Альбом
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
22 декабря 2019
Автор рубрики: Иванна Дунец
«Тургеневская девушка из Уэст-Йоркшира»
|эссе|
Когда я задумалась, кого же сделать героем своего эссе, у меня возникла непреодолимая потребность выбрать персонаж, «пробуждающий чувства добрые». Тогда в памяти вспыхнул яркий образ одной героини, такой открытой, понятной мне и любимой, что захотелось написать именно о ней. Вспоминая её, я рисую, на пока ещё чистом поле черновика, изящную женскую головку с аккуратной скромной причёской — Джейн Эйр. Этот образ сначала девочки, а затем и женщины с неимоверной силой духа, нравственностью, честностью, рассудочностью и способностью к сильным откровенным чувствам покорил меня в юности, когда я читала роман Шарлотты Бронте, убеждает и сейчас видеть в нём идеальные женские качества, вопреки современному цинизму и трансформации ценностей.
Но вскоре, прочно окопавшийся в сознании, патриотизм стал мне нашёптывать, что, может быть, не менее чистый и достойный образ стоит поискать среди произведений русских писателей? И в памяти незамедлительно возникли лица благородных героинь Ивана Сергеевича Тургенева. Именно на основе обобщённого образа ряда его женских персонажей из произведений 1850-1880 годов в русской культуре формируется литературный стереотип цельных, чистых, самоотверженных и нравственно сильных героинь, который получил название «тургеневские девушки».
В дайджесте «Тургеневская девушка вчера и завтра» (2018 г.) даётся следующее описание:
«Тургеневская девушка — это замкнутая, но тонко чувствующая девушка, которая, как правило, выросла на природе в глухом поместье (без тлетворного влияния светской и городской жизни), чистая, скромная и неплохо образованная. Этот стереотип — явный интроверт, плохо сходится с людьми, но обладает глубокой внутренней жизнью. Яркой красотой она не отличается, часто может восприниматься как дурнушка. Она влюбляется в главного героя, оценив его истинные, не показные достоинства, желание следовать идее служения народу, и не обращает внимания на внешний лоск и богатство других претендентов на её руку. Влюбившись, она верно и преданно следует за любимым, несмотря на неприятие её выбора родителями или внешние обстоятельства. Она обладает сильным характером, который может быть сначала незаметен окружающим; она ставит перед собой цель и стремится к ней, преодолевая преграды, и порой достигает намного большего, чем мужчина её круга; она может пожертвовать собой ради какой-либо идеи. Огромная нравственная сила, взрывная экспрессивность, решимость идти до конца, жертвенность соединяется с почти неземной мечтательностью. Рассудочность в ней сочетается с порывами истинного чувства и упрямством; любит она упорно и неотступно».
Принято считать, что «тургеневская девушка» — исключительно стереотип русской женщины, своеобразный код русской культуры, однако, в англичанке Джейн Эйр я тоже нахожу черты, присущие тургеневским девушкам, причём её образ раскрыт настолько полно, что кажется даже более «настоящим». Иван Сергеевич Тургенев и Шарлотта Бронте современники, видимо, в середине XIX века и в России, и в Англии возникает культурный запрос на новые и необычные женские духовно сильные персонажи. Да простит меня Иван Сергеевич, положив в основу эссе доказательство интернациональности типажа «тургеневская девушка», писать его я решилась всё-таки о Джейн Эйр. Давайте вспомним, какой же она была, и посмотрим, присущи ли ей качества «тургеневских девушек», чтобы подтвердить или опровергнуть мои предположения.
Роман «Джейн Эйр» впервые был опубликован в 1847 году, одобрительно и благожелательно встречен публикой и критиками, и с тех пор стал «одной из самых знаменитых книг всех времён и народов». Это, прежде всего, заслуга писательского мастерства Шарлотты Бронте, сумевшей с небывалой искренностью и простотой отразить в романе сложные социальные, моральные и глубокие психологические проблемы. Роман «Джейн Эйр» написан от первого лица, во многом автобиографичен, что вызывает ещё большее доверие к повествованию и глубже погружает в далёкую английскую действительность середины XIX века. В начале повествования мы видим Джейн одинокой десятилетней девочкой, сиротой, воспитывающейся в семье её покойного дяди мистера Рида. Она мала ростом, бледна и некрасива. Её никто не любит, не проявляет к ней простой дружелюбности, участия или хотя бы жалости, наоборот, с тех пор как себя помнит, она испытывает на себе только жестокое обращение и несправедливость со стороны домочадцев. Ребёнком она не понимала причины такого отношения к себе и задавалась бесконечными вопросами: «Почему я всё время обречена страданиям, всегда подвергаюсь унижениям, всегда оказываюсь виноватой, всегда бываю наказана? Почему мной всегда недовольны? Почему бесполезны любые попытки кому-то понравиться? Я боюсь хоть в чём-нибудь провиниться, я стараюсь добросовестно исполнять все свои обязанности, а меня называют непослушной и дерзкой, злюкой и хитрой тихоней с утра до полудня и от полудня и до ночи».
Чувствуя свою невиновность в несправедливом к ней отношении, Джейн не может смириться со своим положением и отчаянно борется за то единственное, что у неё ещё осталось — гордость и честь: «Все тиранические издевательства Джона Рида, спесивое безразличие его сестёр, отвращение их матери, угодливое презрение прислуги – всё это всколыхнулось в моём возмущённом сознании точно ил, взбаламученный в воде колодца. «Ведь это же несправедливо, несправедливо!» – твердил мне мой разум с той недетской ясностью, которая рождается пережитыми испытаниями, а проснувшаяся энергия заставляла меня искать какого-нибудь способа избавиться от этого нестерпимого гнета: например, убежать из дома или, если бы это оказалось невозможным, никогда больше не пить и не есть, уморить себя голодом».
Но жестокая тётка лишает её и этого единственного достояния. Отправляя Джейн в Ловудскую школу для девочек, она просит наставника школы, мистера Броклхёрста, предупредить директрису и учительниц, что ее племянница лгунья. Это был невыносимый удар для чистой души Джейн, переполнивший чашу её детского терпения, и в гневе она даёт выход всем своим наболевшим обидам: «Недаром я боялась, недаром ненавидела миссис Рид! В ней жила постоянная потребность задевать мою гордость как можно чувствительнее! Никогда я не была счастлива в ее присутствии, – с какой бы точностью я ни выполняла ее приказания, как бы ни стремилась угодить ей, она отвергала все мои усилия и отвечала на них заявлениями вроде только что ею сделанного. И сейчас это обвинение, брошенное мне в лицо перед посторонним, ранило меня до глубины души. Я смутно догадывалась, что она заранее хочет лишить меня и проблеска надежды, отравить и ту новую жизнь, которую она мне готовила; я ощущала, хотя, быть может, и не могла бы выразить это словами, что она сеет неприязнь и недоверие ко мне и на моей будущей жизненной тропе; я видела, что мистер Броклхёрст уже считает меня лживым, упрямым ребенком. Но как я могла бороться против этой несправедливости?! «Конечно, никак», – решила я, стараясь сдержать невольное рыдание и поспешно отирая несколько слезинок, говоривших о моем бессильном горе».
Такой мы видим Джейн Эйр в детстве: уже проявляются цельность и чистота её натуры, глубокий неподкупный разум, способность к естественным, открытым и ярким чувствам. Эта маленькая девочка бросает вызов светским условностям и ханжеству, сознание собственной правоты в ней преобладает над детским доверием к внушаемым ей нормам морали и поведения.
