Альбом
Доработки в конкурсах
Уважаемые авторы!
С сегодняшнего дня:
- у организаторов появилась возможность делать конкурсы по лигам;
- засчитываются только голоса тех, кто проголосовал как минимум за 50% работ в конкурсе.
Литературная Гостиная
Автор рубрики: Иванна Дунец
17 мая 2020
«Ревность и великодушие»
|эссе|
Предубеждения, штампы и навязанная экраном образность — всё это разбивается проникновением в сюжет — в то, что послужило истоком, ab ovo художественного замысла. Зал Левитана в Третьяковской галерее, Мелихово, значительно позже Плёс на Волге — мой маршрут открытий человеческих судеб, тесно связанных с литературными героями А. П. Чехова.
Рациональный практик, остряк и затейник Антон Чехов в студенческие годы сдружился с Исааком Левитаном — талантливым начинающим художником, склонным к меланхолии. Всю жизнь на контрастах характеров происходило взаимное перетекание эмоций, интересов, событий. Как могло случиться, что в зрелые годы, после стольких лет теснейшей дружбы, между ними едва не состоялась дуэль? Причиной долгой размолвки явилась женщина, знакомая всей московской богеме. Софья Петровна Кувшинникова — способная художница и пианистка, в доме которой Чехов и сам часто бывал гостем. Именно Софью Петровну и увидел читатель в образе главной героини рассказа «Попрыгунья», напечатанном в журнале «Север» в ноябре 1891 года.
В гротескно-легкомысленной Ольге Ивановне Дымовой угадываются черты возлюбленной Исаака Левитана. Героиня на двадцать лет моложе прототипа, в котором, на самом деле, было много больше интересных и положительных качеств. Чехов отметил некоторые из них: «Она пела, играла на рояли, писала красками, лепила, участвовала в любительских спектаклях, но всё это не как-нибудь, а с талантом; делала ли она фонарики для иллюминации, рядилась ли, завязывала ли кому галстук — всё у нее выходило необыкновенно художественно, грациозно и мило». В остальном же автор холодно и жёстко обозначил то, что присуще светской кокетке — поверхностной и увлекающейся: «Всякое новое знакомство было для неё сущим праздником. Она боготворила знаменитых людей, гордилась ими и каждую ночь видела их во сне. Она жаждала их и никак не могла утолить своей жажды. Старые уходили и забывались, приходили на смену им новые, но и к этим она скоро привыкала или разочаровывалась в них и начинала жадно искать новых и новых великих людей, находила и опять искала».
Антитезой легкомысленной героине, человеком почтенным и уважаемым, Чехов представил доктора — Осипа Степаныча Дымова. Здесь и профессиональная солидарность сказалась, и желание выразить сочувствие «Великому человеку» (так изначально автор хотел назвать рассказ), которому не повезло с супругой. Важнее своего «пустяшного» писательства Чехов считал работу земского врача — более значимое для общества дело. Великодушный и щедрый доктор Осип Степаныч противопоставлен тщеславному и непостоянному в своих чувствах художнику Рябовскому, в облике которого внешне нет никакого сходства с Левитаном, но в характере и поведении героя проявляется натура друга. В конце рассказа Чехов выносит свой приговор главной героине, как небесную кару за совершённый проступок: умирает от заражения при лечении больного муж Попрыгуньи. Сама она только после смерти Осипа Степаныча осознаёт, насколько была несправедлива к этому замечательному, воистину великому человеку. Ольга Ивановна рыдает и кается, пытаясь выпросить прощения, внимая холодному совету позвать чужих людей для омовения покойного.
На самом деле брак Софьи Кувшинниковой был неравным ни по возрасту, ни по жизненным интересам. Муж значительно старше, не разделявший её увлечений, был спокойным и домашним человеком. Он действительно сам угощал гостей художественного салона супруги, как и герой рассказа Осип Дымов. Служил Дмитрий Кувшинников простым полицейским врачом, никаких званий, равно и выдающихся успехов, в отличие от героя рассказа, у него не было. Левитан же привлёк внимание Софьи Петровны и как яркий, интересный человек, и как талантливый художник, друг и наставник.
Небольшой домик в Плёсе, который художники снимали на летние сезоны, и сегодня хранит особенную творческую атмосферу. Там, где видны берега Волги, в большой светлой комнате с мольбертами и этюдниками жили художники. В скромной, но уютной комнатке рядом — пианино, стол и кровать музы и друга, дарившей вдохновение и покой. Левитан обожал музыку, а Софья Петровна прекрасно играла на фортепиано.
