Альбом  

Чтения «Искусство русской эмиграции»

|литературный жанр — эссе|

Мне говорят, что нужно уезжать.

Да-да. Благодарю. Я собираюсь.

Да-да. Я понимаю. Провожать

не следует. Да, я не потеряюсь.

Ах, что вы говорите — дальний путь.

Какой-нибудь ближайший полустанок.

Ах, нет, не беспокойтесь. Как-нибудь.

Я вовсе налегке. Без чемоданов.

Да-да. Пора идти. Благодарю.

Да-да. Пора. И каждый понимает.

Безрадостную зимнюю зарю

над родиной деревья поднимают.

Все кончено. Не стану возражать.

Ладони бы пожать — и до свиданья.

Я выздоровел. Нужно уезжать.

Да-да. Благодарю за расставанье.

Вези меня по родине, такси.

Как будто бы я адрес забываю.

В умолкшие поля меня неси.

Я, знаешь ли, с отчизны выбываю.

Как будто бы я адрес позабыл:

к окошку запотевшему приникну

и над рекой, которую любил,

я расплачусь и лодочника крикну.

(Все кончено. Теперь я не спешу.

Езжай назад спокойно, ради Бога.

Я в небо погляжу и подышу

холодным ветром берега другого.)

Ну, вот и долгожданный переезд.

Кати назад, не чувствуя печали.

Когда войдешь на родине в подъезд,

я к берегу пологому причалю.

Иосиф Александрович Бродский

«Кто не поверит, что такие фантастические вещи случаются в нашей обыденной действительности и теперь, тот пусть справится с биографией всех русских настоящих эмигрантов за границей…»

Федор Михайлович Достоевский

« Бесы», 1872 год

Друзья,

спешу порадовать вас отличной новостью. Чтения в этом году всё-таки состоятся. Но тема будет не одна из трёх, принимавших участие в голосовании в начале лета. Тема будет ещё фантастичнее по своей наполненности. Представляю вам её идею и название — Искусство русской эмиграции. Начало приёма работ я планирую на 27 сентября 2021 года.

О теме. Чтения пройдут в рамках исследований произведений (художественных, литературных, театральных, балетных, музыкальных и пр.), либо их авторов — деятелей искусств. Важно, что все, о ком (о чём) мы с вами будем рассуждать, должно иметь отношение только к трудам талантливых русских эмигрантов. Периоды эмиграций учитываются все. И более подробно, о произведениях искусств:

«Произведение искусства — это объект, обладающий эстетической ценностью; материальный продукт художественного творчества (искусства), сознательной деятельности человека. Понятие произведения искусства включает в себя произведения изобразительного искусства (живопись, декоративно-прикладное искусство, скульптура, фотография и другие); художественные литературные тексты (романы, повести, рассказы и прочее); архитектурный или ландшафтный дизайн; музыкальные композиции и импровизации; театральные постановки; балетные или оперные постановки; кинематограф; мультипликацию; а также все объекты, в первую очередь представляющие интерес с точки зрения своих художественных достоинств. Также есть попытки отнести сюда и некоторые иные виды творчества, к примеру, компьютерные игры или комплексы традиционных воинских искусств, в основе которых лежат философские, этические и психофизические аспекты совершенствования личности».

О жанре. Литературный жанр, неизменный в Чтениях — эссе. Ограничений по количеству знаков, по-прежнему, не будет. В Чтениях «Искусство русской эмиграции» примут участие работы, написанные только в жанре эссе. И помните главное. Важно рассказать читателям, почему ваш выбор именно таков? Почему именно об этом авторе или произведении искусства вы хотите написать эссе? Что побуждает вас обращаться к данному произведению искусства? Каким образом соприкосновение это повлияло на ваше мировоззрение? На написание эссе у вас будет три недели. Цитирование всегда мною приветствуется, но исключительно в пропорции 80/20, где 80% основного текста эссе, а 20% — цитаты. Более подробно о литературном жанре эссе и прошедших Чтениях вы можете прочесть здесь:

https://poembook.ru/blog/21542

https://poembook.ru/poem/1516962

И ещё. Призовой фонд предстоящих Чтений, по-прежнему, будет достойным, благодаря поддержке администрации Поэмбука. Модерация будет, по-прежнему, серьёзная. Если остались вопросы о теме, условиях участия и времени проведения Чтений «Искусство русской эмиграции», задавайте их в комментариях, я с радостью отвечу.

Всем вдохновения!

Автор рубрики: Иванна Дунец

06 июня 2021

Морис Дрюон

«Тисту – мальчик с зелеными пальцами»

|детская сказочная повесть, 1957|

Любите ли вы настолки, как люблю их я? Но, если честно, мне было сложно представить, что при помощи какой-либо настольной игры можно воплотить в жизнь строки удивительно-недетской детской книги. Итак, речь в сегодняшнем выпуске Литературной Гостиной пойдёт о Франции, писателе а-ля исторические персоналии и обыкновенном чуде.

После возобновления работы театров, музеев и различных творческих площадок, о чём ещё можно было мечтать, как не о походе в театр? Поэтому, в первую же представившуюся возможность лицезреть хоть какой-нибудь спектакль в выходные дни здесь и сейчас, выбор мой, из малой толики предложенных, пал на Мориса Дрюона и его Тисту. Сомневалась? Да. Прочитала аннотацию. Не нашла отзывов. Влюбилась в афишу. И между рассказами О. Генри и повестью М. Дрюона выбрала зелёного Тисту. Интуитивно. По-детски, наивно. И, как оказалось, в яблочко. Зелёное такое, кисло-сладкое, дарующее душе жизнь, а не сказочную смерть.

Из аннотации к спектаклю ТЮЗа «Тисту – мальчик с зелеными пальцами» по повести М. Дрюона (режиссёрЕкатерина Костина):

«Спектакль по редкой для домашних библиотек, замечательной книге французского писателя Мориса Дрюона «Тисту - мальчик с зелёными пальцами» возник из эскиза, представленного в рамках авторского проекта актёров ТЮЗа «Дыши свободно. Дети». Зрителей поразила и тема, к которой обращаются писатель, а затем и режиссёр Екатерина Костина; и способ, который выбрали постановщики, чтобы выстроить разговор с залом. На сцене разворачивается игра, где пешками становятся живые люди. И только ребенок, мальчик по имени Тисту, способен показать взрослым, насколько это жестоко и бессмысленно. Работу над спектаклем решили продолжить, заручившись поддержкой и разрешением наследников Мориса Дрюона. «Наша история для всех, — говорит режиссёр спектакля Екатерина Костина. — Ведь то, чего не понимает Тисту, не понимаем и все мы. Простое, наивное средство от зла откроет нам история Тисту. Иногда природный дар ребенка может остановить даже войну. Бесхитростно, наивно маленький человек может объяснить взрослым, что представляет истинную ценность. Таким даром обладал Тисту — удивительный мальчик, с «зелёными» пальцами, способными превратить в цветущий сад всё, к чему он прикоснется. Его отец делал оружие и не подозревал, что однажды жизнь круто поменяется, потому что его сын — настоящий волшебник…»

Сразу скажу, что книгу перед спектаклем я не прочла. Намеренно. Не читала её и до премьеры спектакля. Выглядела я, словно белоснежный лист бумаги. Никакого прошлого. Никакого настоящего. Никаких ожиданий. Только одно — Р А Д О С Т Ь, что все эти, отобранные пандемией возможности (а одна из главных: быть сопричастным новому в культурном пласте человеческой жизни), возвращаются в нашу такую другую жизнь. Итак, радость. Потом волнение. Отсутствие продажи программки на входе. Тётушки в масках, белоснежно-кружевных блузах с термометрами в руках. Закрытый буфет. Разные зоны ожидания. Из привычного только одно – работающий, как часы, гардероб театра. И каково же было моё удивление, когда всех зрителей проводили на сцену. Да-да. Зрительный зал оказался абсолютно пустым. Он остался где-то там внизу, там, где ты просто лицезреешь, но не являешься частью действа. Огромная сцена на целый час стала единым пространством волшебства под названием И С К У С С Т В О здесь и сейчас. Жизнь порой преподносит сюрпризы.

Из биографии писателя Мориса Дрюона:

«Французский писатель Морис Дрюон родился 23 апреля 1918 года в Париже. Его семейные корни уходят в Лангедок, Фландрию, Бразилию и Россию. Публиковаться начал в восемнадцать лет, выступал с обозрениями в литературных журналах. Во время Второй Мировой войны был офицером кавалерии. После поражения Франции он перебрался в зону Виши, и в Монте-Карло опубликовал пьесу «Мегарей». Принимал участие в Движении Сопротивления, а в 1942 году Дрюон через Испанию и Португалию пробирается в Лондон, где вступает в ряды «Свободной Франции». До конца войны Дрюон был военным корреспондентом, а с 1946 года он целиком посвятил себя литературной карьере. В 1948 году Морис Дрюон публикует первый роман трилогии «Сильные мира сего», принесший ему Гонкуровскую премию. В «Сильных мира сего» реалистически воссозданы эпоха между двумя войнами, история нравственной и политической деградации правящей касты, приведшей Францию к Мюнхенскому соглашению 1938 года и национальной катастрофе 1940 года. Мировую славу, однако, ему принесли остросюжетные исторические романы, составившие семитомный цикл «Проклятые короли», написанные и изданные в период с 1955 по 1977 годы. В декабре 1966 года Морис Дрюон был избран членом Французской академии. В 1970-х-1980-х годах писатель активно занимается политической деятельностью: был министром культуры Франции при президенте Помпиду, затем в 1978 году избрался депутатом Европейской парламентской ассамблеи, занимал пост президента Ассоциации лауреатов Гонкуровской премии. С 2007 года он был старейшим по времени избрания членом Французской Академии, ведал вопросами развития литературы и различных видов искусства, изданием академического словаря. Его заслуги перед родиной отмечены несколькими французскими наградами, в том числе Большим крестом ордена Почетного легиона. Скончался Морис Дрюон в своей парижской квартире, не дожив немногим более недели до своего 91-летия…»

Когда читаешь биографию писателя, начинаешь понимать, откуда берётся в его словах, невыносимая порой, проникновенность. Только человеку, прошедшему через подобные испытания, не нужно подбирать слова, чтобы выразить боль и трагедию. Но, как же выбранный инструмент? Почему именно – детская повесть? Ответ для меня очевиден. Помните, из каких источников в нашем детстве мы узнаём о борьбе добра и зла? Из сказок. Наши родители, бабушки-дедушки читают нам невероятные истории преодоления, борьбы, побед и поражений, которые так ясно открывают простые истины: будь добр и вежлив, помогай людям, сумей распознать настоящее от ложного, будь честен и открыт, добро и правда всегда побеждают. И ребёнок верит. И старается. И понимает, что выбор всегда происходит в сиюминутном отрезке «здесь и сейчас». И даже, если он ошибся, мир вокруг всегда даст ему шанс попросить прощение и всё исправить. Но потом ребёнок взрослеет. И узнаёт, что есть понятие «компромисс». С собой. С миром. С людьми. И ещё множество подобных важно-неважных взрослых вещей. Но главными из них становятся – В З Г Л Я Д Ы.   