«Как я смею, миссис Рид? Как смею? Оттого, что это правда. Вы думаете, у меня никаких чувств нет и мне не нужна хоть капелька любви и ласки, – но вы ошибаетесь. Я не могу так жить; а вы не знаете, что такое жалость. Я никогда не забуду, как вы втолкнули меня, втолкнули грубо и жестоко, в красную комнату и заперли там, – до самой смерти этого не забуду!», — я еще не кончила, как моей душой начало овладевать странное, никогда не испытанное мною чувство освобождения и торжества. Словно распались незримые оковы и я, наконец, вырвалась на свободу…»
Я так подробно остановилась на первых главах романа, описывающих детство Джейн, потому что именно оттуда растут психологические корни, определяющие черты её характера, и вся дальнейшая её жизнь, её решения и поступки будут носить горький отпечаток этого полного нелюбви и унижений детства. Как показывают диалоги между слугами миссис Рид, причиной такого жестокого отношения к ребёнку просто-напросто являются её бедность и отсутствие внешней красоты в общепринятом тогда понимании. Красавицами считались пышущие здоровьем и весёлостью розовощёкие девочки с густыми локонами, и бледненькая, худенькая, замкнутая Джейн в этом свете казалась «непонятным существом»: не то невзрачной мышкой, не то привидением. Внешняя некрасивость её подчёркивается на протяжении всего романа, как словами окружающих её людей, так и самой героиней. А следует заметить, что в викторианскую эпоху красота считалась наиважнейшим положительным качеством женщины, потому что это самый верный плацдарм на пути к замужеству. Недаром Эдвард Рочестер, поощряемый отцом и братом, женился на душевнобольной Берте Мейсон, не обменявшись с ней и парой слов, исключительно ослеплённый её внешней красотой. Замужество — главная жизненная задача женщины викторианской эпохи, а шансы выйти замуж, если ты бедна и некрасива, сводятся к нулю. В 25 лет незамужняя девушка считается старой девой, а нравы таковы, что стародевичество считается болезнью, поражающей спесивых женщин, которые страдают от высокомерия и не понимают, что без мужчины они никто. У женщины викторианской эпохи и в мыслях не должно быть никакой карьеры. Повзрослевшая Джейн Эйр и в этом отношении вступает в противоречие с общепринятыми нормами: во-первых, она вообще не стремится к замужеству сугубо ради статуса и положения замужней дамы, а во-вторых, выдвигает на первый план для достижения любви мужчины совсем иные женские достоинства.
Закончив Ловудский колледж, получив прекрасное образование и проработав там два года учительницей, Джейн стремится к свободе, новым впечатлениям, новым местам, «новому служению» и устраивается гувернанткой к девятилетней Адель в поместье Тёрнфилд. Здесь разворачиваются основные события романа, здесь Джейн проходит череду новых психологических испытаний, а мы всё ближе узнаём её и сопереживаем ей. Прежде всего, Джейн отличается высокой нравственностью, рассудочностью и ассертивностью. Эти её качества наиболее ярко проявляются именно в Тёрнфилде. Она умеет внимательно слушать, искренне принимает участие в переживаниях собеседника, но, в то же время, критически анализирует полученную информацию, поэтому не дает сбить себя с толку или ввести в заблуждение. Эдвард Рочестер смог быстро разглядеть и оценить её душевные качества и находит в её лице необходимого ему благодарного слушателя для своих исповедей: «как странно, – воскликнул он, вдруг опять отвлекаясь от своего рассказа, – как странно, что я выбрал именно вас своей наперсницей! И еще более странно, что вы слушаете меня совершенно спокойно, словно это самая обычная вещь на свете, чтобы мужчина, подобный мне, рассказывал всякие истории о своей возлюбленной неискушенной, молодой девушке. Но последняя странность объясняет первую; как я уже говорил вам, вы, с вашей серьезностью, рассудительностью и тактом, прямо созданы, чтобы быть хранительницей чужих тайн. Кроме того, я знаю, с какой чистой душой соприкоснулся, знаю, что ваша душа не способна заразиться ничем дурным; у вас совершенно своеобразный, единственный в своем роде ум. К счастью, я не собираюсь осквернять его, – но если бы даже и хотел, он не воспринял бы этой скверны. Чем больше мы будем общаться, тем лучше; я не могу погубить вас, но зато вы можете исцелить меня».
Высокая нравственность Джейн проявляется всегда и всюду, но подробно остановлюсь на двух моментах. Эдвард Рочестер, испытывая Джейн на прочность её непорочности, и в желании спровоцировать её на сильные эмоции, приглашает в Тёрнфилд гостей, которые со свойственными высшему свету высокомерием и бестактностью унижают презренную гувернантку. Особенно преуспевает в этом мнимая невеста Рочестера красавица мисс Ингрем. После того, как Рочестер открывает Джейн, что не мисс Ингрем, а она является объектом его истинной любви, и она узнает, что весь этот спектакль с мисс Ингрем был разыгран всего лишь с целью возбуждения её ревности, Джейн осуждает поведение Рочестера, хотя, казалось бы, чувства надменной Бланш Ингрем меньше всего заслуживают её беспокойства, но Джейн ответственна в своих поступках и ждёт такой же ответственности от других.
«А теперь я вижу, что вы еще и мелкий эгоист! Стыдно, недостойно вести себя таким образом! Как же вы не подумали о чувствах мисс Ингрэм, сэр?
– Все её чувства сводятся к одному – к гордыне. Гордыню надо смирять. А ты ревновала, Джейн?
– Дело не в этом, мистер Рочестер. Вас это ни в какой мере не касается. Ответьте мне ещё раз с полной правдивостью: вы уверены, что мисс Ингрэм не будет страдать от вашего легкомыслия? Она не почувствует себя обманутой и покинутой?
– Ни в какой мере! Я же говорил тебе, как она, наоборот, презрела меня. Мысль о грозящем мне разорении сразу охладила или, вернее, погасила ее пламя.
– У вас коварный ум, мистер Рочестер. И я боюсь, что ваши принципы несколько эксцентричны…»
Второй момент – это непоколебимое решение покинуть Тёрнфилд и его владельца, когда она узнает, что он женат и законный брак между ними невозможен. Джейн религиозна, причем её религиозность не бездумная дань общепринятым нормам и не фанатичная набожность, она верует вдумчиво, находя в религии то основное и главное, чему неукоснительно следует в жизни. Но её решение бежать из Тёрнфилда продиктовано не только праведностью и честностью – для неё, не имеющей родных и друзей, испытывающей постоянные унижения со стороны окружающих в силу своего зависимого положения, как и в детстве, в доме миссис Рид, очень важно было сохранить своё собственное уважение к себе. Всех этих замечательных качеств Джейн, которые я перечислила, достаточно для того, чтобы уважать и восхищаться героиней, но ещё недостаточно, чтобы её полюбить. Так почему же всё-таки её образ вызывает неизменную нежность и желание в n-й раз перечитать книгу или посмотреть экранизацию романа? Мне кажется, что дело в её естественности и доброте. Доброта Джейн основывается не только на жалости, мягкосердечии и любви, но и на глубоком, непоколебимом понимании того, что дóлжно и правильно.