«Я никогда ещё не любил так природу, — писал Левитан Чехову, — никогда ещё так сильно не чувствовал это божественное нечто, разлитое во всём... Оно не поддаётся разуму, анализу, а постигается любовью…»
Пожалуй, самые вдохновенные залитые солнцем пейзажи были созданы Исааком Левитаном в этой любви и взаимном горении в искусстве. Не пустой и легкомысленной, не бездарной «попрыгуньей» была и сама Софья Петровна: её работы (натюрморты и пейзажи) неоднократно участвовали в выставках передвижников, а одну из картин приобрёл П. М. Третьяков для своей художественной галереи. Умная, образованная и заботливая, Софья Кувшинникова была преданной музой художника: она и опекала его, и умела вдохновить. «Это было самое счастливое время в жизни Левитана. Он любит и любим, окружен заботой. Чувствует поддержку в творческих начинаниях», — отмечал искусствовед Н. М. Яновский-Максимов.
Публикация «маленького чувствительного романа для семейного чтения» в журнале стоила Антону Павловичу нескольких лет размолвки с другом. Левитан решительно предлагал стреляться, а в дом Кувшинниковых Чехов никогда больше приглашён не был. Сложно объяснить, для чего острое перо Антона Павловича так безжалостно ранило друга? Трезвый ли рационализм автора в творческом поиске интересных сюжетов, преподносимых жизнью, был причиной? Возможно, Чехов, испытывая глубокую привязанность, ревновал Левитана к той, что отнимала внимание и время, надолго уезжая с художником на этюды? Можно представить, будто бы радеющий за нравственность в супружеских отношениях Антон Павлович был возмущён недостойным поведением Софьи Петровны — это ведь был настоящий вызов моральным устоям патриархального общества. Кто знает? Взамен неоправданной ревности творческий союз Левитана и Кувшинниковой был щедр для друга на сюжеты. Кульминация знаменитой чеховской «Чайки» — реальный фрагмент охоты, когда расстроенная Софья Петровна укоряла Левитана за убитую из прихоти, неизвестно зачем, птицу.
В «Попрыгунье» за несколько лет до событий автор предугадал разрыв художника и его музы. Не Софья Петровна, но любвеобильный Левитан оставил свою верную спутницу, увлёкшись очередной пассией. Но век его был недолог, подвело сердце. Остались память, множество картин и слава непревзойдённого русского пейзажиста. Софья Петровна Кувшинникова умерла, не намного пережив художника, заразившись от больной тифом, за которой сама ухаживала. Прежде, после смерти Левитана, в своих воспоминаниях, она трогательно и нежно отозвалась о возлюбленном, ни разу не упрекнув его ни в чём.
За несколько лет до ухода, помирившись с другом, Исаак Ильич напишет сирень у крыльца дома Чехова в Мелихове. С Софьей Петровной Кувшинниковой Антон Павлович так никогда и не примирился. Она не смогла простить знаменитому литератору сюжетной линии его рассказа, его «Попрыгуньи».
Примечание: На изображении к этому выпуску представлены работы художника Исаака Левитана. Слева «Автопортрет», 1880; в центре «Портрет Софьи Петровны Кувшинниковой», 1888; справа «Портрет А. Чехова», 1890.
Литературная Гостиная
Автор рубрики: Иванна Дунец
10 мая 2020
Светлана Вильям Скотт
«Плохой хороший Чехов»
|эссе|
Никогда не угадаешь, куда заведет разговор о русской литературе, даже если просто упомянуть автора или название книги. Впрочем, вру: в итоге всё непременно сведётся к одному из столпов и мерил – Толстому, Чехову, Достоевскому, Бунину, наконец. Благо, что имён, достойных носить на своем литературном гербе девиз «Наше всё», немало.
Можно сколько угодно витийствовать, цитируя и опираясь на авторитеты, но начинается всё с «люблю» и сводится к нему же, а любовь начинается с впечатления, которое либо усиливается, либо меняется, оставляя в итоге послевкусие, сухой остаток. Памятный флакон с ним займет нужное место на полочке и будет извлекаться всякий раз. Разумеется, это работает не только с любовью к литературе, но и с людьми, которых встречаешь.