Из повести М. Дрюона «Тисту – мальчик с зелёными пальцами»:

«Тисту — имя диковинное, которое не сыщешь ни в одном календаре, как во Франции, так и в других странах. Ведь святого Тисту вообще никогда не существовало. Но как бы то ни было, жил когда-то на свете маленький мальчик, которого все называли Тисту. Всё это, конечно, нужно объяснить. В один прекрасный день, сразу же после появления его на свет, когда размером он был не больше домашнего хлебца в корзине булочника, его крестная мать в платье с длинными рукавами и крестный отец в черной шляпе принесли этого младенца в церковь и заявили кюре, что нарекают его именем Франсуа-Батист. Именно в этот день вместе с другими многочисленными новорожденными младенец этот принялся всячески протестовать, истошно вопить и даже побагровел от натуги. Но взрослые, которые ничего не смыслят в протестах новорожденных и упорно отстаивают уже готовые взгляды, заявили с невозмутимой уверенностью, что отныне ребенок будет именоваться Франсуа-Батистом. Потом крестная мать в платье с длинными рукавами и крестный отец в черной шляпе уложили его в колыбель, и тут произошла одна удивительная вещь. Взрослые почему-то не в силах были величать его на своем взрослом языке полным именем, а сразу же принялись его звать Тисту…

… Всё это без труда доказывает, что готовые взгляды не слишком-то хороши и что взрослые просто не способны распознать наше имя, да и не только имя. Несмотря на их вечные уверения, будто всё на свете им известно, они даже и не ведают, откуда мы взялись, почему мы здесь, в этом мире, что нам надлежит тут делать. Если уж нас произвели на свет лишь для того, чтоб в один прекрасный день мы стали взрослыми, то с возрастом готовые взгляды легко и прочно укладываются в нашей голове. Взгляды эти, давным-давно придуманные и узаконенные, изложены в книгах. Следовательно, постигая их во время чтения или же просто внимательно слушая рассказы людей, которые много читали, можно довольно быстро превратиться во взрослого, похожего на всех остальных взрослых. Добавим еще, что на свете существует великое множество таких готовых взглядов, пригодных для всех случаев жизни, и это очень удобно, потому что их можно то и дело менять. Но если кое-кто из нас появляется на этой земле с какой-то определенной целью, если ему уготовано выполнить этот ни с чем несравнимый труд, то тогда ему приходится нелегко. Готовые взгляды, которыми другие пользуются с легкостью необыкновенной, отказываются прочно сидеть в нашей голове; они у нас влетают в одно ухо, а в другое вылетают, падают на землю и тут же разбиваются. Тем самым мы доставляем массу неприятных неожиданностей, прежде всего нашим родителям, а потом уж и всем прочим взрослым, которые удивительно цепко держатся за свои пресловутые взгляды. Именно так и произошло с тем самым маленьким мальчиком, которого нарекли именем Тисту, даже не испросив при этом его собственного согласия…»

Но вернёмся на театральную сцену. Детская настольная игра страшным образом преображает нереальный мир Дрюона в наши реалии. Взрослые люди кидают кубик. Совершают очередной ход. Думают. Считают. Просчитывают. Исполняют свои роли. Мамы. Папы. Врача. Садовника. Владельца завода. А маленький растерянный Тисту наблюдает. Верит, что, наверное, всё правильно. Но в какой-то момент его дар становится многим больше, чем он сам. И маленький волшебный Тисту прикасается к вашей душе пальцами отнюдь не по тому, что так должно, просто иначе не может. Потому что мир взрослых взглядов уже не властен над ним. И он пытается изменить взрослый мир. На сцене происходит самое обыкновенное чудо. Расцветают ирисы Ван Гога на огромном цифровом экране и заполняют всё ваше пространство. Они побеждают смерть, болезнь, войны. Цветы исцеляют взрослые души. Пешки становятся людьми. Звучит музыка.

«Тисту же продолжал совершенствовать своё искусство. Теперь он придумывал новые сорта цветов. Ему удалось сотворить голубую розу, каждый лепесток которой напоминал крохотный осколок иссиня-голубого неба; он вывел два новых вида подсолнуха: подсолнух цвета восходящей зари и подсолнух цвета пурпурно-медного заката…»

Я проплакала почти весь спектакль. На первых рядах на сцене сидели дети, которые плакали и смеялись с Тисту, словно он настоящий. Тисту, который находится от них всего в метре, не может быть не настоящим. И добро, которое преображает мир Тисту, выходит за рамки настольной игры. Оно оживает. Живёт в нас. Продолжается в наших детях. И сказка становится жизнью.

А что же Тисту? Пока я вам рассказывала о книге и спектакле, маленький волшебник построил самую настоящую цветочную лестницу, открывающую дорогу на небеса.

«Ветер врывался Тисту под рубашку и надувал ее парусом. «Надо покрепче держаться!» — решил Тисту и вновь полез наверх. Он думал, что дальше будет ещё труднее, но, как ни странно, подниматься становилось всё легче и легче. Ветер стих. Теперь неслышно было ни единого звука. Кругом царила безмолвная тишина. Словно далекое гигантское пламя, засверкало солнце. Земля казалась тенью, только тенью, и ничем иным. Тисту не сразу догадался, что лестница кончилась. Он заметил это лишь тогда, когда взглянул себе на ноги: был он босой, без любимых своих ночных туфель — значит, потерял их по дороге! Да, лестницы больше не существовало, и все-таки он поднимался наверх, поднимался без устали, без всякого труда. «Вот чудеса!» — подумал Тисту. И вдруг он нырнул в огромное облако — белоснежное, пенистое, шелковистое, в котором ничего нельзя было разглядеть. И Тисту навсегда исчез в том неведомом мире, о котором ничего не знают даже те, кто пишет разные истории…»

Автор рубрики: Иванна Дунец

07 марта 2021

С Л О В А

Друзья,

конец февраля и начало марта у нас всегда посвящены гендерным поводам дарить подарки и говорить поздравительные слова. Но в 2021 году, по-моему, они стали звучать иначе. Например, слово З Д О Р О В Ь Е обрело настоящий смысл. Для всех без исключения. А слово Л Ю Б О В Ь стало самым дорогим помощником для первого слова. Слова Ж И З Н Ь и С Ч А С Т Ь Е закономерно стали синонимами. Моим любимым словом долгие годы был глагол Б У Д Ь и я рада, что он появился в лексиконе огромного числа людей во всем мире, став не просто тривиальным словом, а синонимом В Е Р Ы и Н А Д Е Ж Д Ы.

Желаю вам быть здоровыми! Любите, верьте и надейтесь! И пусть уже вновь войдут в нашу жизнь слова М Е Ч Т А и В Д О Х Н О В Е Н И Е. Пусть так и будет, — просто нужно дать им В Р Е М Я!

А сегодняшний праздничный выпуск давайте посвятим сами себе. Предлагаю каждому, кто его прочтет, написать пожелание (неважно, какому гендеру) и подарить три названия книги. Первая для мужчин. Вторая книга для женщин, а третью для семьи, в целом. Проза, поэзия на ваш выбор. Начнём. Мой выбор будет таков:

1. Дж. Р.Р. Толкин «Хоббит, или туда и обратно», «Властелин колец»
2. Глаттауэр Даниэль «Лучшее средство от северного ветра», «Все семь волн»
3. Морис Дрюон «Тисту — мальчик с зелёными пальцами»

Как вы уже поняли, если указано две книги, значит, у первой книги есть продолжение.

Смотрите в небо!

Покоряйте свои вершины!

Будьте!

Автор рубрики: Иванна Дунец

28 февраля 2021

Зыбин Илья

«Сколько пальцев, Уинстон?»

|эссе|

Книга, о которой я сейчас напишу, была прочитана мной не так давно, но на её прочтение, довольно таки необъёмной вещи, ушло у меня примерно полтора года. Что поделать, так я читаю книги. Тем не менее, произведение смогло доставить мне своеобразное удовольствие: то самое, что появляется, когда посмотрел умный фильм и теперь считаешь себя таким же умным, как и автор, который его снял. Книга не только строит новый, ужасно-правдоподобный мир полного контроля над личностью, но и показывает модель мира, в котором победил тоталитарный режим правления. Конечно, жанром произведения остаётся фантастика, да и по содержанию можно встретить вещи, которые бы едва ли были осуществимы на деле, однако в этот страшный, но в то же время какой-то удручающе правдоподобный мир легко поверить, если отбросить свой скептицизм.

Думаю, продолжать свои попытки выдержать интригу уже бессмысленно, да и можно подумать кто-то ещё не догадался? Речь идёт о самом знаменитом романе писателя Джорджа Оруэлла и одной из самых популярных и узнаваемых книг современности – «1984».

Книги бывают не для всех возрастов. Даже скажу, большинство книг именно такие. Например, признанный российский писатель, литератор и публицист Дмитрий Быков считает, что роман Л.Н. Толстого «Война и Мир» предназначен для мужчин старшего возраста, которые в зеркале по утрам грустно разглядывают первую седину. Остальные, по его мнению, просто не поймут книгу так полно, как те, кого он выделяет. «1984» же, я бы сказал, совсем наоборот подходит больше подросткам и людям от двадцати до тридцати. Но подросткам не тем, что читают книги, только чтобы казаться умными, а тем осмысленным и думающим, готовым вникать в суть, а не собирать кем-то развешенные ярлыки. Последнее, как мне кажется, в этой книге очень уместно, да простят меня все читающие. Но об этом позже.

Увы, без спойлеров не обойтись, я буду касаться моментов сюжета, так что к этому нужно быть готовым. Завязка понятна и прямолинейна. Главный герой Уинстон Смит живёт в мире, в котором жить бы совершенно не хотелось: вокруг обшарпанные и треснутые стены, из выпивки только дешевый мерзкий джин, шоколад по граммам в месяц, а на стене висит телеэкран, из которого доносятся новости о приросте производства и качества жизни. Казалось бы, не такая уж и фантастика, но всё общество находится под таким жестким контролем, что проявления инакомыслия ждать было бы очень наивно. (Однако оно появилось – и это, конечно, Смит). Далее мы видим жизнь партийного работника, жизнь пролов, глупой и малообразованной прослойки общества, на которых Смит, тем не менее, возлагает большие надежды в своих мечтах о свободе и смене режима. Видим любовь Смита, проходящую через весь сюжет и её логичный финал в таком суровом и жестоком мире.

— Мы – покойники, – сказал он.

— Мы – покойники, – послушно согласилась Джулия.

— Вы – покойники, – раздался железный голос у них за спиной…

Заканчивается книга встречей Уинстона с Министерством Любви, о котором на протяжении сюжета не раз упоминают, подогревая интерес. А там с героем сделали то, что умеют лучше всего. Последние фразы романа очень показательны.

Но всё хорошо, теперь всё хорошо, борьба закончилась. Он одержал над собой победу. Он любил Старшего Брата…

Так завершается история противостояния Человека – Системе. Ведь один в поле не воин, да и двое тоже. И даже трое. Пролы, скорее всего, никогда не восстанут, ибо они слишком глупы для этого. Братства, на которое уповал герой, никогда не существовало, а было лишь спектаклем, разыгранным перед Смитом. И самое ужасающее – с первой секунды партия знала об Уинстоне: семь лет терпеливо наблюдала и ожидала, чтобы в один момент сломать веру человека.

Эта история не перебирает с драматизмом, она не дает читателю лучиков надежды, не оставляет шанса на то, что режим падёт и придет новая, свободная эра. Надежды читателя рушатся вместе с надеждами Смита, и читатель будто бы сам сидит на месте героя, привязанный к стулу, с электрометками на теле, терпя ужасные разряды током, постепенно идя по пути исправления. Ведь в Министерстве Любви не истязают, в нём исправляют. Удивительно другое: в какой-то мере это даже получается. Сейчас я скажу сугубо своё мнение: под конец романа такой уклад жизни даже начинает, шаг за шагом, мною приниматься. Я не начинаю одобрять его, но понимаю, почему мир докатился до подобного. А способствует этому самая большая глава, которая представляет собой так называемую книгу в книге. Герой читает историю образования трёх основных государств, бесконечно ведущих фиктивную войну и заключающих бесконечные фальшивые союзы между собой.  

