературная Гостиная

9 ноября 2017

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Рожкевич Игорь
«Перечитывая «Воскресение» Л.Н. Толстого»

|эссе|

Хорошая книга оставляет в тебе желание эту книгу перечитать. Великая книга побуждает тебя перечитать собственную душу.

Ричард Флэнаган

Именно такой книгой (на все века) и является роман «Воскресение» Льва Николаевича Толстого. Проблемы несовпадения собственного мироощущения с общепризнанным и негласно принятым в обществе, полнейшее несоответствие собственных оценок, критериев, границ дозволенного, уровня глубинных моральных принципов, по которым бы хотелось, но не можется жить… Всё это серьёзно ранит внутри и яро противопоставляет внешним условиям жизни главного героя князя Нехлюдова, являющегося несомненно выдающейся по своему внутреннему мироустройству и  морально-этическо-духовной аномалией не только для своих современников, но и для землян любой из эпох.

С какого-то момента своей жизни, по-прежнему, восторженно паря на крыльях своей, такой чистой, живой, открытой, всепоглощающей, молодости, он всё чаще сталкивается с неявной, но от этого не менее тяжёлой и с каждым прожитым днём всё в большей мере приземляющей его вдохновение, действительностью.

«… Нехлюдов в это лето у тетушек переживал то восторженное состояние, когда в первый раз юноша не по чужим указаниям, а сам по себе познает всю красоту и важность жизни и всю значительность дела, предоставленного в ней человеку, видит возможность бесконечного совершенствования и своего, и всего мира и отдается этому совершенствованию не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего того совершенства, которое он воображает себе…»

Однако быть самим собой и, тем более, жить в согласии со своими, такими ещё несформировавшимися и без основательного, закалённого в жизненных боях, стержня, непросто молодому, не от мира сего, князю. Он всё чаще сталкивается с тем, что его возвышенные и направленные к высшему идеалу принципы, взгляды на жизнь через «розовые очки», помыслы о светлом для всего человечества будущего, словно ласковые и нежные волны разбиваются о суровые скалы (мнения, мысли, речи, реакции на его помыслы и поступки) окружающих его людей, как близких родственников, так и знакомых, да и просто чужих людей, которые не сговариваясь постоянно твердят ему одно и то же — он не прав, он заблуждается, на самом деле всё не так, как он себе представляет. И молодой человек, незаметно для самого себя, сначала понемногу, а после всё больше и больше, вплоть до полнейшего перерождения (полной перезагрузки, выражаясь современными терминами), внутренне меняется, изгибаясь именно в том направлении, которое ему указывает современное ему общество.

«… И вся эта страшная перемена совершилась с ним только оттого, что он перестал верить себе, а стал верить другим. Перестал же он верить себе, а стал верить другим потому, что жить, веря себе, было слишком трудно: веря себе, всякий вопрос надо решать всегда не в пользу своего животного я, ищущего легких радостей, а почти всегда против него; веря же другим, решать нечего было, все уже было решено, и решено было всегда против духовного и в пользу животного я? Мало того, веря себе, он всегда подвергался осуждению людей, - веря другим, он получал одобрение людей, окружающих его…»

В результате этой перезагрузки за короткий промежуток времени, называемый отрочеством и юностью (не спасло и то, что изначально это было нечто чистое, светлое, не тронутое развращающим и разлагающим влиянием общества), человеческое существо под названием князь Нехлюдов превращается в настоящего, полноправного и полноценного деятеля своего времени, взирающего на окружающих людей с высоты своего положения в обществе. Теперь уже он полновластный хозяин и властелин, для удовлетворения потребностей которого и создан весь этот мир. Причём, внутренний детско-подростковый лепет, включая восторженно чистое отношение ко всем людям, и конкретно к великому чуду жизни, женщине (а ведь для кого-то это мама, сестра, жена, друг, любимый человек), отправлен вместе с некогда обожаемыми, а теперь абсолютно не интересными игрушками, в тёмный чулан.

В потоке всепоглощающего духовного падения, при этом неявно, но не менее рьяно поддерживаемого современным обществом, на фоне животно-материалистического угара, руководствуясь только чем-то звериным и не подобающим истинному человеческому предназначению, князь Нехлюдов и не заметил, как морально убил своего друга детства, беззащитную, не нашедшую в себе сил отказать самому князю, при этом искренне верящую в торжество добра и чистоты, до конца так и не осознавшую, как настоящий друг мог так поступить с ней, до последней страницы открытую и искренне преданную ему Катюшу Маслову.

Легко и даже небрежно перелистнув эту очередную страницу своей жизненной повести, в которой главной движущей силой постепенно становится постоянный поиск всё новых и новых развлечений и сумасбродных подвигов, бывший потенциальный носитель чистоты, а теперь полное и, главное, грязное (как приятно быть своим среди себе подобных) существо — князь Нехлюдов, отбыл к несомненно ждущим его, грядущим победам.