Итак, примерно год назад мы говорили о Константине Воробьеве, пронзительном и не отпускающем:
«– Поэтому и перечитывать его – занятие не для малодушных, – сказал мой собеседник.
– Максимальная до болезненности честность автора – испытание для читателя. Даже себе про себя некоторых вещей не скажешь, а когда другой не стесняется сознаваться в плохом и хорошем, это так же неловко, как в замочную скважину подсматривать.
– Вот да, вероятно, в этом дело. Он ведь и про тебя, стало быть, знает больше, чем ты готов признать. И от этого становится как-то неуютно… Зона дискомфорта какая-то!
– Конечно. Как с Чеховым, только другой ракурс.
– Интересная аналогия; я должен её хорошенько обдумать... Недаром, знать, Ахматова его не любила. И про неё, верно, знал что-то сокровенное.
– Тут мы с ней заодно. У меня тоже к нему сложное отношение.
– За что ж вы тогда Довлатова любите?..»
Тут нужно сделать паузу и достать тот самый флакон «Чехов. Impression». В нём – безинтернетное детство, где из атрибутов безудержного удовольствия – книги, два телевизионных канала и «Театр у микрофона» по радио, любое неполитизированное действо – праздник, комедийное – счастье. Чехов распадается на две ипостаси: в книжках – сам собою, с бородкой и в пенсне, а в кино – с лицом Ильинского. Тот, что в пенсне, молодой, но уже мудрый и грустный, мучает себя, пожилого и одышливого, воруя сапоги, заставляя врать, подсовывая глупых жен и начальников. Предательница Каштанка непростительна, как тургеневская Му-Му, смерть гуся Ивана Ивановича переживается с той же силой, что и смерть толстовского Ивана Ильича. Ванька Жуков – без комментариев.
Потом, в юности – «Моя жизнь» и «Вишневый сад», поздно прозревшая Ольга Ивановна, рано и не так – Анна, вынужденно повисшая на шее Модеста Алексеича, да что там – целая череда героев, потративших жизнь зря, начиная с Ионыча и заканчивая Гуровым. Все живут в тоске или пошлости, не оставляя себе и читателю ни малейшего света и огня. Кажется, что и умирать эти люди должны как диккенсовский самовозгоревшийся старьевщик, от которого остались только нагар, копоть и противный жир на подоконнике.
Непростительно легкомыслие и ветреность жены Дымова, но и ищущая любви Душечка презираема автором – зачем так предана мужьям? В «Даме с собачкой» из курортной интрижки выросло, казалось бы, настоящее чувство, но и тут герои недостойны этой настоящести – равнодушный до цинизма Гуров и пустая, со скуки мятущаяся Анна Сергеевна. Беспросветная история любви, да и жизни в целом: «И казалось, что ещё немного — и решение будет найдено, и тогда начнётся новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца ещё далеко-далеко и что самое сложное и трудное только ещё начинается», – так кончается повесть.
Так же беспросветна и любимая моя «Дуэль», где из приличных людей только доктор Самойленко и дьякон, из честных – страшный в своих теориях о мироустройстве фон Корен, а прочие лгут и притворяются, но и мучаются этим, надеясь на поворот судьбы, чудо. Не то, что прекрасной, даже и новой жизни для них нет и быть не может, потому что любви больше нет – ни у Лаевского к Надежде Федоровне, ни у Чехова к обоим.
Вообще же квинтэссенция того, что ждет любого из нас – в этой вот цитате из «Невесты»: «Впереди ей рисовалась жизнь новая, широкая, просторная, и эта жизнь, еще неясная, полная тайн, увлекала и манила её. Она пошла к себе наверх укладываться, а на другой день утром простилась со своими и, живая, веселая, покинула город — как полагала, навсегда».
Чехов из тех, к кому возвращаешься всю жизнь, потому что смыслы его произведений – на вырост: человеческий, душевный, духовный. Разумеется, все примеряешь на себя, свой опыт и обстоятельства.
Меж тем автор, который пишет только о своей жизни, потому что себя знает лучше всего, — а стало быть, не врет, — в сущности, плох, но проживать текст изнутри каждого героя – непременное условие для хорошего писателя. Без этого читатель ничему не поверит.
Понятия не имею, может ли врач, отлично знающий, что именно находится внутри человека, умеющий латать телесные дыры и возвращать к жизни, верить в Бога. Чеховская проза – взгляд атеиста на мир и людей, и христианского в нём мало, если не сказать – нет.
