1

 

Если вы вдруг, ненароком... или, возможно, из большой любви к русской литературе возьмётесь пересказать кому-нибудь пьесу А.П.Чехова «Дядя Ваня», то, уверяю вас, из этого не выйдет ничего путного, каким бы подробным ни был ваш пересказ. Вряд ли ваш неискушённый слушатель сможет понять из него, какой, в сущности, незаурядный человек дядя Ваня; вряд ли сможет ощутить ту особую предгрозовую атмосферу пьесы, царящую как в окружающей природе, так и в непростых человеческих взаимоотношениях обитателей старого помещичьего дома; атмосферу, которая в кульминации пьесы должна разрядиться реальной грозой и яростной пальбой дяди Вани из пистолета. Если всего этого не донести до слушателя, то пространство пьесы, в вашем изложении, неминуемо сузится, «схлопнется» до размера серой и пошлой обыденности, а трагедия дяди Вани превратится в жалкий трагифарс. Вероятно, вы возразите мне, что пересказ любой пьесы — дело неблагодарное, и что дядя Ваня не совсем подходящий типаж для трагического героя. С первым возражением я, пожалуй, соглашусь, но категорически не соглашусь со вторым: дядя Ваня, конечно, не принц Датский, но Чехову-художнику удалось мельчайшими, почти незаметными для глаза штрихами, преобразить обычного, казалось бы, человека в фигуру шекспировского масштаба. Повторить подобное, даже по чеховским лекалам, на мой взгляд, неимоверно сложно.

 

2

 

«Так в чём, собственно, заключается трагедия дяди Вани?» — нетерпеливо спросите вы, прочтя моё пространное вступление. В самом деле, если с трагедией принца Датского всем всё ясно, то с дядей Ваней как-то не совсем. На первый взгляд, кажется, что у дяди Вани есть всё для счастья: родовое имение, дом, прислуга, постоянный доход; он умён, прекрасно образован, недурён собой, ещё не стар, ещё не болен и даже влюблён в прекрасную молодую женщину. Но если копнуть поглубже, то окажется, что имение ему не принадлежит; что он всего лишь работает в нём в качестве управляющего; что прекрасная молодая женщина не любит его и не полюбит никогда; и что в свои 47 лет он уже смирился с грядущей старостью. Но не подумайте, что все эти обстоятельства и есть его трагедия.

Сын сенатора — Войницкий Иван Петрович был воспитан родителями в духе просвещения, с расчётом на его блестящее будущее на поприще искусства. И сам он, под влиянием родителей, с детства верил в своё высокое предназначение. В семье Войницких, издавна, из поколения в поколение, культивировалось восторженное уважение, граничащее с поклонением, к известным людям искусства — творцам и проповедникам прекрасного. Один из таких проповедников — выходец из нижнего звена духовного сословия — профессор Александр Серебряков даже удостоился чести стать зятем семьи Войницких, женившись на их дочери. На радостях, сенатор Войницкий купил в приданое дочери за 95000 рублей большое имение (для сравнения: Мелихово обошлось Чехову в 13000 рублей с рассрочкой). Из них 25000 рублей он оформил долговым обязательством. После его смерти, молодой Войницкий отказался от своей доли в наследстве в пользу сестры и взялся за «грязную» работу управляющего в её имении, задавшись целью выплатить оставшуюся часть долга. Сестра с мужем стали жить в городе, а молодой Войницкий с матерью — в имении. Из полученных доходов Войницкий не только выплачивал долг, но и посылал деньги на содержание семьи Серебряковых, так как профессорского жалования не хватало на «достойную» городскую жизнь. Себе он назначил «спартанские» 500 рублей в год и в дальнейшем не прибавил ни копейки.

 

3

 

«Что же подвигло отпрыска знатного рода Войницких пойти на подобное самопожертвование, обречь себя на прозябание в сельской глуши?» — спросите вы с недоумением и знанием дела. Отвечу парадоксально: дурная наследственность. «Дурная» в смысле — «перерожденческая», «донкихотская», непригодная для жизни в конце XIX века. Совершенно очевидно, что молодому Войницкому, помимо его воли, передалось по наследству то восторженное семейное поклонение известным людям искусства, которое, собственно, и заставило его родителей принять в старинное дворянское гнездо «кукушонка» — сына простого дьячка — Александра Серебрякова. Не будь родители Войницкого так «падки до знаменитостей», то и сам молодой Войницкий не влюбился бы до самозабвения в профессора Серебрякова, который буквально витийствовал на кафедре, вызывая восторг у студентов.

