Альбом
Литературная Гостиная
Автор рубрики: Иванна Дунец
07 марта 2021
С Л О В А
Друзья,
конец февраля и начало марта у нас всегда посвящены гендерным поводам дарить подарки и говорить поздравительные слова. Но в 2021 году, по-моему, они стали звучать иначе. Например, слово З Д О Р О В Ь Е обрело настоящий смысл. Для всех без исключения. А слово Л Ю Б О В Ь стало самым дорогим помощником для первого слова. Слова Ж И З Н Ь и С Ч А С Т Ь Е закономерно стали синонимами. Моим любимым словом долгие годы был глагол Б У Д Ь и я рада, что он появился в лексиконе огромного числа людей во всем мире, став не просто тривиальным словом, а синонимом В Е Р Ы и Н А Д Е Ж Д Ы.
Желаю вам быть здоровыми! Любите, верьте и надейтесь! И пусть уже вновь войдут в нашу жизнь слова М Е Ч Т А и В Д О Х Н О В Е Н И Е. Пусть так и будет, — просто нужно дать им В Р Е М Я!
А сегодняшний праздничный выпуск давайте посвятим сами себе. Предлагаю каждому, кто его прочтет, написать пожелание (неважно, какому гендеру) и подарить три названия книги. Первая для мужчин. Вторая книга для женщин, а третью для семьи, в целом. Проза, поэзия на ваш выбор. Начнём. Мой выбор будет таков:
- Дж. Р.Р. Толкин «Хоббит, или туда и обратно», «Властелин колец»
- Глаттауэр Даниэль «Лучшее средство от северного ветра», «Все семь волн»
- Морис Дрюон «Тисту — мальчик с зелёными пальцами»
Как вы уже поняли, если указано две книги, значит, у первой книги есть продолжение.
Смотрите в небо!
Покоряйте свои вершины!
Будьте!
Литературная Гостиная
Автор рубрики: Иванна Дунец
28 февраля 2021
«Сколько пальцев, Уинстон?»
|эссе|
Книга, о которой я сейчас напишу, была прочитана мной не так давно, но на её прочтение, довольно таки необъёмной вещи, ушло у меня примерно полтора года. Что поделать, так я читаю книги. Тем не менее, произведение смогло доставить мне своеобразное удовольствие: то самое, что появляется, когда посмотрел умный фильм и теперь считаешь себя таким же умным, как и автор, который его снял. Книга не только строит новый, ужасно-правдоподобный мир полного контроля над личностью, но и показывает модель мира, в котором победил тоталитарный режим правления. Конечно, жанром произведения остаётся фантастика, да и по содержанию можно встретить вещи, которые бы едва ли были осуществимы на деле, однако в этот страшный, но в то же время какой-то удручающе правдоподобный мир легко поверить, если отбросить свой скептицизм.
Думаю, продолжать свои попытки выдержать интригу уже бессмысленно, да и можно подумать кто-то ещё не догадался? Речь идёт о самом знаменитом романе писателя Джорджа Оруэлла и одной из самых популярных и узнаваемых книг современности – «1984».
Книги бывают не для всех возрастов. Даже скажу, большинство книг именно такие. Например, признанный российский писатель, литератор и публицист Дмитрий Быков считает, что роман Л.Н. Толстого «Война и Мир» предназначен для мужчин старшего возраста, которые в зеркале по утрам грустно разглядывают первую седину. Остальные, по его мнению, просто не поймут книгу так полно, как те, кого он выделяет. «1984» же, я бы сказал, совсем наоборот подходит больше подросткам и людям от двадцати до тридцати. Но подросткам не тем, что читают книги, только чтобы казаться умными, а тем осмысленным и думающим, готовым вникать в суть, а не собирать кем-то развешенные ярлыки. Последнее, как мне кажется, в этой книге очень уместно, да простят меня все читающие. Но об этом позже.
Увы, без спойлеров не обойтись, я буду касаться моментов сюжета, так что к этому нужно быть готовым. Завязка понятна и прямолинейна. Главный герой Уинстон Смит живёт в мире, в котором жить бы совершенно не хотелось: вокруг обшарпанные и треснутые стены, из выпивки только дешевый мерзкий джин, шоколад по граммам в месяц, а на стене висит телеэкран, из которого доносятся новости о приросте производства и качества жизни. Казалось бы, не такая уж и фантастика, но всё общество находится под таким жестким контролем, что проявления инакомыслия ждать было бы очень наивно. (Однако оно появилось – и это, конечно, Смит). Далее мы видим жизнь партийного работника, жизнь пролов, глупой и малообразованной прослойки общества, на которых Смит, тем не менее, возлагает большие надежды в своих мечтах о свободе и смене режима. Видим любовь Смита, проходящую через весь сюжет и её логичный финал в таком суровом и жестоком мире.
— Мы – покойники, – сказал он.
— Мы – покойники, – послушно согласилась Джулия.
— Вы – покойники, – раздался железный голос у них за спиной…
Заканчивается книга встречей Уинстона с Министерством Любви, о котором на протяжении сюжета не раз упоминают, подогревая интерес. А там с героем сделали то, что умеют лучше всего. Последние фразы романа очень показательны.
Но всё хорошо, теперь всё хорошо, борьба закончилась. Он одержал над собой победу. Он любил Старшего Брата…
Так завершается история противостояния Человека – Системе. Ведь один в поле не воин, да и двое тоже. И даже трое. Пролы, скорее всего, никогда не восстанут, ибо они слишком глупы для этого. Братства, на которое уповал герой, никогда не существовало, а было лишь спектаклем, разыгранным перед Смитом. И самое ужасающее – с первой секунды партия знала об Уинстоне: семь лет терпеливо наблюдала и ожидала, чтобы в один момент сломать веру человека.
Эта история не перебирает с драматизмом, она не дает читателю лучиков надежды, не оставляет шанса на то, что режим падёт и придет новая, свободная эра. Надежды читателя рушатся вместе с надеждами Смита, и читатель будто бы сам сидит на месте героя, привязанный к стулу, с электрометками на теле, терпя ужасные разряды током, постепенно идя по пути исправления. Ведь в Министерстве Любви не истязают, в нём исправляют. Удивительно другое: в какой-то мере это даже получается. Сейчас я скажу сугубо своё мнение: под конец романа такой уклад жизни даже начинает, шаг за шагом, мною приниматься. Я не начинаю одобрять его, но понимаю, почему мир докатился до подобного. А способствует этому самая большая глава, которая представляет собой так называемую книгу в книге. Герой читает историю образования трёх основных государств, бесконечно ведущих фиктивную войну и заключающих бесконечные фальшивые союзы между собой.
