Альбом
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
30 июля 2017
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Игорь Филатов
«Самая красивая история любви на земле»
|эссе|
«… Прежде чем сказать все, что я думаю о «Джамиле», я должен отметить, что считаю это произведение самой прекрасной в мире историей о любви. Здесь, в этом горделивом Париже, Париже Вийона, Гюго и Бодлера, в Париже королей и революций, Париже - вечном городе искусства, где каждый камень связан с легендой или историей, в городе влюбленных, в этом Париже, который всё видел, всё читал, всё испытал, я прочитал «Джамилю» — не «Вертера» и «Беренку», не «Антония и Клеопатру», и не «Сентиментальное воспитание». И образы Ромео и Джульетты, Паоло и Франчески, Эрнани и Доньи Соль померкли, ибо я встретился с Данияром и Джамилей, которые перенесли меня в третий год войны, в августовскую ночь 1943 года, куда-то в Куркурейскую долину, к мажарам с зерном и мальчугану Сеиту, рассказывающему их историю. У каждого человека лишь одна жизнь. Чингиз Айтматов её лишь начинает. Но, кажется, что он вобрал в свое сердце, познал разумом огромный опыт всего человечества. Ибо этот молодой человек говорит о любви так, как никто другой…»
Луи Арагон
|из предисловия к французскому изданию повести
Чингиза Айтматова «Джамиля», 1958 г.|
Там, где я родился, небо не существует без фантастического по красоте украшения — далёких снежных вершин, ослепительно сверкающих на солнце. Не видно их только в пасмурные дни, но там, где я родился, пасмурных дней так мало, что небо и горы почти всегда единое целое, одно без другого не существует. Видимо, поэтому, когда я приехал учиться в Москву, долго чувствовал себя неуютно — мне мучительно не хватало чего-то в окружающем пейзаже. Потом дошло — для душевного спокойствия мне нужно видеть горы. Вот тогда я понял, что очень люблю свою родину!
Оглядываясь назад, я понимаю — не было в моей жизни радости более чистой и светлой, чем радость возвращения домой. Помню, после второго курса, досрочно окончив практику, я поменял билет на самолёт и прилетел на несколько дней раньше. Меня не ждали. Глубокой ночью шёл я по знакомой улице, ведущей к дому, и был так счастлив, что воспоминание об этом и сейчас обжигает мне сердце. Была тёплая, тихая ночь, и в тишине моим шагам вторили странные звуки: глухие короткие удары, негромко, но отчётливо — то справа, то слева. Вначале я не обращал на них внимания, а потом остановился, прислушался и понял — это в садах падают спелые яблоки… Много раз я был счастлив, но то мгновение мне не с чем сравнить, оно пронзило меня ощущением РОДИНЫ!
Скажете, это не о любви? Но ведь она бывает разная, у любви множество оттенков. Я начал с этого, потому что… Да вот, не знаю почему! Сел писать, задумался — и написалось это. А потом начал вспоминать одно, другое. И в конце концов решил написать о повести, в которой соединились в одно разные ипостаси любви. Эта повесть здорово меня изменила. Допускаю, что сейчас не писал бы этих строк, а тогда, давно, не услышал бы падающих яблок, если б не прочёл её в своё время — её и другие повести прекрасного писателя Чингиза Айтматова, моего земляка. Это он доброй рукой привил мне любовь к красоте окружающего мира и помог сделать эту любовь главной составляющей моего существования. Читая его, я стал по-другому смотреть, по-другому чувствовать, по-другому понимать. В том числе и то, что мы обозначаем словом «любовь». Для меня это понятие много шире отношений между двумя людьми, они лишь часть любви главной — к жизни, без которой все остальные виды любви просто теряют смысл. Именно об этом повесть Айтматова «Джамиля», которая сюжетно — просто «любовная история», но в которой любовь между мужчиной и женщиной соединена с любовью всеобъемлющей, которая везде и во всём.
Незамысловатая, скупая событиями, эта повесть написана удивительным языком. Он придаёт ей живую красоту и многомерность. Описывать этот язык бессмысленно, и я буду цитировать:
«… Вот опять стою я перед этой небольшой картиной в простенькой рамке. Эту картину я еще никогда не выставлял на выставках. Больше того, когда приезжают ко мне из аила родственники, я стараюсь запрятать ее подальше. В ней нет ничего стыдного, но это далеко не образец искусства. Она проста, как проста земля, изображенная на ней. В глубине картины — край осеннего поблекшего неба. Ветер гонит над далекой горной грядой быстрые пегие тучки. На первом плане — красно-бурая полынная степь. И дорога черная, еще не просохшая после недавних дождей. Теснятся у обочины сухие, обломанные кусты чия. Вдоль размытой колеи тянутся следы двух путников. Чем дальше, тем слабее проступают они на дороге, а сами путники, кажется, сделают еще шаг — и уйдут за рамку. Один из них… Впрочем, я забегаю немного вперед…»
Так начинается повесть. А потом мы вдруг попадаем под жаркое августовское солнце, в будни киргизского села, в котором остались только старики, женщины и дети. Идёт война, и работать им приходится непосильно. Мальчик, глазами которого мы видим происходящее, работает, как взрослый, но остаётся ребёнком до той поры, пока не оказывается вовлечённым в историю, разом изменившую его. Он не только повзрослел, но и открыл заново мир, который его окружал, и нашёл в этом мире себя. Произошло это потому, что он стал свидетелем редкой по красоте истории любви, разыгравшейся на его глазах и при его непосредственном участии.
Мне стыдно своих сухих слов, повесть надо читать. Сделайте это, какие бы ни были у вас пристрастия в литературе, вы прочтёте повесть на одном дыхании (я только что сделал это за полчаса) и не только получите удовольствие, но и задумаетесь. И в первую очередь как раз о том, а что же такое любовь? Почему девушка, много раз видевшая и ничем не выделявшая из остальных человека, полюбила его, когда услышала, как он поёт? И что она в нём полюбила?
«… Данияр снова запел. Начал он так же робко, неуверенно, но постепенно голос его набрал силу, заполнил собой ущелье, отозвался эхом в далеких скалах... Если бы я только мог хоть в какой-то мере воспроизвести песню Данияра! …Больше всего меня поразило, какой страстью, каким горением была насыщена сама мелодия. Я не знал, как это назвать, да и сейчас не знаю, вернее, не могу определить — только ли это голос или еще что-то более важное, что исходит из самой души человека, что-то такое, что способно вызвать у другого такое же волнение, способно оживить самые сокровенные думы. Это был человек, глубоко влюбленный. И влюблен он был, почувствовал я, не просто в другого человека; это была какая-то другая, огромная любовь — к жизни, к земле. Да, он хранил эту любовь в себе, в своей музыке, он жил ею. Равнодушный человек не мог бы так петь, каким бы он ни обладал голосом…»
И ещё об одном задумаешься, читая повесть: как получилось, что любовь, расцветшую прекрасным цветком на фоне тяжёлой будничной работы, среди пыльных мешков, кизяков и стоптанных сапог — как вышло, что её никто не заметил? Никто, кроме мальчика, которого она коснулась своим крылом, окрылив и его…
Так что же такое — любовь? ТАКАЯ ЛЮБОВЬ?
«… Тогда я только видел все это, но не все понимал. Да и теперь я часто задаю себе вопрос: может быть, любовь — это такое же вдохновение, как вдохновение художника, поэта?!.»
Мальчик задаёт себе вопросы, которые неизбежны, если человек поднимает голову от земли и пытается воспринять окружающий мир как единое целое, включающее и его самого. И от ответов, которые он себе даёт, зависит его судьба, его место в этом мире и след, который он в нём оставляет. Вслед за ним задаем себе эти вопросы и мы, читатели. Я, во всяком случае, задавал. Очень простая история. Она не кончилась свадьбой, героиня не бросилась с обрыва, герой ни с кем не сражался. Всё было буднично — для всех, кроме тех, которым любовь дала другие глаза и другие чувства.
Мне очень хочется, чтобы те, кто не знакомы с Айтматовым или знают его только по нашумевшим романам «И дольше века длится день» и «Плаха», прочитали его «Повести гор и степей». По моему глубокому убеждению, это лучшее, что им написано. Там не только о любви во всех её оттенках: от грубой плотской до самой что ни на есть святой, материнской. Там горы и степи, голубое чудо — озеро Иссык-Куль, алые маки и запах цветущего джидовника, белая горячая пыль и высокое синее небо… И люди — герои и подлецы, романтики и приспособленцы, циники и влюблённые… Те самые киргизы, которые для жителей мегаполисов — всего лишь дворники и водители маршруток, люди другого разреза глаз и другого сорта.
Конечно, в этом нет моей заслуги, но я чуточку горжусь тем, что являюсь земляком Айтматова, что мы с ним видели одни и те же горы, и мне не стыдно получить упрёк в подражательстве, потому что я не скрываю, что учусь писать у него больше, чем у кого бы то ни было. Я люблю этого человека как учителя, как друга, поделившегося со мной самым дорогим, и этот оттенок любви лучше всего выразить его собственными словами:
«… Слушая Данияра, я хотел припасть к земле и крепко, по-сыновьи обнять его только за то, что человек может так ее любить. Я впервые почувствовал тогда, как проснулось во мне что-то новое, чего я еще не умел назвать, но это было что-то неодолимое, это была потребность выразить себя, да, выразить, не только самому видеть и ощущать мир, но и донести до других свое видение, свои думы и ощущения, рассказать людям о красоте нашей земли так же вдохновенно, как умел это делать Данияр. Я замирал от безотчетного страха и радости перед чем-то неизвестным. Но я тогда еще не понимал, что мне нужно взять в руки кисть…»
Сколько разных видов любви в этой недлинной истории, и лишь одна из них — собственно любовь для продолжения рода, да и она выросла, как ветвь на древе любви к самой жизни, к её красоте. Сколько вообще оттенков у любви? Разве моя любовь к родине — не любовь? А чувство, которое я питаю к Айтматову? А трепет мальчика, когда он прикоснулся карандашом к белому листу — как назвать это чувство? С любовью, кончающейся соитием, всё, не скажу проще, но гораздо понятнее и доступнее. А вот другие оттенки — не всем даны. Их надо заслужить. Может быть, главный смысл повести именно в этом.