По ночам, после работы в имении, Войницкий вместе с «maman» взахлёб читали статьи Серебрякова, делали для него переводы, вырезали из газет заметки с упоминаниями о нём и складывали в особую папку. Эта ночная деятельность, в отличие от дневной, возвышала Войницкого в собственных глазах, компенсировала ему отсутствие собственной научной деятельности и карьеры. Чем значительнее в научных кругах становился профессор Серебряков, тем праведнее чувствовал себя Войницкий, всё более, с каждой новой публикацией профессора, убеждаясь в правильности сделанного им выбора в пользу зятя. В немалой степени этому убеждению способствовала и его матушка, буквально боготворившая зятя и давно переставшая возлагать на сына большие надежды.

Так незаметно прошло 24 года! За это время случилось многое: у Серебряковых родилась дочь Софья, сестра Вера ушла от Серебрякова и умерла в своём имении, оставив имение дочери; Софья стала жить отдельно от отца в старом доме с дядей Ваней и бабушкой; был, наконец, выплачен долг за имение... И тут произошло ключевое событие для понимания трагедии дяди Вани: вышел в отставку профессор Серебряков (умудрившись, незадолго до отставки, жениться на поклоннице — прекрасной молодой женщине, которая впоследствии не полюбит дядю Ваню никогда).

Профессор Серебряков вышел в отставку тихо, бесславно, не оставив после себя никаких следов: ни учеников, ни научных достижений, ни восторженных поклонников, одним словом, вышел весь, словно его и не было вовсе. За очень короткий срок он был абсолютно забыт в научном сообществе так же, как и все другие учёные до него, снискавшие громкую славу пустой публицистикой, но, как ни странно, это обстоятельство совершенно не задело его гордости и не подтолкнуло схватиться за пистолет. Внутренне он давно был готов к подобному повороту событий, поскольку никогда не питал иллюзий по поводу своего таланта великого учёного и даже считал себя выскочкой, которому несказанно повезло в жизни. Как человек практический, он жил одним днём, и теперь его больше беспокоила подагра, не дававшая ему как следует выспаться, чем поколебленная научная репутация.

 

4

 

«А как же дядя Ваня? — спросите вы с тревогой. — Как он перенёс отставку своего кумира?» Как ни странно, тоже не застрелился, но утратил иллюзии, которых у практичного Серебрякова никогда не было, а утрата иллюзий — это всегда весьма болезненная неожиданность. Весь 25-й по счёту год затворничества дядя Ваня ниспровергал своего кумира как в собственной душе, так и в душах окружающих. И добился в этом деле определённых успехов, вот только «maman» осталась непоколебимой в своих убеждениях и на любой выпад сына в адрес отставного профессора неизменно восклицала: «Слушайся Александра!» (тем не менее, несмотря на преданность тёщи, сам Александр Серебряков про себя называл её идиоткой).

Всё в том же состоянии «ниспровержения кумира», но более расслабленном, мы и застаём дядю Ваню в начале 1-го действия пьесы. Профессор Серебряков с женой живут в имении уже около трёх месяцев и, по словам дяди Вани, проживут ещё лет 100. Дядя Ваня уже не проклинает бывшего профессора, а лишь слегка подтрунивает над ним: «Жарко, душно, а наш великий учёный в пальто, в калошах, с зонтиком и в перчатках». Казалось бы, прошёл целый год после отставки профессора, и дядя Ваня не может не понимать, что «поезд давно ушёл», и что надо жить дальше — своей собственной жизнью, но с приездом четы Серебряковых, он как-будто застывает во времени, словно муха в янтаре; перестаёт работать в имении, спит после завтрака и вдобавок ко всему влюбляется в жену профессора Елену Андреевну, которая на его пылкие слова о любви отвечает: «Это мучительно»...

На этом месте воздержусь от пересказа пьесы, исходя из соображений, высказанных мной в самом начале, а также потому, что весь фактический материал, необходимый для понимания трагедии дяди Вани, я уже изложил.