От природы имея отзывчивое сердце, она не позволила ему очерстветь, несмотря на все несчастья и унижения, выпавшие на её долю. Невозможно без слёз читать о том, как ещё девочкой в Ловудской школе, следуя внезапному и непреодолимому зову сердца, она пробирается ночью в спальню умирающей от чахотки подруги, как за разговором засыпает вместе с ней, обнимая и согревая её, облегчая бедняжке неизбежную смерть. Она едет к тётке, при известии о том, что та больна и зовёт её к себе, и даже узнав, что миссис Рид скрыла от неё существование состоятельного родственника, который хотел заботиться о ней, всё равно находит в себе силы простить её; она делит своё наследство со своим кузеном и кузинами; беседуя с Рочестером она верит, «что его капризы, его резкость и былые прегрешения против нравственности имели своим источником какие-то жестокие испытания судьбы», поэтому она «скорбит его скорбью» и хочет всячески смягчить её, дав этому несчастному человеку тепло, понимание и ласку; она, наконец, непостижимым образом услышав через мили полный боли и горя голос Эдварда Рочестера, возвращается к нему и посвящает ему, больному калеке, всю свою жизнь.
Отдельного внимания заслуживает её отношение к Адель. Сам Рочестер с нескрываемым пренебрежением относится к своей воспитаннице, он рассказывает Джейн, что Адель дочь его бывшей французской любовницы, которая бросила свою дочь на произвол судьбы. Он ожидает, что Джейн, исполненная праведного негодования из-за того, что вынуждена воспитывать дочь падшей особы, откажется быть гувернанткой Адель. Но для такого поступка Джейн слишком далека от ханжества и моральной нищеты. Конечно, в её словах, сказанных об Адель, звучат отголоски чисто английского снобизма, но всё же ей хватает доброты и здравомыслия не отвернуться от ни в чём не повинного ребёнка: «Нет. Адель не ответственна ни за грехи матери, ни за ваши. Я привязалась к ней; а теперь, когда узнала, что она в известном смысле сирота – мать её бросила, а вы, сэр, от нее отрекаетесь, – моя привязанность к ней станет ещё крепче. Неужели я могла бы предпочесть какого-нибудь избалованного ребёнка из богатой семьи, ненавидящего свою гувернантку, маленькой одинокой сиротке, которая относится ко мне как к другу?», — когда я вошла в дом и сняла с девочки пальто и шляпу, я посадила её на колени и продержала целый час, разрешив ей болтать, сколько вздумается. Я даже не удерживала её от того жеманства и тех легких вольностей, к которым она была так склонна, когда чувствовала, что на неё обращают внимание, и которые выдавали легкомыслие её характера, вероятно унаследованное от матери и едва ли присущее маленькой англичанке. Однако у неё были и достоинства, и теперь я была склонна даже преувеличивать их».
Осталось примерить на Джейн Эйр и такое качество тургеневских девушек, как жертвенность — жертвенность во имя идеи и/или жертвенность во имя любви. Сент-Джон Риверс, оценив силу духа, смелость и героизм Джейн, распознал в ней «душу, наслаждающуюся пламенем и жаждой самопожертвования» и предлагает ей уехать с ним в Индию в качестве жены миссионера. И Джейн, похоронив надежду на личное счастье, соглашается: «Если я всё-таки поеду с ним, если принесу жертву, на которой он настаивает, то сделаю это безоговорочно. Я возложу на алтарь всё сердце, внутренности, всю жертву целиком. Он никогда не полюбит меня, но научится ценить: я покажу ему энергию, о какой он пока и не подозревает, усилия, каких он ещё не видел. Да, я способна трудится не менее усердно, чем он. И столь же безропотно».
Я не сомневаюсь, Джейн пожертвовала бы собой ради благородной деятельности, если бы не голос Эдварда Рочестера, призвавшего её принести иную жертву – жертву во имя любви. Впрочем, она сама не считает жертвой со своей стороны посвятить свою жизнь больному, но любимому человеку.
«… – Джейн, вы пойдете за меня замуж?!
– Да, сэр.
– За несчастного слепца, которого вам придется водить за руку?
– Да, сэр.
– За калеку на двадцать лет старше вас, за которым вам придется ходить?
– Да, сэр.
– Правда, Джейн?
– Истинная правда, сэр.
– О, моя любимая! Господь да благословит тебя и наградит!
– Мистер Рочестер, если я хоть раз совершила доброе дело, если меня когда-либо осеняла благая мысль, если я молилась искренне и горячо, если стремилась только к тому, что справедливо, – теперь я вознаграждена! Быть вашей женой для меня вершина земного счастья.
– Это потому, что ты находишь радость в жертве.
– В жертве? Чем я жертвую? Голодом ради пищи, ожиданием ради исполнения желания? Разве возможность обнять того, кто мне мил, прижаться губами к тому, кого я люблю, опереться на того, кому я доверяю, – значит принести жертву? Если так, то, конечно, я нахожу радость в жертве…»
Итак, мы с вами видим, что Джейн Эйр — настоящая тургеневская девушка, появившаяся на свет как литературный персонаж даже раньше знаменитых героинь Ивана Сергеевича. Причём, я чувствую, что Джейн гораздо ближе к современному миру, чем героини Тургенева: она зарабатывает на жизнь собственным трудом; она больше думает, чем мечтает; наконец, она выбирает простое и естественное приложение своей жертвенности, не претендуя ни на святость, ни на героический подвиг.
При всей идеальности образа Джейн Эйр и тургеневских девушек вообще, справедливости ради следует заметить, что такие девушки весьма не привлекательны для мужчин. Редкому мужчине в качестве спутницы жизни подойдет эдакий беспорочный соратник. Но, к счастью для тургеневских девушек, встречаются личностно сильные, и, в то же время, уязвимые мужчины, которым подобная женщина-друг необходима как штурман автогонщику ралли, иначе их вечно заносит «не в ту степь». Быть женой и всецело посвятить себя сложному, эксцентричному и самовлюблённому человеку, как Эдвард Рочестер, – вот настоящая жертва со стороны Джейн Эйр. Но я рада, что она, по крайней мере, нашла в этом своё призвание и счастье, которого, безусловно, заслуживает.
Эссе Галины Дмитриевой «Тургеневская девушка из Уэст-Йокшира» в Чтениях
Литературная Гостиная
15 декабря 2019
Автор рубрики: Иванна Дунец
Леонид Демиховский
«Живоглот»
|эссе|
Я в детстве много читал. Устроил тайное логово в кладовке, провел туда электричество и отрывался ночами, глотая по три-четыре увесистых тома в неделю (сто двадцать страниц в час было нормой). Теперь так не могу. Прочитанное волей-неволей обдумывается, факты, если противоречат единой картине мира (а они вечно противоречат) перепроверяются, и никакой харизмой меня уже нельзя увлечь безоглядно, а только весомо убедить.
Собственно, в скептики я подался рано. Снисходительно прощал талантливым писателям профессиональные грешки и непрофессиональные огрехи. Как, к примеру, любимому Теофилю Готье — декоративность описания запущенности родового гнезда баронов де Сигоньяк. Как же потом дивился, посещая замки юга Франции! Какой непередаваемый запах плесени исходил от бесценных шпалер и гобеленов! Вернувшись в Париж, отыскал на монмартрском кладбище неухоженную могилу Готье, согнал с низкого надгробья злющего кота с рваным ухом, возложил на теплый камень букетик фиалок и вслух извинился за неверие. И взялся перечитывать французские книги. Об одном этом стоило бы написать не эссе, а роман! Но, во-первых, «заказано» эссе, а во-вторых, что-то такое уже было у Сартра, кажется. Так что, сдержусь. Или просто назначу этот текст первой главой неопубликованного литературного детектива.