Историй о любви я прочитал множество! Шекспир и Толстой, Тургенев и Мопассан, Флобер и Фитцджеральд. Ни одна из них не тронула меня так, как «Джамиля», ни одна так не запала в меня, так много мне не дала. И, видимо, не один я такой. Когда я прочёл, что написал об этой повести французский(!) писатель, был, с одной стороны, удивлён, а с другой, абсолютно с ним согласен — «Джамиля» — это самая красивая история любви на земле!
https://poembook.ru/contest/706-o-lyubvi-i-prochikh-besakh-%7Cliteraturnyj-zhanr---esse%7C/poem/45010-%22samaya-krasivaya-istoriya-lyubvi-na-zemle%22
P.S: Друзья, наш уважаемый меценат — администрация Поэмбука — подарит одному из Вас 15 золотых монет за самый интересный вопрос или комментарий к данному эссе. А решение, кому именно, будет принимать автор эссе «Самая красивая история любви на земле» — Игорь Филатов.
Любите и будьте любимы! Хорошего чтения)
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
23 июля 2017
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Друзья,
позвольте Вам представить следующее эссе из Чтений «О любви и прочих бесах», победившее в номинации «Выбор Литературной Гостиной».
«... Любовь — это работа постижения мира единственного избранника, рискованная тем, что может окончиться смертью...» — основная мысль данного эссе меня не просто вдохновила на рассуждения, а заставила задуматься. Я считаю, что это эссе для тех, кто не ищет легкости изложения. Для тех, кто любит размышлять. И, конечно, для тех, кто всегда искренен сам с собой.
Борис Виан (10 марта 1920 — 23 июня 1959) — французский прозаик, поэт, джазовый музыкант, певец, скульптор и художник. Автор модернистских эпатажных произведений, ставший после смерти классиком французской литературы. Он творил не только под своим именем, но и ещё под 24 псевдонимами, самым известным из которых был Вернон Салливан. Многие из нас не читали его роман «Пена дней», который был впервые опубликован в 1947 году во Франции. И не слушали оперу, которую написал в 1981 году композитор Эдисон Васильевич Денисов на тему романа (лирическая драма в 3 актах и 14 картинах). И не смотрели нашумевшую экранизацию произведения в 2013 году с Одри Тоту и Роменом Дюрисом в главных ролях. Но я благодарю автора эссе — ведь, всё это у нас с Вами впереди.
Сергей Касатов
«L'écume des jours. Любовь и смерть»
|эссе|
Это рассуждение не столько о романе, сколько о Человеке, который любил писательское ремесло. Любил его, жил им и умер на кинематографическом представлении одного из своих детищ…
«… На свете есть только две вещи, ради которых стоит жить: любовь к красивым девушкам, какова бы она ни была, да новоорлеанский джаз или Дюк Эллингтон. Всему остальному лучше было бы просто исчезнуть с лица земли, потому что всё остальное — одно уродство. Именно это и явствует из нижеследующих страниц, где рассказана самая, что ни на есть доподлинная история, поскольку я сам сочинил её от начала и до конца. Но при всем при этом она есть и проекция реальности, однако сдвинутая в иную плоскость, ухабистую и искривленную, и в ней возникает воспаленная атмосфера перекошенных жизненных обстоятельств…»
Борис Виан «Пена дней»
Именно для тех, кто не знаком с историей любовных отношений Колена и Хлои, так легко и красиво начавшейся и закончившейся так нелепо и катастрофически, я не вижу смысла интерпретировать сюжет или как-то иначе перелагать его. «Самое важное в жизни — судить обо всем предвзято. Толпа, как известно, обычно ошибается, а каждый человек в отдельности всегда прав. Впрочем, не выводите из этого утверждения правил поведения. Им можно следовать, лишь пока они не сформулированы…». Любовь — это, прежде всего, работа — констатирует писатель Борис Виан, обрекая главного героя романа «Пена дней» Колена на поиски изощрённых способов получения денег, чтобы спасти его любимую жену — Хлою:
«… — Мне нужны деньги, чтобы лечить жену.
— Ах, вот что.
— Она больна, — объяснил Колен. — А вообще-то я не люблю работать.
— Сочувствую вам. Когда женщина больна, она уже ни на что не годится.
— Я её люблю.
— Разумеется, иначе вы не пришли бы сюда наниматься…»
Любовь — это большая работа. Любовь — это работа рискованная, и основной её риск связан с жертвенностью, которая, в свою очередь, таковой не воспринимается. Возможно, только внешне, для толпы, а также для читателя, не заострившего свой взгляд на том, что чувству жалости попросту нет места не только в данном произведении, но и в остальных трудах Бориса Виана. Любовь — это работа по постижению мира единственного избранника, рискованная тем, что может окончиться трагически…
«… Колену платили теперь много денег, но это уже ничего не меняло. Он должен был обходить по выданному ему списку многие квартиры и за сутки предупреждать указанных в нем людей о несчастьях, которые их ожидают… Усталость снедала его, от неё костенели колени и проваливались щеки. Глаза его видели теперь только людские уродства. Он беспрестанно сообщал о бедах, которые случатся, а его беспрестанно гнали взашей с воплями, слезами, проклятьями…»
Роман Бориса Виана, по словам автора, и есть мощная интерпретация той реальности, в которой жил сам Виан, «однако сдвинутая в иную плоскость, ухабистую и искривленную»! «Пена дней» иссечена аллюзиями и метафорами. В романе полным полно сарказма и пародий на модные «штучки» времён Виана. Чего только стоит Жан-Соль Партр и его «Блевотина», за которой исступлённо охотится Шик, один из героев романа, мечтая заполучить её любым способом. А есть вещи, подчас парадоксальные. Болезнь, поразившая главную героиню романа «Пена дней», в конечном итоге, настигла и самого автора. В лёгких Хлои поселяется цветок — водяная лилия:
«… Теплая рука Хлои доверчиво лежала в руке Колена. Хлоя смотрела на него, и ее светлые, чуть удивленные глаза вселяли спокойствие. А вокруг антресолей, на полу их комнаты столпились заботы, остервенело пытаясь задушить друг друга. Хлоя ощущала в своем теле, и своей грудной клетке какую-то неведомую ей злую силу, чье-то недоброе присутствие и не знала, как ей с этим совладать, она время от времени кашляла, чтобы хоть немного потеснить противника, вцепившегося в ее плоть. Хлое казалось, что каждым глубоким вздохом она живьем отдает себя во власть коварного, полного глухой ярости врага. Грудь Хлои едва вздымалась, прикосновение гладких простынь к ее длинным голым ногам почему-то успокаивало. Сгорбившись, Колен сидел рядом и глядел на нее.
— Давай послушаем музыку, Колен, — сказала Хлоя. — Поставь одну из твоих любимых пластинок.
— Это утомит тебя, — ответил Колен, словно издалека. Он плохо выглядел. Сердце заполонило всю его грудь, только сейчас он это заметил.
При впадении реки в море всегда есть порог, который трудно преодолеть, где кипит вода и в пене кружатся обломки затонувших кораблей. Воспоминания нахлынули из темноты, натолкнулись на барьер между ночью за окном и светом лампы и то погружались в глубину, то выныривали на поверхность, оборачиваясь либо белесым брюшком, либо серебристой спинкой…»
В реальности же, через несколько лет после выхода произведения в свет, сам Борис Виан перенёс тяжелейший отёк лёгких. Случилось это много позже после написания «Пены дней», что возвращает нас к вечному вопросу о том, что настоящий писатель как минимум пророк своей судьбы. Да, к написанному стоит относиться весьма аккуратно.
Французский прозаик Борис Виан достигает пика своей популярности, выпустив в свет произведение «Сердцедёр». Ну, скажите, кто ещё стремится скорее познать сердечные радости Любви, как не человек, к несчастью своему, поражённый тяжелой болезнью сердца? И в завершении, я позволю себе упомянуть немаловажный, на мой взгляд, факт о символической кончине писателя, во многом отражающей судьбы героев романа «Пена дней». Трагический момент произошёл во время премьерной демонстрации триллера «Я приду плюнуть на ваши могилы», снятого по мотивам одноимённого произведения Бориса Виана, который написал его под псевдонимом— Вернон Салливан.
P.S: Друзья, наш уважаемый меценат — администрация Поэмбука — подарит одному из Вас 15 золотых монет за самый интересный вопрос или комментарий к данному эссе. А решение, кому именно из Вас, будет принимать автор эссе «L'écume des jours. Любовь и смерть» — Сергей Касатов.
Любите и будьте любимы! Хорошего чтения)
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
16 июля 2017
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Вильям Скотт
«Вспоминая вкус»
|эссе|
«… Я потеряла чувствительность. — Айрин вытащила иглу, и появилась небольшая капля крови. Айрин её слизнула. — И вкус у меня почти потерян. Различаю солёное от сладкого, но не более того. Иногда мне кажется, что это только воспоминание от вкуса, с тех времен, когда я еще всё чувствовала…»
Людмила Улицкая
Ни одну историю не расскажешь, если не упомянешь любовь. Родина, мать, дети — конечно, да. Но это всё, как говорят математики, дано. Встроено. Вариантов нет — разве только погрешности. А вот найти из сотен тысяч своего человека — это задачка, условие к которой пишешь сам, и с годами оно становится все объемнее и меняется без конца.