Прошло целых десять лет. Князь Нехлюдов, возможно, так и остался бы тем, во что он превратился, полностью потеряв себя под воздействием окружающего общества. Хотя можно ли назвать это объединение корыстных потребителей, готовых на всё ради своей выгоды, словом общество, тем более высшее общество? На само деле, это безвольное стадо, сборище оригинальных, даже выдающихся, но при этом всё же однотипных игроков, не способных заново написать правила игры и поэтому всегда и везде безусловно ставящих превыше всего лишь собственное положение, дающее возможность удовлетворять безграничные эгоистические потребности. Вмешался, как принято говорить в подобных ситуациях, его величество случай. Отбывая общественную повинность на очередном заседании суда, положение обязывало иногда присутствовать среди присяжных. И Нехлюдов узнал в одной из обвиняемых свою первую, хотя и весьма мимолётную, и тем более, до конца неосознанную, первую любовь, ставшую впоследствии продажной женщиной. И какова же была его реакция при этом весьма маловероятном событии?

«… Но вот теперь эта удивительная случайность напомнила ему все и требовала от него признания своей бессердечности, жестокости, подлости, давших ему возможность спокойно жить эти десять лет с таким грехом на совести. Но он еще далек был от такого признания и теперь думал только о том, как бы сейчас не узналось все и она или ее защитник не рассказали всего и не осрамили бы его перед всеми…»

Всё верно. А как ещё могло отреагировать подобное Нехлюдову существо, погрязшее лишь в оценках таких же, как и он, нулевых по уровню духовного развития существ (как бы чего не всплыло?) и давно и напрочь утерявших способность к самостоятельному мышлению и тем более не обладающим собственными моральными принципами и неприступными для духовных ничтожеств ступенями? Мгновенного чуда перерождения (обратной перезагрузки) не произошло. Но процесс пошёл, внутри что-то зашевелилось и гордо подняло голову, несмотря на годами методично подбрасываемый обществом мусор. Жаль, что уважаемый Лев Николаевич не остановился достаточно подробно на данном моменте. Ведь для старта подобного процесса (перезагрузки) нужны и впрямь колоссальные внутренние, прежде всего духовные, резервы. А откуда они вдруг взялись бы в разложившемся и погрязшем в болоте животной жизни существе и, какой природы была бы эта волшебная, очистительная энергия? Интересно было бы спросить его об этом.

В какой-то момент в жизни князя Нехлюдова всё резко переменилось. Осознав всю глубину своего падения, он вдруг проникся идеей необходимости своего спасения, в связи с чем решил полностью посвятить свою жизнь облегчению страданий Катюши Масловой.

Князь, с головой окунувшись в современную ему систему судопроизводства, был поражён открывшимися ему и ужаснувшими его своей бессмыслицей картинами новоявленного мира. Причём, именно того, тщательно продуманного мира (суды, тюрьмы, карцеры, поселения,…), который и стоит на страже интересов подобных Нехлюдову сливок общества. В этот момент у князя вновь родились вопросы, мучившие его в молодые годы — кто есть я, и кто есть эти окружающие высокопоставленные лица, принимающие столь важные для судеб других людей решения?

«… В воображении его восстали эти запертые в зараженном воздухе сотни и тысячи опозоренных людей, запираемые равнодушными генералами, прокурорами, смотрителями, вспоминался странный, обличающий начальство свободный старик, признаваемый сумасшедшим, и среди трупов прекрасное мертвое восковое лицо в озлоблении умершего Крыльцова. И прежний вопрос о том, он ли, Нехлюдов, сумасшедший, или сумасшедшие люди, считающие себя разумными и делающие все это, с новой силой восстал перед ним и требовал ответа…»

Пока ещё подобные темы лишь частично занимали внимание князя. Основным же неразрешённым для него вопросом по-прежнему оставался следующий: как смыть с себя грех, связанный с Катюшей Масловой? Ему казалось, что он сделал абсолютно всё от него зависящее, предложив ей официально зарегистрировать их отношения. Однако она отвергла этот его путь, мотивируя тем, что сначала он её погубил, а теперь ещё, благодаря ей же, хочет и спастись. И, хотя в рассказе Анатолия Фёдоровича Кони (а именно по реальным фактам, которые он поведал Льву Николаевичу Толстому, и была написана «Коневская повесть», впоследствии ставшая всемирно известным романом «Воскресение»), подвиг прототипа Нехлюдова не получил завершения — женщина умерла в тюрьме, Лев Николаевич решил свести свою главную героиню (в конце повествования) с хорошим и достойным человеком по фамилии Симонсон. Тем самым, для князя Нехлюдова его главная морально-духовная проблема была решена, поскольку Катюша Маслова была теперь в надёжных руках и на правильном пути. Однако так внезапно начавшийся процесс внутреннего очищения князя теперь уже было не остановить.

«… И с Нехлюдовым случилось то, что часто случается с людьми, живущими духовной жизнью. Случилось то, что мысль, представлявшаяся ему сначала как странность, как парадокс, даже как шутка, все чаще и чаще находя себе подтверждение в жизни, вдруг предстала ему как самая простая, несомненная истина. Так выяснилась ему теперь мысль о том, что единственное и несомненное средство спасения от того ужасного зла, от которого страдают люди, состояло только в том, чтобы люди признавали себя всегда виноватыми перед богом и потому не способными ни наказывать, ни исправлять других людей. Ему ясно стало теперь, что все то страшное зло, которого он был свидетелем в тюрьмах и острогах, и спокойная самоуверенность тех, которые производили это зло, произошло только оттого, что люди хотели делать невозможное дело: будучи злы, исправлять зло. Порочные люди хотели исправлять порочных людей и думали достигнуть этого механическим путем. Но из всего этого вышло только то, что нуждающиеся и корыстные люди, сделав себе профессию из этого мнимого наказания и исправления людей, сами развратились до последней степени и, не переставая развращают и тех, которых мучают. Теперь ему стало ясно, отчего весь тот ужас, который он видел, и что надо делать для того, чтобы уничтожить его. Ответ, которого он не мог найти, был тот самый, который дал Христос Петру — он состоял в том, чтобы прощать всегда, всех, бесконечное число раз прощать, потому что нет таких людей, которые бы сами не были виновны и потому могли бы наказывать или исправлять…»

Князь Нехлюдов пришёл к глубочайшему пониманию основных заповедей. Таким образом, редчайшая человеческая аномалия слилась в религиозном экстазе со своей первозданно присутствующей в ней, но до поры, до времени не осознаваемой, стихией.