Оноре де Бальзак занимает далеко не последнее место в моем списке заслуживающих доверия авторов. И не только в нём: всему миру известен, по крайней мере, один из его литературных героев. Известен не менее д'Артаньяна или Онегина. Может быть, и более: даже те, кто не знает имени Бальзака, в курсе: Гобсек — самая подходящая кличка для жмота и кровососа. Шейлок, Скупой Рыцарь и Плюшкин в срамнение не идут!
И критики, и учителя приведут Вам, читатель, массу с виду неоспоримых доводов: вот он содрал пятнадцать процентов с молодого юриста; вот он препротивно ликует, обобрав покрывающую любовника даму; вот он утверждает, что деньги правят миром; вот он, наконец, умирает, окружённый гниющими яствами и зарытым в золе золотом. Наберемся же терпения и перечитаем маленькую повесть не предвзято. Разберемся, о чём именно писал Бальзак, и возмутимся поклепу, вот уже скоро двести лет систематически возводимому на этого достойного человека, неважно, существовал ли он на самом деле, являлся собирательным образом или был (отнюдь не эфемерным) продуктом фантазии гения.
Рассказчик, преуспевающий юрист с обширной практикой, познакомился с ростовщиком, ещё будучи студентом. Из текста видно, что Гобсек, вопреки намекам критиков, был человеком чистоплотным, вёл себя и одевался исключительно скромно, и дорожил таким, как бы теперь сказали, имиджем настолько, что когда однажды сосед протянул ему оброненный золотой, этот якобы образец жадности спокойно отказался: «Не мой! Водись у меня такие деньги, разве бы я здесь жил?». Это при том, что Гобсек не был трусом, умел постоять за себя и полагался не на охрану, а на пистолет и шпагу, которыми превосходно владел. Внимание: откуда такие завидные навыки? Оказывается, в десятилетнем возрасте осиротевший Гобсек стал юнгой на корабле дальнего плавания и сорок лет вел жизнь искателя приключений: якшался с пиратами; искал сокровища, спрятанные аргентинскими индейцами; принимал деятельное участие в американской революции. Богател, разорялся, очаровывался и разочаровывался. Составив громадное состояние, он продолжал заниматься в Париже крайне рискованным бизнесом, опасным и для капиталовложений, и, зачастую, для жизни. Неудивительно, что имея дело с некредитоспособными людьми («люди, которым дадут кредит в банке или в хоть каком другом месте, ко мне не придут»), ростовщик вознаграждал себя от души: прибыль — это в значительной степени плата за риск, любой экономист подтвердит. Рассказчик характеризует при этом Гобсека, как человека, исключительно договороспособного и честного, да вот беда, считающего деньги — товаром. Господи, какой это страшный грех: обогнать свое время!
Не имеющий гроша за душой бывший студент, когда ему предоставляется возможность выгодно купить практику своего босса, обращается за помощью к старшему приятелю (молодому человеку было двадцать пять лет, Гобсеку перевалило за семьдесят). И вот здесь происходит прелюбопытный торг: Гобсек сначала предлагает заем под 12,5%, потом поднимает ставку до 13%, и даже до 15%, уговаривая собеседника: «торгуйтесь!», получая видимое удовольствие от того, что молодой человек, попросив о займе, торговаться не желает. При том, что обычно менее 50% Гобсек со своих должников не взымает, в данном случае он (снова с удовольствием) останавливается на цифре пятнадцать. Нет, не останавливается! Идет дальше: берет на себя организацию покупки практики по наиболее выгодной цене, способствует расширению этой практики, рекомендуя перспективного, но никому не известного юриста своим богатым клиентам и партнерам и, будучи исключительно информированным человеком, помогает другу советами. Так что, недавний бедняк был в состоянии возвратить долг уже через пять лет, а речь идет о ста пятидесяти тысячах франков, по моим представлениям франк в те времена соответствовал примерно двадцати нынешним долларам!
Теперь перейдем к кульминации (во всяком случае, кульминации, на мой взгляд): несведущему в финансах читателю трудно уследить за интригой в этом месте, и он легко опускает подробности, позволяющие оценить истинную красоту комбинации, принимая победное торжество ростовщика за проявление торжества порока. Между тем, перед нами разыгрывается увлекательнейшая, изящнейшая партия с последующей материализацией духов и «раздачей слонов».
К Гобсеку за займом обращается известный всему Парижу светский хлыщ. Гобсек отвечает категорическим отказом, мотивируя это тем, что повеса уже наделал долгов на тридцать тысяч, и его обязательства ничего не стоят: векселя кутилы продаются за четверть цены. Великосветский наглец возражает: эти векселя — надежная валюта, обеспеченная закладами его любовниц, и вот как раз в этот момент в комнату входит расточительная любовница: редкой красоты графиня с фамильными драгоценностями, принадлежащими супругу. Как видно, предвкушая значительный барыш, ростовщик с почти демонстративным удовольствием рассматривает бриллианты, в которых знает толк. Он вообще во всем знает толк: в живописи (да, продавал Рембрандта, и это не умаляет ни его достоинств, ни экспертизы, Сотбис разве не тем же занимается?), в политике и экономике (привлекался правительством к работе в комиссии по делам бывшей французской колонии Гаити), в колониальных, да и вообще любых товарах, и, разумеется, в людях.
Бриллианты он оценивает в двести тысяч, дать за них соглашается только восемьдесят, причем не в долг, а в качестве покупки, твердо стоит на своем слове и заключает выгодную сделку. И тут же, «тузом из рукава», извлекает из ящика секретера ВСЕ (на тридцать тысяч франков!) векселя кутилы, ранее, оказывается, выкупленные у других ростовщиков за выше упомянутую четверть цены, прибавляет к ним пятьдесят тысяч наличными и вручает графине, комментируя: «Как только что здесь прозвучало, эти векселя — самая надежная валюта!».
Любовники-растратчики удаляются, и через некоторое время в дверях возникает обобранный граф. По существу, бриллианты принадлежат Гобсеку. И по закону! И рыночная цена им — двести тысяч. Однако Гобсек продает их обратно графу за восемьдесят тысяч плюс пятнадцать процентов, и не только продает, а помогает тому сохранить богатство для наследников: берется фиктивно купить огромное состояние графа, оформив его, как возвращённый долг. И действительно вырывает богатство из рук графини, преумножает его и сохраняет для старшего сына графа. Хотя даже рассказчик признается, что усомнился в возможности возврата ТАКОГО состояния наследнику.
Развязка.
Описывая смерть Гобсека, Бальзак откладывает в сторону гравировальную иглу и берется за кисть. Натюрморт из обращенных параноидальной жадностью в тлен деликатесов и колониальных товаров, закопанной в золу в камине груды золота выдается рассказчиком, а возможно, но не наверняка, и автором за иллюстрацию полной победы алчности над здравым смыслом.
И вот здесь тоже мне есть, что сказать. Если у Гобсека был прототип, и прототип умирал в девяностолетнем возрасте именно так, я берусь заочно поставить ему диагноз: типичное для людей преклонного возраста UTI: воспаление мочевыводящих путей, обычно сопровождающееся делириумом. Дай нам Бог избежать сего атрибута становящейся все более и более обычной в наши дни глубокой старости.
Просто удивительно, как умеют люди во всем находить плохое!
Когда бальзаковский рассказчик спросил у Гобсека, почему из всех ему знакомых Гобсек отнесся с участием только к нему и графу, старик ответил: «Потому что только вы доверились мне, не выставляя никаких условий и не пытаясь меня перехитрить». Не знаю, что во всем этом вызывает у просвещенных критиков желание оболгать и унизить литературного героя, настаивая на том, что образ Гобсека ценен тем, что автор, якобы, показал его «не только с дурной, но и немножко с хорошей стороны». Хотя…
Старость это да — плохо!