Война – это мир.
Незнание – это сила.
Свобода – это рабство.
Звучит глупо, правда? Нет. Дело в том, что на трёх этих постулатах стоит весь мировой уклад в романе, а потому власть сделает всё, чтобы они исполнялись. Война – есть война, вот только ни одна из трёх держав – Океания, Остазия и Евразия, победить не в состоянии. Так, фальшивая война, ограничивающаяся мелочными стычками у границ и захватом заложников, становится гарантом мира для всех трёх государств, а потому страны не смогут отказаться от неё. Мира не будет, ибо без войны не будет мира. Незнание масс – то, на чём держится стабильность и благополучие режимов. Ведь истина в том, что все три державы, по сути, имеют одни и те же режимы, одни и те же основы строя, одних и тех же людей. «Но зачем же, в таком случае, воевать?», – спросят люди. Об этом сказано выше, но так просто этого не объяснить, поэтому рациональный выход – заставить своих людей ненавидеть чужих. На это и работает в романе масштабнейшая и, поражающая воображение, система пропаганды. «СМИ – четвёртая власть», – слышали такую фразу? Так вот, в мире Оруэлла она не четвертая, а первая! Ведь, она в прямом смысле подстроила под себя реальность. Как? Взяла под контроль прошлое. Совершенно не важно, что было раньше, ибо это совершенно точно ложь. История была переписана столько раз, что искать истину становится бессмысленным. Теперь для людей есть только настоящее, диктуемое партией, и только оно может быть истинным. И, наконец, свобода – это помеха на пути к функционированию общества. Если ты свободен, ты не приносишь пользы, а наоборот: вредишь и представляешь опасность. К тому же, куда такому человеку деваться? Весь мир будет против него, и рано или поздно до него доберётся. В этой ситуации тезис переворачивается: рабство – это свобода. Только подчиняясь, ты можешь рассчитывать на бедную, но жизнь. И чтобы не впасть в отчаяние, остается только одно – двоемыслие.
Двоемыслие – ещё один интересный термин, придуманный Оруэллом. Умение замечать фальшивость информации, но в то же время искренне принимать её за правду – навык партийных деятелей, который в «1984» тренируют годами. Двоемыслие позволяет врать и верить в собственную ложь, держать фотографию в руке, а потом сжечь и честно сказать, что не помнишь ни о какой фотографии. Абсолютно фантастическая вещь, которая, как мне кажется, в теории даже осуществима. Ведь наше мышление необычайно гибкое, и если приложить усилие, можно устроить его даже таким образом. Двоемыслие – единственный способ жить и уживаться среди людей, которые, в самом буквальном смысле, научились читать твои мысли.
Такое общество, такой мир – результат погони за властью и контролем, к которым люди будут бесконечно стремиться. Думаете, власть в романе не пойдет на такие меры, чтобы заставить вас подчиниться? Поглядим-поглядим. Когда ты читаешь про устройство мира Оруэлла, начинаешь понимать, что, в общем-то, в нём нет ничего экстраординарного. Пролов никто не трогает, пока те ведут свое жалкое существование, а дети партийцев растут весёлые и с полной готовностью в случае чего сдать партии собственных родителей. Мир Оруэлла не заслуживает одобрения, однако жизнь идёт в нём своим чередом, и, как ни странно, люди счастливы. Ведь, никто не знает, куда заведет людей потенциальная революция – к процветанию, гражданской войне или к полному разрушению культуры? С чего бы тут здравый смысл не дал неожиданный поворот в сторону контроля мыслей и поклонения Старшему Брату, которого тоже, кстати, скорее всего никогда не существовало, но который всегда всё видит и знает то, о чём ты только ещё собираешься подумать. В романе «1984» Джорджа Оруэлла революция привела к установлению тотальной диктатуры и контролю над разумом людей. Думаю, читатель «1984» просто обречён после прочтения романа задуматься о целесообразности (и даже об опасности) революции. Ведь, как бы ни было плохо сейчас, и какой бы произвол не царил в обществе – люди всегда найдут способ сделать собственную жизнь гораздо хуже.
И главное. Я бы не хотел, чтобы роман Оруэлла читали люди, не способные к критическому мышлению. Многие считают, что революция – это неизбежное благо, которое снизойдет на головы людей, даже при том, что история человечества учит как раз обратному! Уверен, каждый после прочтения романа скажет, что режим, который нарисовал Оруэлл, категорически неприемлем, но не каждый читатель сможет осознать в полной мере, почему он существует в рамках созданной книжной вселенной и почему без этого не получилось бы другой жизни. Таким образом, и работают ярлыки, о которых говорилось в начале эссе. Можно просто ответить, что показанная реальность в романе Оруэлла – плоха, но можно подумать над прочитанным чуть подольше, чтобы углубиться в причины и следствия и понять, почему именно она настолько плоха и бесчеловечна?
Так вот, роман Джорджа Оруэлла «1984» для меня, как читателя мыслящего, не совершенное и, даже, не шедевральное откровение, но крепкая и серьёзная система вымышленного мира, которая здесь и сейчас даёт всем его читателям возможность подумать о реальных и значимых вещах для каждого из нас.
— Сколько я показываю пальцев, Уинстон?
— Четыре.
— А если партия говорит, что их не четыре, а пять, – тогда сколько?