Вначале довольно того, чтобы «всегда ходить в школу вместе, и в танцах выбирай меня, а я буду выбирать тебя. Мы всегда будем вместе, если за нами не будут следить». На кодексе любви Тома и Бекки я продержалась долго, пока сёстры Бронте не добавили в него романтизма, страданий и жертвенности, а заодно научили, что для счастья вовсе не нужно быть таинственной красавицей. Достаточно прекрасной души. Враньё, конечно! Кстати о вранье. Какие без него отношения, тем более — любовь? Сумей промолчать или чуть приукрасить события — вот тебе и счастье.
Впрочем, ложь мужчины и женщины используют с разными целями. Взять, к примеру, Одиссея. Он «… достиг всего, чего желал: начинил собой человеческую культуру, как в свое время троянского коня, наследил во всех морях, …ото всех уходил, чтобы в нужный час вернуться к царским обязанностям, на милую родину. Он обманул всех, с кем сводила его судьба. Одиссей остался героем тысячелетий — как великий лжец, авантюрист, обольститель. Как он был искусен в выдумке обмана! Он просматривал наперед чужие пути мысли, чтобы обогнать, обойти, превозмочь, устроить ловушку, победить! Так он вписан в память народов — как великий конструктор и архитектор умной лжи. Пенелопа же осталась ни с чем. Она все сидела со своей пряжей многоразового использования, пряла да распускала, и ложь ее, как и ее рукоделие, была пластична и уклончива. Какого-то специального женского качества — врального — она была лишена. А между тем женское вранье, в отличие от мужского, прагматического, — предмет увлекательнейший. Женщины все делают иначе, по-другому: думают, чувствуют, страдают — и лгут. Боже милостивый, как они лгут! Речь идет, конечно, только о тех, кто, в отличие от Пенелопы, к этому одарен…»
О тех, кто одарён, лучше всего поведал граф Толстой. Жахнув по мне сперва «Крейцеровой сонатой», сделал контрольный выстрел «Анной Карениной». Убедив, что ложь женщины почти всегда связана с сокрытием новой любви от изжитой. И объяснив, что любовь — не только романтизм и жертвенность, а — страсть и чувственность. И когда этого нет, то и любви нет тоже. Вообще русская классика малость жестока для юных — после чеховских и толстовских пассажей о браке, каких-то тоскливых, не оставляющих ни грана надежды, что у тебя будет иначе, чем «… Который час? Пора спать. Какой нынче обед? Куда ехать? Что написано в газете? Послать за доктором. Горло болит у Маши…», — хочется доказать всем, всем, что ты эту систему сломаешь. И — одновременно — повеситься, потому что великий писатель зря не скажет, и учительница вон подтверждает, и в учебнике написано — гении. Со временем понимаешь, что прожила, собственно, все сюжеты, рассказанные в книгах — жаль, что не только куски беспримесного счастья, но и ошибки героинь испытаны на собственном опыте. Но именно вот то время, когда любила, и засчитывается за по-настоящему прожитое.
Судьба вообще не балует оригинальностью — всё, что с тобой было, уже кем-то описано. И книги уже не дарят надежду на несбыточное, как раньше, а объясняют, что, собственно, с тобой происходит и как быть дальше. Вот, скажем, было время, когда «… читала «Анну Каренину», чтобы сопоставить некоторые события своей распадающейся лично-семейной жизни и настоящую драму настоящей женщины — с завитками на белой шее, женственными плечами, оборками на пеньюаре и с рукодельной красной сумочкой в пианистических пальцах…»
Впрочем, настоящесть тогдашних драм тускнеет перед теми, что подкидывает жизнь, и длинных романов становится читать совсем некогда — как и крутить их, увы. Как-то внезапно стало ясно, что на века ничего нет, и от твоих намерений и стараний мало что зависит. Да и книг хочется современных, недлинных и емких, — Анну жаль, конечно, но что она знала о жизни, со своими завитками и оборками?
Время летит с такой скоростью, что некогда заламывать собственные пальцы, не менее пианистические, кстати — предаваться страданиям не дает сука-жизнь. Разве замутишь что-нибудь эпистолярное, для души, с приятным собеседником, да и поплачешь, если время есть, над прекрасным:
«… А вот теперь весна, так и мысли всё такие приятные, острые, затейливые, и мечтания приходят нежные; всё в розовом цвете. Я к тому и написал это всё; а впрочем, я это всё взял из книжки. Там сочинитель обнаруживает такое же желание в стишках и пишет — Зачем я не птица, не хищная птица! Ну, и так далее. Там и еще есть разные мысли, да бог с ними!..»
Нет времени страдать – уходишь в офлайн, да и дело с концом. А истинная любовь — что ж… Она — сквозной линией через все сущее. Как и сопутствующая ей ложь. Как древнее море, осыпающиеся пологие горы, цепкие жесткие травы, пыль и греки с их многочисленными богами, царями и героями — буквально на все вкусы.
Кроме печальной Пенелопы, просидевшей сиднем у прялки в ожидании скитавшегося невесть где мужа, была еще отважная Медея, ради любимого совершившая кражу и уехавшая с ним в другую страну.
«… Пока вода согревалась на керогазе, Медея застилала свою постель, складывая подушки и одеяла в сундучок у изножья кровати, и бормотала коротенькое утреннее правило из совершенно стершихся молитвенных слов, которые, невзирая на их изношенность, неведомым образом помогали ей в том, о чем она просила, — принять новый день с его трудами, огорчениями, чужими пустыми разговорами и вечерней усталостью, дожить до вечера радостно, ни на кого не гневаясь и не обижаясь. Она с детства знала за собой это неприятное качество — обидчивость — и, так, давно с ней борясь, не заметила, что уже многие годы ни на кого не обижается. Добормотав последнее, она тщательно, выработанным за многие годы движением сплела косу, свила ее в узел, обмотала голову черной шелковой шалью, выпростала длинный хвост из-под пучка на шею и вдруг увидела свое лицо в овальном зеркале, обложенном ракушками. Медея с некоторым удивлением разглядывала свое лицо — внимательно и строго, и поняла внезапно, что оно ей нравится. В отрочестве она много страдала от своей внешности: рыжие волосы, чрезмерный рост и чрезмерный рот; она стеснялась больших рук и мужского размера обуви, который носила. «Красивая старуха из меня образовалась»,— усмехнулась Медея и покачала головой…»
Что же было там, в середине веков? Между временами юной колхидской царевны и Медеи Мендес (урожденной Синопли) с Таврических берегов? Что было в середине жизни — между надеждой и отвагой юности и вдовьей одеждой? Сколько всего Медей уместилось в этом промежутке, сколько раз рождалось и умирало то, ради чего воровали, убивали, жертвовали всем и всеми — и врали без конца, приукрашивая и скрывая?
Было бы неплохо вот так, молчаливой суровой старухой, жить среди многочисленных родственников, пыли, соленой воды и гор, все про них понимая. Гулять, пока солнце ещё не раскалило землю. Ходить не праздно, быть «… собирательницей шалфея, чабреца, горной мяты, барбариса, грибов, шиповника, но не упускать также и сердоликов, и слоистых стройных кристаллов горного хрусталя, и старинных темных монет, которыми полна была тусклая почва этой скромной сценической площадки всемирной истории…»
Жизнь по-прежнему щедра на подарки: вот опять на утренней прогулке подобрала сердолик. Положить рядом с другими, на окошко летней кухни — там, где за занавеской спрятаны от досужих внуков пачка папирос, шкалик темного стекла и толстостенная рюмочка.
Время вспоминать. Так что же было — между?
«… Она стряхнула с маленькой груди остатки воды, с трудом натянула на узкое мокрое тело джинсы. В пружинистых её волосах, в прическе, которая еще не называлась «афра» и была её собственной и ничьей больше, тоже лежали круглые капли воды. Несколько маленьких, жестких даже на вид шрамов, уже волнующих и любимых, отмечали её тело под грудью, с левой стороны живота и на правом предплечье. Кажется, она была совершенно неженственной. Но все женщины, которых он знал прежде, в сравнении с ней казались не то манной кашей, не то тушеной капустой…»
Такая ерунда, в сущности.А ведь это и было счастьем. Надежда на то, что вот так, сквозной линией от начала до конца чьей-то жизни, жива в каждой барышне, читающей романы. «… Это «Дорога на эшафот», старинный французский пасьянс, чаще раза в год он не получается. А сейчас я сидела, ждала тебя — и вот, сложился. В этом знак расположения к дому, времени, этому месту. Отчасти и к тебе. Хотя у тебя совсем другие покровители, от другой стихии…»
Любви в жизни сколько угодно.А что она такое, в чем она состоит — не знает никто. «… Все определяется сантиметрами, минутами, уровнем содержания гормонов. Но ведь это только вопрос веры. На практике оказалось, что я исповедую другую веру, что мне важно еще и выражение лица, внутреннее движение, поворот слова и поворот сердца. А если этого нет, то мы друг для друга только вещи, которыми пользуются. Собственно говоря, меня это больше всего и мучает: разве кроме взаимоотношений тел нет никаких иных? Разве нас с тобой ничего не связывает, кроме объятий до потери мира? Разве там, где теряется ощущение границ тела, не происходит никакого общения превыше телесного? Скажи — нет! Ты скажи — нет! Неужели ничего между нами не происходило, что не описывается никакими параметрами? Но тогда нет ни тебя, ни меня, вообще никого и ничего, а все мы механические игрушки, а не дети Господа Бога. Вот тебе стишок, и, прошу тебя, скажи «нет»:
Играй, кентавр, играй,
химера двух природ,
гори, огонь, по линии раздела
бессмертной человеческой души
и конского невзнузданного тела.