Интервью с… bunnyinthegardn
Ведущая рубрики: Алёна Воскобойник
И снова – здравствуйте!
Предлагаю Вашему вниманию беседу двух поэмбуковских «старушек». Болтали в основном про наш сайт. Как по мне, разговор получился острым, без купюр, с именами и датами.)
- Прошло несколько лет с момента нашего виртуального знакомства на Поэмбуке. Можно сказать, что мы уже тут "старушки". Как считаешь, сильно изменилась Банни (которая теперь Леся), сам сайт?
- Как ты и сказала, «мы уже тут старушки», а с возрастом, как известно, прибавляются не только морщины, но и броня крепчает, цинизм просвечивается, мудрость начинает потихоньку пускать свои корешки… Изменения в чём-то очевидны, да.
Я, кажется, смогла наконец-то определить истинную цель своего нахождения на данном ресурсе. Помимо извечной (и очевидно глупой) борьбы за справедливость, ха.
Что касается самого сайта – всё и всегда меняется. Не всегда так, как хотел бы лично ты, но процесс – он идёт. Неумолимо.
- Так какова истинная цель нахождения Леси на сайте?
- Сейчас вот вообще никакой интриги не будет – научиться писать стихи. Осталось понять для чего это нужно вообще.
- Есть мнение, что стихи писать научиться невозможно. Я так понимаю, ты не разделяешь его? Или речь про технику, глагольные рифмы и прочие премудрости?
- Да, конечно, речь о грамотном преподнесении. Исключительно.
- А каким образом ты черпаешь эти знания? Конкурсы? Критика? Или просто читаешь хорошие стихи?
- Нет, какого-то определённого места скопления готовой информации, куда бы я заходила, скажем, раз в неделю и просвещалась. Поэмбуком тоже нужно уметь пользоваться: где-то почитать обсуждения, даже если сама в них не участвуешь, где-то подсмотреть чужие комментарии, оставленные под чьей-то работой, которая, допустим, тебе очень сильно понравилась или наоборот не понравилась. Не игнорировать авторские рубрики – ни в коем случае, пусть они и кажутся на первый взгляд абсолютно бесполезными конкретно для тебя – читай, шевели извилинами, соотноси и используй… ходить в конкурсы – да, но не для того чтобы брызгая слюной в монитор, доказывать всем гениальность своего произведения, а чтобы слушать и слышать мнения, мотать на ус – это сложно, по себе знаю, но так надо…если ты, конечно, не выбираешь для себя роль обычного социального планктона.
Но основной мой источник – это люди, которые, прочитав новое стихотворение, не бегут сломя голову его лайкать и комментировать шаблонными фразочками, а указывают на потенциальные ошибки и подробно объясняют, чем именно плоха инверсия в третьей строке... к примеру.
Что касается чтения, как ты выразилась, хороших стихов, то я скажу честно и откровенно: моё понятие хорошего очень специфично )))
- Как интересно. Хочу примеры хорошего от Леси.
- Например, вот…отрывок:
В высокий пик сезона мандарин
иль мандаринов, хрен запомнишь русский,
стою один, честнейший из грузин,
у входа в Курский…
Прекрасно же?)
- Прекрасно.
Хочется поговорить с тобой о Клубе. Ты всегда открыто и прямо заявляла, что стремишься попасть в клуб. Поделись, пожалуйста, своими размышлениями на этот счёт.
- Знаешь, это моё стремление - оно всегда было подвидом вызова самой себе. Мне казалось, что Клуб — есть уровень, некая планка, достичь которую - это примерно так же, как сдать госэкзамен на профпригодность. И, конкретно для меня, это попадание стало бы обычным, самым банальным, но при этом необходимым доказательством самой себе того, что я что-то могу. Ну, и помимо всей этой лирики, мне элементарно нужна конечная цель для движения. То есть не просто болтаться и принимать, а к чему-то стремиться, чего-то добиваться. Сейчас мысли на этот счёт, конечно, иные.
- Как считаешь, что тебе мешает успешно выступить в Кубке?
- Возможно, какое-то внутреннее нежелание поднести к столу судейства то, что априори будет съедено с аппетитом. Не могу я заставить себя писать исключительно с перспективой на потенциальный плюсик... чтобы легко, понятно, доступно и ощутимо. Посмотри на мои стихи - они все, на первый взгляд, безумны и бредовы, но я-то в них вложилась! Спрятала смысл, создала полноценную историю... Историю, которую нужно увидеть - выудить, читая между строк, развязывая узелки, включая воображение, фантазию. Не все готовы так сильно напрягаться, особенно когда работа идёт на поток.
Наверное, существенная часть причины в этом. Остаточная - в моем неумении, видимо. Хотя, другой стороны, смотри, в 2017 году я была на 259 месте в Кубке, а в 2019 (в весеннем) на 7-ом. По-моему, это вот и было как раз-таки успешное выступление. Нет?
- Леся, а ты чувствуешь в себе талант, дар? Или стихи для тебя - выплеск эмоций, работа мозгов, составление изысканного кроссворда не для всех?
- Я бы назвала это, всё-таки, навыком. Стихи для меня - это уникальная возможность управлять полётом безграничной фантазии, персональная дверь в Нарнию. Вот ты чувствуешь во мне талант?
- Может и не талант, но что-то в твоих стихах есть, свой немного агрессивный, немного взбалмошный, немного утрированный голос. Ты не так давно стала мамой, как думаешь, твой голос (в том числе и поэтический) стал мягче?
- Нет. Мягче он не стал... Хотя бы по причине того, что я никогда не приплетаю личное. Я не акцентирую внимание на своей личной жизни. Ни в социальных сетях, ни в своих стихах, ни в обычных разговорах с друзьями. Поэтому как-то соотносить такое событие, как рождение ребёнка с потенциальным видоизменением моего поэтического голоса я бы не стала. Эти два моих состояния развиваются параллельно.
- Удивительно, но как можно не вплетать личное в стихи. На чем они зиждутся? Что тебя вдохновляет? (Извини за банальный вопрос, но действительно интересно)
- Да чёрт его знает, что меня вдохновляет. Я вот думаю сейчас над твоим вопросом и понимаю, что работаю на другом топливе - не на вдохновении. Не знаю, может ли такое быть вообще? У меня есть потребность - придумывать. И когда она созревает, я беру блокнот, либо холст, либо сажусь за комп и рисую мультик, удовлетворяя её. Вот и всё.
- Как думаешь, Леся, которая пишет стихи и Леся, без этого, как ты выразилась, навыка сильно отличаются?
- Я не думаю, я знаю! Леся, которая не пишет - неполноценна. Леся, которая пишет - невыносима. И здесь круг, увы, замыкается.
- Что же, «невыносимая Леся», а давай обсудим конфликт вокруг новоиспечённой «клубницы» Виктории. По сути, ты одна открыто выступаешь против ее попадания в Клуб, хотя намекают многие. Почему именно Виктория стала неким камнем преткновения, ведь довольно много не очень сильных авторов попадали в КП, а потом благополучно вылетали из него. Почему именно вокруг Виктории такой сыр-бор?
- Давай обсудим. Многие выступают, не я одна. Достаточно сильные авторы целенаправленно покинули клуб, после случившегося, высказав тем самым свой протест, своё нежелание мириться, соседствовать. Это тоже выступление. И тут не нужно, как некоторые, бить кулаком в грудь, случайно награждённую орденом и кичиться, крича в спину: «Скатертью дорога!» - нет. Здесь бы впору задуматься. Если, конечно, задумывалка работает.) Я же, со своей стороны, наглядно показываю что к чему, не более - просто привожу аргументы, опираясь на собственные наблюдения, как за писательством данной персоны, так и за персоной самой. А сыр-бор – он вполне себе оправдан. Люди удивлены, ибо люди далеко не глупы...