Эссе «Сколько пальцев, Уинстон?» в Свободных Чтениях
Литературная Гостиная
Автор рубрики: Иванна Дунец
21 февраля 2021
«Отложенная творческая мечта»
|эссе|
Ушёл две тысячи двадцатый год. Его итог пытаюсь заключить в два слова: планировалось — сбылось. С сожалением признаю, что и в этом году не исполнилась моя творческая мечта выучить роман в стихах Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин». Но не просто знать текст наизусть, а создать звучащее исполнение этого шедевра по законам театра одного актера, как это сделал великий чтец Владимир Николаевич Яхонтов. Как и в прошедшие года, в этом меня беспокоил несколько раз странный сон: я выхожу на сцену читать роман и с ужасом замечаю, что не знаю слов и не могу сообразить, как разрешить нелепую ситуацию. Ирония. Моё же бессознательное укоряет меня в лености и бездействии по отношению к моей мечте. Конечно, я не прочту, как Яхонтов, просто потому, что я далеко не гений и даже не талант, так, бездарная серость, которая осмелилась покуситься на тексты великих. Про себя возвожу Владимира Николаевича в качестве эталона скрупулёзнейшей работы над текстом романа. Тем не менее, подражать Яхонтову и становиться его неудачным клоном-чтецом я тоже не собираюсь.
Академик Д.С. Лихачёв назвал Владимира Николаевича исследователем литературы. Действительно, чтец — это, во-первых, литературовед. Зрительно можно так объяснить работу, которую на начальном этапе он проделывает: на столе лежит тоненькая книжка с текстом романа, а рядом высокая гора книг, а лучше несколько таких гор. Яхонтов читал о Пушкине всё: письма, работы пушкинистов, воспоминания современников, «собирал осколки вокруг романа». А сколько разговоров по содержанию произведения было у него с женой, которая была и его режиссёром, и партнёром, и нянькой его гения! Но этого оказалось мало. Чтобы понять великого поэта, влезть в его шкуру, чтец селился на некоторое время в местах, где жил Александр Сергеевич. Яхонтов, прежде чем донести звучащее слово до зрителя, работал над «Евгением Онегиным» десять лет. К счастью, для нас сохранился результат этого труда. Это и небольшая глава из книги Яхонтова «Театр одного актёра», посвящённая роману. И аудиозапись: четыре часа двадцать минут волшебного голоса, несущего в себе как красоту звучащего слова, так и глубокое его содержание.
Но, знаете, есть и плюсы моей отложенной мечты. С удивлением признала, что ощущаю «Евгения Онегина» уже не так, как три-четыре года назад. Думаю, что закономерно с новыми мыслями продолжать вскрывать роман легче, чем исправлять уже проделанное. Материнству и, следовательно, отсутствию надобности продолжать посвящать себя рабочим будням я обязана началу осуществления своей мечты: началу работы над «Евгением Онегиным». Моей настольной книгой стали комментарии Ю.М. Лотмана к роману, на полке выстроились томики пушкинианы, которую мне удалось собрать за годы студенчества, и даже иногда приходилось обращаться к «ok, google», чего, к слову, был лишён Яхонтов. Пять глав были готовы, но наступила, длящаяся по сегодняшний день, пауза. Дети достались мне довольно капризные и своенравные, а главное, их невозможно было уложить спать. Когда лимит колыбельных и им подобных песен был исчерпан, в дело вступали главы романа. Уже за полночь, лёжа на диване и ногами качая детскую кроватку, я, представляя себя на сцене, начинала выступление. Первая глава окончена. Замолкаю диминуэндо, замедляясь, прекращаю ножное покачивание. Дитё захныкало. Понятно. Надо продолжать дальше. Вторая глава. И так далее. Когда, наконец-то, детей пленяли объятия Морфея, я, наверное, своим не в меру эмоциональным исполнением, от себя его отпугнула.
В мою жизнь пришла бессонница, весьма плодотворная на творческие дела. О чём же я тогда читала? Для меня изначально этот роман был о несостоявшейся любви Татьяны и Евгения. Онегин совершил ошибку: вовремя не заметил зарождающееся чувство. Татьяна совершила глупость: от отчаяния вышла замуж за нелюбимого. С первых строк романа ощущение грусти и развитие сюжета с закономерно трагичным финалом, даже в лирических отступлениях. К примеру, на языковедческую тему: я слышала в тексте как бы намеренные переходы автора с линии главных героев на что-нибудь иное, только лишь бы отвлечь чтеца или читателя, у которого ком к горлу и далее продолжать читать тяжело, по причине явной видимости ошибок героев и знания того, к чему они приведут. Ты всё видишь, понимаешь, но помочь им ничем не можешь.
На сегодняшний момент у меня уже не получается читать ТАК. Иначе я стала воспринимать я отношения главных героев. Теперь для меня этот роман о мудрой Татьяне, которая нашла в себе силы осознать, что её любовь к Евгению ошибка и он не тот человек, кто ей нужен. Возможно, вам покажется это умозаключение лишь ересью. Но сужу я исключительно с высоты собственного жизненного опыта. Принимаю, что не все смогут меня понять, потому что не пережили то, что довелось мне, как и я, возможно, не смогу понять того, что не довелось испытать самой. К примеру, Яхонтов видел в Онегине декабриста, а будущему Татьяны пророчил трагичную судьбу их жён. Но вернёмся к тексту. Смотрите, Татьяна получила в дар способность любить. Любовь по Пушкину это совсем не то, что надо заслужить трудом, смирением, желанием и мольбой/молитвой. Это именно дар, который либо даётся, либо нет. Заслужить можно уважение, хорошее к себе отношение, материальное поощрение за труд, но только не любовь. И В.Г. Белинский говорил, что «любовь есть чувство, не зависящее от воли человека». А Онегина судьба этим даром обделила. Да, он был польщен письмом Татьяны, но поступил благородно: не пожелал использовать её в качестве развлечения, не отмолчался и нашёл в себе смелость объясниться.
Но что в его исповеди является ключевым? Евгений во всём винит судьбу, которая не одарила его возможностью любить, именно поэтому он недостоин Татьяны. С его слов, лишь жребий решил: не быть ему отцом, супругом, он «не создан для блаженства». Мысль его очевидна: счастье взаимной любви невозможно сотворить только своими руками, надо бы и участие в этом Создателя получить. Татьяна же пока всего этого не осознаёт, она страдает от невыраженного чувства. (Перед нами истинная насмешка Создателя: дать дар, но не дать ему возможность воплотиться). Смысл исповеди Евгения в саду Татьяна поймёт в Петербурге, когда возлюбленный будет преследовать её, как тень. Но есть ли это признание в настоящей любви? Неужели, на балу Евгений изменился, получив всё-таки свыше «любовь с голубой каёмочкой»? Нет. В данной ситуации сработали законы «науки страсти нежной»: запретный плод. В ход шло всё: подъезжал каждый день к её крыльцу, то ей на плечи накинет боа, коснётся её руки или подымет платок, а она (холодная княгиня) как будто его не замечает. Онегин, потерявший покой и сон, в отчаянии пишет письмо. Но, что мы наблюдаем? Евгений преследует Татьяну, ставя под угрозу её честь. Разве так поступает влюблённый мужчина? Нет, так может поступать только страсть. Он чувствовал превосходство над Татьяной в деревне, а теперь она княгиня, обласканная двором. Плюс ревность, она ему такое искреннее письмо ранее написала, а вышла замуж за его приятеля. И страсть эта подогревается одним: неподдельным равнодушием Татьяны.