Наследственный удел — искусство перевоза.
Два берега лежат, забывши о родстве,
а ты опять в поток, в беспамятные воды,
в которых я никто,— ни миру, ни тебе…»
https://poembook.ru/poem/1610767-vspominaya-vkus
Цитаты:
Ф. М. Достоевский «Бедные люди»
Л.Н. Толстой «Крейцерова соната»
М. Твен «Приключения Тома Сойера»
Л. Улицкая «Сквозная линия» и «Медея и её дети»
P.S: Друзья!
Внимание, наш уважаемый Меценат — Администрация Поэмбука — подарит одному из Вас 15 золотых монет за самый интересный вопрос или комментарий к данному эссе. А решение кому — будет принимать только Автор эссе «Вспоминая вкус» — Светлана (Вильям Скотт).
Любите и будьте любимы! Хорошего чтения)
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
9 июля 2017
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Евгений Водолазкин
«Авиатор»
Друзья,
кто же такой Авиатор? Толковый словарь Ефремовой Т.Ф. даёт нам на этот вопрос исчерпывающий ответ:Авиатор – это специалист в области авиации —теории и практики передвижения в околоземном воздушном пространстве на летательных аппаратах тяжелее воздуха – самолётах, вертолётах, планерах. И второе, устаревшее значение этого термина, специалист, управляющий летательным аппаратом, или попросту лётчик.
Но роман Евгения Германовича — это не история об авиации или летчиках, его Авиатор — это человек, который просто способен оторваться от земли! И для этого не нужно обязательно уметь управлять каким-либо летательным аппаратом, важно другое — умеете ли Вы парить «в небесах» душой, сердцем или сознанием?
Итак, Евгений Водолазкин — писатель, филолог. Автор достаточно нашумевшего не только у нас в России, но и в мире, романа «Лавр». Лауреат премии «Большая книга» в 2013 году. У нас его называют «русским Умберто Эко», а в Америке после выхода "Лавра" на английском — «русским Габриэлем Гарсиа Маркесом». Его произведения переведены более, чем на 20 иностранных языков.
Из аннотации к роману:
«… Новый роман лауреата премии "Большая книга", бестселлера "Лавр" и изящного historical fiction"Соловьев и Ларионов" Евгения Водолазкина "Авиатор" — яркое событие в литературе. Книга оценивается критиками как один самых ожидаемых русских романов 2016 года… Герой романа "Авиатор" — человек в состоянии tabula rasa: очнувшись однажды на больничной койке, он понимает, что не знает про себя ровным счётом ничего — ни своего имени, ни кто он такой, ни где находится. В надежде восстановить историю своей жизни, он начинает записывать посетившие его воспоминания, отрывочные и хаотичные: Петербург начала ХХ века, дачное детство в Сиверской и Алуште, гимназия и первая любовь, революция 1917-го, влюбленность в авиацию, Соловки… Но откуда он так точно помнит детали быта, фразы, запахи, звуки того времени, если на календаре — 1999 год?..»
Думаю, что после «Лавра», почитатели талантапрозаика Водолазкина, ждали чего-то схожего по жанру с этим романом. Но писатель может удивлять! Его следующий роман «Авиатор» никоим образом не похож на полюбившегося «Лавра». Роман «Авиатор» — другой! И о другом… События в романе охватываютогромный временной отрезок — почти целое столетие.Уже прожитое и нами. XX век. Мы, наверное, даже и не задумываемся, какая пропасть лежит между людьми, которые жили в начале двадцатого столетия и в его конце. Герою же романа предстоит не только задуматься об этом, но и прожить эти жизни: «Просто чувствую, что всем здесь чужой. У них своя жизнь, своя манера говорить, двигаться, думать. Они ценят другие вещи. И не то, что бы их вещи были хуже или лучше моих, просто они — другие. К тем, кто живет сейчас, я пришел, как человек с другого континента, может быть, даже — с другой планеты…». А удастся это ему или нет, и каким образом это будет происходить, Вы сможете узнать, только прочитав его историю жизни. Жизни фантастической, но такой реальной, что отличить иллюзию от яви в контексте романа, поверьте, будет очень сложно.
Из рецензии Михаила Визеля к роману:
«… Ошеломляющий успех романа «Лавр» в одночасье вывел академического филолога, сотрудника отдела древнерусской литературы Пушкинского дома, в звезды литературы самой что ни на есть современной. Что, в свою очередь, дало основание к хлесткому прозвищу «русский Умберто Эко». И новый роман не развенчивает, а лишь упрочает это эффектное уподобление. Подобно недавно скончавшемуся миланскому профессору, петербургский доктор наук в каждом новом романе, не изменяя привычной повествовательной манере, резко меняет время и место действия. Объединяются два времени одного города фигурой главного героя — Иннокентия Платонова. Вопреки названию, он отнюдь не профессиональный летчик, но совершил «перелет» еще более удивительный и рискованный…
Да, Платонов стремительно проходит путь от изумления шариковой ручкой до съемки в рекламных роликах (быстрозамороженные овощи и т. д.), на наших глазах превращаясь из старорежимного интеллигента в «медийную персону» (трудно избежать соблазна увидеть в этом ироническое переосмысление стремительного перемещения самого Водолазкина из академической тиши под свет софитов). Но и героя, и автора интересует не это. А те мельчайшие подробности, из которых и складывается «ткань бытия». Причем, парадоксальным образом, подробности начала века у автора получается более выпуклыми и осязаемыми, чем подробности 99-го года – чувствуется любовь и умение работать с историческими документами…»
P.S: Отдельно хотела обратить Ваше внимание на обложку этой книги. На передней стороне переплета — рисунок художника Михаила Шемякина, созданный специально для этого издания. И, как мне кажется, эта картина очень ненавязчиво отражает суть романа «Авиатор». И еще. У Фрэнсиса Скотта Фицджеральда есть рассказ «Загадочная история Бенджамина Баттона», я часто о нём думала, когда читала «Авиатора», несмотря на то, что эти истории такие разные…
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
2 июля 2017
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Евгений Львович Шварц
«Обыкновенное чудо»
|пьеса, 1944 — 1956 г.г.|
«Хозяин: Ты не любил девушку!
Медведь: Неправда!
Хозяин: Не любил, иначе волшебная сила безрассудства охватила бы тебя. Кто смеет рассуждать или предсказывать, когда высокие чувства овладевают человеком? Нищие, безоружные люди сбрасывают королей с престола из любви кближнему. Из любви к родине солдаты попирают смерть ногами, и та бежит без оглядки. Мудрецы поднимаются на небо и ныряют в самый ад — из любви к истине. Землю перестраивают из любви к прекрасному. А ты что сделал из любви к девушке?
Медведь: Я отказался от неё.
Хозяин: Великолепный поступок. А ты знаешь, что всего только раз в жизни выпадает влюбленным день, когда все им удается. И ты прозевал свое счастье. Прощай. Я больше не буду тебе помогать. Нет! Мешать начну тебе изо всех сил. До чего довел. Я, весельчак и шалун, заговорил из-за тебя как проповедник.»
Любовь…
Слово. Состояние. Чувство. Жизнь. Мир. Вселенная. Небытие. Что есть любовь? Кто был тем первым из живущих, что сказал: «люблю»? И что он чувствовал в этот момент? Вопросов множество рождает Ваш ум, начиная рассуждать на такую, казалось бы, простую тему — любовь. И Вы отчаянно пытаетесь понять, что есть «любовь» для Вас лично. Я задумалась... А правда ли, что сначала было только слово? По-моему, нет. Ты же не понимал значения этих шести букв. Ты даже и не помнишь, когда впервые услышал это слово. Просто оно было с тобой всегда! Просто ты чувствовал и всё осознавал — ты изначально знал, что это она. Любовь.
И впору бы набить оскомину, говоря слово «любовь»изо дня в день, из года в год и из века в век, но нет. С этим словом, скажу я Вам, совсем другая история.Этимология слова «любовь» сама по себе загадочная история, что уж говорить о Любви! Есть много версий, одна краше другой, но и путаного много. Я прочла несколько публикаций, посвящённых этому вопросу. Статья В.В. Ляшенко «Любовь: от этимологии слова к психологическому понятию», опубликованная в журнале «Филология: научные исследования» в № 1 за 2015 год, заинтересовала меня более других, ведь автор не просто рассуждает, а пытается скрупулёзно разобраться именно в этимологи слова «любовь», чтобы понять, какой же посыл древние люди вкладывали в эти несколько букв:
«… Давайте обратим внимание на др.- инд. слова lubhyati (звучит, как любите, правда), lobhas, lobhayati. Выделим в них две части: lub/lob и hyati, has, hayati. Не исключено, что в слове lub/lob можно выделить такую первооснову, как lu/lo. И именно это «лю/ло» мы слышим в словах «любовь», «милый». Но что такое это «лю»? Пролить свет на это может следующий ряд слов: луч, лучина, луна (свет, заря, освещать); лучше; получить, улучить, отлучить, прилучить, разлука, случай; лёгкий, лить (ср. с лат. libo – выливать, приносить жертву), слава, благо, блеск, «соль/сладкий» (солнце); lux(лат. свет, сияние, день, блеск, ясность, слава, спасение); luce (ит. свет), loche (ирл. молния), lustro (ит. блестящий, глянцевый), lustig (нем. весёлый, радостный), lüft (нем. воздух, атмосфера), look (англ. взгляд), loсаte (др.-инд. видит, замечает), loсаnаm (др.-инд. глаз), luck (англ. счастье, удача). У всех этих слов, очевидно, имеется нечто общее, и это общее связано с такими значениями, как свет, сияние, соединение, распространение, счастье. Обратимся теперь ко второй части – hayati, hyati, has. Одним из значений этих слов является ненависть. Но, по-видимому, этот смысл является вторичным, поскольку, во-первых, санскрито-русский словарь Кочергиной указывает на такие значения: hay, hayati – «звучать», «идти», has – «улыбаться, смеяться». И, во-вторых, в индоевропейских языках имеется множество слов с этим корнем, значение которых иное…»
Удивлены? Нет? Да, меня тоже мало это удивило, если честно. Борьба противоположных значений лишь мнима, как правило, из них и складывается единое целое. И, видимо, неважно — слова ли это, или мы — по-моему, это успешно применимо ко всемусуществующему! На разных языках слово «любовь»звучит по-разному, но понимаем мы его и применяемк себе и миру так похоже. Вообще, что касается «вечных тем» в искусстве, даже там, где не произносятся слова, то люди как-то уникально едины в их понимании. Все проще в этом мире, чем нам кажется — истина в том, что каждый из нас неотделимо присутствует в целом, даже если и не осознаёт этого!