- А откуда взялись такие выводы, что за этого автора пишет кто-то другой, ну или серьёзно правит, ведь бросая такие обвинения, нельзя быть голословной.
- Ха, то же самое мне недавно предъявил Андрей Мансветов. Я пообещала ему обосновать свою позицию, что и сделала в своей дневниковой записи «Синдром внезапного таланта». Там все очень хорошо и подробно расписано. Нет ничего придуманного. Голые факты и цитаты. Андрей прочитал. Обещал после этого что-то там ответить, проанализировав с высоты своей колокольни... я вот все жду. Мне всегда казалось, что после любых обвинений нужно либо извиниться, либо покрыть козырями.
- А ты можешь определить, где та тонкая грань между редактурой и "написали за меня"? Я, например, никогда не стеснялась попросить взглянуть на свежий текст уважаемых мною авторов, и они многое мне подсказывали.
- Знаешь, я тоже просила. Вику Беркович просила, Мишу Тенникова, Алёну Овсянникову (до сих пор, кстати, прошу) – взглянуть. Если им чего-то не нравилось – они говорили: «Лесь, вот здесь фигня какая-то!» и дальше я сама пыталась ликвидировать эту фигню и то, если соглашалась. Иногда фигня мне настолько западала в душу, что я, игнорируя мнение со стороны, её целенаправленно оставляла. Никто из них никогда не переписывал эту фигню за меня. Следовательно, мой стиль – всегда остаётся моим стилем. Мой словарный запас - моим словарным запасом. Моя тематика - моей тематикой. Понимаешь? После всех этих взглядов я остаюсь, по-прежнему, собой и мой читатель меня всегда увидит. Всегда. Когда же стихотворение правится чужой рукой либо полностью ею пишется – это заметно. Это очень сильно выходит на контраст.
Я не знаю, что такое редактура за доп. денежку здесь на ПБ, или у третьих каких-то там лиц, но если её функцией стоит уничтожение авторского начала, то это совершенно точно ничем не отличается от покупки заказного стихотворения.
- На мой взгляд, на сайте в последнее время сложилась "странная" атмосфера, многие яркие авторы уходят. Ты действительно считаешь, что все это из-за Виктории? Или есть проблемы более весомые?
- Не стоит никого наделять мнимой важностью. Причины ушедших с сайта, мне не ведомы. Проблемы здесь более глобальные.
- Тебе не кажется, что мы с жиру бесимся? Технически сайт замечательный, проходит ряд отличных конкурсов, ведутся рубрики, открыли новую опцию «дневники» и прочее, и прочее... Откуда кризис?
- Нет, не кажется. Я бы назвала это иначе - радеть душой. И в этом случае кризис вполне себе обоснован.
- Лично мне видится, что несколько заметных авторов просто переросли Поэмбук, потому и покинули его или малоактивны. Некоторые достигли своего собственного потолка и потому немного скисли.
Мне кажется, что нашему сайту нужен новый качественный рывок, подобный тем, что уже были. Хотелось бы, чтобы этот рывок был направлен в сторону конкурсов, то есть, нужен значимый, гудящий на весь интернет конкурс типа Балтики.
Кстати, тот же Горячий Лёд организаторы тянут именно в этом направлении. Не хватает только мощной рекламы и массовости. Что скажешь на этот счёт?
- А для чего нам такой конкурс? Какую цель мы ставим, запуская эту ракету? О каком приросте мы можем рассуждать после? О количественном или о качественном? Одни вопросы... по крайней мере, у меня. Народ, конечно же, придёт, услышав о призовом мероприятии. Но останется ли он потом в жизни сайта? - Сомневаюсь. Конечно, можно будет отлично похвастаться голыми цифрами, подводя итоги года, но разве от этого кому-то будет тепло? 100500 зарегистрированных (равно) 100500 пустым неактивным страницам – это что, типа цель? Мы с Андреем как-то обсуждали этот вопрос, но не пришли к единому мнению, к сожалению. Я считала и до сих пор считаю, что сайт должен брать качеством, Андрей делает упор на количество. Маркетолог во мне фейспалмит, но что я могу поделать? В итоге мы имеем то, что имеем. Поэтому, честно говоря, я бы оставила Поэмбук государством в государстве.
Касательно Горячего Льда… Наверное, я одна из немногих, которая знает, каким адским трудом Алёне даётся этот конкурс. Они с Тенниковым в прямом смысле тянут его из своего кармана. Все держится на чистом энтузиазме и связях ребят. На мой взгляд это неправильно. Так что, для мощной рекламы и массовости, инвестор, Найдис(ь)
- Ну и напоследок: Леся, скажи, почему ты, москвичка, никогда не посещала довольно частые поэмбуковские встречи, проходившие в твоём родном городе?
- Ой… я вообще не любитель таких мероприятий. Моё щепетильное отношение к выбору круга общения и к самому общению разработало принципиальные и нерушимые стандарты поведения. Я, например, с радостью пойду на встречу тет-а-тет с тем, кто лично мне интересен. И это будет не бар, не кафе, где вечный галдёж и беспонтовая музыка, очевидно мешающие диалогу, а например прогулка по Винзаводу или кабинка колеса обозрения... с мороженкой или горячим кофе.
- Леся, спасибо за интервью.
- И тебе спасибо!
Друзья, не забывайте про приз (100 серебряных монет) за лучший вопрос в комментариях.
Литературная Гостиная
08 декабря 2019
Автор рубрики: Иванна Дунец
Друзья,
встречайте! Сегодня с нами в Литературной Гостиной член Жюри Чтений «Литература в лицах», поэт и эссеист — Ольга Ерофеева. В следующем выпуске мы с вами начнём знакомиться уже с номинантами «Выбора ЛГ» из прошедших Чтений.
Итоги Чтений вы можете посмотреть здесь.
Ольга Ерофеева
«Джеймс Крюс. Тим Талер, или Проданный смех»
|эссе|
Teas laugh, save me soul!
Научи меня смеяться, спаси мою душу!
(англ. пословица)
Литературные герои. Они с детства входили в наше сознание (а скорее, в подсознание) не только своими характерами или необыкновенными способностями, не только яркими подвигами и удивительными приключениями, — это был бесценный духовный опыт общения с настоящими друзьями.
Герои национальных сказок оставляли семена крепкой веры в победу добра над злом. Бесшабашный Незнайка, весёлый Жаконя и беззаботный Карлсон, а позже неразлучные Том с Геком — оправдывали нашу детскую искренность в заблуждениях или ошибках, и дарили радость открытий на пути добра. А «Знаменитые капитаны»! Помните, была такая любимая детская радиопередача «Клуб знаменитых капитанов»? В ней мы общались с мужественным Грантом, загадочным Немо и с насмешливым Гулливером, которые делились с нами бодростью духа и пониманием справедливости. А ещё были те, кому так восхищённо хотелось подражать — мужественный Блад, проницательный Холмс и благородный Атос. На первый взгляд, кажется удивительным, что именно эти персонажи были одинаково любимы не только мальчишками, но и девчонками нашего поколения, страстными читателями бумажных книг и завсегдатаями реальных библиотек, – но так всё и было! Ведь, именно книги про них, кем-то придуманных, но таких близких, дорогих и реальных, мы прятали под подушкой и читали с фонариком под одеялом, тайком от строгих родителей. Именно они сделали нас такими, какие мы есть сейчас — когда не притворяемся, не надеваем маски, играя в наши сложные (и не всегда честные) взрослые игры.