Война – это мир.

Незнание – это сила.

Свобода – это рабство.

Звучит глупо, правда? Нет. Дело в том, что на трёх этих постулатах стоит весь мировой уклад в романе, а потому власть сделает всё, чтобы они исполнялись. Война – есть война, вот только ни одна из трёх держав – Океания, Остазия и Евразия, победить не в состоянии. Так, фальшивая война, ограничивающаяся мелочными стычками у границ и захватом заложников, становится гарантом мира для всех трёх государств, а потому страны не смогут отказаться от неё. Мира не будет, ибо без войны не будет мира. Незнание масс – то, на чём держится стабильность и благополучие режимов. Ведь истина в том, что все три державы, по сути, имеют одни и те же режимы, одни и те же основы строя, одних и тех же людей. «Но зачем же, в таком случае, воевать?», – спросят люди. Об этом сказано выше, но так просто этого не объяснить, поэтому рациональный выход – заставить своих людей ненавидеть чужих. На это и работает в романе масштабнейшая и, поражающая воображение, система пропаганды. «СМИ – четвёртая власть», – слышали такую фразу? Так вот, в мире Оруэлла она не четвертая, а первая! Ведь, она в прямом смысле подстроила под себя реальность. Как? Взяла под контроль прошлое. Совершенно не важно, что было раньше, ибо это совершенно точно ложь. История была переписана столько раз, что искать истину становится бессмысленным. Теперь для людей есть только настоящее, диктуемое партией, и только оно может быть истинным. И, наконец, свобода – это помеха на пути к функционированию общества. Если ты свободен, ты не приносишь пользы, а наоборот: вредишь и представляешь опасность. К тому же, куда такому человеку деваться? Весь мир будет против него, и рано или поздно до него доберётся. В этой ситуации тезис переворачивается: рабство – это свобода. Только подчиняясь, ты можешь рассчитывать на бедную, но жизнь. И чтобы не впасть в отчаяние, остается только одно – двоемыслие.

Двоемыслие – ещё один интересный термин, придуманный Оруэллом. Умение замечать фальшивость информации, но в то же время искренне принимать её за правду – навык партийных деятелей, который в «1984» тренируют годами. Двоемыслие позволяет врать и верить в собственную ложь, держать фотографию в руке, а потом сжечь и честно сказать, что не помнишь ни о какой фотографии. Абсолютно фантастическая вещь, которая, как мне кажется, в теории даже осуществима. Ведь наше мышление необычайно гибкое, и если приложить усилие, можно устроить его даже таким образом. Двоемыслие – единственный способ жить и уживаться среди людей, которые, в самом буквальном смысле, научились читать твои мысли.

Такое общество, такой мир – результат погони за властью и контролем, к которым люди будут бесконечно стремиться. Думаете, власть в романе не пойдет на такие меры, чтобы заставить вас подчиниться? Поглядим-поглядим. Когда ты читаешь про устройство мира Оруэлла, начинаешь понимать, что, в общем-то, в нём нет ничего экстраординарного. Пролов никто не трогает, пока те ведут свое жалкое существование, а дети партийцев растут весёлые и с полной готовностью в случае чего сдать партии собственных родителей. Мир Оруэлла не заслуживает одобрения, однако жизнь идёт в нём своим чередом, и, как ни странно, люди счастливы. Ведь, никто не знает, куда заведет людей потенциальная революция – к процветанию, гражданской войне или к полному разрушению культуры? С чего бы тут здравый смысл не дал неожиданный поворот в сторону контроля мыслей и поклонения Старшему Брату, которого тоже, кстати, скорее всего никогда не существовало, но который всегда всё видит и знает то, о чём ты только ещё собираешься подумать. В романе «1984» Джорджа Оруэлла революция привела к установлению тотальной диктатуры и контролю над разумом людей. Думаю, читатель «1984» просто обречён после прочтения романа задуматься о целесообразности (и даже об опасности) революции. Ведь, как бы ни было плохо сейчас, и какой бы произвол не царил в обществе – люди всегда найдут способ сделать собственную жизнь гораздо хуже.

И главное. Я бы не хотел, чтобы роман Оруэлла читали люди, не способные к критическому мышлению. Многие считают, что революция – это неизбежное благо, которое снизойдет на головы людей, даже при том, что история человечества учит как раз обратному! Уверен, каждый после прочтения романа скажет, что режим, который нарисовал Оруэлл, категорически неприемлем, но не каждый читатель сможет осознать в полной мере, почему он существует в рамках созданной книжной вселенной и почему без этого не получилось бы другой жизни. Таким образом, и работают ярлыки, о которых говорилось в начале эссе. Можно просто ответить, что показанная реальность в романе Оруэлла – плоха, но можно подумать над прочитанным чуть подольше, чтобы углубиться в причины и следствия и понять, почему именно она настолько плоха и бесчеловечна?

Так вот, роман Джорджа Оруэлла «1984» для меня, как читателя мыслящего, не совершенное и, даже, не шедевральное откровение, но крепкая и серьёзная система вымышленного мира, которая здесь и сейчас даёт всем его читателям возможность подумать о реальных и значимых вещах для каждого из нас.

— Сколько я показываю пальцев, Уинстон?

— Четыре.

— А если партия говорит, что их не четыре, а пять, – тогда сколько?

Свободные Чтения

Эссе «Сколько пальцев, Уинстон?» в Свободных Чтениях

Итоги Свободных Чтений

Автор рубрики: Иванна Дунец

21 февраля 2021

Добычина Таисия

«Отложенная творческая мечта»

|эссе|

Ушёл две тысячи двадцатый год. Его итог пытаюсь заключить в два слова: планировалось — сбылось. С сожалением признаю, что и в этом году не исполнилась моя творческая мечта выучить роман в стихах Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин». Но не просто знать текст наизусть, а создать звучащее исполнение этого шедевра по законам театра одного актера, как это сделал великий чтец Владимир Николаевич Яхонтов. Как и в прошедшие года, в этом меня беспокоил несколько раз странный сон: я выхожу на сцену читать роман и с ужасом замечаю, что не знаю слов и не могу сообразить, как разрешить нелепую ситуацию. Ирония. Моё же бессознательное укоряет меня в лености и бездействии по отношению к моей мечте. Конечно, я не прочту, как Яхонтов, просто потому, что я далеко не гений и даже не талант, так, бездарная серость, которая осмелилась покуситься на тексты великих. Про себя возвожу Владимира Николаевича в качестве эталона скрупулёзнейшей работы над текстом романа. Тем не менее, подражать Яхонтову и становиться его неудачным клоном-чтецом я тоже не собираюсь.

Академик Д.С. Лихачёв назвал Владимира Николаевича исследователем литературы. Действительно, чтец — это, во-первых, литературовед. Зрительно можно так объяснить работу, которую на начальном этапе он проделывает: на столе лежит тоненькая книжка с текстом романа, а рядом высокая гора книг, а лучше несколько таких гор. Яхонтов читал о Пушкине всё: письма, работы пушкинистов, воспоминания современников, «собирал осколки вокруг романа». А сколько разговоров по содержанию произведения было у него с женой, которая была и его режиссёром, и партнёром, и нянькой его гения! Но этого оказалось мало. Чтобы понять великого поэта, влезть в его шкуру, чтец селился на некоторое время в местах, где жил Александр Сергеевич. Яхонтов, прежде чем донести звучащее слово до зрителя, работал над «Евгением Онегиным» десять лет. К счастью, для нас сохранился результат этого труда. Это и небольшая глава из книги Яхонтова «Театр одного актёра», посвящённая роману. И аудиозапись: четыре часа двадцать минут волшебного голоса, несущего в себе как красоту звучащего слова, так и глубокое его содержание.

Но, знаете, есть и плюсы моей отложенной мечты. С удивлением признала, что ощущаю «Евгения Онегина» уже не так, как три-четыре года назад. Думаю, что закономерно с новыми мыслями продолжать вскрывать роман легче, чем исправлять уже проделанное. Материнству и, следовательно, отсутствию надобности продолжать посвящать себя рабочим будням я обязана началу осуществления своей мечты: началу работы над «Евгением Онегиным». Моей настольной книгой стали комментарии Ю.М. Лотмана к роману, на полке выстроились томики пушкинианы, которую мне удалось собрать за годы студенчества, и даже иногда приходилось обращаться к «ok, google», чего, к слову, был лишён Яхонтов. Пять глав были готовы, но наступила, длящаяся по сегодняшний день, пауза. Дети достались мне довольно капризные и своенравные, а главное, их невозможно было уложить спать. Когда лимит колыбельных и им подобных песен был исчерпан, в дело вступали главы романа. Уже за полночь, лёжа на диване и ногами качая детскую кроватку, я, представляя себя на сцене, начинала выступление. Первая глава окончена. Замолкаю диминуэндо, замедляясь, прекращаю ножное покачивание. Дитё захныкало. Понятно. Надо продолжать дальше. Вторая глава. И так далее. Когда, наконец-то, детей пленяли объятия Морфея, я, наверное, своим не в меру эмоциональным исполнением, от себя его отпугнула.

В мою жизнь пришла бессонница, весьма плодотворная на творческие дела. О чём же я тогда читала? Для меня изначально этот роман был о несостоявшейся любви Татьяны и Евгения. Онегин совершил ошибку: вовремя не заметил зарождающееся чувство. Татьяна совершила глупость: от отчаяния вышла замуж за нелюбимого. С первых строк романа ощущение грусти и развитие сюжета с закономерно трагичным финалом, даже в лирических отступлениях. К примеру, на языковедческую тему: я слышала в тексте как бы намеренные переходы автора с линии главных героев на что-нибудь иное, только лишь бы отвлечь чтеца или читателя, у которого ком к горлу и далее продолжать читать тяжело, по причине явной видимости ошибок героев и знания того, к чему они приведут. Ты всё видишь, понимаешь, но помочь им ничем не можешь.

На сегодняшний момент у меня уже не получается читать ТАК. Иначе я стала воспринимать я отношения главных героев. Теперь для меня этот роман о мудрой Татьяне, которая нашла в себе силы осознать, что её любовь к Евгению ошибка и он не тот  человек, кто ей нужен. Возможно, вам покажется это умозаключение лишь ересью. Но сужу я исключительно с высоты собственного жизненного опыта. Принимаю, что не все смогут меня понять, потому что не пережили то, что довелось мне, как и я, возможно, не смогу понять того, что не довелось испытать самой. К примеру, Яхонтов видел в Онегине декабриста, а будущему Татьяны пророчил трагичную судьбу их жён. Но вернёмся к тексту. Смотрите, Татьяна получила в дар способность любить. Любовь по Пушкину это совсем не то, что надо заслужить трудом, смирением, желанием и мольбой/молитвой. Это именно дар, который либо даётся, либо нет. Заслужить можно уважение, хорошее к себе отношение, материальное поощрение за труд, но только не любовь. И В.Г. Белинский говорил, что «любовь есть чувство, не зависящее от воли человека». А Онегина судьба этим даром обделила. Да, он был польщен письмом Татьяны, но поступил благородно: не пожелал использовать её в качестве развлечения, не отмолчался и нашёл в себе смелость объясниться.