«… Надеясь найти подтверждение этой мысли в том же Евангелии, Нехлюдов с начала начал читать его. Прочтя Нагорную проповедь, всегда трогавшую его, он нынче в первый раз увидал в этой проповеди не отвлеченные, прекрасные мысли и большею частью предъявляющие преувеличенные и неисполнимые требования, а простые, ясные и практически исполнимые заповеди, которые, в случае исполнения их (что было вполне возможно), устанавливали совершенно новое устройство человеческого общества, при котором не только само собой уничтожалось все то насилие, которое так возмущало Нехлюдова, но достигалось высшее доступное человечеству благо - царство божие на земле. Заповедей этих было пять.

Первая заповедь (Мф. V, 21-26) состояла в том, что человек не только не должен убивать, но не должен гневаться на брата, не должен никого считать ничтожным, «рака», а если поссорится с кем-либо, должен мириться, прежде чем приносить дар богу, то есть молиться.

Вторая заповедь (Мф. V, 27-32) состояла в том, что человек не только не должен прелюбодействовать, но должен избегать наслаждения красотою женщины, должен, раз сойдясь с одною женщиной, никогда не изменять ей.

Третья заповедь (Мф. V, 33-37) состояла в том, что человек не должен обещаться в чем-нибудь с клятвою.

Четвертая заповедь (Мф. V, 38-42) состояла в том, что человек не только не должен воздавать око за око, но должен подставлять другую щеку, когда ударят по одной, должен прощать обиды и со смирением нести их и никому не отказывать в том, чего хотят от него люди.

Пятая заповедь (Мф. V, 43-48) состояла в том, что человек не только не должен ненавидеть врагов, не воевать с ними, но должен любить их, помогать, служить им…»

И, несмотря на то, что это просто красивая сказка с правильными духовными постулатами, пусть и объективно невозможными (по крайней мере, во времена Человеческой расы) при перенесении их в жизнь и не выдерживающими сражения с материализмом в условиях суровой реальности, эта книга, как образец шкалы духовных ценностей, как точка отсчёта личностного роста, как совокупность множества индивидуальных, скрытых от посторонних глаз выборов, как искренний и честный разговор с собственной совестью!

P.S: Анонс Чтений «Рукописи не горят» Вы можете прочесть, перейдя по ссылке: https://poembook.ru/blog/30574

Хорошего чтения!

Литературная Гостиная

2 ноября 2017

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Диана Сеттерфилд

«Тринадцатая сказка»

|роман|

«… Магия слов, без сомнения, существует. А если ими манипулирует человек умелый и знающий, эти слова запросто могут взять вас в плен. Они опутают вас, как шелковистая паутина, а когда вы превратитесь в беспомощный кокон, пронзят вам кожу, проникнут в кровь, овладеют вашими мыслями. Их магическое действие продолжится уже внутри вас...»
Диана Сеттерфилд

 
Друзья,
каждый год с наступлением ноября ко мне возвращается моя мечта, которую я ласково называю «впереди зимней причудой»! Суть её очень тёплая, практичная и такая простая, что уже давно пора было бы воплотить её в реальность, но нет… Не воплощаю. А продолжаю лелеять, словно с реализацией в пространстве именно этой мечты исчезнет из моей жизни «сказка». Так вот, это мечта о моём доме, в котором на первом этаже есть камин. В доме очень тепло и уютно, в гостиной горит приглушенный свет от торшера, а на стенах каждый вечер оживают пляшущие тени из  параллельного мира, которые появляются по первому твоему зову — нужно лишь просто растопить камин! И ты понимаешь, что скоро зима, но когда тепло на сердце и в твоем доме, тебя уже не страшит её приход, а наоборот только радует, ведь ни одно время года не наполнено таким количеством литературных чудес! И ты улыбаешься её приходу, и говоришь себе — добро пожаловать в зимнюю сказку!

Так что, не удивляйтесь, но сегодня речь пойдёт именно о сказке. Взрослой сказке. Роман Дианы Сеттерфилд «Тринадцатая сказка» начинается знаковыми для нас с Вами сейчас словами: «…Был ноябрь. День только начал клониться к вечеру, но, когда я добралась до поворота в переулок, в небе уже сгущалась тьма…». Но… не всё так страшно, поверьте, обычное дело — зимой всегда рано темнеет. Даже в Англии. Хотя в аннотации к роману его и причислили к жанру «неоготики», я бы с удовольствием с этим поспорила, но не буду. Пусть каждый из прочитавших выберет для себя жанр, к которому можно отнести роман Дианы Сеттерфилд. Я бы просто назвала его английским классическим романом.       