Думаю, это всё же очень серьёзная вещь, так называемая, «несерьёзная» приключенческая литература. Для здорового роста души необходим именно здоровый опыт общения – ненавязчивый и яркий. Хорошо, если он есть, и если он именно таков. Но всё же, меня очень беспокоит опыт наших детей и внуков, когда «стрелялки» и «бродилки», хоррор и экшн заменяют им приключения наших, пусть не совершенных и не таких «крутых», но живых и добрых героев. Ведь не секрет, что мы творим свою жизнь и мир вокруг себя именно такими, какие достойны наших подсознательных духовных маячков, и пожинаем плоды, возросшие от тех семян, которые были посеяны в детстве. К слову, соглашусь с Вольтером: «Читая в первый раз хорошую книгу, мы испытываем то же чувство, как при приобретении нового друга. Вновь прочитать уже читаную книгу — значит вновь увидеть старого друга».
И вот, хочу сейчас пригласить сюда из страны «Детское чтение» моего друга — немецкого паренька Тима Талера. На первый взгляд, его звонкая фамилия сразу напоминает о мировом символе богатства. О деньгах. Но в том-то и дело, что богатство Тима было совсем другого рода. Обычному мальчишке после нескольких беззаботных весёлых детских лет досталась нелёгкая доля сироты, особенно горькой после гибели отца. Теперь он был вынужден один терпеть несправедливости, ругань и пощёчины от мачехи и невероятно избалованного сводного брата. Но он обладал удивительной способностью, которая спасала его душу от гордыни и ожесточения — он мог смеяться! Выходило это у него так легко, искренне и заразительно, что даже строгий учитель, услышав его неожиданный хохот как-то на уроке, вместо выговора за нарушение дисциплины, сказал: «из всех взрывов я признаю только взрывы смеха, Тим!».
Именно его естественный свободный смех, который каждый раз «подымался откуда-то из глубины и заканчивался счастливым, захлёбывающимся смешком», услышал как-то хмурый господин Трёч. И да, он захотел обладать им. Доверчивый Тим заключает с ним самый настоящий «взрослый» контракт, получив взамен за своё единственное богатство фантастическое право — выигрывать любое пари. Но Тим, по наивности своей, даже не догадывается прочитать фамилию этого господина внимательно. Трёч. Справа налево.
Все дальнейшие приключения Тима Талера, неожиданно и очень скоро сделавшегося самым богатым мальчиком на земле, будут посвящены одной цели – погоней за настоящим счастьем: стремлением вернуть себе радость жизни и свободу, дарованную собственным смехом. Он крепко закалит свою душу на этом пути. Обретёт настоящих друзей. И, наконец, поймёт, что как бы ни было живуче и многообразно Зло (мачеха и Эрвин преследуют Тима и в новой богатой жизни, а господин Трёч легко меняет не только страну проживания, но и цвет глаз и даже перевоплощается в брата-двойника), какой бы мощной ни была его власть — всегда есть шанс справиться с ним. И победить.
Философия сказочной повести, казалось бы, проста и не нова. Но почему именно эту книгу я с наслаждением перечитывала в прошлом множество раз? Быть может, тогда просто мало было таких необычных сюжетов, а чтение, тем более, изучение «Мастера и Маргариты» в школе ещё было немыслимо? И почему вдруг моя тридцатилетняя дочь, выросшая на иной книжной культуре (она и её сын предпочитают жанр фэнтези), недавно увидев у меня на полке старенькую потрёпанную книгу и открыв её, не смогла оторваться до конца чтения?
Думаю, дело в Добре, что сквозной линией, как и в книге, так и в её главных персонажах. Мальчишка Тим, по-моему, органически независтлив и очень искренне верит в существование Добра. Помните, стоит мачехе «разок похвалить его за то, что он притащил один тяжёлую сумку картошки», как он чувствует себя «совершенно счастливым» и готов «помогать ей с утра до вечера»? И даже в самые горькие минуты сиротского детства он мечтает: «Если бы у меня было очень много денег, я снял бы большую квартиру, у меня была бы там отдельная комната, и каждый день я давал бы Эрвину на карманные расходы, сколько он ни попросит. А мать могла бы покупать себе всё, что захочет». Понимаете, он мечтает о возможности делать Добро в ответ на откровенное Зло?! А получая такую возможность, но «повзрослев» душой, осознает другое: даже феерический подарок в виде собственного курорта на Ямайке не сделает этих людей счастливыми.
Естественно, что к таким светлым людям, как Тим, тянутся им подобные. В книге друзьями главного героя становятся и мудрый Крешемир, и грубоватый рулевой Джонни, и добрейший господин Рикерт и, конечно же, его удивительно жизнерадостная мама, до старости не утратившая детскую наивность и смешливость. Именно они вместе с главным героем наполняют мир этой книги Верой в неистребимость добра в схватках с многоликим злом, которую мы, как прививку, обязательно должны получить в детстве!
Я и сейчас могу открыть любую её главу и зачитаться, так захватывающе она написана, и таким теплом отзывается в моей душе. И вот уже отступают усталость от разочарований и раздражение от мелочных обид, а сердце снова верит в лучшее — в добрые чувства и хороших людей.
Спасибо, Тим, мой дорогой и верный друг!
«… Когда кто-нибудь вот так, как в этой книге, променяет свой смех на деньги, это очень печально. Ведь это значит, что он променял настоящее богатство на фальшивое — счастье на роскошь, и пожертвовал свободой, которую дарит нам смех. Смейтесь, дорогие читатели, над теми, кто считает, что всё на свете продаётся за деньги, и их оружие заржавеет и придёт в негодность!..»
Подборки стихов
Литературная Гостиная
01 декабря 2019
Автор рубрики: Иванна Дунец
Друзья,
встречайте! Сегодня с нами в Литературной Гостиной член Жюри Чтений «Литература в лицах», поэт, эссеист и писатель, автор романов «3017-й» и «Дети Декабря» — Константин Жибуртович!
Итоги прошедших Чтений вы можете посмотреть здесь.
Константин Жибуртович
«Защита Лужина»
|эссе|
— Ах, не надо, — громко сказал Лужин и попробовал встать.
Но он был слаб и тучен, и вязкое кресло не отпустило его. Да и что он мог предпринять теперь? Его защита оказалась ошибочной.
В. Набоков
Школа изымает твоё имя. Ещё вчера ты был Сашенькой под оком пусть и не любящих друг друга, но заботливых родителей, а отныне ты – Лужин. Вот она, старинная фотография. Присмотритесь: Лужин третий слева, в первом ряду. Лицо ребёнка равнодушно-отрешённое. Результат коллективной травли одноклассников – не из их генетической порочности, а по причине жажды забить-заклеймить всё инаковое, и потому – непостижимое. Лужин спасительно рано распознаёт собственное призвание и выходит из стройных рядов одинаковых оловянных солдатиков. Но призвание это столетие назад считалось лишь интеллектуальным развлечением солидных господ, а ля бридж или вист. Приложением к «серьёзной» профессии.