Давайте сравним, когда роли были распределены иначе. В пятой главе на празднике именин у Лариных собрались гости, в том числе и Онегин. Как Татьяна ведёт себя с ним на глазах общества? Когда Евгения посадили напротив неё, она начала терять контроль над собой, но сумела собраться и успокоиться. Затем в продолжение пиршества и бала не сделала ничего, что могло бы выдать её чувств: не искала взгляда Евгения, не напрашивалась на танец. Она искренне любила и не желала, чтобы её светлые чувства стали объектом деревенских сплетен. Онегин же, когда роли переменились, напротив, путается у Татьяны под ногами и как будто не понимает, что она уже замужняя женщина, что он своими действиями посягает на её репутацию. Как можно так неуважительно относиться к любимому человеку? Дальше его письмо. Почему письмо? Почему Онегин, который ранее так смело объясняется с Татьяной в саду, теперь способен лишь на записки? Простите, но это несерьёзно. И чего в итоге он от Татьяны хочет? По-моему, лишь удовлетворить свою страсть! Если бы он хотел исправить ошибки и воссоединиться с любимым человеком, то поступил бы иначе. Конечно, в те времена развод был большой редкостью. Но, всё же, он был возможен при ряде условий. Отдадим должное героине: прозорливая Татьяна не поддалась на провокацию.
Следом встреча Евгения и Татьяны, ставшей прежней (перечитывающей его письмо). Что здесь? Обречённость, невозможность любви, потому что Татьяна «другому отдана и будет век ему верна»? Нет. Несмотря на своё чувство, Татьяна прекрасно осознаёт: Евгений не любит её, а одержим «сладким и запретным». И как только эта похоть найдёт удовлетворение, то Татьяна ему будет не нужна. Она прямым текстом его разоблачает, напоминая ему, что в деревне она ему не нравилась. А сейчас, когда она блистает в свете, «богата и знатна», стала вдруг у него «на примете». В ностальгической речи Татьяны о прежней жизни и признании Онегину в любви («я вас люблю, к чему лукавить?») можно уловить безнадёжное желание Татьяны спасти свою любовь. Именно так я раньше воспринимала эту речь. Но сейчас мне кажется это ошибкой. Что именно хочет вернуть Татьяна? Почему грустит о себе прежней? Чего ей не хватает? Любви! Ей, получившей от небес дар, не хватает объекта для выражения этих чувств. Да, она замужем, но мне кажется, что с мужем у них изначально сложились крепкие, но лишь дружеские уважительные отношения. Это, конечно, основа семьи, стабильность, уверенность. Но это не приносит настоящего счастья. Можно делать вид, что ты доволен своей жизнью, но наедине с самим собой, почему бы не признаться, что жизнь пуста и бессмысленна, если в ней отсутствует любовь? И Онегин Татьяне напоминает её давние мечты о любви, о том, чего у неё нет в сегодняшней жизни. Критики один за другим подмечают в Татьяне, что она настолько честна и порядочна, что, любя Евгения, останется верна мужу. А я считаю иначе.
Возможно, мои последующие мысли будут не в духе девятнадцатого века, и меня можно обвинить в непонимании морального кодекса эпохи. Нет, я всё учитываю. Однако во все времена были исключительные личности, бросающие вызов эпохе своей непохожестью. Я думаю, такова и Татьяна. Да, она действительно идеал нравственности. Но любовь — ценность, которую она ставит превыше всего. И она не откажется от любви и будет за неё бороться. Татьяна когда-то совершила смелый по закону своего времени поступок, написав Онегину признание. Что ей мешает сейчас рассказать мужу всю правду о своей давней любви и попросить помощи? Я не думаю, что Татьяна с её нравом притянула бы себе в мужья какого-то бессердечного самодура. Генерал не был первым встречным, за которого она вышла замуж. В деревне к ней много кто сватался, но всем было отказано. Почему же генералу она дала согласие? Выгодная партия? Чтобы утешить маменьку? Возможно. Но почему тогда эта деревенщина так органично блистает в свете? Яхонтов в письме Татьяны к Онегину ключевой к пониманию её образа выделил фразу: «вообрази: я здесь одна, никто меня не понимает, рассудок мой изнемогает, и молча гибнуть я должна». Татьяна в деревне чувствовала себя не на месте. Она была слишком умна для сельского общества, ей необходимо что-то большее, и она это получила. Почему генерал с его деньгами и положением в обществе женился именно на ней? Разглядел её ум и внутреннюю красоту. И, наверно, всё же в этой паре сложились хорошие человеческие отношения. И я думаю, Татьяна не смогла бы жить с благородным человеком во лжи, а он, в свою очередь, не смог бы не заметить перемены в любимой супруге. И разговор о любви к Онегину случился бы.
Но почему Татьяна устраняет Онегина от себя, а не борется за него? Потому что за любовь должны бороться двое! Разве есть в поведении Евгения хоть намёк на серьёзные честные отношения? Нет. Он просто одержим страстью. И Татьяна, как бы она ни мучилась от потребности любить, вынуждена признать, что Онегин не тот человек, который ответит ей взаимностью и сделает её счастливой. В тексте романа есть одна деталь, которую хочу привести в подтверждение своей мысли. В восьмой главе мы читаем, что приехавший в Петербург Евгений хранит у себя письмо Татьяны. А в третьей главе, автор, говоря об истории Татьяны и Евгения в прошедшем времени, сообщает, что это письмо Татьяны перед ним и он его свято бережёт. И как, интересно, такая сугубо личная вещь, «души доверчивой признанье, любви невинной излиянье», попала в руки к постороннему человеку, автору, приятелю Онегина?! Уж не сам ли Евгений ему передал, желая похвастаться своими успехами? Какая низость.