Из аннотации к роману:

«… «Тринадцатая сказка» Дианы Сеттерфилд – признанный шедевр современной английской прозы, книга, открывшая для широкой публики жанр «неоготики» и заставившая англо-американских критиков заговорить о возвращении золотого века британского романа, овеянного именами Шарлотты и Эмили Бронте и Дафны Дю Морье. Дебютный роман скромной учительницы, права на который были куплены за небывалые для начинающего автора деньги (800 тысяч фунтов за британское издание, миллион долларов – за американское), обогнал по продажам бестселлеры последних лет, был моментально переведен на несколько десятков языков и удостоился от рецензентов почетного имени «новой „Джейн Эйр“».

Маргарет Ли работает в букинистической лавке своего отца. Современности она предпочитает Диккенса и сестер Бронте. Тем больше удивление Маргарет, когда она получает от самой знаменитой писательницы наших дней Виды Винтер предложение стать ее биографом. Ведь ничуть не меньше, чем своими книгами, мисс Винтер знаменита тем, что еще не сказала ни одному интервьюеру ни слова правды. И вот перед Маргарет, оказавшейся в стенах мрачного, населенного призраками прошлого особняка, разворачивается в буквальном смысле слова готическая история сестер-близнецов, которая странным образом перекликается с ее личной историей и постепенно подводит к разгадке тайны, сводившей с ума многие поколения читателей Виды Винтер, – тайне «Тринадцатой сказки…»

Роман «Тринадцатая сказка», написанный Дианой Сеттерфилд в 2006 году, по-моему, стал бестселлером довольно заслуженно. Он написан прекрасным слогом, насыщен великолепными метафорами, а про аллюзии, которые Вас сопровождают во время прочтения «Тринадцатой сказки», можно смело написать курсовую работу, если Вы студент филологического факультета. В 2013 году роман был экранизирован английским режиссером Джеймсом Кентом. Но, прочитав роман буквально за два дня, я всё ещё не могу осмелиться посмотреть этот телевизионный фильм. Может быть, дело в прочитанных мною рецензиях на него? Или в том, что я пока не готова расстаться со своими образами героев, рожденными при прочтении? А, может быть, дело опять в камине? Но, в любом случае, я его посмотрю. Обещаю. Ну, а Вам я желаю одного в начале этого ноября — добро пожаловать в сказку, насыщенную прекрасными (и не очень) аллюзиями викторианской эпохи…  

Из статьи Полтановой Елены «Новая жизнь викторианского готического романа» в журнале «Филология и литературоведение»:
«… Современная культура паразитирует на культуре прошлого, заимствуя, переосмысляя, цитируя. Выбранный мной для анализа роман британской писательницы Дианы Сеттерфилд – это образец произведения, сотканного из литературных аллюзий. В интервью для журнала «Female First» Диана Сеттерфилд высказала мнение, что ее читателям будет приятно находить в ее романе литературные аллюзии на любимые произведения викторианской эпохи. Писательница утверждает, что хотела создать нечто похожее на то, что ей самой нравилось читать. В «Тринадцатой сказке» отразилось студенческое увлечение Дианы Сеттерфилд творчеством Андре Жида, его анализу посвящена диссертация писательницы. По ее признанию в интервью для интернет-портала «Bookbrowse», некоторые фрагменты книги написаны в его духе. Сеттерфилд позаимствовала у Жида идею взять в качестве персонажа писательницу. Как и у Жида, раскрывается тема индивидуальности, раздвоенности личности на деятеля и наблюдателя. «Тринадцатая сказка» напоминает «Грозовой перевал» Эмили Бронте таинственными, жутковатыми, порой омерзительными подробностями из жизни «добропорядочной» семьи из английской глубинки. Перекликаются образы приходящего в упадок дома, прислуга бежит от погрязших в своих страстях и пороках господ.

Сеттерфилд уверяет, что у нее не было плана наделять свою книгу таким количеством литературных отсылок. Первой появилась ключевая книга − «Джейн Эйр» − в одном из отрывочных эпизодов-набросков. Следом в ткань повествования проникли и прочие шедевры викторианского романа. Как утверждает писательница в уже упомянутом интервью для «Bookbrowse», это произошло из-за самих персонажей, Виды Винтер и Маргарет Ли (все упомянутые книги живут в их сознании, они не мыслят своей жизни без литературы). В «Тринадцатой сказке» мы встречаем аллюзии и на «Женщину в белом» Уилки Коллинза. В том же интервью для «Bookbrowse» Сеттерфилд открыто признает, что в «Тринадцатой сказке» нет ничего принципиально нового. Ни сюжет, ни тематика не претендуют на оригинальность. Но писательница уверена, что ее история уникальна, потому что это история данных конкретных персонажей в данных обстоятельствах…»

P.S: Друзья, с зимой нас! Удивительный будет ноябрь, почему-то я в этом уверена! Про 15 золотых монет не забудьте, они достанутся, как всегда лучшему комментатору к выпуску Литературной Гостиной.
Сказочного Вам чтения этой зимой! :) 

Литературная Гостиная

26 октября 2017

Ведущая рубрики: Иванна Дунец

Константин Жибуртович

«Мой Бродский»

|эссе|

Что-то внутри, похоже,

сорвалось и раскололось.

Произнося «О, Боже»,

слышу собственный голос.

Так страницу мараешь

ради мелкого чуда.

Так при этом взираешь

на себя ниоткуда.

Это, Отче, издержки

жанра (правильней – жара).

Сдача медная с решки

безвозмездного дара...