В моём списке избранных романов о любви я насчитала более десяти произведений. Как сделать выбор? Какой из них является истинным литературным воплощением любви для меня? Может быть, это любовь Мастера и Маргариты, или Гамлета и Офелии? Или история английского пациента? Или это путь, который прошли Китти Гарстин и Уолтер Фейн?Или «Грамматика любви» Ивана Бунина? Или безусловная, настоящая и такая мне близкая по духу,любовь князя Мышкина? После долгих размышлений (подробности коих я опущу все же), литературное произведение, на котором я остановила свой выбор — пьеса Евгения Шварца «Обыкновенное чудо».
Из аннотации к пьесе:
«… Евгений Львович Шварц — знаменитый и всеми любимый "чудесный писатель, нежный к человеку и злой ко всему, что мешает ему жить", самый "недетский" сказочник, покоривший взрослых читателей, автор более двадцати пьес, а также сценариев к кинофильмам и мультфильму, тонкий мудрый мыслитель, сумевший в своих пьесах передать трагичность времени, в котором жил, раскрыть диапазон темных и светлых сторон человека и убедительно показать неизбежность победы добра над злом, а также подлинную нужность доброты, искренности, самопожертвования и человечности. Обыкновенное чудо — это любовь. В пьесе она соединяет, на первый взгляд, не подходящих друг другу людей: волшебника и не волшебницу, медведя и человека, практичных охотников и придворных девушек. Даже расставшихся влюблённых излечивает от обиды…»
Евгений Львович Шварц — русский писатель и драматург, родившийся в конце XIX века, но такой современный для каждого поколения читателей, и правда, является настоящим Волшебником. Почему он и его пьеса, спросите Вы? Потому что несерьезно о серьезном (и наоборот). Потому что у него настолько многогранная Любовь и много сценарная в своем развитии, что ты «читаешь» и осознаешь все аллюзии, и иногда даже становится страшно (неужели, твоя история уже кем-то прожита и даже рассказана). И, конечно, потому что бессмертный волшебник — Янковский — и есть сам Шварц! Мудрый, любящий, познавший и осознавший, пытающийся предостеречь и помочь, считающий, что нужно «принимать жизнь такой, как она есть. Дождики дождиками, но бывают и чудеса, и удивительные превращения, и утешительные сны». А самое главное, потому что любовь для него, как и для меня, — Обыкновенное Чудо!
Из пролога автора к пьесе «Обыкновенное чудо»:
«… "Обыкновенное чудо" — какое странное название! Если чудо — значит, необыкновенное! А если обыкновенное — следовательно, не чудо. Разгадка в том, что у нас речь пойдет о Любви. Юноша и девушка влюбляются друг в друга — что обыкновенно. Ссорятся — что тоже не редкость. Едва не умирают от любви. И наконец, сила их чувства доходит до такой высоты, что начинает творить настоящие чудеса, — что и удивительно и обыкновенно. О любви можно и говорить, и петь песни, а мы расскажем о ней сказку. В сказке очень удобно укладываются рядом обыкновенное и чудесное и легко понимаются, если смотреть на сказку как на сказку. Как в детстве. Не искать в ней скрытого смысла. Сказка рассказывается не для того, чтобы скрыть, а для того, чтобы открыть, сказать во всю силу, во весь голос то, что думаешь… И начинается наша сказка просто. Один волшебник женился, остепенился изанялся хозяйством. Но, как ты волшебника ни корми — его все тянет к чудесам, превращениям и удивительным приключениям. И вот ввязался он влюбовную историю тех самых молодых людей, о которых говорил я вначале. И все запуталось, перепуталось — и наконец, распуталось так неожиданно, что сам волшебник, привыкший к чудесам, и тот всплеснул руками от удивления.Горем все окончилось для влюбленных или счастьем — узнаете вы в самом конце сказки…»
P.S: Друзья, а завтра — 3 июля — начнётся приём Ваших эссе в Чтения. Конечно же, я в предвкушении Вашего выбора литературных произведений! Искренне надеюсь, что путешествия в наши с Вами Любови будут не только познавательными, но и непременно волшебными…
Желаю всем чудесных Чтений! Любите и будьте любимы :)
Чтения "О любви и прочих бесах" |литературный жанр - эссе|
https://poembook.ru/blog/28595
О литературном жанре — эссе:
https://poembook.ru/blog/21542
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
25 июня 2017
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Джон Роберт Фаулз
«Волхв»
|«The Magus» (англ.), роман, 1965 г.|
«… В день моего отъезда лил дождь. Но я был полон радостного нетерпения — такое чувство, словно у тебя отрастают крылья. Я не знал, куда отправлюсь, но знал, что буду искать. Чужую землю, чужих людей, чужой язык; и, хотя тогда я не мог облечь это в слова — чужую тайну…»
«Волхв»
Кто из нас не мечтал о подобном, друзья?! Отправиться, конечно, не на край света (но это тоже вариант), а хотя бы в соседнее зарубежное государство, чтобы «обнулиться», раствориться в чужом и незнакомом мире, понять что-то такое о себе, что никогда не сможешь осознать в своей «зоне комфорта». Именно так и поступает главный герой британского романа, о котором сегодня пойдёт речь.
Джон Роберт Фаулз — автор романа «Волхв» — английский писатель, романист и эссеист. Один из выдающихся представителей постмодернизма в зарубежной литературе XX столетия. Его личная история с романом «Волхв», длившаяся почти 15 лет, не оставляет читателей равнодушными уже более 50 лет — магия, одним словом!
Из аннотации к роману:
«... Джон Фаулз - один из наиболее выдающихся (и заслуженно популярных) британских писателей XX века, современный классик, автор всемирных бестселлеров "Коллекционер" и "Любовница французского лейтенанта". "Волхв" долго служил Фаулзу своего рода визитной карточкой. В этом романе на затерянном греческом острове загадочный "маг" ставит жестокие психологические опыты на людях, подвергая их пытке страстью и небытием. Из туманного Альбиона осиротевший и разочарованный Николас Урфе попадает на удивительный остров Фраксос, древней и вечно молодой Эллады. Там ему, подобно Орфею, предстоит причаститься вечных тайн современных архаичных мифов, прикоснуться к пугающим глубинам Эроса и познать изнанку всеобъемлющего Эго, для того, чтобы, наконец, обрести самого себя. Роман Джона Фаулза «Волхв» — театр мистерий для одинокой души, которая в иллюзорных картинах настойчиво ищет истину и любовь. Реалистическая традиция сочетается в книге с элементами мистики и детектива. Эротические сцены романа - возможно, лучшее, что было написано о плотской любви во второй половине XX века…»
Если Вам интересна психология, если Вы любите головоломки, и если Вы знаете, что «экзистенциализм» — это не просто одно из направлений в философии XX века — то добро пожаловать в мир Джона Роберта Фаулза! Исследователи его творчества считают, что на Фаулза в студенческие годы оказали большое влияние произведения французских экзистенциалистов Альбера Камю и Жана-Поля Сартра. Идеи о свободе личности, о несовершенстве мира, и, конечно, о необходимости принимать ответственность за свои поступки и решения лично каждым индивидуумом — стали главными постулатами в работах Джона Фаулза.Писатель очень узнаваем в своих героях, которые постоянно оказываются перед выбором, что должен изменить их жизнь. И главное, что он пытается донести до своего читателя — Вы можете реализовать себя, только отказавшись от своей социальной роли! Правда, с течением времени, он всё же меняет свое мнение и приходит к выводам, связанными с такими понятиями как «фатальность» и «предопределенность», по-моему. Есть замечательная статья, что послужила предисловием ко второму изданию «Волхва», в ней Фаулз сам рассказывает нам о наиболее значимых литературных трудах для него, которые поспособствовали рождению истории о Маге.