И, наконец, образ автора. Мне, как чтецу, надо бы подумать и над его решением. Если раньше автора в романе я воспринимала лишь как печальный аккомпанемент к истории о несостоявшейся любви, то сейчас он стал для меня знатоком «науки страсти нежной», как и Онегин, но одновременно, является и проводником в мир культуры и быта девятнадцатого века. Образ автора потрясающе раскрыл Яхонтов: именно в образе «Пушкина-собеседника» чтец видел «ключ к роману». Он смог постичь гений Пушкина, его личность, его темперамент, мысли и чувства. Д.С. Лихачёв и И.Л. Андроников, слушая Яхонтова, верили, что перед ними девятнадцатый век и роман читает сам Пушкин.
Яхонтов соединил в своём творчестве две манеры чтения стихов: авторское (поэтическое), когда главным при прочтении становятся ритм, размер, музыка стиха и фонетическая природа слова; и актёрское, когда упор делается на смысл произведения, на создание ярких образов, речь приобретает разговорный оттенок, а поэтические знаки могут игнорироваться полностью. Находки его и открытия в природе чтения, — беру себе на заметку. Особенно «яхонтовский метод» через фонетику каждого слова и ряда слов, что даёт музыку и, следовательно, характеризует состояние, создавать яркий образ, рисовать реалии эпохи: «слова раскрывают такие великолепный тайны инструментовки, каких не даст никакая эмоция и темперамент».
В книге «Театр одного актёра» Владимир Николаевич Яхонтов на примере нескольких строф показал, как он шёл от звука к смыслу. Помню, как одно время увлекалась фоносемантикой, может быть, теперь настало время применить её на практике? Сама в предвкушении, какие тайны смогу расшифровать за звуковым строем слов. Настораживает одно: если я пойду по этому пути, то ещё лет на десять отложу свою творческую мечту. А за десять лет работы над текстом, возможно, вновь пересмотрю своё отношение к роману.
Литературная Гостиная
Автор рубрики: Иванна Дунец
14 февраля 2021
«Трагедия дяди Вани»
|эссе|
I
Если вы, вдруг, ненароком или, возможно, из большой любви к русской литературе возьметесь пересказать кому-нибудь пьесу Антона Павловича Чехова «Дядя Ваня», то, уверяю вас, из этого не выйдет ничего путного, каким бы подробным не был ваш пересказ. Вряд ли, ваш неискушённый слушатель сможет понять из него, какой, в сущности, незаурядный человек дядя Ваня? Вряд ли, сможет ощутить ту особую предгрозовую атмосферу пьесы, царящую как в окружающей природе, так и в непростых человеческих взаимоотношениях обитателей старого помещичьего дома; атмосферу, которая в кульминации пьесы должна разрядиться реальной грозой и яростной пальбой дяди Вани из пистолета. Если всего этого вам не донести до слушателя, то пространство пьесы, в вашем изложении, неминуемо сузится, «схлопнется» до размера серой и пошлой обыденности, а трагедия дяди Вани превратится в жалкий трагифарс. Вероятно, вы возразите мне, что пересказ любой пьесы — дело неблагодарное, и что дядя Ваня не совсем подходящий типаж для трагического героя. С первым возражением я, пожалуй, соглашусь, но категорически не соглашусь со вторым: дядя Ваня, конечно, не принц Датский, но Чехову-художнику удалось мельчайшими, почти незаметными для глаза штрихами, преобразить обычного, казалось бы, человека в фигуру шекспировского масштаба. Повторить подобное, даже по чеховским лекалам, на мой взгляд, неимоверно сложно.
II
«Так в чём, собственно, заключается трагедия дяди Вани?», – нетерпеливо спросите вы, прочтя моё пространное вступление. В самом деле, если с трагедией принца Датского всем всё ясно, то с дядей Ваней как-то не совсем. На первый взгляд, кажется, что у дяди Вани есть всё для счастья: родовое имение, дом, прислуга, постоянный доход; он умён, прекрасно образован, недурён собой, ещё не стар, ещё не болен и даже влюблён в прекрасную молодую женщину. Но если копнуть поглубже, то окажется, что имение ему не принадлежит, что он всего лишь работает в нём в качестве управляющего; что прекрасная молодая женщина не любит его и не полюбит никогда; и что в свои сорок семь лет он уже смирился с грядущей старостью. Но не подумайте, что все эти обстоятельства и есть его трагедия.
Сын сенатора, отпрыск древнего дворянского рода — Войницкий Иван Петрович был воспитан родителями в духе просвещения, с расчётом на его блестящее будущее на поприще искусства. И сам он, под влиянием родителей, с детства верил в своё высокое предназначение. Оказавшись на пороге юности, он даже не мыслил себя вне искусства, и, с благословения родителей, был определён в университет. В семье Войницких издавна, из поколения в поколение, культивировалось восторженное отношение, граничащее с поклонением, к искусству, но особенно к известным людям искусства — творцам и проповедникам прекрасного. Один из таких проповедников выходец из нижнего звена духовного сословия — профессор университета Александр Серебряков даже удостоился чести стать мужем дочери сенатора, сестры молодого Войницкого — Веры. На радостях, сенатор Войницкий купил в приданое дочери за 95 000 рублей большое имение (для сравнения: Мелихово обошлось Чехову в 13 000 рублей с рассрочкой). Из них 25 000 рублей он оформил долговым обязательством. После его смерти, молодой Войницкий отказался от своей доли в наследстве в пользу сестры и взялся за «грязную» работу управляющего в её имении, задавшись целью выплатить оставшуюся часть долга. Сестра с мужем стали жить в городе, а молодой Войницкий с матерью в имении. Из полученных доходов Войницкий не только выплачивал долг, но и посылал деньги на содержание семьи Серебряковых, так как профессорского жалования не хватало на «достойную» городскую жизнь. Себе он назначил спартанские 500 рублей в год. И в дальнейшем не прибавил ни копейки.