Этот отрывок из стихотворения «Мексиканский романсеро» — образец поэтическо-рефлекторной философии. Но... На немногих сохранившихся фотографиях его автор нередко улыбается. В глазах нет и доли наигранного для объектива оптимизма или философской патетики изрекающего сноба. Он — светел. Но свет этот не тот, что ныне культивируют психологи на тренингах «самовнушения позитивизма». Он имеет совсем иное происхождение — то, о котором так изумительно сказал пастор Александр Шмеман: «…Никаких советов у меня нет. Есть только слабая, колеблющаяся, но для меня несомненная Радость...». Оттого, вероятно, мне и захотелось поведать о своём Бродском.

Бродский — вне зависимости от личностно-субъективного отношения к нему — ныне стал той фигурой, на которую периодически ссылаются как ценители его творчества, так и люди, считающие его признание чрезмерным и раздутым. Вероятно, это одно из главных свидетельств явления состоявшегося поэта, но сам Иосиф давно приучил меня к правоте глубокой и диалектичной мысли — о том, что критика одинаково недоброжелательна к художнику, вознося или уничижая его (в обоих случаях речь идёт о непонимании). Ведь поэт нуждается не в обожании, а в точности — слова, жеста, отклика. Вероятно, он предвидел собственную «культурную канонизацию» после смерти, и едва ли она его радовала. Он протестовал против упрощения восприятия (что всегда делает мифологизация) и попытки отлить себя в бронзе. Как отмечал Михаил Берг в своём эссе-посвящении Бродскому: «на памятник можно опереться, а на его пьедестале нетрудно отыскать место и для себя».

Но Бродский не случайно не приехал в Россию, не случайно много раз повторял, что «пошлость человеческого сердца безгранична», ибо имел основания опасаться этой пошлости. В том числе самых страшных, хотя и естественных её разновидностей — пошлости искренней; пафоса из самых лучших побуждений; любви, затуманивающей взор. Вообще, мифологии, сложившейся вокруг личности Иосифа, можно смело посвятить отдельное эссе. Например, считается, что он обладал определённым апломбом, но более-менее глубокое изучение биографии (неразделимой с самой судьбой) начисто разбивает сей миф. По воспоминаниям бесконечно дорожившего знакомством с ним Сергея Довлатова, Бродский иногда напоминал искреннего ребёнка — он мог часами говорить о поэзии с человеком любой профессии, забываясь, что собеседнику это может быть неинтересно. А студенты его обожали, неизменно создавая естественный аншлаг на лекциях; он нередко общался с ними и после, покидая аудиторию едва ли не последним.

Другой миф — о сложности поэзии Бродского. Мол, качественное восприятие его слога, метафор и поисков ума требует «квалифицированного читателя». Но в самых искренних стихах поэт обращался к читателю на ты, создавая удивительное ощущение — вы сидите и беседуете о чём-то, понятном и созвучном только вам двоим. Ибо, как мы знаем с его собственных слов, «многое можно разделить в этом мире, но не стихотворение»!

Когда так много позади

всего, в особенности — горя,

поддержки чьей-нибудь не жди,

сядь в поезд, высадись у моря...

Любая настоящая поэзия создаёт «эффект присутствия», когда ты сам словно стоишь внутри стиха и видишь всё происходящее, вплоть до деталей.

И вот, соединённые крестом,

они пошли, должно быть, прочь отсюда.

Вдвоём, ни слова вслух не говоря.

Они пошли. И тени их мешались.

Вперёд. От фонаря до фонаря.

И оба уменьшались, уменьшались...

Бежать, бежать — через дома и реки,

И всё твердить — мы вместе и навеки,

Останься здесь и на плече повисни,

На миг вдвоём посередине жизни.

И шум ветвей, как будто шорох платья,

И снег летит, и тишина в квартире,

И горько мне теперь твоё объятье,

Соединенье в разобщённом мире...

Бродский из тех, кому прощается. В том числе, вольные допущения неравнодушного ума, озвученные вслух.

Когда теряет равновесие

твоё сознание усталое,

когда ступеньки этой лестницы

уходят из под ног,

как палуба,

когда плюет на человечество

твое ночное одиночество, —

ты можешь

размышлять о вечности

и сомневаться в непорочности

идей, гипотез, восприятия

произведения искусства,

и — кстати — самого зачатия

Мадонной сына Иисуса...

Известно и о нелюбви поэта к глагольным рифмам. О том, что он очень тонко ощущал саму суть слова «пошлость», которое, как подметил Набоков, не имеет прямых аналогов в ином языке. И, вот что интересно. Бродский удивительно органично ступал на территорию любовных переживаний, когда грань между трагизмом, комизмом и той самой пошлостью весьма тонка и едва различима.

Сад громоздит листву и

не выдаёт нас зною.

(Я не знал, что существую,

пока ты была со мною.)

Площадь. Фонтан с рябою

нимфою. Скаты кровель.

(Покуда я был с тобою,

я видел все вещи в профиль.)

Райские кущи с адом

голосов за спиною.

(Кто был все время рядом,

пока ты была со мною?)

Ночь с багровой луною,

как сургуч на конверте.

(Пока ты была со мною,

я не боялся смерти.)

Самые интимные моменты поэт берёт в скобочки. Но ведь это ещё и тонкая ирония — в перевёрнутом мире принято считать главным всё, что угодно, кроме самой сути — любви и смерти.