Но что в его исповеди является ключевым? Евгений во всём винит судьбу, которая не одарила его возможностью любить, именно поэтому он недостоин Татьяны. С его слов, лишь жребий решил: не быть ему отцом, супругом, он «не создан для блаженства». Мысль его очевидна: счастье взаимной любви невозможно сотворить только своими руками, надо бы и участие в этом Создателя получить. Татьяна же пока всего этого не осознаёт, она страдает от невыраженного чувства. (Перед нами истинная насмешка Создателя: дать дар, но не дать ему возможность воплотиться). Смысл исповеди Евгения в саду Татьяна поймёт в Петербурге, когда возлюбленный будет преследовать её, как тень. Но есть ли это признание в настоящей любви? Неужели, на балу Евгений изменился, получив всё-таки свыше «любовь с голубой каёмочкой»? Нет. В данной ситуации сработали законы «науки страсти нежной»: запретный плод. В ход шло всё: подъезжал каждый день к её крыльцу, то ей на плечи накинет боа, коснётся её руки или подымет платок, а она (холодная княгиня) как будто его не замечает. Онегин, потерявший покой и сон, в отчаянии пишет письмо. Но, что мы наблюдаем? Евгений преследует Татьяну, ставя под угрозу её честь. Разве так поступает влюблённый мужчина? Нет, так может поступать только страсть. Он чувствовал превосходство над Татьяной в деревне, а теперь она княгиня, обласканная двором. Плюс ревность, она ему такое искреннее письмо ранее написала, а вышла замуж за его приятеля. И страсть эта подогревается одним: неподдельным равнодушием Татьяны.

Давайте сравним, когда роли были распределены иначе. В пятой главе на празднике именин у Лариных собрались гости, в том числе и Онегин. Как Татьяна ведёт себя с ним на глазах общества? Когда Евгения посадили напротив неё, она начала терять контроль над собой, но сумела собраться и успокоиться. Затем в продолжение пиршества и бала не сделала ничего, что могло бы выдать её чувств: не искала взгляда Евгения, не напрашивалась на танец. Она искренне любила и не желала, чтобы её светлые чувства стали объектом деревенских сплетен. Онегин же, когда роли переменились, напротив, путается у Татьяны под ногами и как будто не понимает, что она уже замужняя женщина, что он своими действиями посягает на её репутацию. Как можно так неуважительно относиться к любимому человеку? Дальше его письмо. Почему письмо? Почему Онегин, который ранее так смело объясняется с Татьяной в саду, теперь способен лишь на записки? Простите, но это несерьёзно. И чего в итоге он от Татьяны хочет? По-моему, лишь удовлетворить свою страсть! Если бы он хотел исправить ошибки и воссоединиться с любимым человеком, то поступил бы иначе. Конечно, в те времена развод был большой редкостью. Но, всё же, он был возможен при ряде условий. Отдадим должное героине: прозорливая Татьяна не поддалась на провокацию.

Следом встреча Евгения и Татьяны, ставшей прежней (перечитывающей его письмо). Что здесь? Обречённость, невозможность любви, потому что Татьяна «другому отдана и будет век ему верна»? Нет. Несмотря на своё чувство, Татьяна прекрасно осознаёт: Евгений не любит её, а одержим «сладким и запретным». И как только эта похоть найдёт удовлетворение, то Татьяна ему будет не нужна. Она прямым текстом его разоблачает, напоминая ему, что в деревне она ему не нравилась. А сейчас, когда она блистает в свете, «богата и знатна», стала вдруг у него «на примете». В ностальгической речи Татьяны о прежней жизни и признании Онегину в любви («я вас люблю, к чему лукавить?») можно уловить безнадёжное желание Татьяны спасти свою любовь. Именно так я раньше воспринимала эту речь. Но сейчас мне кажется это ошибкой. Что именно хочет вернуть Татьяна? Почему грустит о себе прежней? Чего ей не хватает? Любви! Ей, получившей от небес дар, не хватает объекта для выражения этих чувств. Да, она замужем, но мне кажется, что с мужем у них изначально сложились крепкие, но лишь дружеские уважительные отношения. Это, конечно, основа семьи, стабильность, уверенность. Но это не приносит настоящего счастья. Можно делать вид, что ты доволен своей жизнью, но наедине с самим собой, почему бы не признаться, что жизнь пуста и бессмысленна, если в ней отсутствует любовь? И Онегин Татьяне напоминает её давние мечты о любви, о том, чего у неё нет в сегодняшней жизни. Критики один за другим подмечают в Татьяне, что она настолько честна и порядочна, что, любя Евгения, останется верна мужу. А я считаю иначе.

Возможно, мои последующие мысли будут не в духе девятнадцатого века, и меня можно обвинить в непонимании морального кодекса эпохи. Нет, я всё учитываю. Однако во все времена были исключительные личности, бросающие вызов эпохе своей непохожестью. Я думаю, такова и Татьяна. Да, она действительно идеал нравственности. Но любовь — ценность, которую она ставит превыше всего. И она не откажется от любви и будет за неё бороться. Татьяна когда-то совершила смелый по закону своего времени поступок, написав Онегину признание. Что ей мешает сейчас рассказать мужу всю правду о своей давней любви и попросить помощи? Я не думаю, что Татьяна с её нравом притянула бы себе в мужья какого-то бессердечного самодура. Генерал не был первым встречным, за которого она вышла замуж. В деревне к ней много кто сватался, но всем было отказано. Почему же генералу она дала согласие? Выгодная партия? Чтобы утешить маменьку? Возможно. Но почему тогда эта деревенщина так органично блистает в свете? Яхонтов в письме Татьяны к Онегину ключевой к пониманию её образа выделил фразу: «вообрази: я здесь одна, никто меня не понимает, рассудок мой изнемогает, и молча гибнуть я должна». Татьяна в деревне чувствовала себя не на месте. Она была слишком умна для сельского общества, ей необходимо что-то большее, и она это получила. Почему генерал с его деньгами и положением в обществе женился именно на ней? Разглядел её ум и внутреннюю красоту. И, наверно, всё же в этой паре сложились хорошие человеческие отношения. И я думаю, Татьяна не смогла бы жить с благородным человеком во лжи, а он, в свою очередь, не смог бы не заметить перемены в любимой супруге. И разговор о любви к Онегину случился бы.

Но почему Татьяна устраняет Онегина от себя, а не борется за него? Потому что за любовь должны бороться двое! Разве есть в поведении Евгения хоть намёк на серьёзные честные отношения? Нет. Он просто одержим страстью. И Татьяна, как бы она ни мучилась от потребности любить, вынуждена признать, что Онегин не тот человек, который ответит ей взаимностью и сделает её счастливой. В тексте романа есть одна деталь, которую хочу привести в подтверждение своей мысли. В восьмой главе мы читаем, что приехавший в Петербург Евгений хранит у себя письмо Татьяны. А в третьей главе, автор, говоря об истории Татьяны и Евгения в прошедшем времени, сообщает, что это письмо Татьяны перед ним и он его свято бережёт. И как, интересно, такая сугубо личная вещь, «души доверчивой признанье, любви невинной излиянье», попала в руки к постороннему человеку, автору, приятелю Онегина?! Уж не сам ли Евгений ему передал, желая похвастаться своими успехами? Какая низость.

И, наконец, образ автора. Мне, как чтецу, надо бы подумать и над его решением. Если раньше автора в романе я воспринимала лишь как печальный аккомпанемент к истории о несостоявшейся любви, то сейчас он стал для меня знатоком «науки страсти нежной», как и Онегин, но одновременно, является и проводником в мир культуры и быта девятнадцатого века. Образ автора потрясающе раскрыл Яхонтов: именно в образе «Пушкина-собеседника» чтец видел «ключ к роману». Он смог постичь гений Пушкина, его личность, его темперамент, мысли и чувства. Д.С. Лихачёв и И.Л. Андроников, слушая Яхонтова, верили, что перед ними девятнадцатый век и роман читает сам Пушкин.

Яхонтов соединил в своём творчестве две манеры чтения стихов: авторское (поэтическое), когда главным при прочтении становятся ритм, размер, музыка стиха и фонетическая природа слова; и актёрское, когда упор делается на смысл произведения, на создание ярких образов, речь приобретает разговорный оттенок, а поэтические знаки могут игнорироваться полностью. Находки его и открытия в природе чтения, — беру себе на заметку. Особенно «яхонтовский метод» через фонетику каждого слова и ряда слов, что даёт музыку и, следовательно, характеризует состояние, создавать яркий образ, рисовать реалии эпохи: «слова раскрывают такие великолепный тайны инструментовки, каких не даст никакая эмоция и темперамент».

В книге «Театр одного актёра» Владимир Николаевич Яхонтов на примере нескольких строф показал, как он шёл от звука к смыслу. Помню, как одно время увлекалась фоносемантикой, может быть, теперь настало время применить её на практике? Сама в предвкушении, какие тайны смогу расшифровать за звуковым строем слов. Настораживает одно: если я пойду по этому пути, то ещё лет на десять отложу свою творческую мечту. А за десять лет работы над текстом, возможно, вновь пересмотрю своё отношение к роману.

Свободные Чтения

Эссе «Отложенная творческая мечта» в Свободных Чтениях

Итоги Свободных Чтений

Автор рубрики: Иванна Дунец

14 февраля 2021

Рябчиков Александр

«Трагедия дяди Вани»

|эссе|

I

Если вы, вдруг, ненароком или, возможно, из большой любви к русской литературе возьметесь пересказать кому-нибудь пьесу Антона Павловича Чехова «Дядя Ваня», то, уверяю вас, из этого не выйдет ничего путного, каким бы подробным не был ваш пересказ. Вряд ли, ваш неискушённый слушатель сможет понять из него, какой, в сущности, незаурядный человек дядя Ваня? Вряд ли, сможет ощутить ту особую предгрозовую атмосферу пьесы, царящую как в окружающей природе, так и в непростых человеческих взаимоотношениях обитателей старого помещичьего дома; атмосферу, которая в кульминации пьесы должна разрядиться реальной грозой и яростной пальбой дяди Вани из пистолета. Если всего этого вам не донести до слушателя, то пространство пьесы, в вашем изложении, неминуемо сузится, «схлопнется» до размера серой и пошлой обыденности, а трагедия дяди Вани превратится в жалкий трагифарс. Вероятно, вы возразите мне, что пересказ любой пьесы — дело неблагодарное, и что дядя Ваня не совсем подходящий типаж для трагического героя. С первым возражением я, пожалуй, соглашусь, но категорически не соглашусь со вторым: дядя Ваня, конечно, не принц Датский, но Чехову-художнику удалось мельчайшими, почти незаметными для глаза штрихами, преобразить обычного, казалось бы, человека в фигуру шекспировского масштаба. Повторить подобное, даже по чеховским лекалам, на мой взгляд, неимоверно сложно.

II

«Так в чём, собственно, заключается трагедия дяди Вани?», – нетерпеливо спросите вы, прочтя моё пространное вступление. В самом деле, если с трагедией принца Датского всем всё ясно, то с дядей Ваней как-то не совсем. На первый взгляд, кажется, что у дяди Вани есть всё для счастья: родовое имение, дом, прислуга, постоянный доход; он умён, прекрасно образован, недурён собой, ещё не стар, ещё не болен и даже влюблён в прекрасную молодую женщину. Но если копнуть поглубже, то окажется, что имение ему не принадлежит, что он всего лишь работает в нём в качестве управляющего; что прекрасная молодая женщина не любит его и не полюбит никогда; и что в свои сорок семь лет он уже смирился с грядущей старостью. Но не подумайте, что все эти обстоятельства и есть его трагедия.