III
«Что же подвигло отпрыска древнего дворянского рода Войницких пойти на подобное самопожертвование, обречь себя на прозябание в сельской глуши?», — спросите вы с недоумением и знанием дела. Отвечу парадоксально: дурная наследственность. Дурная в данном контексте — «вырожденческая», «донкихотская», непригодная для жизни в XIX веке. Совершенно очевидно, что молодому Войницкому, помимо его воли, передалось по наследству то восторженное фамильное поклонение известным людям Искусства, которое, собственно, и заставило его родителей принять в старинное дворянское гнездо «кукушонка» — сына простого дьячка Александра Серебрякова. Не будь родители Войницкого так «падки до знаменитостей», то и сам молодой Войницкий не влюбился бы до самозабвения в профессора Серебрякова, который буквально витийствовал на кафедре, вызывая восторг у студентов.
По ночам, после работы в имении, Войницкий вместе с «maman» взахлёб читали статьи Серебрякова, делали для него переводы, вырезали из газет заметки с упоминаниями о нём и складывали в особую папку. Эта ночная деятельность, в отличие от дневной, возвышала Войницкого в собственных глазах, компенсировала ему отсутствие собственной научной деятельности и карьеры. Чем значительнее в научных кругах становился профессор Серебряков, тем праведнее чувствовал себя Войницкий, всё более, с каждой новой публикацией профессора, убеждаясь в правильности сделанного им выбора в пользу зятя. В немалой степени этому убеждению способствовала и его матушка, буквально боготворившая зятя и давно переставшая возлагать большие надежды на собственного сына.
Так незаметно прошло двадцать четыре года! За это время случилось многое: у Серебряковых родилась дочь Софья, сестра Войницкого Вера ушла от Серебрякова и умерла в своём имении, оставив имение дочери; Софья стала жить отдельно от отца, в старом доме, с дядей Ваней и бабушкой; был, наконец, выплачен долг за имение. И тут произошло ключевое событие для понимания трагедии дяди Вани: вышел в отставку профессор Серебряков, умудрившись, незадолго до отставки, жениться на поклоннице, прекрасной молодой женщине, которая не полюбит дядю Ваню никогда.
Профессор Серебряков вышел в отставку тихо, бесславно, не оставив после себя никаких следов: ни учеников, ни научных достижений, ни восторженных поклонников, одним словом, вышел весь, словно его и не было вовсе. За очень короткий срок он был абсолютно забыт в научном сообществе так же, как и все другие учёные до него, снискавшие громкую славу пустой публицистикой, но, как ни странно, это обстоятельство совершенно не задело его самолюбия и не подтолкнуло схватиться за пистолет. Внутренне он давно был готов к подобному повороту событий, поскольку никогда не питал иллюзий по поводу своего таланта великого учёного и даже считал себя выскочкой, которому несказанно повезло в жизни. Как человек практический, он жил одним днём, и теперь его больше беспокоила подагра, не дававшая ему, как следует выспаться, чем поколебленная научная репутация.
IV
«А как же дядя Ваня? — спросите вы с тревогой. — Как он перенёс отставку своего кумира?». Как ни странно, тоже не застрелился, но утратил иллюзии, которых у практичного Серебрякова никогда не было, а утрата иллюзий — это всегда весьма болезненная неожиданность. Весь двадцать пятый по счёту год затворничества дядя Ваня ниспровергал своего кумира, как в собственной душе, так и в душах окружающих. И добился в этом деле определённых успехов, вот только «maman» осталась непоколебимой в своих убеждениях и на любой выпад сына в адрес отставного профессора неизменно восклицала: «Слушайся Александра!». Тем не менее, несмотря на преданность тёщи, сам про себя Александр Серебряков называл её старой идиоткой.
Всё в том же состоянии «ниспровержения кумира», но более расслабленном, мы и застаём дядю Ваню в начале первого действия пьесы. Профессор Серебряков с женой живут в имении уже около трёх месяцев и, по словам дяди Вани, проживут ещё лет сто. Дядя Ваня уже не проклинает бывшего профессора, а лишь слегка подтрунивает над ним: «Жарко, душно, а наш великий учёный в пальто, в калошах, с зонтиком и в перчатках». Казалось бы, прошёл целый год после отставки профессора, и дядя Ваня не может не понимать, что «поезд давно ушёл», и что надо жить дальше своей собственной жизнью, но с приездом четы Серебряковых, он как будто застывает во времени, словно муха в янтаре; перестаёт работать в имении, спит после завтрака и вдобавок ко всему влюбляется в жену профессора Елену Андреевну, которая на его пылкие слова о любви отвечает: «Это мучительно». На этом месте воздержусь от пересказа пьесы, исходя из соображений, высказанных мной в самом начале, а также потому, что весь фактический материал, необходимый для понимания трагедии дяди Вани, я уже изложил.
V
«Так в чём же всё-таки заключается трагедия дяди Вани?!», — ещё более нетерпеливо спросите вы, внимательно прочитав всё написанное мной выше. Признаюсь, это не так просто объяснить, как в случае с принцем Датским, но всё познаётся в сравнении. Попробую.
Гамлет — герой уникальный, поставленный драматургом в уникальные обстоятельства, а дядя Ваня — герой типический, и обстоятельства у него могут быть какие угодно. Гамлет вынужден сделать выбор окончательный и бесповоротный, а дядя Ваня может колебаться с выбором бесконечно долго, вплоть до гробовой доски. Гамлет, прежде чем сделать выбор, избавляется от иллюзий, парадоксально прибегая к иллюзии театрального искусства, а дядя Ваня может жить с иллюзиями всю жизнь и очень неохотно с ними расстаётся. И, наконец, Гамлет, избавившись от иллюзий, неминуемо гибнет, а дядя Ваня находит новые иллюзии и живёт долго-долго.
Но не подумайте, что всё перечисленное выше как-то умаляет трагедию дяди Вани. Представьте, что принц Гамлет, вопреки сюжету пьесы, разминулся с призраком своего отца и ничего не узнал о преступлении своего дяди во всех подробностях, а лишь догадывается о содеянном. Вот вам, в каком-то смысле, и дядя Ваня. Трагедия бесконечно колеблющегося Гамлета ничуть не меньше трагедии Гамлета-убийцы.