Бог есть любовь, а она – жалость и сострадание.
Антон Палыч гениален и не жалеет никого.
Самое время вернуться к вопросу «За что ж вы тогда Довлатова любите?». Тут легко: это любовь с первого взгляда, обозначаемая одной цитатой: «Мне стало противно, и я ушел. Точнее, остался».
Не думаю, что следует подробно объяснять, отчего, собственно, запараллелены эти два писателя. Мне кажется, что это очевидно, да и не важно в конце концов: мы же помним, что кривая разговора о литературе вывозит на непредсказуемые аллюзии.
А разговор закончился так:
«– То есть Сергей Донатович как бы пилинг, а Антон Палыч освежевывает, стало быть? С последующим размещением в камере сухого созревания? – спросил меня собеседник.
– Донатыч открыто говорит: «Это я. Такой же позорный, жалкий и одновременно страдающий и тонкий, как и ты. Мне смешно жить этой глупой жизнью, и мы оба с тобой одинокие дураки». При этом я понимаю, что быть одиноким жалким дураком, таким же, как Довлатов, это уже не совсем одиночество. И, возможно, есть другие такие же. Возможно, что эти люди мне не нужны, но мысль об их существовании утешает. Из любого его ЛГ торчат длинные авторские ноги-руки. Он оценивает окружающих опосредованно, с точки зрения личного к ним интереса, в основном – копается в себе. Рефлексии чистого эгоизма, и этот эгоизм мне близок и понятен.
Палыч, напротив, прикрывается сотнями характеров: «Вот посмотри, – говорит, – какие бывают люди: глупые, ограниченные, гадкие, жадные. Они напрасно живут, совсем как ты. А я, может, и не идеал, но всё равно над вами: рассматриваю каждого в лупу, накалываю на булавку, клею ярлыки и – в коробочку. В этом мире жить плохо, и хорошо не будет никогда – все одно и то же. Степь, пыль, тоска и глупая жена у самовара».
И понятно, что – да, тоска, и близких тебе нет на сотни верст вокруг. Даже напиться не с кем в чеховском мире – либо пошлый дурак, либо умный нудьга.
Так и стоишь один – позорный, жалкий, трезвый – и ждешь Довлатова».
Литературная Гостиная
Автор рубрики: Иванна Дунец
3 мая 2020
Андрей (мистер-твистер бывший-министер)
«Потаённая дверь»
|эссе|
Есть ли у литературного произведения дверь? Некий вход, открывающий читателю небо и землю, бесконечность космоса с миллиардом миров и ошеломительную безграничность потока грёз? Давайте поразмышляем об этом. Возможно, дверь – это первая фраза, или абзац, а может – эпиграф? Разумное предположение, но.
Первая фраза – это начало произведения, его парадный вход, куда ступают все, его ежедневно просматривают тысячи читательских глаз, сотни рук перелистывают первую страницу, разумом поднимают столбы пыли над словами, а их смысл гремит на всю прихожую эхом скрипящих половиц.
Мы же не будем поступать как все, мы найдем тайную дверь, скрытую за скромной картиной трагедии, засыпанную описанием чувств, людей, мест и событий, одним словом, всем, чем приличный автор не скупится маскировать входы, а порой и выходы из своего произведения. А уж Чехову, этому гениальному писателю, набросать перед тайным книжным входом блестящих литературных находок ничего не стоит. Но я предлагаю не отвлекаться на блеск или даже ценность, а ещё менее – на смысл и идею рассказа, а всё-таки пойти дальше и, откладывая в сторону, безусловно, великолепные вещи, найти тайную дверь, ту самую, которая позволит нам войти в неизвестное, невероятное, а может, и несуществующее пространство чеховского рассказа «Враги».
Разумеется, искать мы будем не наобум – к тайным дверям, как это ни странно, существуют универсальные отмычки, выполненные древними мастерами ещё во времена Римской империи. На конце этого ключа-отмычки есть две выемки: одна в виде красоты, другая – смерти.
Итак, начнем искать: глаза бегут за строкой, ум ищет слово, чувства обострены, сердце жаждет сокровенного. И наше искреннее желание чуда вознаграждено – вот она, незаметная дверь!
Ах, Антон Павлович, вы как всегда ужасающе восхитительны, вы прикрыли дверь описанием смерти ребенка: невообразимой потерей матери, безмолвной трагедией отца, бессмыслицей существования двух людей, оставшихся в мире, сотканном из одиночества. Как всё это возможно описать – столь ярко, правдиво, пугающе документально, глубоко и пронзительно? Как это возможно? Кто способен на такое? Но вам, разумеется, это удалось сделать безжалостно и великолепно.