Бродский, в определённом смысле, — всеяден. Потому его сложно причислить к какой-либо «поэтической школе», тем более, втиснуть в рамки. Все «школы» для него не более чем средство, которое он легко меняет, чтобы передать суть наилучшим образом — иногда мне сложно поверить, что «Одиночество» и «Полдень в комнате» создал один и тот же человек. Неудивительно, что и сегодня подчас замечаешь какую-то трудно формулируемую неприязнь к Бродскому, причём не только в поэтическом плане. Хотя, по большому счёту, сугубо житейски завидовать совершенно нечему. Иосиф сполна хлебнул долю не востребованности и гонений в СССР, прилетел в Америку в 1972 году уже внутренне надломленным (расставание с любимым человеком и родителями), а вскоре пережил сердечный приступ (роковым оказался четвёртый, случившийся в 1996 году). Мне думается, неприязнь эта отчасти связана ещё и с тем, что даже на фоне эгоцентричных коллег Бродский, тем не менее, выделялся подчёркнутым индивидуализмом во всём — от поэтики до жизненных убеждений (впрочем, в его случае это совпадало). Но, опять-таки, сам Иосиф разбил миф о каком-то «генетическом» индивидуализме: «Лучше быть последним человеком при демократии, чем первым — при тирании. Мы с Серёжей (Довлатовым — примеч.) стали вынужденными индивидуалистами. Иного выбора у нашего поколения и не было».

Да и само его «диссидентство» являлось глубинно-внутренним, а не внешнеполитическим. Он путал с Брежневым портреты членов Политбюро и не отождествлял себя с каким-либо «прогрессивным строем», подчёркивая, что насущно искать интегрирующие человечество вещи, в том числе, на языке искусства и культуры. А сам язык считал куда более древним явлением, нежели всякая форма государственности. Едва ли это «диссидентство» исчезло и в Америке, которую он никогда не превозносил, благодарствуя только за кров, но именно здесь у него появилась возможность преподавать и печататься.

По поводу вручения Нобелевской премии, зависть к поэту нерациональна и даже ошибочна. В определённом смысле, это признание ему только навредило. Деньги не сделали его счастливее (думаю, что в случае с личностями психотипа Бродского — это попросту невозможно), да и энную часть суммы он безвозмездно подарил нуждающимся «друзьям», сразу вспомнившим о знакомстве с ним. Считается, что после нобелевки поэт «забронзовел» и исписался, ведь шестидесятники в эпоху перестройки вознесли на пьедестал лишь его старые стихи. Михаил Берг вспоминает, как незадолго до ухода Бродскому был задан прямой вопрос на презентации книги в Хельсинки: «Как бы вы прокомментировали и согласны ли вы с достаточно частым утверждением в российской прессе, что вы исписались и после Нобелевской премии не написали ничего значительного? Может быть, отчасти и согласен, — спокойно ответил тот, на челе которого Анна Ахматова, разглядела «золотое клеймо неудачи» 30 лет назад. И пояснил, — Нет ничего более естественного для стареющего человека, поэта — писать хуже, чем он писал в молодости, — после чего, в качестве оправдания, припомнил еще одно утверждение Ахматовой, — Нет ничего более неприятного, чем пожилой человек, открывающий для себя таинства любви и, понятно, поэзии».

Ответ предельно честный и без тени раздражения. Ведь то самое «свойство всемирной отзывчивости», о которой писали ещё Пушкин и Чехов, состоит в том, чтобы научиться не лукавить — как в стихотворениях, так и самой жизнью. Таким мне вспоминается поэт… И сегодня, когда я открываю томик Бродского, «время, столкнувшись с памятью, узнаёт о своём бесправии». Быть может, это и есть самая благодарная память о человеке, который был и остаётся моим другом и попутчиком!   

«Август»

Маленькие города, где вам не скажут правду.

Да и зачем вам она, ведь всё равно — вчера.

Вязы шуршат за окном, поддакивая ландшафту,

известному только поезду. Где-то гудит пчела.

Сделав себе карьеру из перепутья, витязь

сам теперь светофор; плюс впереди река.

И разница между зеркалом, в которое вы глядитесь,

и теми, кто вас не помнит, тоже невелика.

Запертые в жару, ставни увиты сплетнею

или просто плющом, чтоб не попасть впросак.

Загорелый подросток, выбежавший в переднюю,

у вас отбирает будущее, стоя в одних трусах.

Поэтому долго смеркается. Вечер обычно отлит

в форму вокзальной площади, со статуей и т. п.,

где взгляд, в котором читается «Будь ты проклят»

прямо пропорционален отсутствующей толпе.

(последнее стихотворение Иосифа Бродского, написанное в январе 1996 г.)

«… Независимо от того, является человек писателем или читателем, задача его в том, чтобы прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую, жизнь. Ибо она у каждого из нас только одна, и мы хорошо знаем, чем все это кончается. Было бы досадно израсходовать этот единственный шанс на повторение чужой внешности,  чужого опыта, на тавтологию — тем более обидно, что глашатаи «исторической необходимости», по чьему наущению человек на тавтологию эту готов согласиться, в гроб с ним вместе не лягут и спасибо не скажут...»

Иосиф Бродский, из Нобелевской речи, 1987 г.