Проблемы с выбором, с иллюзорным восприятием действительности есть у большинства людей, но это не делает их несчастными. Трагедия дяди Вани — это, прежде всего, трагедия незаурядного талантливого человека, утратившего, по той или иной причине, в тех или иных обстоятельствах, на время или навсегда, волю к самореализации.
VI
«А с чего Вы взяли, что у дяди Вани вообще есть талант, если в пьесе о его таланте ни слова?», — ехидно спросит меня завзятый театрал, и будет прав. В самом деле, в пьесе нигде не упоминается о таланте дяди Вани, даже наоборот. Профессор Серебряков публично называет дядю Ваню ничтожеством, «maman» молчит, но по её молчанию можно догадаться, что она горько разуверилась в способностях сына, а знаменитую фразу самого дяди Вани «я мог бы стать Достоевским, Шопенгауэром!» — учитывать нельзя, так как её можно списать на завышенную самооценку оратора. По моей гипотезе, вопрос о наличии таланта у дяди Вани — ключевой вопрос пьесы. Известно, что Чехов не стал жёстко определять жанр пьесы, применив нейтральное словосочетание: «сцены из деревенской жизни».
Талант дяди Вани — это своеобразный музыкальный ключ для интерпретации зрителями жанровой тональности пьесы: если талант есть, то пьеса — трагедия, если таланта нет, то пьеса — трагикомедия. Однако, разглядеть этот музыкальный ключ на нотном стане пьесы дано не каждому. По замыслу художника слова Чехова: зритель должен самостоятельно, без подсказки, угадать талант дяди Вани по языку его реплик. Язык реплик дяди Вани точен, философичен, насыщен оригинальными образами — это язык писателя, мастера слова. Приведу здесь только некоторые его выражения:
«Моя старая галка, maman, все ещё лепечет про женскую эмансипацию, одним глазом смотрит в могилу, а другим ищет в своих умных книжках зарю новой жизни»;
«О да! Я был светлою личностью, от которой никому не было светло»;
«В такую погоду хорошо повеситься»;
«Полюбуйтесь: ходит и от лени шатается. Очень мило! Очень!»;
«В ваших жилах течёт русалочья кровь, будьте же русалкой! Дайте себе волю хоть раз в жизни, влюбитесь поскорее в какого-нибудь водяного по самые уши — и бултых с головой в омут, чтобы герр профессор и все мы только руками развели!»;
«Сейчас пройдёт дождь, и всё в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днём и ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и моя любовь: куда мне их девать, что мне с ними делать? Чувство моё гибнет даром, как луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну».
Невероятная свобода трактовки, заложенная Чеховым в текст пьесы, вот уже второе столетие неизменно привлекает режиссёров-постановщиков всех мастей как классического, так и авангардного направлений. Особенно «впечатляют» современные постановки. Кто-то выйдет из театра в полной уверенности, что посмотрел комедию из жизни никчёмных «лузеров» конца XIX века, а кто-то откроет для себя прекрасную трагедию из жизни добропорядочных людей. Я — из последних. А вы?
Эссе «Трагедия дяди Вани» в Свободных Чтениях
Литературная Гостиная
Автор рубрики: Иванна Дунец
07 февраля 2021
Андрей мистер-твистер бывший-министер
«Гора»
|эссе|
И к высотам стремлюсь не стремиться в бессилье…
Томас Стернз Элиот
Глаз человеческий всегда привлекали и завораживали природные явления, будь то бури или ураганы, бушующие воды океана или вершины могучих гор-исполинов. Завораживали, притягивали и удерживали в своих объятиях. Мы смотрим на высокие горные пики и восхищаемся их бесконечностью в веках, наблюдаем безмолвие белых арктических пустынь и впадаем в странную зачарованную меланхолию, восторженно, но с тревогой не спускаем глаз с надвигающейся многометровой волны, величественно падающей на берег. Наш род постоянно что-то ищет в этих волнующих, но таких опасных и немилосердных стихиях – земли, воды и неба. Что-то ищет. Возможно, единения с ними? Проникновенного, практически нереального, но такого желаемого? Хотя бы на миг почувствовать себя не просто на вершине горы, но самому стать той самой вершиной. Быть в центре урагана, неумолимого и неимоверно могучего, объединиться душой с его воздушными потоками, позволить себе вдохнуть вихрь, который ворвется вам в грудь, наполнит лёгкие, грозя разорвать их, – и после этого сразу же ощутить страх и волну безумного восхищения, которая пронизывает до костей и оставляет после себя бессилие и животный трепет во всем существе. Невероятно, неописуемо, восхитительно!
Разве не подобных чувств ищет человек, читающий книгу? Не является ли хорошая книга для глядящего за горизонты мечтаний читателя природным явлением? Стихией слов, в которую он хотел бы без оглядки нырнуть и позволить увлечь себя бурным течением её мысли, ощутить водоворот происходящих на страницах жизненных перипетий или, наоборот, лицезреть спокойствие и тонкую чистоту повествования, уподобляя свое путешествие в сюжет медитативному созерцанию полёта высоких идей, грациозно, словно небесные странники, раскрывающих свои орлиные крылья и парящих в необозримой синеве под куполом неба. Не только сюжет, но и сам человек предстаёт нам в хорошей книге носителем микрокосмоса, и талантливый автор, преподнося увеличительное стекло к человеческой душе, даёт нам возможность увидеть там целый мир, в котором присутствуют и горы, и ураган страстей, и безбрежный океан жизни. Талантливый автор предлагает нам разные ракурсы бытия: то мы в глубинах человеческого существа, то – по мановению творческой кисти писателя – возносимся на неимоверную высоту, чтобы созерцать, как те же самые люди, огонь жизни которых мы только что наблюдали изнутри, вздымаются среди массы других, словно горы. Оттуда, сверху, мы видим, как бесконечные войны, подобно морскому приливу накатываясь на берега человеческие, изменяют облик стран и народов. Перелистывая страницы, с нескончаемым интересом следим, как сильная личность карабкается на вершину власти, как она, преодолевая немыслимые трудности и лишения, возлагает себе на голову корону, и тут же в отчаянии наблюдаем, как эта корона, падая с, казалось бы, незыблемой вершины, сотрясая землю, разрушает замки, дома, судьбы людей, отнимает на своём пути невинные жизни…
Хорошая книга. «Мария Стюарт» Стефана Цвейга. Стоит ли взять в руки это произведение? Безусловно. Книга-гора, книга-восхождение, книга-землетрясение. С первых же страниц Цвейг даёт нам возможность увидеть и малое, и великое, взглянуть в историческую даль, превращая читателя практически в провидца или созерцателя, обозревающего с высоты своего знания сердечный ритм будущего, и одновременно с этим предлагает опустить взор и оценить ростки, ещё только формирующиеся побеги, молодое сердце тех событий и явлений, что ждут нас впереди. Таким образом, нам явлена крутая перспектива сверху вниз, от пика до подножия горы и даже глубже – мы видим корни, уходящие глубоко в каменистую шотландскую почву, и стоящую рядом стражу диких зверей, ждущих своего часа.