И вот, я подхожу к двери, переступая через свечки, лампы, склянки, лужи на полу, отодвигаю бутылку с известковой водой, выдыхая запах карболки, на секунду замираю и, наконец, вставляю КЛЮЧ в скважину замка. Раздаётся щелчок. Именно та тонкая красота человеческого горя, которую не скоро научатся понимать и описывать. Как будто совсем рядом и одновременно издалека звучит приглушенный голос повествователя. Меня сковывает робость, «красота человеческого горя», – смогу ли я открыть то, что за этим находится? Красота горя. Это некий эстетизм страданий? Пир для глаз во время чумы, то есть смерти. Законна ли эта фраза вообще? Не убийца ли её написал? Нет, мы знаем, что нет.
Тогда мне придется шагнуть вперед, в тень этой тревожной фразы, и очутиться в комнате, в которой моя душа настороженно и с опаской будет рассматривать расположение и порядок окружающих её вещей, созерцать игру света и тьмы, их неожиданный рисунок в словах и сочетаниях. Пир во время чумы. Невольно мой взгляд падает на портрет, стоящий на запылившейся полке. Александр Сергеевич? Или это моё воображение?
Я хочу рассмотреть, беру в руки круглую рамку и обнаруживаю там маленькое окошко, через него прекрасно видно соседнюю комнату, где стоит доктор Кирилов, рядом – его поблекшая больная жена. Их сын только что умер от дифтерита, они знают, что детей у них больше не может быть. Среди окружающего тотального чумного мрака доктор спокоен и безразличен ко всему, что осталось жить.
А на краю этой темноты, тут же, в комнате – хорошо одетый богатый помещик Абогин. Просит куда-то ехать, лечить его молодую жену, зачем-то существовать и кому-то сочувствовать. Сочувствовать теперь этому упитанному богачу всё равно, что быть приглашенным на пир во время чумы, но тем не менее доктор одевается и едет.
Больше мне отсюда, из моего наблюдательного пункта, ничего не видно.
И что же? Всё? На этом путешествие закончено? Обзорная экскурсия подошла к концу? Моему сознанию не хочется с этим мириться. Желая найти выход из положения, я осматриваюсь вокруг. «Пир, пир, – говорю я себе. – Пир во время чумы... где твой отец, где твоя мать?». Это похоже на сумасшествие. Я опять оглядываюсь назад, стараясь сквозь очертания комнаты проникнуть за деревянные половицы, сквозь потёртые обои, вглубь веков, стремлюсь найти что-то. И замечаю тяжелую книгу: толстая обложка, пожелтевшие страницы, остатки паутины на корешке. Я бережно открываю её: книга книг, источник многих вдохновений, мать и отец миллионов идей, решений и размышлений. Хочу перевернуть страницу, но неведомым образом фолиант раскрывается посередине, и некоторое время я стою как завороженный, рассматривая пожелтевшие листы.
Как же я не догадался, что потайная комната – это не конец путешествия. Передо мной – начерченный чьей-то неведомой рукой план. Вновь приступив к розыскам, я тщательно обследую помещение и обнаруживаю нечто непостижимое: ещё одну тайную комнату внутри первой. Маленькая дверь в углу открывается с необыкновенной легкостью, тревожно сверкнув процарапанной надписью: «Пир Валтасара». И в этой комнате, как и в предыдущей, через маленькое окошко, ветхое, с трещиной посередине, я вижу, как доктор разговаривает с Абогиным в его доме. Тут все, как будто бы перевернулось с ног на голову. В Кирилове пирует ненависть, он словно вавилонский завоеватель, в ослеплении верит в своё превосходство, и как бы странно это не прозвучало, в превосходство своего горя: жена Абогина не смертельно больна, а предала его, сбежав с любовником. И ситуация эта не вызывает у доктора сострадание, а превращается в пиршество гнева и унижение хозяина дома. И, как царь Валтасар, Кирилов без раздумий заливает желчью злобного вина священные сосуды скорби и душевного горя Абогина. Внутри себя доктор осудил и жену Абогина, и его самого, и всех живущих в розовом полумраке и пахнущих духами богатеев – осуждал и презирал их до боли в сердце.