«Профессия Лужина была ничтожной, нелепой. Существование таких профессий могло быть только объяснимо прóклятой современностью, современным тяготением к бессмысленному рекорду (эти аэропланы, которые хотят долететь до солнца, марафонская беготня, Олимпийские Игры). Ей (тёще Лужина) казалось, что в прежние времена, в России её молодости, человек, исключительно занимавшийся шахматной игрой, был бы явлением немыслимым. Впрочем, даже и в нынешние дни такой человек был настолько странен, что у неё возникло смутное подозрение, не есть ли шахматная игра прикрытие, обман, не занимается ли Лужин чем-то совсем другим, — и она замирала, представляя себе ту тёмную, преступную, — быть может, масонскую, — деятельность…»
Шахматы спасают Лужина от социума настолько, что он не замечает даже главные потрясения начала ХХ века – две русских революции и Первую мировую войну. Распознав огромный талант, его опекает умный и циничный антрепренёр Валентинов. Лужин встречает (безымянную в романе) красавицу, дочь обеспеченных русских эмигрантов, благодатно осознающую уникум его личности. (Думаю, речь, скорее, о материнской любви, невзирая на отсутствие разницы в возрасте, но чувство это искреннее). Дед Лужина – забытый композитор, и в лучших образцах стиль лужинской игры наполняется Музыкой, пускай даже доступной только ценителям шахматного искусства. И, как закономерный итог, Лужин претендует на титул чемпиона мира. Кажется, ещё одно усилие, и его главный оппонент итальянец Турати будет окончательно сломлен русским гением. Но тот, кто любит, разделяет участь того, кого он любит (как мы знаем из Булгакова): «Ей было двадцать пять лет, по моде остриженные волосы лежали прелестно, и был у неё один поворот головы, в котором сказывался намёк на возможную гармонию, обещание подлинной красоты, в последний миг не сдержанное». Это не только слова Набокова о возлюбленной Лужина; это ещё и о нём самом. Лужин не выдерживает тяжести собственного дара, и все внешние болезни – лишь следствие. В детстве он был Сашенькой, в отрочестве – Лужиным. Александром Ивановичем Лужиным — уважаемым миром чемпионом — ему стать не суждено.
«Защита Лужина» для меня одно из трёх знаковых произведений Владимира Набокова (два других – «Дар» и «Лолита»). Он создаёт роман в юном, по писательским меркам, возрасте – 30 лет, и в короткий для столь фундаментального произведения срок, с марта по август 1929 года. Но это никоим образом не связано с поспешностью из-за сроков сдачи рукописи. Напротив, предыдущий роман «Король, дама, валет» принёс писателю крупный гонорар от немецкого издательства «Ullstein Verlag» и Владимир с супругой Верой смогли покинуть опостылевший Берлин, устроив каникулы на юге любимой ими Франции. Роман давался легко и с минимальными правками – замысел созрел у Набокова ещё до начала путешествия, а шахматный мир был ему не чужд – он и сам составлял задачи для немецких газет. Но первую публикацию в том же 1929-м постигла обыденная участь: тёплый прием критикой и весьма умеренный читательский успех. Отчасти, но это связано и с проблематикой произведения, личность русского шахматного гения не слишком-то занимала обывателей-европейцев, а об издании книги в тогдашней России, вообще, речи быть не могло. В этом смысле, роман стал расставанием с иллюзиями после гонораров предыдущего. Набоковы возвращаются в Берлин, где Вера печатает на машинке заказные переводы, а Владимир репетиторствует, благодаря знанию языков, и пишет подёнщину для газет за копеечные гонорары. Для собственного творчества времени остаётся немного. Подлинный успех приходит к нему лишь в 1955 году после издания «Лолиты».
Я познакомился с Лужиным в свои восемнадцать. Годом ранее жадно «проглотил» всего Булгакова, включая второстепенные рассказы, а вот с Набоковым всё вышло сложнее. При первом прочтении, Лужин меня разочаровал. В 1929 году шахматный мир почитал первого русского чемпиона, эмигранта первой волны Александра Алехина, двумя годами ранее сенсационно одолевшего гения интуиции, красавчика и дипломата, кубинца Хосе Рауля Капабланку. В отрочестве я осваивал шахматное искусство, изучая двухтомник избранных партий Алехина. Железная вера в свою звезду, отсутствие слабых мест в любой стадии игры, цельность характера, ум, интеллект и глубина дореволюционной русской интеллигенции – всё это сходилось в Алехине, но совершенно не вязалось с выведенным Набоковым Лужиным – человеком рассеянным, губительно-непрактичным, с внезапными приступами озарения в чистом виде. Позднее, исследователи творчества Набокова находили черты психотипа Лужина в Стейнице, Рубинштейне, Нимцовиче, Тартаковере и Зноско-Боровском. А в плане совпадения биографий – в менее известном миру мастере Курте фон Барделебене. Из главного оппонента Лужина итальянца Турати выводили то Капабланку, то Рети. Но я так и представляю Набокова с его любимым декором с бабочкой – как он, по-доброму, усмехается над аналитическими изысками добросовестных исследователей: Лужин и Турати – собирательные образы, ставшие возможными, благодаря прекрасному знанию автором шахматного мира начала ХХ века. При повторном прочтении проблематика реальных прототипов меня уже совершенно не занимала. Только сейчас я более-менее осознал одну из сокрытых истин трагичной истории Лужина. Как и жизненного пути Набокова.
Жена Лужина считается «злым гением» мастера, которая всеми силами отворачивала его от шахмат. Набоков даже не даёт ей имя, как вы знаете. Но! Не пыталась ли она его спасти, благодатно осознавая невозможность шагнуть в метафизический мир — Мир Будущего — при фанатичной одержимости единственной стороной искусства? Как отмечает исследователь творчества Набокова Вячеслав Курицын: «в этом семейном союзе на протяжении всей книги именно женщина последовательно награждается одной из важнейших добродетелей набоковского космоса — зрением». В этом смысле, примечателен «художественный фрагмент» романа: «Несколько раз она повела его в музей, показала ему любимые свои картины и объяснила, что во Фландрии, где туманы и дождь, художники пишут ярко, а в Испании, стране солнца, родился самый сумрачный мастер. Говорила она ещё, что вон у того есть чувство стеклянных вещей, а этот любит лилии и нежные лица, слегка припухшие от небесной простуды, и обращала его внимание на двух собак, по-домашнему ищущих крошек под узким, бедно убранным столом «Тайной Вечери».
И сам же Набоков предвосхищает безжалостный финал гения, трагически отгородившегося от нерукотворного многообразия мира: «Но шахматы были безжалостны, они держали и втягивали его. В этом был ужас, но в этом была и единственная гармония, ибо, что есть в мире, кроме шахмат?».
А страшный ХХ век, особенно в первой половине, поставил иной вопрос: что есть в этом мире, кроме больших идей? Набокову крепко досталось за «Лолиту» вовсе не за внешнее «бесстыдство». Что в Европе, что в СССР, что в Америке начала-середины ХХ века, временах воинствующего неофитства тех самых «больших идей», пускай и с разными полюсами, их глашатаи и прислуживающие им (чаще – из конформизма, реже – из убеждений) идеологи и «цензоры нравственности» глубинно не смогли простить иное. Эпоху Больших Идей, что привела к двум Мировым войнам, Набоков сделал мастерским фоном для отображения человеческих историй.
Это был не только вызов, но и упакованный в прозу приговор, потому что идеи – умерли, а люди и их истории – сохранились.
Дописав эссе, я даже не достаю с полки книжку, с любовью оформленной художником обложкой с бабочкой и декором. Она всегда со мной. И мне, по счастью, уже не о чем спорить с автором.
На изображении к выпуску:
Фотография Владимира Набокова с будущей женой Верой Слоним, город Берлин, 1923 год.