 

5

 

«Так в чём же всё-таки заключается трагедия дяди Вани?!» — ещё более нетерпеливо спросите вы, внимательно прочитав всё написанное мной выше. Признаюсь, это не так просто объяснить, как в случае с принцем Датским, но «всё познаётся в сравнении»: Гамлет — герой уникальный, поставленный драматургом в уникальные обстоятельства, а дядя Ваня — герой типический, и обстоятельства у него могут быть какие угодно; Гамлет вынужден сделать выбор, окончательный и бесповоротный, а дяди Вани могут колебаться с выбором бесконечно долго, вплоть до гробовой доски; Гамлет, прежде чем сделать выбор, избавляется от иллюзий, парадоксально прибегая к иллюзии театрального искусства, а дяди Вани могут жить с иллюзиями всю жизнь и очень неохотно с ними расстаются; и, наконец, Гамлет, избавившись от иллюзий, неминуемо гибнет, а дяди Вани находят новые иллюзии и живут «долго, долго». Но не подумайте, что всё перечисленное выше как-то умаляет трагедию дяди Вани. Представьте, что принц Гамлет, вопреки сюжету пьесы, разминулся с призраком своего отца и ничего не узнал о преступлении своего дяди во всех подробностях, а лишь догадывается о содеянном. Вот вам, в каком-то смысле, и дядя Ваня. Трагедия бесконечно колеблющегося Гамлета ничуть не меньше трагедии Гамлета-убийцы.

Проблемы с выбором, с иллюзорным восприятием действительности есть у большинства людей, но это не делает их несчастными. Трагедия дяди Вани — это, прежде всего, трагедия незаурядного талантливого человека, утратившего, по той или иной причине, в тех или иных обстоятельствах, на время или навсегда, способность к самореализации.

 

6

 

«А с чего Вы взяли, что у дяди Вани вообще есть талант, если в пьесе о его таланте ни слова?» — ехидно спросит меня завзятый театрал, и будет прав. В самом деле, в пьесе нигде не упоминается о таланте дяди Вани, даже наоборот: профессор Серебряков публично называет дядю Ваню ничтожеством, «maman» молчит, но по её молчанию можно догадаться, что она горько разуверилась в способностях сына; а знаменитую фразу самого дяди Вани: «Я мог бы стать Достоевским, Шопенгауэром!» — учитывать нельзя, так как её можно списать на завышенную самооценку оратора. По моей гипотезе, вопрос о наличии таланта у дяди Вани — ключевой вопрос пьесы. Известно, что Чехов не стал жёстко определять жанр пьесы, применив нейтральное словосочетание: «сцены из деревенской жизни...» Талант дяди Вани — это своеобразный «музыкальный ключ» для интерпретации зрителями жанра пьесы: если талант есть, то пьеса — трагедия, если таланта нет, то пьеса — трагикомедия. Однако, разглядеть этот «музыкальный ключ» на «нотном стане» пьесы дано не каждому. По замыслу художника слова — Чехова: зритель должен самостоятельно, без подсказки, угадать талант дяди Вани по языку его реплик. Язык реплик дяди Вани точен, философичен, насыщен оригинальными образами — это язык писателя, мастера слова. Приведу здесь только некоторые его выражения: «Моя старая галка, maman, все ещё лепечет про женскую эмансипацию, одним глазом смотрит в могилу, а другим ищет в своих умных книжках зарю новой жизни», «О да! Я был светлою личностью, от которой никому не было светло...», «В такую погоду хорошо повеситься…», «Полюбуйтесь: ходит и от лени шатается. Очень мило! Очень!», «В ваших жилах течёт русалочья кровь, будьте же русалкой! Дайте себе волю хоть раз в жизни, влюбитесь поскорее в какого-нибудь водяного по самые уши — и бултых с головой в омут, чтобы герр профессор и все мы только руками развели!», «Сейчас пройдёт дождь, и всё в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днём и ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и моя любовь: куда мне их девать, что мне с ними делать? Чувство моё гибнет даром, как луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну».

Невероятная свобода трактовки, заложенная Чеховым в текст пьесы, уже второе столетие неизменно привлекает режиссёров-постановщиков всех мастей как классического, так и авангардного направления. Особенно «впечатляют» современные постановки. Кто-то выйдет из театра в полной уверенности, что посмотрел комедию из жизни никчёмных «лузеров» конца XIX века, а кто-то — в полной уверенности, что посмотрел прекрасную трагедию из жизни добропорядочных людей. Я — из последних. А вы?