Рассказ приближается к концу, и Чехов, словно пророк Даниил, оставляет нам, читателям, своё пророчество, в котором говорится, что это несправедливое, недостойное человеческого сердца, убеждение Кирилова не пройдет со временем, а так и останется с ним до самой могилы. То есть часть души доктора, та самая, которой он ненавидит, навечно останется во тьме, во власти демонов.
А мы знаем, что «царствие, разделённое в себе, не устоит».
Новости Лиг
Друзья!
За апрель 93 автора собрали все достижения и попали в Стартовую Лигу! И теперь они начали борьбу за следующую лигу!
Ну а те, кто не взял эту ступеньку с первого раза — ничего страшного, в мае точно повезёт!
Если вы хотите увидеть свой прогресс, то это можно сделать на странице Лиг.
Итоги Чтений
Автор рубрики: Иванна Дунец
26 апреля 2020
Итоги Чеховских Чтений
|литературный жанр — эссе|
«Всё, что мне известно о природе человека, я узнал в процессе познания самого себя!»
А.П. Чехов
Друзья,
пришло время подвести итоги Чеховских Чтений. Но прежде я хотела бы поделиться с вами тем, что осознала во время их проведения. Чехов – это не просто антидепрессант, как называет его писатель Дмитрий Быков. Чехов, по-моему, это и прививка, и лекарство от многих человеческих пороков – глупости, невежества, ханжества и прочее, прочее. И ещё одно. Время, протяженностью в три недели, благодаря погружению в творчество Антона Павловича и ваши эссе, пролетело настолько незаметно, что даже реалии изоляционного бытия остались где-то на втором, а то и на третьем плане. Это ли не чудо?
Чеховские Чтения стали достойным пополнением коллекции мероприятий Литературной Гостиной, посвящённых только одному автору. И ничуть по содержанию, наполнению и полемике не уступают своё место ни Булгаковским, ни Шекспировским. Предсказать, какое произведение более всех займет наше пространство невозможно. О чём будет основной посыл, тоже. О полярности мнений, и подавно! Но мне кажется, что на этот раз, всё было идеально. И полярность, и полемика, и качество представленных эссе. Если же вы ещё не побывали на авансцене Чеховских, то непременно сходите почитать!
Об эссеистах. Вы талантливы, други мои! Что тут ещё скажешь! Спасибо вам за откровенность и откровения! Читать ваши работы было для всех не просто радостью, но и подаренной вами возможностью перечитать тексты Антона Павловича Чехова и много сопутствующей литературоведческой (и даже критической) эссеистики. Благодарю вас за участие в Чтениях! Главное – нет предела любому совершенству – помните об этом всегда. Пьедестал на этот раз у нас, по-весеннему, прекрасен! Чудесные эссеистки! Искренне поздравляю Людмилу Перцевую, Светлану (Вильям Скотт) и Викторию Беркович (Barklai)! Благодарственные письма вручу вам лично. Призы администрация сайта вам уже вручила. А любовь наших читателей – самый бесценный дар! К слову, Приз зрительских симпатий получает бронзовый призёр Чеховских Чтений – Виктория Беркович (Barklai)! Поздравляю! Но не стоит забывать, что ВСЕ двенадцать ЭССЕИСТОВ большие умницы! И минимальная разность в баллах, тому подтверждение! Поздравляю все-всех-всех!
О читателях. Счастье, что вы у нас есть! Спасибо вам огромное за отклики и содержательные рецензии. Отдельное – за радость, которую вы нам дарите своими эмоциями! Спасибо, что поддерживаете эссеистов! Спасибо за чтение! Без вас ничего бы не состоялось)
О жюри. Благодарю команду профессионалов за время, невероятный труд и безмерную любовь к эссеистике! Спасибо каждому из вас за поддержку Чтений. За обстоятельные рецензии авторам, за диалог, за помощь и, конечно, за время, что вы каждый раз даруете Чтениям. Для меня честь работать с каждым из вас!
О номинации «Выборе ЛГ». Теперь о главном. В рубрике Литературная Гостиная в мае-июне мною будут опубликованы несколько эссе. Представляю вам их Авторов. С каждым перед публикацией эссе мы сможем обговорить все нюансы (дата и время публикации, редактирование эссе). Если есть вопросы, обязательно пишите в лс.