Сын сенатора, отпрыск древнего дворянского рода — Войницкий Иван Петрович был воспитан родителями в духе просвещения, с расчётом на его блестящее будущее на поприще искусства. И сам он, под влиянием родителей, с детства верил в своё высокое предназначение. Оказавшись на пороге юности, он даже не мыслил себя вне искусства, и, с благословения родителей, был определён в университет. В семье Войницких издавна, из поколения в поколение, культивировалось восторженное отношение, граничащее с поклонением, к искусству, но особенно к известным людям искусства — творцам и проповедникам прекрасного. Один из таких проповедников выходец из нижнего звена духовного сословия — профессор университета Александр Серебряков даже удостоился чести стать мужем дочери сенатора, сестры молодого Войницкого — Веры. На радостях, сенатор Войницкий купил в приданое дочери за 95 000 рублей большое имение (для сравнения: Мелихово обошлось Чехову в 13 000 рублей с рассрочкой). Из них 25 000 рублей он оформил долговым обязательством. После его смерти, молодой Войницкий отказался от своей доли в наследстве в пользу сестры и взялся за «грязную» работу управляющего в её имении, задавшись целью выплатить оставшуюся часть долга. Сестра с мужем стали жить в городе, а молодой Войницкий с матерью в имении. Из полученных доходов Войницкий не только выплачивал долг, но и посылал деньги на содержание семьи Серебряковых, так как профессорского жалования не хватало на «достойную» городскую жизнь. Себе он назначил спартанские 500 рублей в год. И в дальнейшем не прибавил ни копейки.

III

«Что же подвигло отпрыска древнего дворянского рода Войницких пойти на подобное самопожертвование, обречь себя на прозябание в сельской глуши?», — спросите вы с недоумением и знанием дела. Отвечу парадоксально: дурная наследственность. Дурная в данном контексте — «вырожденческая», «донкихотская», непригодная для жизни в XIX веке. Совершенно очевидно, что молодому Войницкому, помимо его воли, передалось по наследству то восторженное фамильное поклонение известным людям Искусства, которое, собственно, и заставило его родителей принять в старинное дворянское гнездо «кукушонка» — сына простого дьячка Александра Серебрякова. Не будь родители Войницкого так «падки до знаменитостей», то и сам молодой Войницкий не влюбился бы до самозабвения в профессора Серебрякова, который буквально витийствовал на кафедре, вызывая восторг у студентов.

По ночам, после работы в имении, Войницкий вместе с «maman» взахлёб читали статьи Серебрякова, делали для него переводы, вырезали из газет заметки с упоминаниями о нём и складывали в особую папку. Эта ночная деятельность, в отличие от дневной, возвышала Войницкого в собственных глазах,  компенсировала ему отсутствие собственной научной деятельности и карьеры. Чем значительнее в научных кругах становился профессор Серебряков, тем праведнее чувствовал себя Войницкий, всё более, с каждой новой публикацией профессора, убеждаясь в правильности сделанного им выбора в пользу зятя. В немалой степени этому убеждению способствовала и его матушка, буквально боготворившая зятя и давно переставшая возлагать большие надежды на собственного сына.

Так незаметно прошло двадцать четыре года! За это время случилось многое: у Серебряковых родилась дочь Софья, сестра Войницкого Вера ушла от Серебрякова и умерла в своём имении, оставив имение дочери; Софья стала жить отдельно от отца, в старом доме, с дядей Ваней и бабушкой; был, наконец, выплачен долг за имение. И тут произошло ключевое событие для понимания трагедии дяди Вани: вышел в отставку профессор Серебряков, умудрившись, незадолго до отставки, жениться на поклоннице, прекрасной молодой женщине, которая не полюбит дядю Ваню никогда.

Профессор Серебряков вышел в отставку тихо, бесславно, не оставив после себя никаких следов: ни учеников, ни научных достижений, ни восторженных поклонников, одним словом,  вышел весь, словно его и не было вовсе. За очень короткий срок он был абсолютно забыт в научном сообществе так же, как и все другие учёные до него, снискавшие громкую славу пустой публицистикой, но, как ни странно, это обстоятельство совершенно не задело его самолюбия и не подтолкнуло схватиться за пистолет. Внутренне он давно был готов к подобному повороту событий, поскольку никогда не питал иллюзий по поводу своего таланта великого учёного и даже считал себя выскочкой, которому несказанно повезло в жизни. Как человек практический, он жил одним днём, и теперь его больше беспокоила подагра, не дававшая ему, как следует выспаться, чем поколебленная научная репутация.

IV

«А как же дядя Ваня? — спросите вы с тревогой. — Как он перенёс отставку своего кумира?». Как ни странно, тоже не застрелился, но утратил иллюзии, которых у практичного Серебрякова никогда не было, а утрата иллюзий — это всегда весьма болезненная неожиданность. Весь двадцать пятый по счёту год затворничества дядя Ваня ниспровергал своего кумира, как в собственной душе, так и в душах окружающих. И добился в этом деле определённых успехов, вот только «maman» осталась непоколебимой в своих убеждениях и на любой выпад сына в адрес отставного профессора неизменно восклицала: «Слушайся Александра!». Тем не менее, несмотря на преданность тёщи, сам про себя Александр Серебряков называл её старой идиоткой.

Всё в том же состоянии «ниспровержения кумира», но более расслабленном, мы и застаём дядю Ваню в начале первого действия пьесы. Профессор Серебряков с женой живут в имении уже около трёх месяцев и, по словам дяди Вани, проживут ещё лет сто. Дядя Ваня уже не проклинает бывшего профессора, а лишь слегка подтрунивает над ним: «Жарко, душно, а наш великий учёный в пальто, в калошах, с зонтиком и в перчатках». Казалось бы, прошёл целый год после отставки профессора, и дядя Ваня не может не понимать, что «поезд давно ушёл», и что надо жить дальше своей собственной жизнью, но с приездом четы Серебряковых, он как будто застывает во времени, словно муха в янтаре; перестаёт работать в имении, спит после завтрака и вдобавок ко всему влюбляется в жену профессора Елену Андреевну, которая на его пылкие слова о любви отвечает: «Это мучительно». На этом месте воздержусь от пересказа пьесы, исходя из соображений, высказанных мной в самом начале, а также потому, что весь фактический материал, необходимый для понимания трагедии дяди Вани, я уже изложил.

V

«Так в чём же всё-таки заключается трагедия дяди Вани?!», — ещё более нетерпеливо спросите вы, внимательно прочитав всё написанное мной выше. Признаюсь, это не так просто объяснить, как в случае с принцем Датским, но всё познаётся в сравнении. Попробую.

Гамлет — герой уникальный, поставленный драматургом в уникальные обстоятельства, а дядя Ваня — герой типический, и обстоятельства у него могут быть какие угодно. Гамлет вынужден сделать выбор окончательный и бесповоротный, а дядя Ваня может колебаться с выбором бесконечно долго, вплоть до гробовой доски. Гамлет, прежде чем сделать выбор, избавляется от иллюзий, парадоксально прибегая к иллюзии театрального искусства, а дядя Ваня может жить с иллюзиями всю жизнь и очень неохотно с ними расстаётся. И, наконец, Гамлет, избавившись от иллюзий, неминуемо гибнет, а дядя Ваня находит новые иллюзии и живёт долго-долго.

Но не подумайте, что всё перечисленное выше как-то умаляет трагедию дяди Вани. Представьте, что принц Гамлет, вопреки сюжету пьесы, разминулся с призраком своего отца и ничего не узнал о преступлении своего дяди во всех подробностях, а лишь догадывается о содеянном. Вот вам, в каком-то смысле, и дядя Ваня. Трагедия бесконечно колеблющегося Гамлета ничуть не меньше трагедии Гамлета-убийцы.

Проблемы с выбором, с иллюзорным восприятием действительности есть у большинства  людей, но это не делает их несчастными. Трагедия дяди Вани — это, прежде всего, трагедия незаурядного талантливого человека, утратившего, по той или иной причине, в тех или иных обстоятельствах, на время или навсегда, волю к самореализации.

VI

«А с чего Вы взяли, что у дяди Вани вообще есть талант, если в пьесе о его таланте ни слова?», — ехидно спросит меня завзятый театрал, и будет прав. В самом деле, в пьесе нигде не упоминается о таланте дяди Вани, даже наоборот. Профессор Серебряков публично называет дядю Ваню ничтожеством, «maman» молчит, но по её молчанию можно догадаться, что она горько разуверилась в способностях сына, а знаменитую фразу самого дяди Вани «я мог бы стать Достоевским, Шопенгауэром!» — учитывать нельзя, так как её можно списать на завышенную самооценку оратора. По моей гипотезе, вопрос о наличии таланта у дяди Вани — ключевой вопрос пьесы. Известно, что Чехов не стал жёстко определять жанр пьесы, применив нейтральное словосочетание: «сцены из деревенской жизни».

Талант дяди Вани — это своеобразный музыкальный ключ для интерпретации зрителями жанровой тональности пьесы: если талант есть, то пьеса — трагедия, если таланта нет, то пьеса — трагикомедия. Однако, разглядеть этот музыкальный ключ на нотном стане пьесы дано не каждому. По замыслу художника слова Чехова: зритель должен самостоятельно, без подсказки, угадать талант дяди Вани по языку его реплик. Язык реплик дяди Вани точен, философичен, насыщен оригинальными образами — это язык писателя, мастера слова. Приведу здесь только некоторые его выражения: 

«Моя старая галка, maman, все ещё лепечет про женскую эмансипацию, одним глазом смотрит в могилу, а другим ищет в своих умных книжках зарю новой жизни»;

«О да! Я был светлою личностью, от которой никому не было светло»;

«В такую погоду хорошо повеситься»;

«Полюбуйтесь: ходит и от лени шатается. Очень мило! Очень!»;

«В ваших жилах течёт русалочья кровь, будьте же русалкой! Дайте себе волю хоть раз в жизни, влюбитесь поскорее в какого-нибудь водяного по самые уши — и бултых с головой в омут, чтобы герр профессор и все мы только руками развели!»;

«Сейчас пройдёт дождь, и всё в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днём и ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и моя любовь: куда мне их девать, что мне с ними делать? Чувство моё гибнет даром, как луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну».

Невероятная свобода трактовки, заложенная Чеховым в текст пьесы, вот уже второе столетие неизменно привлекает режиссёров-постановщиков всех мастей как классического, так и авангардного направлений. Особенно «впечатляют» современные постановки. Кто-то выйдет из театра в полной уверенности, что посмотрел комедию из жизни никчёмных «лузеров» конца XIX века, а кто-то откроет для себя прекрасную трагедию из жизни добропорядочных людей. Я — из последних. А вы?

Свободные Чтения

Эссе «Трагедия дяди Вани» в Свободных Чтениях

Итоги Свободных Чтений

Автор рубрики: Иванна Дунец

07 февраля 2021

 Андрей мистер-твистер бывший-министер

«Гора»

|эссе|

 И к высотам стремлюсь не стремиться в бессилье…

Томас Стернз Элиот

Глаз человеческий всегда привлекали и завораживали природные явления, будь то бури или ураганы, бушующие воды океана или вершины могучих гор-исполинов. Завораживали, притягивали и удерживали в своих объятиях. Мы смотрим на высокие горные пики и восхищаемся их бесконечностью в веках, наблюдаем безмолвие белых арктических пустынь и впадаем в странную зачарованную меланхолию, восторженно, но с тревогой не спускаем глаз с надвигающейся многометровой волны, величественно падающей на берег. Наш род постоянно что-то ищет в этих волнующих, но таких опасных и немилосердных стихиях – земли, воды и неба. Что-то ищет. Возможно, единения с ними? Проникновенного, практически нереального, но такого желаемого? Хотя бы на миг почувствовать себя не просто на вершине горы, но самому стать той самой вершиной. Быть в центре урагана, неумолимого и неимоверно могучего, объединиться душой с его воздушными потоками, позволить себе вдохнуть вихрь, который ворвется вам в грудь, наполнит лёгкие, грозя разорвать их, – и после этого сразу же ощутить страх и волну безумного восхищения, которая пронизывает до костей и оставляет после себя бессилие и животный трепет во всем существе. Невероятно, неописуемо, восхитительно!