Из предисловия Джона Фаулза к роману «Волхв»:
«… Я закончил «Волхва» в 1965 году, уже будучи автором двух книг, но, если отвлечься от даты публикации, это мой первый роман. Предварительные наброски относятся к началу 50-х; с тех пор сюжет и поэтика не раз видоизменялись. Сначала в них преобладал мистический элемент – в подражание шедевру Генри Джеймса «Поворот винта». Но четких ориентиров у меня тогда не было, ни в жизни, ни в литературе. Здравый смысл подсказывал, что на публикацию моих писаний рассчитывать нечего; фантазия же не могла отречься от любимого детища, неуклюже и старательно тщилась донести его до ушей человеческих; хорошо помню, что мне приходилось отвергать один фрагмент за другим, ибо текст не достигал нужной изобразительной точности. Несовершенство техники и причуды воображения (в них видится скорее неспособность воссоздать уже существующее, чем создать не существовавшее доселе, хотя ближе к истине второе) сковывали меня по рукам и ногам. И когда в 1963 году успех «Коллекционера» придал мне некоторую уверенность в своих силах, именно истерзанный, многажды перелицованный «Волхв» потеснил другие замыслы, выношенные в пятидесятых… а ведь по меньшей мере два из них, на мой вкус, были куда масштабнее и принесли бы мне большее уважение – во всяком случае, в Англии.
В 1964-м я взялся за работу: скомпоновал и переделал ранее написанные куски… Помимо сильного влияния Юнга, чьи теории в то время глубоко меня интересовали, «Волхв» обязан своим существованием трем романам. Усерднее всего я придерживался схемы «Большого Мольна» Алена-Фурнье – настолько усердно, что в новой редакции пришлось убрать ряд чрезмерно откровенных заимствований. На прямолинейного литературоведа параллели особого впечатления не произведут, но без своего французского прообраза «Волхв» был бы кардинально иным. «Большой Мольн» имеет свойство воздействовать на нас (по крайней мере, на некоторых из нас) чем-то, что лежит за пределами собственно словесности; именно это свойство я пытался сообщить и своему роману. Другой недостаток «Волхва», против которого я также не смог найти лекарства, тот, что я не понимал: описанные в нем переживания – неотъемлемая черта юности. Герой Анри Фурнье, не в пример моему персонажу, явственно и безобманномолод. Второй образец, как ни покажется странным, – это, бесспорно, «Бевис» Ричарда Джеффриса, книга, покорившая мое детское воображение. Писатель, по-моему, формируется довольно рано, сознает он это или нет; а «Бевис» похож на «Большого Мольна» тем, что сплетает из повседневной реальности (реальности ребенка предместий, рожденного в зажиточной семье, каким и я был внешне) новую, незнакомую. Говорю это, чтобы подчеркнуть: глубинный смысл и стилистика таких книг остаются с человеком и после того, как он их «перерастает». Третью книгу, на которую опирается «Волхв», я в то время не распознал, а ныне выражаю благодарность внимательной студентке Ридингского университета, написавшей мне через много лет после выхода романа и указавшей на ряд параллелей с «Большими ожиданиями». Она и не подозревала, что это единственный роман Диккенса, к которому я всегда относился с восхищением и любовью (и за который прощаю ему бесчисленные погрешности остальных произведений); что, работая над набросками к собственному роману, я с наслаждением разбирал эту книгу в классе…»
Кто Фаулз для меня? Мастер. Смелый, несмотря на внутренние страхи. Искренний, несмотря на лицемерие мира. Открытый, несмотря на паталогическую замкнутость. Читать его произведения? Да. Хотя бы «Волхва» и «Коллекционера». И обязательно посмотреть художественный фильм «Женщина французского лейтенанта» с Мэрил Стрип и Джереми Айронсом в главных ролях. А вот экранизацию «Волхва» я не стала смотреть после отзыва Вуди Алена, что «если бы он решил прожить свою жизнь сначала, то никогда бы не смотрел фильм «Маг»! Да, и сам Джон Фаулз назвал единственную экранизацию своего романа «Волхв» компанией «20th Century Fox» (США) в 1968 году «полнейшей катастрофой», несмотря на то, что авторство сценария к художественному фильму принадлежит ему самому.
P.S: Читайте, размышляйте и ищите в самих себе — себя настоящих, друзья! Хорошего Вам чтения. О, кстати, о Чтениях… Может быть, пришло их время?! И, может быть, есть оригинальные идеи тем Чтений?! Если да — welcome в комментарии к выпуску! :)
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
11 июня 2017
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Фёдор Шаляпин
«Страницы из моей жизни»
«Маска и душа»
|мемуары — 1926, 1932 г.г.|
Я медленно шла по улице Баумана в Казани и размышляла о том, насколько же мы не предполагаем, что произойдёт с нами не то что через месяцы и годы, а даже через несколько часов или минут. Прекрасная улица в центре Казани, её ещё называют Казанским Арбатом (поверьте, так оно и есть), подарила мне удивительную историю Фёдора Ивановича Шаляпина, частью которой я с удовольствием поделюсь и с Вами, друзья!
По Казанскому Арбату нужно хотя бы один раз пройти пешком. А если Вы не поленитесь и пройдетесь по нему несколько раз, то он непременно отблагодарит Вас своими потрясающими историями, которые сразу можно и не разглядеть. Именно так случилось со мной! Целями моей прогулки был древний Богоявленский собор, построенный в 1731 году и Часы влюблённых, прототипом героя для которых послужил знаменитый татарский поэт Габдулла Тукай. Но по пути к ним, я увидела памятник Ф.И. Шаляпину и остановилась. Пронзительный взгляд, невероятная фактура и гипнотическая невозможность сойти с места — в голове рождались десятки вопросов о судьбе и значении Шаляпина для Казани, и одновременно… начинал звучать голос великого певца! Невероятные ощущения, скажу я Вам.
Из мемуаров Степана Гавриловича Петрова «Фёдор Шаляпин» |1924 г.|:
«… Совершенно неожиданно столкнулся я с ним в Крыму весной 1902 года. В прихожей одинокой большой дачи, где жил Горький с семьей, внезапно кто-то заговорил приятным, бархатным голосом, и появилась громоздкая фигура в поддевке и высоких сапогах: это был Шаляпин. Никакой неуклюжести незаметно было в его крупной, почти гигантской фигуре; напротив, во всех его движениях чувствовалась эластичная сила и ловкость, глаза смотрели светло и весело, и весь он был какой-то светлый и ласковый, как будто смотрел на мир играючи. "Какой сокол"! - невольно подумал я, внимательно приглядываясь и прислушиваясь к новому человеку. Если бы я не знал, что это знаменитый артист, то все равно не мог бы не заинтересоваться одной только его наружностью: редкостный, ярко выраженный северный тип славянина!
Белокурый, рослый, широкоплечий, с простонародным складом речи, изобиловавшей меткими словечками, брызжущей ядреным русским юмором, - он так похож был на деревенского парня! Войдя, тотчас же начал рассказывать что-то смешное о своем путешествии из Севастополя на извозчике, рассказывал в лицах и сценах - получалась забавная художественная картинка. Продолжая рассказывать, он с небрежной щедростью сыпал остротами, бессознательно роняя между ними глубокие замечания. В нем как бы бродило внутреннее обилие образов, он весь был полон благожелательной веселости, радостного отношения к жизни и людям. В его замечательном остроумии не чувствовалось желчи и злости, это был светлый, олимпийский смех, и оттого весь человек как бы светился изнутри сильным, прозрачным, солнечным светом, словно явился он из другого мира, как жар-птица, что светится во тьме…»
Казанцы очень гордятся тем фактом, что Фёдор Иванович Шаляпин родился в их родном городе, в Российской империи в 1873 году. Его именем названы улица и отель, организованы экспозиции в литературном и национальном музеях. В 1998 году установлен памятник, недалеко от того самого Богоявленского собора, на улице Баумана. Как оказалось, именно в этих стенах старинного храма крестили маленького Федю Шаляпина. Есть даже официальная организация любителей творчества Ф.И. Шаляпина. Ежегодно в Татарском академическом государственном театре оперы и балета в Казани проходит Международный оперный фестиваль имени Фёдора Шаляпина. И именно город Казань открыл для меня другого Фёдора Шаляпина. Шаляпина — писателя!
Из аннотации к мемуарам:
«… Федор Иванович Шаляпин (1873—1938) - уникальное явление в истории мирового искусства. Он — гений, что на века сумел остановить мимолетность сценического искусства. В гримернуювходил обычный человек, а на сцене появлялся Иван Грозный, Борис Годунов, Мефистофель или монах Досифей. Неподражаемый, всегда в образе, который не оставлял сомнений в искренности и правдивости. Его голос был такой великой силищи, полета и красоты, что, казалось, ему нет преград. Но не басом единым был славен Федор Иванович. Шаляпин — это удивительное сочетание происхождения, типажа, характера, личности, харизмы и темперамента. О своем жизненном пути певец рассказывает с юмором и правдиво, как он сам признается – «отчаянно провинциально». А значит — искренне, а значит — по-русски…»
Фёдор Иванович Шаляпин, безусловно, является гениальным творцом. Его талант признавала не только Россия, но и весь мир. Среди его лучших оперных партий — Борис Годунов, Варлаам, и Пимен («Борис Годунов» М. П. Мусоргского), и Мефистофель («Фауст» Ш. Гуно и «Мефистофель» А. Бойто), и Мельник («Русалка» А. С. Даргомыжского), и Иван Грозный («Псковитянка» Я. А. Римского-Корсакова), и Иван Сусанин, и Фарлаф («Иван Сусанин» и «Руслан и Людмила» М. И. Глинки), и Алеко («Алеко» С. В. Рахманинова), и Дон Кихот («Дон Кихот» Ж. Массне), и Филипп II («Дон Карлос» Дж. Верди). А его режиссёрские работы — оперы «Дон Кихот» и «Хованщина» М. П. Мусоргского — по праву заслужили искреннее восхищение современников. Скульптор, живописец, график и очень талантливый писатель! Фёдор Иванович никогда не сожалел, что не создал свой театр. Он был невероятным оптимистом до конца своих дней, несмотря на такой тернистый жизненный путь. Он верил в искусство и в тех, кто будет созидать после него: «Я не создал своего театра. Придут другие - создадут. Искусство может переживать упадок, но оно вечно, как сама жизнь!».
