Мой друг и Тишина

 

Мой друг, наверное, сошёл с ума.

Бахвалится, что увильнул от брака,

твердит своё, вернее, Пастернака,

мол, лучшее, что слышал — тишина,

и ёжиком не зря ушёл в туман...

А сам завёл визгливую собаку.

 

Мой друг… он напрочь выжил из ума.

Считая — у свободных нет пороков,

всё грезит о лолитах, как Набоков.

Даёт посыл молоденьким весьма

и ждёт. Являются — пока во снах.

Молчу, что он для них «старик» глубокий.

 

Мой друг как будто сбрендил. Без ума

от «Лучшего...» Марсо. Пластинку ставит. *

Дышать не смея, тишине во славу,

аплодисментов жду... вот зашумят.

Мне скучно. Стынет пицца, шаурма.

Но жестом (от Марсо) лукавлю — вау!

 

Мой друг, скорей всего, сошёл с ума,

коль выставил за двери, бросил тапком

за то, что я осмелился украдкой

сказать о тишине — глуха, нема.

и что домой пора — там ждёт жена,

вослед кричит мне: Подкаблучник! Тряпка!

А сам жене собрал цветов охапку.

 

Иду. Открылась тишина в ночи,

хранится в ней всё то, что в мире ценно,

доверить счастье можно ей всецело,

и жёстких правд во благо не мягчить...

Не спишь, невыгулянный пёс молчит,

сопит малыш — сквозь дали, слышу, стены.

Бог молчалив.

И мы —

в своих «вселенных».

 

* — пластинка «Лучшее от Марселя Марсо», выпущенная в семидесятые, где сорок минут тишины, а потом — аплодисменты.

 

 

Гренландия

 

Завис во времени и пространстве

стотонный боинг, а я внутри.

Мне вечно чудились блики странствий,

когда смиренно и с постоянством

листала тусклые январи.

 

В иллюминаторе всё статично:

крыло застряло, пронзив закат,

тонами блёклыми он напичкан,

казался мертвенно-анемичным.

Земной — кровавее во сто крат.

 

Внизу Гренландия стынет в сером,

а я ждала разноцветных льдов,

вгрызаясь в остров контрастным нервом

рисуют фьорды... цветы — наверно,

я вижу то, что пришло из снов.

 

Домой бы. И заодно вернуться,

из мыслей вытравив анашу —

из иллюзорности-безрассудства,

вдохнуть плацебо живых настурций,

чтоб не мерещилось, что дышу.