P.S: Друзья, позвольте мне данным эссе члена Жюри Чтений «Мой любимый поэт», которое логически завершает публикации избранных работ в рубрике, с этой удивительной темой проститься, но… только на время. Судя по Вашим откликам на неё и просьбам непременно ещё раз к ней вернуться, я попробую через время так и сделать, но на данный момент — она исчерпана. Автору лучшего комментария или вопроса к эссе «Мой Бродский» — 15 золотых монет от Администрации сайта, а решение, кому именно, примет автор эссе — Константин Жибуртович.

Впереди нас ждут новые Чтения. Проведу их в ноябре, чтобы мы с Вами имели возможность весь декабрь наслаждаться работами наших талантливых эссеистов. Тема следующих Чтений — «Рукописи не горят»!
Почему бы нам с Вами в итоговых Чтениях 2017 года не порассуждать о бессмертных произведениях великих писателей?! :)

Литературная Гостиная

19 октября 2017

Ведущая рубрики: Иванна Дунец.

Обухова Елена

«Думы печальные, думы глубокие…»

|эссе|

Я очарована была стихами Сергея Александровича Есенина навсегда и бесповоротно, будучи ещё маленькой девчушкой. Не умея толком читать, познакомилась с его лиричными, сказочными, песенными стихами. Его первое напечатанное стихотворение (в детском журнале «Мирок») «Белая берёза» я знала и любила с трёхлетнего возраста. У нас в доме всегда ценили книги. Библиотека занимала целую комнату. Я заходила туда с трепетом, как заходит истинный христианин в церковь, подставляла лесенку и брала с полки книгу со стихами Есенина. Это были стихи, не вошедшие в основное собрание, подготовленное поэтом. И читала медленно, громко, нараспев:

Он бледен. Мыслит страшный путь.

В его душе живут виденья.

Ударом жизни вбита грудь,

А щёки выпили сомненья…

Мама прибегала на мой голос и журила меня. Ты читаешь не то, что соответствует твоему возрасту. Но книгу не отнимала. Я была довольна, убегала в детскую и продолжала читать, но уже тише. Я читала его стихи, когда мне было тоскливо, одолевали печали и горести. Я читала и думала, а каково было ему в такой сложный исторический период? И я стала подражать его стилю, благо, что рифмы были не вычурные, а ритм такой, что хоть на каждый стих мелодию пиши, получится отличная песня или романс. Только я свои произведения никому до старшего школьного возраста не показывала. Хорошо зная, что за период обучения в церковно-приходской школе Есенин написал более тридцати стихов, я постаралась тоже не ударить в грязь лицом. Забавно, что у нас с Есениным совпадает дата рождения, соответственно и знак зодиака. Мне его творчество всегда казалось родным и близким по духу. Я в школе была неисправимой отличницей, так как мой кумир окончил школу с отличием (естественно, равнялась на него). Не очень общительная, я подолгу сидела с томиком его стихов, уходила в свой внутренний мир. Но стихи любимого автора и со сцены читать не отказывалась. Сначала это были стихи для детей, которые Есенин публиковал в детских журналах, а потом более зрелые...

Звёздочки ясные, звёзды высокие!

Что вы храните в себе, что скрываете?

Звёзды, таящие мысли глубокие,

Силой какою вы душу пленяете?..

Стихотворения, похожие на философские размышления, со временем потеснили пейзажную лирику. Хотя, у Есенина на всех этапах творчества, кроме имажинистского, наблюдается тесное переплетение философской и пейзажной лирики. Странное течение в литературе захлестнуло его ненадолго — Есенин написал даже манифест артели (так имажинисты называли свою организацию). Быть в их рядах — нелепая ошибка, по-моему, для Сергея Александровича, «последнего певца русской деревни». Не представляю, как имажинисты читали стихи «задом наперёд»… Поэт направил «Письмо в редакцию» в газету «Правда», в котором объявил о роспуске группы. Чуть позже он записал: «Имажинизм был формальной школой, которую мы хотели утвердить. Но эта школа не имела под собой почвы и умерла сама собой, оставив правду за органическим образом». Распрощавшись с имажинистами, он отошёл от вычурных рифм, чем страдают многие современные поэты (и я в том числе). Простота, доступность философии природы, её слияние с личностью главного героя и ярко выраженное настроение, эмоциональное восприятие мира — вот, что характерно для его творчества.

Он не был далёк от политики. Но испытывал своеобразные душевные кризисы, разрывая душу сомнениями. То примыкал к эсерам, то к большевикам. Душевные метания он испытывал всегда.

Уже ты стал немного отцветать,

Другие юноши поют другие песни.

Они, пожалуй, будут интересней —

Уж не село, а вся земля им мать.

Ах, родина! Какой я стал смешной.

На щеки впалые летит сухой румянец.

Язык сограждан стал мне как чужой,

В своей стране я словно иностранец.

Произведения последнего периода его жизни тому свидетельства — «Русь советская», «Анна Снегина»… Он не нашёл своей социальной ниши в обществе, которая соответствовала бы его таланту. Скитающаяся душа не находила причала. А вот, философский камень он нашёл ещё в начале творческого пути в 1912 году!