Из предисловия Ф.И. Шаляпина к мемуарам «Страницы моей жизни»:
«… Я написал и печатаю правдивую историю моей жизни и не в целях самооправдания. Мне хочется, чтоб книга моя внушила читателям несколько иное отношение к простому человеку низов жизни, возбудила бы больше внимания и уважения к нему. Я думаю, что только внимание и уважение к ближнему может создать для него те условия, в которых он, с наименьшим количеством бесполезно затраченной энергии, привнесет в жизнь наибольшее количество красивого, доброго и умного. Вот искреннее мое желание. Я знаю: никто не поверит мне, если я скажу, что не так грешен, как обо мне принято думать. И если порою у меня невольно вырывалась жалоба или резкое слово - я извиняюсь. Что делать? Я - человек и чувствую боль, как все.
Я написал эти, может быть, скучные страницы для того, чтоб люди, читая их в это трудное время угнетения духа и тяжких сомнений в силе своей, подумали над жизнью русского человека, который хотя и с великим трудом, но вылез, выплыл с грязного дна жизни на поверхность ее и оказал делу пропаганды русского искусства за границей услуги, которые нельзя отрицать. Забудьте, что этого человека зовут Федор Шаляпин, и подумайте о тех сотнях и тысячах, которые по природе своей даровиты не менее Шаляпина, Горького, Сурикова и множества других, но у которых не хватило сил победить препятствия жизни, и они погибают, задавленные ею, может быть, каждый день. В книге моей много недосказано, о многом я нарочито умолчал. Это сделано не из желания спрятать себя, - я ведь не исповедовался, а рассказывал, это сделано по силе некоторых внешних причин, и пока я лишен возможности устранить их своей волей. Я просил бы верить, что мне нет надобности кривить душою, прятать свои недостатки, оправдываться и вообще выставлять себя лучше, чем я есть…»
P.S: Слушайте Шаляпина, читайте Шаляпина и смотрите Шаляпина, друзья! Его искусство — вечно…
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
4 июня 2017
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Митио Каку
«Гиперпространство. Научная одиссея через параллельные миры, дыры во времени и десятое измерение»
Друзья, думаю, что почти каждый из нас в свое время задумывался над тем, что из себя представляет наш мир. И так ли он на самом деле выглядит, каким мы его видим, или это часть проекции нашего восприятия? Казалось бы, мы с Вами живем в 21 веке, а вопросов все равно у нас больше, чем ответов на них.
Как-то в новостях прочитала сообщение, что «… ученые из Университета Каролины предположили, что после смерти человек проходит новый жизненный цикл в ином измерении. По мнению ученых, они представляют собой не ад или рай, а некие параллельные миры. Эту гипотезу подтверждают данные о микрочастицах, которые могут существовать в нескольких различных состояниях, но доказать ее в настоящий момент почти невозможно…»
Как Вам новость?! Именно она и побудила меня поделиться с Вами прочитанной мною книгойвыдающего физика Митио Каку «Гиперпространство. Научная одиссея через параллельные миры, дыры во времени и десятое измерение». Говорить о содержании книги я не буду. Вы уже догадываетесь, о чём она, верно?! Вашему вниманию предисловие ианнотация к книге, из которой Вы точно поймете, стоит ли Вам её прочесть или нет…
Из аннотации к книге:
«Инстинкт говорит нам, что наш мир трехмерный. Исходя из этого представления, веками строились и научные гипотезы. По мнению Митио Каку, это такой же предрассудок, каким было убеждение древних египтян в том, что Земля плоская. Книга посвящена теории гиперпространства. Идея многомерности пространства вызывала скепсис, высмеивалась, но теперь признается многими авторитетными учеными. Значение этой теории заключается в том, что она способна объединять все известные физические феномены в простую конструкцию и привести ученых к так называемой теории всего. Однако серьезной и доступной литературы для неспециалистов почти нет. Этот пробел и восполняет Митио Каку, объясняя с научной точки зрения и происхождение Земли, и существование параллельных вселенных, и путешествия во времени, и многие другие кажущиеся фантастическими явления…»
Из предисловия Митио Каку к книге:
«… Научная революция почти по определению противоречит здравому смыслу.
Если бы наши продиктованные здравым смыслом представления о Вселенной были верны, наука разгадала бы ее секреты еще тысячи лет назад. Цель науки — очистить предмет от внешних проявлений, обнажая скрывающуюся под ними сущность. Собственно, если бы видимость и сущность совпадали, потребности в науке не возникло бы. Вероятно, наиболее укоренившееся представление о нашем мире, проистекающее из здравого смысла, — то, что наш мир трехмерный. Без лишних объяснений понятно, что длины, ширины и высоты достаточно для описания всех объектов в видимой нам Вселенной. Эксперименты с младенцами и животными подтвердили, что ощущение трехмерности нашего мира присуще нам с самого рождения. А когда мы прибавляем к трем измерениям еще одно — время, то четырех измерений хватает для описания всего происходящего во Вселенной. Где бы ни применялись наши инструменты — и в глубине атома, и на самых дальних границах скопления галактик, — мы нашли только свидетельства этих четырех измерений. Во всеуслышание утверждать иное, заявлять о возможном существовании других измерений или сосуществовании нашей Вселенной рядом с другими — значит навлекать на себя насмешки. Тем не менееэтому глубоко укоренившемуся предрассудку в отношении нашего мира, впервые взятому на вооружение древнегреческими философами два тысячелетия назад, предстоит пасть жертвой научного прогресса.
Эта книга посвящена революции в науке, которую произвела теория гиперпространства, утверждающая, что существуют и другие измерения помимо четырех общеизвестных измерений пространства и времени. Физики всего мира, в том числе несколько нобелевских лауреатов, все охотнее признают, что в действительности Вселенная может существовать в пространстве с более высоким количеством измерений. Если эта теория верна, она совершит концептуальный и философский переворот в наших представлениях о Вселенной. В научных кругах теория гиперпространства известна под названием теорий Калуцы-Клейна и супергравитации. В усовершенствованном виде она представлена теорией суперструн, которая даже предполагает точное число измерений — десять. Три обычных пространственных (длина, ширина, высота) и одно временное дополнены еще шестью пространственными.
Предупреждаем: теория гиперпространства еще не подтверждена экспериментально, и, в сущности, весьма затруднительно подтвердить ее в лабораторных условиях. Однако она уже распространилась, покорила крупные исследовательские лаборатории мира и бесповоротно изменила научный ландшафт современной физики, породив ошеломляющее множество научно-исследовательских работ (по одним подсчетам — свыше 5000). Однако для неспециалистов почти ничего не написано, им не рассказали об удивительных свойствах многомерного пространства. Следовательно, широкие массы имеют лишь смутное представление об этой революции, если вообще имеют. Более того, бойкие упоминания об иных измерениях и параллельных вселенных в популярной культуре зачастую вводят в заблуждение. И это прискорбно, так как значение этой теории заключается в том, что она способна объединять все известные физические феномены в поразительно простую конструкцию. Благодаря данной книге впервые становятся доступными авторитетные с научной точки зрения и вместе с тем понятные сведения об увлекательных современных исследованиях гиперпространства...»
P.S: А Вы верите, что параллельные миры существуют, друзья?
Познавательного Вам чтения!
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
28 мая 2017
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Дэниел Киз
«Цветы для Элджернона»
|Daniel Keyes «Flowers for Algernon», 1959|
Сегодня я предлагаю Вам поговорить о рассказе, который уже, безусловно, стал классическим произведением на все времена. Это удивительное, яркое, похожее на всплеск эмоций и разума, произведение, которое оставляет настолько стойкое послевкусие у прочитавших его, что в первые дни и недели после его прочтения, поверьте, даже не хочется думать о чем-то более важном, чем человеческая природа бытия. Разумеется, я уверена, что многие из Вас прочли рассказ «Цветы для Элджернона» Дэниела Киза и, возможно, даже посмотрели одну из его экранизаций. Но, мы же уже не в первый раз будем с Вами рассуждать о произведениях, которые нами уже прочитаны. Они же от этого не становятся менее любимыми или менее вдохновенными. Думаю, что и восприятие каждого из нас отлично – кому-то это произведение настолько стало близким и родным, а для кого-то оно осталось просто одни из воспоминаний его читательской биографии. Итак, рассказ «Цветы для Элджернона» Дэниела Киза.
Из аннотации к книге:
«… Тридцать лет назад это считалось фантастикой. Тридцать лет назад это читалось как фантастика. Исследующая и расширяющая границы жанра, жадно впитывающая всевозможные новейшие веяния, примеряющая общечеловеческое лицо, отважно игнорирующая каинову печать «жанрового гетто». Сейчас это воспринимается как одно из самых человечных произведений новейшего времени, как роман пронзительной психологической силы, как филигранное развитие темы любви и ответственности. Не зря вышедшую уже в 90-е книгу воспоминаний Киз назвал «Чарли, Элджернон и я»...»
Тему, которую пытается раскрыть автор в своем произведении – стара, как сам мир! По-моему, он осмелился не просто задавать вопросы, которые волновали наш мир еще задолго до появления таких направлений в науке как психология и человековедение, но и дать утвердительный уверенный ответ на само понимание истинного в человеке! Я не буду пересказывать Вам содержание рассказа, он не так уж велик по объему, чтобы его не осилил каждый (а я уверена, что именно каждому из нас его нужно прочесть), скажу лишь одно – мы все в этом мире и доктора Штрауссы и Немюры, и Чарли, и Элджерноны в одном лице… Думаю, что многие вопросы, которые до Киза пытались задавать и Михаил Булгаков в "Собачьем сердце", и Джек Лондон в "Мартине Идене", так и останутся вопросами на все времена, собственно как и произведения этих великих писателей!