Разве не подобных чувств ищет человек, читающий книгу? Не является ли хорошая книга для глядящего за горизонты мечтаний читателя природным явлением? Стихией слов, в которую он хотел бы без оглядки нырнуть и позволить увлечь себя бурным течением её мысли, ощутить водоворот происходящих на страницах жизненных перипетий или, наоборот, лицезреть спокойствие и тонкую чистоту повествования, уподобляя свое путешествие в сюжет медитативному созерцанию полёта высоких идей, грациозно, словно небесные странники, раскрывающих свои орлиные крылья и парящих в необозримой синеве под куполом неба. Не только сюжет, но и сам человек предстаёт нам в хорошей книге носителем микрокосмоса, и талантливый автор, преподнося увеличительное стекло к человеческой душе, даёт нам возможность увидеть там целый мир, в котором присутствуют и горы, и ураган страстей, и безбрежный океан жизни. Талантливый автор предлагает нам разные ракурсы бытия: то мы в глубинах человеческого существа, то –  по мановению творческой кисти писателя – возносимся на неимоверную высоту, чтобы созерцать, как те же самые люди, огонь жизни которых мы только что наблюдали изнутри, вздымаются среди массы других, словно горы. Оттуда, сверху, мы видим, как бесконечные войны, подобно морскому приливу накатываясь на берега человеческие, изменяют облик стран и народов. Перелистывая страницы, с нескончаемым интересом следим, как сильная личность карабкается на вершину власти, как она, преодолевая немыслимые трудности и лишения, возлагает себе на голову корону, и тут же в отчаянии наблюдаем, как эта корона, падая с, казалось бы, незыблемой вершины, сотрясая землю, разрушает замки, дома, судьбы людей, отнимает на своём пути невинные жизни…

Хорошая книга. «Мария Стюарт» Стефана Цвейга. Стоит ли взять в руки это произведение? Безусловно. Книга-гора, книга-восхождение, книга-землетрясение. С первых же страниц Цвейг даёт нам возможность увидеть и малое, и великое, взглянуть в историческую даль, превращая читателя практически в провидца или созерцателя, обозревающего с высоты своего знания сердечный ритм будущего, и одновременно с этим предлагает опустить взор и оценить ростки, ещё только формирующиеся побеги, молодое сердце тех событий и явлений, что ждут нас впереди. Таким образом, нам явлена крутая перспектива сверху вниз, от пика до подножия горы и даже глубже – мы видим корни, уходящие глубоко в каменистую шотландскую почву, и стоящую рядом стражу диких зверей, ждущих своего часа.

Книга-гора. Охваченное бурными ветрами интриг, вечно подвергающееся ураганам страстей повествование книги, тем не менее, стоит незыблемо, как гора, не склоняясь ни к любви, ни к ненависти, ни к политике, ни к религии. Вы можете соглашаться или не соглашаться, спорить или безмолвно принимать мысли и идеи Стефана Цвейга – им это абсолютно безразлично, они как каменистые утесы, угрюмо смотрящие в вечность, не навязываются  и не заставляют путешественника-читателя склониться в свою сторону. Они просто есть. Но если вы хотите взобраться на верхушку горы, вам придётся карабкаться по их каменистым уступам, нащупывая онемевшими пальцами каждый выступ, каждую щербину, каждую трещинку, чтобы не сорваться вниз, в глубины осуждения того или иного персонажа, события, поступка. В процессе подъёма невольно создаётся впечатление, что о каждом утесе можно было бы написать отдельную книгу. Но Цвейг зовёт дальше, и очередной пик мысли –  это только лишь точка маршрута в длинном путешествии по страницам романа. Возможно, это даже являлось бы некоторой проблемой произведения, если бы там не было столько глубоких и мудрых мыслей, не было бы столько крутых склонов и опасных ущелий, к которым через некоторое время начинаешь привыкать и смотреть на них как на нечто само собой разумеющееся, и которые превращают вас в «адреналинового зависимого» высоких идей, и делают вас невосприимчивым к окружающим красотам природы, заставляют вас как ненормального ползти, карабкаться наверх и только наверх. Если бы не эти трудности, которые не оставляют в вас ничего кроме фанатичного желания добраться до вершины, то, возможно, книга бы только выиграла. Но нет, Цвейг есть Цвейг, он не разменивается на мелочи, и пусть тот, кто не способен отдать свою душу книге, посвятить свое сердце истории Шотландии, закроет её и навсегда покинет долину мыслей писателя, навсегда забудет имя Марии Стюарт. Остальным же предстоит путь нелёгкий и потому бесценный.

Книга-восхождение. Её жизнь началась с короны. Мария Стюарт ещё в ранних летах, совсем несмышленой девочкой, становится коронованной особой, не осознающей себя в этом звании – королевой по букве, по названию, а не по призванию. По духу же – становится ею только в самом конце. И это перерождение от девочки до истинной королевы проходит незаметной тонкой линией через все произведение. Лесть, войны, дворовые перевороты, предательства, первая любовь, первое разочарование. Вокруг кипит ураган жизни, он, словно отвлекает нас от этого восхождения, срывает нас с горы, заставляя топтаться у подножия, рассматривать подковёрные игры политиков, погружаться в человеческие страсти, блуждать в лесу исторических событий. Но, тем не менее, главная героиня, разрывая цепи интриг, двигается от себя неосознанной к настоящей себе, и мы, если имеем достаточно воли и сердечного внимания, следуем за ней. Сначала нам кажется, что зацепки и трещинки в сюжете совершенно случайны, что автор не имеет намерения вести нас вовсе, он просто ставит перед нами идейную скалу – иди, коли хочешь на свой страх и риск, найдёшь маршрут – молодец, не найдёшь – что же, значит не повезло. Но это лишь иллюзия – дорога есть, и она волшебна, космична, тонко ощутима, и только дошедший до конца понимает, что на всем протяжении сюжетного пути он взбирался на гору не один, всюду его сопровождал стремящийся ввысь образ Марии Стюарт. Всюду он присутствует то ли растворенным в воздухе ароматом, то ли дуновением ветра, то ли игрой цвета на камнях. И только там, на самом верху, происходит невероятная мистерия, он преображается, исчезает и становится вездесущим, превращаясь в духа горы – той самой, по которой поднимался читатель.

Книга-землетрясение. На протяжении всей истории, везде, где наблюдается столкновение интересов сильных мира сего, сотрясается земля, и на политическом ландшафте появляются новые горы, новые вершины. Новые личности стремятся укрепить свою власть, и вулканы их амбиций, гремя, с шумом выпускают из своих недр лаву, клубы пепла и дыма. Человеку, построившему свой душевный храм на твёрдом основании железных убеждений, на непогрешимых устойчивых сваях идей, отголосок событий многовековой давности, возможно, покажется лишь отдаленных гулом, не опасным, не потрясающим, а просто интересным и случившимся некогда фактом, извержением давно прошедших дней. Человеку же иному, готовому выйти из-под надежной крыши жизненного опыта, отойти от привычной, крепкой и размеренной событийной цепи, ожидают в книге Стефана Цвейга сильные потрясения – чувственные, эмоциональные, интеллектуальные. Такой человек, безусловно, подвергнет опасности свой внутренний мир, свои устои и ценности, он будет находиться на неустойчивой почве, где его могут поглотить мрачные думы, цена свободы и цена жизни тисками будут сжимать его душу, возможно, душевное равновесие будет потеряно, и приобрести вновь мир и спокойствие удастся далеко не сразу.

Так стоит ли читать «Марию Стюарт»? Стоит ли делать шаг навстречу урагану? Стоит ли дышать разряженным высокогорным воздухом, от которого кружится голова и мутится сознание? Стоит ли идти на такой риск? Кто может ответить на этот вопрос и не погрешить против истины? Не знаю. Уверен лишь в одном – гора останется горой, вне зависимости от того, взойдёте вы на неё или нет.

 
Свободные Чтения

Эссе «Гора» в Свободных Чтениях

Итоги Свободных Чтений

Автор рубрики: Иванна Дунец

31 января 2021

Маша Простокваша

«Углы моей жизни»

|эссе|

Если бы ты знала, как устроен мир, девочка, ты бы не рисовала на парте солнце, ты бы сидела и плакала...

Сельский учитель естествознания

Мне много рассказывали о картине Казимира Малевича«Чёрный квадрат». Какие-то невероятные истории, что будто бы, если долго на него смотреть, твой разум перейдёт в другое измерение, что вдруг начинаешь понимать лучше вселенную, и на короткое мгновение у тебя появляется шестое чувство. Я не верила, ко всякой разной мистике я отношусь с предубеждением, но однажды решила проверить. Поехала в музей с чётким намерением провести над собой психологический эксперимент. Мне было интересно, какую психическую деформацию выдаст мой разум, если я, как страшный фанатик, уставлюсь в эту картину и буду долго-долго в неё «пялиться». То есть, сами понимаете, установка у меня была самая серьёзная, внутри себя я решила, что не уйду из музея, пока не почувствую вторжения в мою голову чего-нибудь необычного.

И вот я в музее, спешу, прям, лечу к единственному важному для меня объекту, все остальные великие и малые произведения проплывают мимо меня, как льдины мимо «Титаника». Они мне абсолютно «по борту», я ищу свой айсберг. И таки нахожу его. Признаюсь честно – без всякого придыхания, без какого-либо трепета в груди, без малейшего волнения, а с полной черепной коробочкой скептицизма, гляжу я на это плоское моно-чудо. Квадрат как квадрат, ничего интересного, кроме скуки и разочарования, не вызывает, никаких эмоций. Но я решила твёрдо – буду смотреть! Минут десять я боролась с собой, вперив взгляд в черную гладь картины, силясь почувствовать хоть что-нибудь, ежесекундно прислушиваясь к себе. Ну, хоть что-то. Нет, какая-то беспросветная безнадега. Секунды стучали в голове гулким набатом. А минуты казались бесконечным товарным поездом, последний вагон которого ждёшь с неописуемым нетерпением. И вдруг на исходе второго десятка противно длиннющих минут я почувствовала, как нечто странное нарастает в груди, необъяснимое чувство формировалось у меня внутри.

— Вот! — радостно подумала я. — Началось. Ну, давай, выползай, мистицизм, я жду тебя с распростертыми объятиями. Может быть, мир покроется поволокой тумана, лёгкий психоз, изменённое сознание? Давай, мистерия, бери меня, я готова!

Однако, кроме непонятного напряжения, ничего не происходило, я начала переступать с ноги на ногу. Где же ты, спонтанный выплеск психического? Сколько тебя ждать? Я вновь с осторожностью кошки, стоящей перед гастрономом, прислушалась к себе. Неожиданно до меня дошло – это нарастающее непознанно-мистическое нечто – всего лишь раздражение от осознания того, что я теряю время зря. Я стала злиться, а когда я злюсь, я становлюсь очень язвительной. Подойдя вплотную к картине, я заговорила внутри себя.