Думы печальные, думы глубокие,

Горькие думы, думы тяжёлые,

Думы от счастия вечно далёкие,

Спутники жизни моей невесёлые…

По ритму этот стих напоминал мне всегда Лермонтова «Тучки небесные, вечные странники». Оно такое же печальное, порой безысходное. А «Не бродить, не мять в кустах багряных…» не уступает по глубине «Отговорила роща золотая...», хотя написаны эти стихи в разные периоды творчества Есенина, но они очень перекликаются, на мой взгляд. Оба стихотворения о бренности бытия, о том, что мы гости на этой Земле…

Я становилась старше, и мне стали импонировать историческая линия и реальные исторические образы в творчестве поэта. Мне стал интересен язык, которым написано «Сказание о Евпатии Коловрате»:

Впереди ль сам хан на выпячи

На коне сидит улыбисто

И жуёт, слюнявя бороду,

Кус подохлой кобылятины.

Говорит он псиным голосом:

«Ой ли, титники братанове,

Не пора ль нам с пира-пображни

Настремнить коней в Московию?»

Какой красочный и реалистичный образ хана! Стихотворение «Греция» тоже необычно своей многослойной образностью.

Ах, Греция! мечта души моей!

Ты сказка нежная, но я к тебе нежней,

Нежней, чем к Гектору, герою, Андромаха.

Возьми свой меч. Будь Сербии сестрою.

Напомни миру сгибнувшую Трою,

И для вандалов пусть чернеют меч и плаха.

Есенин знал мифологию, родители прочили его в учителя, старались дать образование. Но, я думаю, что языковое чутьё и волшебный слог  – это врожденные качества, взращённые в процессе общения с удивительно красивой природой средней полосы России. Желание создать семью так и не сбылось у поэта, у меня, кстати, тоже (ну, кому нужна жена по три часа в день уединяющаяся для того, что накрапать очередной «шедевр»). Мне жаль было искренне всех его жён – Анну Изряднову, Зинаиду Райх, Айсидору Дункан, Софью Толстую. С Гением жить непросто! К тому же, Есенин был очень любвеобилен, не каждая женщина будет это терпеть. Женщин было много, они отвечали взаимностью. Любовь была смыслом жизни поэта. Когда ушла последняя тень любви, его сердце остановилось. Он не идеализировал женщин, он любил их со всеми их недостатками и причудами. Любовная лирика в чистом виде нечасто встречается у поэта. Может быть потому, что он не встретил свою настоящую любовь. Есениным было написано несколько лирических стихотворений, посвященных Анне Сардановской — сестре друга детства поэта. Это и «Выткался на озере алый свет зари», и «Сыплет черемуха снегом», и «Зачем зовешь», где есть радость встречи и ощущение полёта души Сергея Александровича.

Зацелую допьяна,

изомну, как цвет,

хмельному от радости

пересуду нет…

Будоражат воображение образы, которые соединяют в себе любовные и природные метаморфозы. Так, в стихотворении «Зеленая прическа» стройная девушка – берёзка расчёсывает косы-ветви лунным гребешком...

Но есть и другие стихи о любви – Есенин непредсказуем! Они, как будто хлещут тебя кнутом. И хочется сказать: «Я — не такая». Стихи его всегда «свежие и голосистые» — по выражению Александра Блока.

Ты меня не любишь, не жалеешь,

Разве я немного не красив?

Не смотря в лицо, от страсти млеешь,

Мне на плечи руки опустив.

Молодая, с чувственным оскалом,

Я с тобой не нежен и не груб.

Расскажи мне, скольких ты ласкала?

Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?

Апогей любовной лирики Есенина его знаменитый цикл «Персидские мотивы». Любовь поэт воспринимает как награду за муки, представляет её во всем разноцветье и многогранности. Мотив любви можно назвать лейтмотивом во многих его произведениях. Настоящая жемчужина поэзии Серебряного века — «Я не знал, что любовь — зараза, я не знал, что любовь — чума» («Пой же, пой на проклятой гитаре»). Артистка театра Августа Миклашевская пыталась исцелить больную душу поэта. Но он всё чаще уходил в депрессию…

Обожаемые всеми шедевры — «Шаганэ ты моя, Шаганэ», «Руки милой – пара лебедей», «Ты сказала, что Саади» и «Никогда я не был на Босфоре» раскрывают нам Есенина-фантазёра. Он очень хорошо представлял себе образ персиянки, горячей и гордой, нежной и пламенной, в чьих глазах герой «увидел море, полыхающее голубым огнем». Шаганэ, Гелия, Лала – это загадочные и удивительные девушки, такие же, как и их родина. Очевидно, Есенина привлекла экзотика, а быть может, вдохновила молоденькая армянская девушка. Но, восхищаясь удивительной Персией, лирический герой не перестает думать о родном крае. Читая замечательное стихотворение «Никогда я не был на Босфоре», я почему-то всегда испытываю легкую грусть.

Любовь предстаёт в его стихах во всех ипостасях – и ревность, и утрата, и тоска, и нежность, и боль. Он и есть отражение любви — и плотской, и платонической — любимец женщин, голубоглазый златокудрый русский красавец из Рязанской глубинки. Есенин для меня целая эпоха, хотя он прожил короткую, но полную событий жизнь. И мне не хочется верить, что он мог свести счеты с жизнью, которую так любил…

https://poembook.ru/contest/767-moj-lyubimyj-poet-%7Cliteraturnyj-zhanr---esse%7C/poem/49991-dumy-pechalnye-dumy-glubokie

P.S: На представленной в ЛГ фотографии — Сергей Александрович Есенин в 1924 году — за год до событий, произошедших в гостинице «Англетер»…

Решение, кому сегодня будут вручены 15 золотых монет, будет принимать автор эссе — Елена Обухова.

Будьте, друзья!