— эссе «Потаённая дверь», автор Андрей (мистер-твистер)
— эссе «Завораживающий мотив», автор Перцевая Людмила
— эссе «Плохой хороший Чехов», автор Светлана (Вильям Скотт)
— эссе «Маленькие» люди и два «Предложения» от Чехова», автор Barklai
— эссе «Ревность и великодушие», автор Таисия Туманова
— эссе «Человек в футляре» или Двойное дно», автор Зыбин Илья
Поздравляю всех-всех-всех! Прянички все уже розданы, а значит осталось только поразмышлять напоследок и, конечно, улыбнуться. Итак, по традиции Константин Жибуртович подготовил для нас подборку #Автор жжёт и #Жюри жжёт. Готовы? Поехали.
#Автор жжёт
Меня поразило, что при таком обилии прелестных, умных, образованных людей, все эти индивидуальности не плюсуются, если можно так выразиться, и не созидают счастливой среды. Они пафосно говорят об одном и том же: о живительной роли созидательного труда, о любви, которая должна бы сделать счастливыми и Машу, и Тузенбаха, и Вершинина, но при этом как бы не слышат друг друга и не понимают.
Перцевая Людмила, эссе «Завораживающий мотив»
И понятно, что – да, тоска, и близких тебе нет на сотни вёрст вокруг. Даже напиться не с кем в чеховском мире – либо пошлый дурак, либо умный нудьга. Так и стоишь один – позорный, жалкий, трезвый – и ждёшь Довлатова.
Вильям Скотт, эссе «Плохой хороший Чехов»
И везде Чехов констатирует, фиксирует, но окончательный диагноз – всегда за читателем. А ружьё, висящее на стене, в конце концов, стреляет в вас!
Barklai, эссе «Маленькие люди» и два «Предложения» от Чехова»
И вот я подхожу к двери, переступая через свечки, лампы, склянки, лужи на полу, отодвигаю бутылку с известковой водой, выдыхая запах карболки, на секунду замираю и, наконец, вставляю ключ в скважину замка. Раздаётся щелчок… Именно та тонкая красота человеческого горя, которую не скоро научатся понимать и описывать.
Андрей мистер-твистер бывший-министер, эссе «Потаённая дверь»
Но порой так надоедает привычка относиться ко всему философски. И жаждешь увидеть чудо! Хочешь проливать слёзы умиления над благородными людскими поступками, хочешь наслаждаться нравственной красотой человека, того самого человека, каким он должен быть по задумке Творца.
Таисия Добычина, эссе «Иона Потапов на Поэмбуке»
Вспыхнув, как солома в печи, они тут же угасают и рассыпаются пеплом, покрывая всё пространство вокруг себя его тусклой, серой пеленой, и сами превращаются в пепельные призраки, способные лишь на то, чтобы стенать, ныть, воздыхать и скорбно завывать, причитая и жалуясь себе подобным теням на свои беды, своё бессилие, на роковые обстоятельства, на историческое скотство и зверство в прошлом, на грубость и тупость, бессмысленность и безнадёжность в настоящем, на краткость мимолётной жизни и мизерную крупицу её остатка, на светлое, радостное и разумное Будущее, в котором никто не будет помнить ни незримых лиц, ни беззвучных голосов тех привидений, которые потомки назовут забытыми предками и, быть может, благословят как абсурдную причину этого счастливого будущего и своего безмятежного благополучия. И только.
Dr. Aeditumus, эссе «Три сестры»
Важнее своего «пустяшного» писательства Чехов считал работу земского врача — более значимое для общества дело. Великодушный и щедрый доктор Осип Степаныч противопоставлен тщеславному и непостоянному в своих чувствах художнику Рябовскому, в облике которого внешне нет никакого сходства с Левитаном, но в характере и поведении героя проявляется натура друга.
Таисия Туманова, эссе «Ревность и великодушие»
Оказалось, что С.П. Кувшинниковой на время её романа с И.И. Левитаном было тридцать восемь лет. «Любите ли Вы Брамса?» — подумала я, вспоминая Франсуазу Саган и Жорж Санд. Получается, что Чехов рассказал совсем другую историю, намеренно уйдя от весьма эпатирующей по тем временам для русских читателей чисто французской то ли эмансипированности, то ли распущенности.
Таня Советская, эссе «Плёс и Попрыгунья»
Посмотрите, одна лишь фраза, но как она приводит в смятение девушку. Тут и недоумение: если слова произнесены, то почему не следует предложение руки и сердца; тут и сомнение: а действительно ли они прозвучали эти слова; тут и восторженность чувств, предполагающая что-то новое, возвышенное.