— Ты полная фигня, просто одноцветная квадратная мазня, даже чёрная дыра в отличие от тебя круглая, а ты полное ничтожество! Нет ничего в природе, чтобы хоть чем-то походило на тебя, в тебе ни единой круглой линии, ни одного намёка на чувства: ни любви, ни ненависти. Даже если бы на твоём месте был изображён сатана, и то к нему у меня было бы больше сочувствия, чем к тебе, уродец – тот хоть ангелом был когда-то, а ты чем был? Замыслом чего, воплощением какой идеи? Ты даже не пустота, в пустоте можно что-нибудь изобразить, чем-нибудь её заполнить, а ты уже заполнен чернотой, причём чернотой никакой: это не ночь и не зло, потому как ночь имеет свои краски, а зло свои образы. Ты нечто, не существующее в природе, ты отсутствие пустоты, невозможно создать что-либо более бесполезное, чем ты. Да, чёрт побери, что в тебе такого, что люди, брызгая слюной, визжа, сходят с ума?!

По мере произнесения моего монолога я распалялась все более и более, на какой-то момент мой мозг перестал даже выдавать слова, а сердце билось в бессильной злобе. Через силу дышала я носом, выпуская из себя все беды и болезни мира.

— Что ты? Что ты такое? Тьма над бездной? Но где бездна, а где тьма? Я сама сейчас стану тьмой, потемнее тебя, потому как, в отличие от тебя, я живое существо и тьма моя бесконечна, как бесконечна любая противоположность богу, а ты так и остаёшься просто рисованным квадратом!

Поговорив ещё некоторое время с квадратом в подобном духе, я почувствовала безмерную усталость, мысли мои стали путаться, превращаться в эмоции и затем полностью поглотились какой-то тёмной рекой. Река была текучая, разнооттеночная, страстная, быстрая, бурлящая, но совершенно невыносимая. Так и не получив от ненавистной картины ответа, я вслух практически  крикнула:

— Я ненавижу тебя! Я тебя не понимаю! Но я пойму!

Затем я начала шептать какие-то не очень литературные слова. Но это уже было слишком. Хотя в тот момент мне так не казалось, все те слова, словно заговор колдуньи, исходили из меня, растворяясь в воздухе, и чего я пыталась добиться таким действием, было непонятно мне самой.

— Кто ты? Кто?

Усталость, бесконечная усталость – единственное чувство, которое я приобрела в общении с чёрным квадратом, и больше ничего. Ещё я почувствовала себя разочарованной и обманутой. Чёрный квадрат как будто съел меня целиком. Если это и есть тот мистический эффект, о котором все говорят, то он весьма прескверный.

— Все, сдаюсь.

Я решила отступить. Опустошённой и одинокой вернулась я домой. Долго сидела, тупо уставившись в стену.
— Какой вывод я должна сделать? Что мне теперь сказать себе? Я слабая? Я глупая? Кто я? Что за человек? Плохой? Хороший? Может, я сама чёрный квадрат? Нет, я живая, и даже если умру, квадратом не стану. Чёрных квадратов вообще не существует. Надо быть полным ничтожеством, чтобы нарисовать чёрный квадрат. Это издевательство над человеческой душой, насмешка над всем светлым и чистым.

Так решила я в итоге. Накинув куртку и взяв тёплые перчатки, я выбежала на улицу, тёплый месяц светил над моей головой, он мне улыбнулся. «Привет», — сказала я ему и улыбнулась в ответ. Стало как-то легче. Я двинулась вдоль дорожки, освещенной фонарями. Настроение улучшилось. Мне казалось, я убегала от кого-то, или даже из чьих-то крепких объятий.

— Надо бежать. Бежать туда, где нет чёрных квадратов, потому что там есть жизнь! И… смерть. По крайней мере, там хоть что-нибудь есть.

Свободные Чтения

Эссе «Углы моей жизни» в Свободных Чтениях

Итоги Свободных Чтений

5-летие Литературной Гостиной 

Автор рубрики:  Иванна Дунец

24 января 2021

История любого знакового момента в нашей жизни почему-то всегда начинается тривиально: ты просыпаешься одним очередным днём какого-то очередного года и даже не догадываешься, что именно этот день навсегда изменит привычный мир. Твой мир. И мир людей, которых ты ещё не знаешь. И, возможно, даже никогда не встретишь в реальности. Всё происходит банально. Без каких-то глобальных предчувствий. Без озарения — присмотрись, прислушайся. Будь готова. Прочувствуй. Нет. История момента просто однажды начинается. И ты идешь навстречу, даже не осознавая, насколько нетривиально то, что рождается. И ты не задумываешься — для чего, зачем и как именно реализуешь то, что потом станет таким привычным для каждого, кого ты встретишь на этом пути.

Сегодня, день в день, исполняется пять лет Литературной Гостиной. 24 января 2016 года в нашем, в то время — невероятно творческом, креативном и общительном альбоме Поэмбука, я воскликнула: «Есть идея!». Рассказала суть идеи всему свету по секрету, и читатели/авторы Поэмбука дружно откликнулись на неё. «Итог?», — спросите вы. «А, давайте попробую почитать и посчитать!», — отвечу я. По настоятельной просьбе Игоря Филатова я всё-таки решусь сегодня оцифровать пятилетнюю историю Литературной Гостиной и Чтений. Итак, друзья,

3 — число авторов, признанных эссеистам года в Чтениях. «Эссеист года-2016» — Игорь Филатов, «эссеист года-2017» — Светлана Батаева, «эссеист года-2018» — Людмила Перцевая;

5 — число лет, на протяжении которых публикуются выпуски Литературной Гостиной в альбоме Поэмбука, и на протяжении которых в конкурсном модуле под эгидой Литературной Гостиной проходят Чтения эссе. К слову, официальной рубрикой в альбоме Литературная Гостиная стала лишь полгода спустя от её первой публикации по приглашению автора и создателя Поэмбука;

18 — число прошедших Чтений эссе под эгидой рубрики Литературная Гостиная;

25 — число меценатов, поддерживающих призовой фонд Чтений и закрепление выпусков и анонсов Литературной Гостиной в разные периоды времени на Поэмбуке;

87 — число эссе и литературных обзоров авторов Поэмбука, ставших победителями номинации «Выбор Литературной Гостиной в Чтениях» и опубликованных в выпусках рубрики за пять лет;

232 — число общих выпусков Литературная Гостиная, опубликованных за её пятилетний период и на страницах альбома, и под знаком официальной рубрики Поэмбука;

860 — число людей, добавивших выпуски Литературной Гостиной себе в личные избранные публикации;

6 645 — число знаков одобрения (лайки, сердечки и прочие улыбчивые приятности) людей, читающих Литературную Гостиную;

8 491 — число читательских комментариев ко всем выпускам Литературной Гостиной.

Когда все цифры сложились, я взяла паузу на несколько дней. Да, прав был Игорь, когда сказал, «Посчитайте, пожалуйста, в числах! Поверьте, это повергнет вас в культурный шок, как когда-то меня числа Музыкальной Гостиной!». Так вот, математика – одна из самых прекрасных наук, скажу я вам! Друзья, спасибо, что всё это случилось. Случилась Литературная Гостиная. Случились Чтения. Случились вы! Спасибо!

Передаю слово старейшинам, коллегам по Чтениям, единомышленникам и талантливым авторам — Константину Жибуртовичу и Игорю Филатову.

Жибуртович Константин: Когда соцсети и тематические сайты вошли в нашу жизнь, мы оказались в совершенно иной реальности. К которой невозможно быть готовым или нет, но её приходится опытно изучать, отыскивая созвучное. Я сам, пользуясь интернетом с 1996 года, лет 10 придавал ему сугубо вспомогательное значение. И не мыслил о нём в качестве площадки для творчества и любых литературных проектов. За период с начала 2000-х по сей день мода менялась, и не единожды. Раньше за интересными текстами ходили в ЖЖ, чуть позже в Facebook. Разрослись и тематические форумы по интересам. И к началу 2016 года казалось невозможным сотворить оригинальный лит проект на любой площадке – всё уже где-то и когда-то случалось…

Можно много, справедливо и аргументированно рассуждать о достоинствах Чтений и Литературной Гостиной. Но я скажу о главном: атмосфера. Та, которую невозможно создать только выверено-просчитанной формой рубрики и авторитетным составом жюри. Поскольку самая совершенная идея хромает вне человеческого одухотворения (не хочется произносить безжизненное слово «фактора»). И очевидно, что здесь всё держится на личности Иванны Дунец – и организационные вопросы, и творческая аура. В этом смысле, принимать участие в любых Чтениях и выпусках ЛГ в том или ином качестве мне всегда было очень легко. Это нечастое ощущение, что ты можешь начисто отрешиться от любых орг. вопросов и раздражающих окололитературных вещей, посвятив себя главному, будь то работа в жюри или создание эссе. И было бы стыдно что-либо делать вполсилы или жаловаться на отсутствие вдохновения в такой атмосфере.

Поэтому и пожелание очень простое: Быть! Просто, быть, вне банальностей о «творческом росте» и «новых горизонтах». И конечно, как и прежде, открывать нам новые имена авторов!

Филатов Игорь: По моему глубокому убеждению, юбилей Литературной Гостиной на Поэмбуке — событие выдающееся. Вдумайтесь: 5 (!) лет и более 200 (!) выпусков. Такой результат не может быть обеспечен вспышкой вдохновения, бравадой или честолюбивыми мотивами, он достижим только при системной работе, требующей, помимо чисто креативных моментов, профессионализма, терпения, а главное — при активном желании сделать доброе дело, по сути, незнакомым людям. Про то, что эта работа совершенно бескорыстная, я уже не говорю.

Есть прекрасное слово — ПОДВИЖНИЧЕСТВО. Это именно то, чем занимается Иванна Дунец на сайте Поэмбук. Одно только сознание того, что такие люди есть, мне лично помогает жить. Что же касается практического значения Литературной Гостиной для сайта, то его вообще трудно переоценить. Она и маркер, и символ, и место, где отношения между общающимися качественно иные, чем в других пространствах сайта. Только наличие её уже придаёт ему литературность.

Про такое замечательное, я бы сказал, уникальное явление, как литературные Чтения, которых прошло в рамках ЛГ за всё время уже 18, надо говорить особо. Это что-то удивительное! Те, кто участвовал, знают, а те, которым ещё не довелось, надеюсь, смогут это оценить в будущем. Конечно, в том случае, если Иванне хватит сил и мотивации раз за разом вытягивать этот проект на своих хрупких плечах.

Будет, как будет, а пока я рад, что Литературная Гостиная живёт, и поздравляю её и Поэмбук с нешуточным юбилеем!

С днём рождения, Литературная Гостиная!

Автор рубрики: Иванна Дунец

17 января 2021

Пиля Пу

«Небесная трагедия»

|эссе|

Ты спросишь меня, почему иногда я молчу,

Почему не смеюсь и не улыбаюсь,

Или же, наоборот, я мрачно шучу,

И так же мрачно и ужасно кривляюсь?

Федя Чистяков

РАссея. Начало девяностых прошлого века. Счастливое детство кончилось. Внезапно и навсегда. Мировые цены свысока глядели на нищие стипендии. Рулоны неотоваренных талонов и нескончаемые зигзаги очередей продающих. У кого что есть, у кого что было, у кого что. Народ вкушал «общий рынок». К стенам учебного заведения подкатывал не совсем убитый пазик, чтобы самых живых отвезти на погрузочный двор. Разгружая вагоны можно было раздобыть немного крупы и водки. Хлеб и подсолнечное масло бартером приносили ребята с хлебокомбината. Фруктовую эссенцию – девочки с кондитерской. А табак? Опавшая листва иногда заходила и как табак. Нормальный студент, не знающий похмелья, интеллектуал. Мы глушили горящий спирт «Роял», и до утра рвали струны гитары, охрипшими голосами исполняя Летова и Хоя. На городских вокзалах и площадях братки и честные спекулянты заказывали нам песни и кидали денег. Мы не мёрзли на морозе. Трезвели к парам. Досрочно сдавали сессию. Любили и умирали навсегда. Мы глотали этот мир жадно и дерзко, со всеми его костями и соплями, захлёбывались в собственной крови, «и каждый день вмещал, как ныне годы», — сказал бы поэт.