Из рецензии на рассказ:
«… Одной из любимых книг для меня много лет является уникальный рассказ Дэниэла Киза «Цветы для Элджернона», удостоенный множества престижных литературных премий, часто называемый повестью или даже романом (ниже объясню, почему) и, наконец, несколько раз экранизированный (наиболее современная попытка была в двухтысячном году), в том числе и в виде мюзикла. Поверьте, далеко не каждая сравнительно короткая новелла получает столько внимания и почестей, и это отнюдь не случайность, всё вполне закономерно – Киз создал шедевр, имя которого не стыдно ставить заглавием к любым сборникам, что очень часто и применяется их составителями, а ведь это ещё один показатель литературного качества!
Не стану утверждать, что выбранная автором тема и по сей день остаётся редчайшей, вовсе нет, уже и Стивен Кинг касался её в своём «Газонокосильщике», и картина «Пробуждение» Пенни Маршалла в девяностом сильно нашумела (шутка ли, три номинации на Оскара), а о недавнем «Люси» и вовсе умолчу. Только вот, Киз написал свой рассказ гораздо раньше, ещё в пятьдесят восьмом году прошлого века, то есть одним из первых начал развивать эту тему столь широко.
Думаю, не сильно преувеличу, если запишу его в ряды самых ярких флагманов гуманизма рядом со Львом нашим Николаевичем Толстым. Нет, одним рассказом дело не ограничилось, просто «Цветы» настолько понравились многим читателям, что несколькими годами позже, в шестьдесят шестом, Киз выпустил роман с тем же названием, отсюда и путаница с определениями (рассказ/роман). Таким способом автор значительно расширил эту историю, сделав ремейк с самого себя, и теперь обе работы живут собственной жизнью. Это сейчас подобная практика повсеместна, особенно в Штатах, а в то далёкое время Киз был первым, кто её применил. Как же я ему за это благодарен!
Киз раскрыл эту тему совсем не так, как это делают сегодняшние авторы. Современники обычно двигают одну и ту же идею в духе «не будите спящую собаку», а он зашёл с противоположной стороны. Той, о которой мы не то, что забываем, а как-то с каждым годом всё более и более стыдимся или смущаемся говорить вслух. Он писал с позиции доброты и искренности. Человечности, если одним словом. Тогда, в его годы это было намного более «модно», чем сейчас. Однако актуальность сказанного автором, его бесценной идеи с тех пор, напротив, лишь возросла…»
BJohn
P.S: Друзья, хорошего Вам чтения! Думайте, рассуждайте и познавайте человеческую природу бытия…
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
21 мая 2017
Ведущая рубрики: Иванна Дунец
Борис Мессерер
«Промельк Беллы»
|романтическая хроника, 2016 г.|
«… И вот я думаю теперь, что мы не успеваем узнать своё счастье. Собственно, что такое счастье? Это и есть осознанный миг бытия. И если ты это поймешь, то тебе уже довольно…»
Белла Ахмадулина
Друзья, если вдруг Вы потеряли веру в Любовь, нет, скорее даже, в возможность появления и проявления Любви в нашей с Вами реальности, то после прочтения книги, о которой сегодня пойдёт речь, уверяю Вас — Ваши крылья вновь почувствуют небеса… Итак, он — художник, она — поэт, их любовь, длившуюся почти 36 лет, он назовёт «промельком Беллы» в его жизни, всего лишь мгновением, которое и есть для него сама Жизнь. Белла ласково называла Бориса — «о, поводырь моей повадки робкой». Они были счастливы. Они искренне любили друг друга. Но книга Бориса Мессерера «Промельк Беллы» не только о любви двух творческих гениев. И не только о судьбе и жизненном пути Бориса Асафовича Мессерера и Изабеллы Ахатовны Ахмадулиной. Она ещё и о людях, с которыми им сложилось быть в одной культурной реальности, и всё-таки о том, что ими осознан миг бытия, продолжительностью более 36 лет — о том, что они познали Счастье!
Из аннотации к книге:
«… Борис Мессерер — известный художник-живописец, график, сценограф. Обширные мемуары охватывают почти всю вторую половину ХХ века и начало века ХХI. Яркие портреты отца, выдающегося танцовщика и балетмейстера АсафаМессерера, матери — актрисы немого кино, красавицы Анель Судакевич, сестры — великой балерины Майи Плисецкой. Быт послевоенной Москвы и андеграунд шестидесятых—семидесятых, мастерская на Поварской, где собиралась вся московская и западная элит, и где родился знаменитый альманах "Метрополь". Дружба с Василием Аксеновым, Андреем Битовым, Евгением Поповым, Иосифом Бродским, Владимиром Высоцким, Львом Збарским, Тонино Гуэрра, Сергеем Параджановым, Отаром Иоселиани. И — Белла Ахмадулина, которая была супругой Бориса Мессерера в течение почти сорока лет. Её облик, её "промельк", её поэзия. Романтическая хроника жизни с одной из самых удивительных женщин нашего времени. Книга иллюстрирована уникальными фотографиями из личного архива автора…»
Знаете, я несколько раз ловила себя при прочтении мемуаров Бориса Мессерера на том, что я читаю художественный роман или как будто начинаюсмотреть практически идеально смонтированную романтическую киноленту. Но быстро отряхивалась от прилипчивых реалий нашей современной жизни под названием «Так не бывает…», и продолжала читать и верить, так как моменты из историй их родных и близких людей, и из их жизни до встречи друг с другом — расставили всё по местам. Вы понимаете — да, это было. Это их реальность. И… так бывает! И любовь — есть! И творческая реализация художника и поэта — тоже. И верность до последнего вздоха, и память того, кто пережил свою любимую… Так бывает. По-настоящему. До невозможности вдохнуть полной грудью, до невозможности быть друг без друга, если Вас разделяют не просто километры, города или страны, а даже другие миры и вселенные…
Из предисловия к мемуарам Бориса Мессерера «Промельк Беллы»:
«… Идея записывать, фиксировать свои наблюдения и впечатления укрепилась в моем сознании после того, как совпали наши с Беллой жизненные пути. Еще и до этого события я встречался со многими интересными людьми, которых правильно было бы вспомнить. Но после того как мы с Беллой стали проводить время вместе, число таких встреч неизмеримо возросло. Белла подарила мне целый круг замечательных литераторов, а я радовался ее вхождению в художественные и театральные сферы. И процесс этот был совершенно органичным, в нем не было никакой преднамеренности, он протекал естественно. Я был не сторонним наблюдателем, а участником этой безумной, но счастливой жизни. У меня всегда было много друзей, общение с которыми занимало значительную часть моего времени. Но главным моим жизненным инстинктом было стремление хранить Беллу и ограждать ее от различных бытовых неурядиц, чтобы уберечь ее редкий талант.
Рассказ о человеческих взаимоотношениях и событиях нашей общей с Беллой жизни — не главное для меня в этой книге. Важнее образ самой Беллы, который я хотел бы донести до читателя. Пусть говорит сама Белла, чтобы читатель снова был увлечен ее изумительной, неповторимой интонацией, заворожен гипнотическим влиянием ее речи. Для этого я старался записывать на диктофон многое из того, что рассказывала Белла, когда удавалось это сделать. К более ранним и удачным записям следует отнести описание поездки Беллы во Францию в 1962 году, воспоминания о Твардовском, об Антокольском, о Высоцком. Возникшее у Беллы желание рассказать о своем детстве, о своем происхождении, о пребывании в Казани в годы войны, замечательные рассказы о целине стали записями 2010 года.
Хроника жизни, проявляющаяся в расшифрованных с диктофона текстах, относится уже к самому последнему времени, когда я постоянно записывал Беллу. Как всегда, Белла говорила все это не для записи, а просто разговаривая со мной. Когда эти беседы были расшифрованы и легли на бумагу, то, перечитывая их, я заново начинаю понимать всю безмерность таланта Беллы. И еще мне хочется сказать об отсутствии у нее всякого тщеславия, что, быть может, было главным ее качеством. Со своей стороны я стараюсь максимально достоверно излагать факты, точно указывать даты, места событий, участниками которых мы были, оставляя Белле простор для лирических оценок и просто для того, чтобы ее голос звучал с этих страниц. Именно поэтому я и считаю правильным начать с рассказа Беллы о ее детстве, о жизни в эвакуации и о ее первых шагах в поэзии. И лишь потом попытаться дать свое описание череды встреч с замечательными людьми, с которыми мы дружили. Я стараюсь это сделать еще и потому, что остаюсь зачастую единственным свидетелем нашего общения с ними и считаю своим долгом рассказать об этом…»
P.S: Любите. Будьте любимы. Будьте счастливы. По-настоящему так, по-своему. Или просто осознайте миг бытия, в котором Вы есть, ведь, по словам бессмертной Беллы, именно это и сделает Вас счастливыми!
Белла Ахмадулина
«Прощание»
А напоследок я скажу:
прощай, любить не обязуйся.
С ума схожу. Иль восхожу
к высокой степени безумства.
Как ты любил? — ты пригубил
погибели. Не в этом дело.
Как ты любил? — ты погубил,
но погубил так неумело.
Жестокость промаха... О, нет
тебе прощенья. Живо тело
и бродит, видит белый свет,
но тело мое опустело.
Работу малую висок
еще вершит. Но пали руки,
и стайкою, наискосок,
уходят запахи и звуки.
1960 г.