Колина Светлана, эссе «О любви»
Признаться честно, немалая часть уважаемых и любимых произведений русской классики для меня – чтиво весьма переоценённое. Все эти бесконечные социальные романы, комедии и поэмы, бесконечно обличающие злобных чиновников и лиц, стоящих на несколько ступенек выше остальных, поносящие интеллигенцию и военных, всех вокруг. Всё это сливается в одну сплошную кашу, пусть и качественную. Куда ни глянь – всюду мрак и страдания, смерть и слёзы.
Зыбин Илья, эссе «Человек в футляре или двойное дно»
Как оказалось, все его мучения и старания были лишь для комфорта. А как же мечты? Он вдруг понял, в какой невылазной грязи оказался. Как часто мы сами не можем отделить второстепенное от первостепенного. И в беготне за золотым телёнком, теряем самое дорогое и настоящее.
Anahit, эссе «Цветы запоздалые»
Благодаря цинизму он выделился из общей массы, и не терзается муками совести, раскаяниями, не ищет оправдание своим поступкам, а наоборот придерживается позиции «желание народа». Из чего видно как индивидуальность человека сказывается на его собственном развитии и формировании, потому что это качество человека не является продуктом только наследственности и окружения.
Елена Юшкевич, эссе «Циник»
#Жюри жжёт
Какой рассказ вы выбрали! Помнится, когда я прочёл его впервые, захотелось поскорее забыть.
Игорь Филатов
Дверь, скрытая за картиной – это было бы интересной аллюзией на каморку папы Карло, если бы не избыточная «образность» в контексте, местами притянутая за уши и провисающая без смыслового каркаса.
Алма-lira 7
Мене, мене, текел, упарсин... Да, согласна, диагностика беспощадная – но именно «до боли в сердце», вряд ли тут уместен пафос и красивые пророчества.
Ольга Ерофеева
Его мировосприятию были нанесены один за другим три мощнейших удара: велосипед, прямое мнение о нём и смех Вареньки.
Damir Timur
Очень верно подмечен факт, что чеховские маленькие человеки действительно оставляют пространство для фантазии читателя, которому предоставляется возможность самому сделать вывод, а не проглотить перемеленное в кашицу блюдо.
Кир Лего
Лучше потратить энергию на создание своего малого мира (семья, друзья, единомышленники). Тогда и не придётся общаться только с животными или растениями.
Игорь Рожкевич
Даже чеховский стиль одежды, всегда безупречно-интеллигентный, это такая внешняя броня доктора, который слишком многое знал о Человеке – ну, так давайте будем хоть выглядеть прилично.
Константин Жибуртович
Именно таким я всегда видел Антона Павловича, Гиляровский не даст соврать.
Леонид Демиховский
А ещё так хочется диалога с Чеховым. В живую. И чай попить с конфетами. И услышать циничное замечание о смысле/бессмысленности бытия.
Иванна Дунец
P.S: Друзья, всем СПАСИБО! Все… в комментарии! Поздравляйтесь, общайтесь и, конечно, продолжайте читать хорошие книги! И главное – будьте здоровы!
С вами были Чеховские Чтения.
#Я стал богаче… на стихи
Благодарим всех, кто опубликовал запись на тему "Мои фавориты Кубка".
Администрация сайта премирует авторов, написавших о стихах финалистов.
По 10 золотых монет получат:
Сопелкин Немай/ «Мои фавориты Кубка».
Колина Светлана/ Мои фавориты Кубка
DollElectriquePsychedelics/ #Я СТАЛ(а) БОГАЧЕ… НА СТИХИ
Сащенко Тамара/ #Я СТАЛА БОГАЧЕ НА... МНОГО!
Romana/ # я стала богаче на стихи
Александр Герасёв/ # Я СТАЛ БОГАЧЕ НА СТИХИ
Ларионов Михаил/ Я стал богаче...на стихи. Но не так, чтобы сильно.
Legioner/ #Я СТАЛ БОГАЧЕ… НА СТИХИ
Синоптик/ #Я СТАЛ БОГАЧЕ… НА СТИХИ
Влад Сколов/ Я стал богаче на стихи
Палий Хирьянова Галина/ #я стал богаче на стихи
Напоминаем, рубрика с темой «Я стал… богаче» будет регулярной. Не теряйте жемчужины)
Хороших нам стихов!