Проглотив первые рукописные переводы Кастанеды, практиковали Путь воина и контролировали глупость на сессиях. Гуляли, взяв в союзники смерть, и бились за наших, как в последний раз. У соседок в театральном общежитии успевали открывать для себя «Падающих старушек» и «Пушкина, любившего кидаться камнями» Хармса, жили «Иллюзиями» Ричарда Баха, практиками Грофа и оптимизмом Шопенгауэра. Мы жили в эпоху перемен, когда гуманистические идеалы грубо взламывались моралью потребления и наживы. Бандюги массово получали юридическое образование, а психологи осваивали западные манипуляторные техники. Шевчук пел «Предчувствие гражданской войны». И в то же время я открыл для себя очень немногочисленные строфы Гейма в переводе Пастернака, Гинсбурга и Гаспарова. Целительным бальзамом ложились на душу строки поэта, помогая переплавить эмоции в силу и понимание.

Мы впитываем смерти сладкий звук,

Он в золоте небес дрожит и тает,

Пока высокий тополь налагает

На наши чёла тени веток-рук.

Закат как тёмный клюквенный настой.

Вот солнце скрылось в туче, будто в яме,

И наступает тьма, словно клещами

Вдруг с корнем зуб был вырван золотой.

И гневный небосвод уходит в пруд

С водой чернильно-чёрного агата,

В чьей глубине скрываясь, ночь чревата

Несчастьями. И се: они грядут.

(в переводе Льва Левдо)

Это сейчас я знаю, что Георг Теодор Франц Артур Гейм стал классиком и легендой у себя на родине. Яркий, талантливый автор, экспрессионист, организатор и участник творческих встреч неформалов  в «Неопатетическом кабаре искателей духа». «Немецкий Рембо», создавший произведения «конгениальные Ван Гогу и Бодлеру, и предвосхитивший положения европейского экзистенциализма». Для меня он непревзойдённый мастер зловещих картин и пронзительных видений, чьи образы абсолютны и глобальны, монументальны и эпичны.

Всё в мире пустота и маска смерти.

Разбей – и ничего за черепками:

Ни крови, ни дыхания, ни жизни –

Гнилой подвал с большими пауками.

Здесь лабиринт замшелых стен дремучих,

Здесь ужас путника во мраке гонит.

Порой пробьётся кверху зимний лучик

И в мутной тине затхлости утонет.

Здесь в тесной темноте времён утробных

В кружок кирпичный города сомкнулись.

И только облака небес загробных

Вольны парить над мраком тёмных улиц..

Вот здесь цветы цвели на клумбе. Ныне

Они мертвы: их время миновало

А там – поля пожухлые пустыни,

В которых ветры гнёзда вьют устало.

Вдали, над иссякающим потоком

Видны пустых мостов большие дуги

И тащит сеть в молчании глубоком

Рыбак – последний в вымершей округе.

(в переводе И. Болычева)

В наше время искусствоведы отмечают, что в своей поэзии Гейм предвидел дальнейшую судьбу Германии, Европы и мира, в целом. Первая Мировая, а потом и Вторая, революция в России, эпидемии, ядерный апокалипсис. Картины всемирной катастрофы воплотились, словно шагнули из стихотворений поэта. А позже, по приказу Геббельса, в огне запылали книги «недочеловеков» и «дегенеративное искусство» самого Гейма.

Под давлением отца, служившего в Берлине  прокурором, Георг получил высшее юридическое образование, но практики старался избегать. Невозможно было молодому парню заниматься рутинной бумажной работой. Описан случай, когда молодой юрист спустил в унитаз свод кадастровых документов, имеющихся в единственном экземпляре. Канализация не сумела переварить объёмный фолиант, виновник был найден и уволен. Чтобы как-то уйти от опеки деспотичного родителя, Георг стремился поступить на военную службу, а в произведениях – мечтал выйти на баррикады под свист пуль. «В моих снах наяву я всегда вижу себя каким-то Дантоном или взобравшимся на баррикады революционером. По правде говоря, я не могу представить себя без кепки якобинца», — записал он в своём дневнике.

Мальчишки везде одинаковы, а он и был мальчишкой, по фотографии – наших лет. Он любил девчонок, посвятил им много стихотворений, ценил настоящую дружбу, был честолюбив, виртуозно ругался матом, сильно конфликтовал с отцом, да и жил, как сейчас понимаю, в такое же время, как и мы. Как и мы, легко мог не дожить и до двадцати пяти. В 1912 году через пару недель после Нового года Георг  с лучшим другом Эрнестом катаясь на коньках, погибает, провалившись под лёд реки. Крики ребят слышали лесорубы, но на помощь никто не пришёл. Вспомнились кадры из фильма «Академия смерти» немецкого режиссёра Денниса Ганзеля, на которых подросток из «гитлерюганда» погибает, затянутый под лёд, медленно опускаясь в чёрную бездну. Гейм прожил неполные двадцать четыре года, из которых только за два последних написал более 700 страниц текста, более 500 стихов, и ещё больше прозаических произведений, о которых мы даже не знаем. Архив Гейма хотел уничтожить ещё отец писателя, но благодаря друзьям, неопубликованные нигде произведения и дневники были спасены и переправлены сначала во Францию, потом в Палестину, прежде чем снова вернулись на родину в Германию. Уже в наши дни его многие авторские тексты остаются только на немецком языке. Проза Гейма, за редким исключением, неизвестна русскоязычному читателю.

Нашёл в сети некоторые переводы дневников Гейма, сделанные только в 2019 году. Он записывал сны! Совершенно человеческие, мальчишеские, яркие и эмоциональные. А ещё, работая с образами в пограничном около сонном состоянии, он стимулировал творческое вдохновение. Даже собственную смерть он описал в дневнике за год до трагического происшествия. Кто переводил с иностранного языка поэзию, конечно, знает трудности при переводе именно поэтической строфы, но именно в переводе геймовской строфы есть своя специфика. Примером могут служить несколько слов поэта-переводчика Владислава Кузнецова:

«Рифмованный перевод воспринимается легче, но в какой-то мере теряются грандиозность, мощь, размах, всеохват, какие-то очень значимые обобщения и глубины творческого почерка Гейма. Вот сравните: «каменный смех идиота» и «смех идиота, в камень превращённый». Ведь это далеко не одно и то же, правда? По-моему, образ мыслей и манера создания поэтического колорита у Гейма близки Леониду Андрееву, хотя творческий ареал последнего — проза. Те же грандиозность образов и картин, фантасмагория, вырастающая из реальности, гиперболизация, гротеск. Разница между этими двумя художниками слова в том, что Гейм только предчувствовал будущие катаклизмы, а Андреев увидел их воочию. У Гейма — граница красоты и жути. Но красота ярче. Гейма нужно переводить красиво. А это физически тяжело. А предсказатель он абсолютный. Есть у него стихи о том, что делается с душой, пережившей смерть ближнего. Невероятно точно. Не знаю, как за это браться переводчику. Даже переводчику в теме».

Или слова переводчика Нины Павловой:

«Он умел писать так, что его слова ощущались как сказанные впервые, свободные от ассоциаций долгого стихотворного употребления. Чтобы передать это, мне пришлось отбросить в его стихах метр и рифму: переводить его ямбы не размером подлинника, а свободным стихом».

Сознательно избегаю трактовки или разборки авторских текстов Гейма в этом эссе. Таких работ достаточно в интернете. Читаю давно знакомые авторские строки, и тону в эмоциях. Гейм – всегда вне картины – не вовлечён и бесстрастен, как молодой Бог. Он сам создаёт пространство, стыкуя несовместимое, до взрыва мозга, до истерики, до рвоты. Его слова воспринимаются, как сказанные впервые, и никем до него не произносимые. Вот поэтому и просматриваю несколько переводов, чтобы найти «настоящий» геймовский текст.

Блеск вечерний на воду ложится.

В раковину дует бог морской.

И в волнах пурпурных белой птицей,

Что к гнезду торопится с тоской,

Эти губы вновь мелькают. Звуки

Арфы, льющей царскую мольбу.

Эти губы, что прекрасней в муке,

Как прекрасны лилии в гробу,

Дай мне снова. В поцелуях наших

Оживём. Судьбою стала страсть.

Листья с тополей спешат шумящих

В твой подол, как пьяные упасть.

Никого. Пустое. Сон. При свете

Счастья - нам дано прожить лишь миг.

Гаснет мир, круги темнеют эти,

Где, как птица, ночь испустит крик.

Рано, осень, к нам. Белёсый посох

Подняла зима, кружа вдали -

Там, где прядей золотоволосых

Пятна в зыбь молчащую легли.

Видишь, тень как парус побежала.

Приходи. Мы ждать не будем зим.

Поцелуев красные кинжалы

Смертью медленной в сердца вонзим.

(в переводе А. Прокопьева)

РОССИЯ

За Верхоянском, там, где вдаль простерты

Пустынные, безжизненные степи,

День изо дня влачат натужно цепи

Усталые угрюмые когорты.

Во мраке шахт не слышно звуков речи,

Они лишь, как циклопы, рубят твердь.

Плетьми готовы стражники огреть.

Щелк. Словно лай. И вздрагивают плечи.

Когда они бредут к своей берлоге,

Луна им машет, как фонарь великий,

Скорей бы рухнуть, их не держат ноги.

Им снится бунт, и ночь в огнях, и крики,

И, как звезда, трепещущая в смоге,

Багровая глава царя на пике.

(в переводе Н. Третьякова)

Бледнеющее царство. Тишь в лесах.

Расщельный сумрак зелен и колюч.

Поёт вода. Свечою в небесах

Светило истончилось в бледный луч.

В застывший лес в плаще кромешной мглы

Приходит вечер. Он темноголов.

Свисают грифов чёрные хохлы

От красных гнёзд с вершин больших дубов.

Тварь в золоте, свой древний клюв раскрыв,

Вещает гордо с ветки красоту;

И в сумерках вращает на лету

Большие крылья бешеный порыв.

И словно мрак в глазницах мертвеца,

В глуши застыл озерный фиолет.

Там адский огнь, бушующий на свет,

Из бездны дикой рвётся без конца.

(в переводе В. Кузнецова)

Год истекает, злясь. И в беспорядке

Дни, как дома, стоят, в сугробах горбясь.

И ночи беспросветны и безмерны,

И серого рассвета смутный образ.

Дни лета, дни осенние. Все – мимо,

И каждый плод уж сорван смертью смуглой.

И многие остались незаметны,

Неразличимы с палубы округлой.

Жизнь каждая – тупик. И бесконечно

Тропинка кружит, И конец неведом.

И тот, кто мнит, что говорит с соседом,

Жмет руку призраку, измучен бредом.

(в переводе И. Болычева)

«Зачем вспоминать депрессивные годы?», — спрашивают меня современные ребята. Честно, я даже и не всегда знаю, что им ответить. Возможно, те годы – часть меня. Возможно, — главная. Ведь, тогда мы были счастливы, юны, мы любили! Хотя многие из нас так и остались в том времени навсегда. И время это, как и стихи Гейма, будут со мной всю оставшуюся жизнь.

Свободные Чтения

Эссе «Небесная трагедия» в Свободных Чтениях

Итоги Свободных Чтений