Книга-гора. Охваченное бурными ветрами интриг, вечно подвергающееся ураганам страстей повествование книги, тем не менее, стоит незыблемо, как гора, не склоняясь ни к любви, ни к ненависти, ни к политике, ни к религии. Вы можете соглашаться или не соглашаться, спорить или безмолвно принимать мысли и идеи Стефана Цвейга – им это абсолютно безразлично, они как каменистые утесы, угрюмо смотрящие в вечность, не навязываются и не заставляют путешественника-читателя склониться в свою сторону. Они просто есть. Но если вы хотите взобраться на верхушку горы, вам придётся карабкаться по их каменистым уступам, нащупывая онемевшими пальцами каждый выступ, каждую щербину, каждую трещинку, чтобы не сорваться вниз, в глубины осуждения того или иного персонажа, события, поступка. В процессе подъёма невольно создаётся впечатление, что о каждом утесе можно было бы написать отдельную книгу. Но Цвейг зовёт дальше, и очередной пик мысли – это только лишь точка маршрута в длинном путешествии по страницам романа. Возможно, это даже являлось бы некоторой проблемой произведения, если бы там не было столько глубоких и мудрых мыслей, не было бы столько крутых склонов и опасных ущелий, к которым через некоторое время начинаешь привыкать и смотреть на них как на нечто само собой разумеющееся, и которые превращают вас в «адреналинового зависимого» высоких идей, и делают вас невосприимчивым к окружающим красотам природы, заставляют вас как ненормального ползти, карабкаться наверх и только наверх. Если бы не эти трудности, которые не оставляют в вас ничего кроме фанатичного желания добраться до вершины, то, возможно, книга бы только выиграла. Но нет, Цвейг есть Цвейг, он не разменивается на мелочи, и пусть тот, кто не способен отдать свою душу книге, посвятить свое сердце истории Шотландии, закроет её и навсегда покинет долину мыслей писателя, навсегда забудет имя Марии Стюарт. Остальным же предстоит путь нелёгкий и потому бесценный.
Книга-восхождение. Её жизнь началась с короны. Мария Стюарт ещё в ранних летах, совсем несмышленой девочкой, становится коронованной особой, не осознающей себя в этом звании – королевой по букве, по названию, а не по призванию. По духу же – становится ею только в самом конце. И это перерождение от девочки до истинной королевы проходит незаметной тонкой линией через все произведение. Лесть, войны, дворовые перевороты, предательства, первая любовь, первое разочарование. Вокруг кипит ураган жизни, он, словно отвлекает нас от этого восхождения, срывает нас с горы, заставляя топтаться у подножия, рассматривать подковёрные игры политиков, погружаться в человеческие страсти, блуждать в лесу исторических событий. Но, тем не менее, главная героиня, разрывая цепи интриг, двигается от себя неосознанной к настоящей себе, и мы, если имеем достаточно воли и сердечного внимания, следуем за ней. Сначала нам кажется, что зацепки и трещинки в сюжете совершенно случайны, что автор не имеет намерения вести нас вовсе, он просто ставит перед нами идейную скалу – иди, коли хочешь на свой страх и риск, найдёшь маршрут – молодец, не найдёшь – что же, значит не повезло. Но это лишь иллюзия – дорога есть, и она волшебна, космична, тонко ощутима, и только дошедший до конца понимает, что на всем протяжении сюжетного пути он взбирался на гору не один, всюду его сопровождал стремящийся ввысь образ Марии Стюарт. Всюду он присутствует то ли растворенным в воздухе ароматом, то ли дуновением ветра, то ли игрой цвета на камнях. И только там, на самом верху, происходит невероятная мистерия, он преображается, исчезает и становится вездесущим, превращаясь в духа горы – той самой, по которой поднимался читатель.
Книга-землетрясение. На протяжении всей истории, везде, где наблюдается столкновение интересов сильных мира сего, сотрясается земля, и на политическом ландшафте появляются новые горы, новые вершины. Новые личности стремятся укрепить свою власть, и вулканы их амбиций, гремя, с шумом выпускают из своих недр лаву, клубы пепла и дыма. Человеку, построившему свой душевный храм на твёрдом основании железных убеждений, на непогрешимых устойчивых сваях идей, отголосок событий многовековой давности, возможно, покажется лишь отдаленных гулом, не опасным, не потрясающим, а просто интересным и случившимся некогда фактом, извержением давно прошедших дней. Человеку же иному, готовому выйти из-под надежной крыши жизненного опыта, отойти от привычной, крепкой и размеренной событийной цепи, ожидают в книге Стефана Цвейга сильные потрясения – чувственные, эмоциональные, интеллектуальные. Такой человек, безусловно, подвергнет опасности свой внутренний мир, свои устои и ценности, он будет находиться на неустойчивой почве, где его могут поглотить мрачные думы, цена свободы и цена жизни тисками будут сжимать его душу, возможно, душевное равновесие будет потеряно, и приобрести вновь мир и спокойствие удастся далеко не сразу.
Так стоит ли читать «Марию Стюарт»? Стоит ли делать шаг навстречу урагану? Стоит ли дышать разряженным высокогорным воздухом, от которого кружится голова и мутится сознание? Стоит ли идти на такой риск? Кто может ответить на этот вопрос и не погрешить против истины? Не знаю. Уверен лишь в одном – гора останется горой, вне зависимости от того, взойдёте вы на неё или нет.
