Альбом
Около рифм
Рубрика Влада Южакова
Круги своя
Есть такой тип зубодробительных боевиков, когда знаешь наперед, что в конце будет феерическая драка героя со злодеем на заброшенном заводе, в финале которой злодей будет прикрываться подругой героя, приставив ей пистолет к виску, но, блин, все равно завернет ласты, а наши победят. И вот когда ты знаешь, какой будет концовка той или иной истории, думаю, это и есть опыт.
В этом смысле жизнь в основе своей очень похожа на незамысловатый боевик – истории, которые в ней происходят, крайне редко удивляют своей концовкой. Просто потому, что ты уже пережил несколько подобных историй, и заканчивались они неизменно одинаково. Устраивает человек бучу, собирается перевернуть мир, выходит за рамки, хлопая дверью, а ты смотришь на него и понимаешь, что завтра он добровольно вернется на исходную точку. И он возвращается. Поднимается народ на борьбу против произвола и беспредела, грозит кулаками, а ты знаешь, что все вернется на круги своя, и в понедельник все мирно выходят на работу. Потому что наблюдаешь очередную такую историю, и понимаешь– где-то я уже это видел… А потом вспоминаешь – а, точно, там-то и там-то, в таком-то году…
Ну так вот, было это в конце 90-х в одном провинциальном городе. Местная писательская организация собрала своих членов на общее собрание, обещавшее быть традиционно занудным – ну, там, отчет о проделанной работе, оргвопросы и т.д., все как обычно. Одним из пунктов был рассказ руководства издаваемого в городе литературного журнала о том, что сделано, и о планах на будущее. Казалось бы, рутина – отчитаются люди, и председатель перейдет к следующему вопросу. Ан нет.
Когда пред ясны очи литераторов вышли главный редактор и учредитель журнала, случился маленький взрыв. Сначала встал убеленный сединами писатель Р. с красным от возмущения лицом и сказал: «Вот объясните нам – вышло уже несколько номеров журнала, а мой роман почему не печатаете? Я же оставлял Верочке рукопись! Сколько же можно трепать нервы?». После него взял слово драматург С. и произнес дрожащим голосом: «И это притом, что рассказы писателя П. вы публиковали уже два раза, а у поэта И. вышла аж третья подборка! А большинство не публиковалось вообще ни разу!». За ним поднялся поэт Ж. и начал махать руками: «Это тенденциозно! Должен быть какой-то график! А то развели здесь кумовство!». Следующим был никому не известный дядька, который уже просто кричал, брызгая слюной: «Да они там сами себя печатают! И дружков своих! У них там рука руку моет! А нормальному человеку издаться негде!».
Дальше уже галдел весь зал: «Это нарушение наших прав! Вы не выполняете взятых на себя обязательств! Вы слишком много на себя берете! Кто вам позволил?! Сколько можно сидеть на нашей шее?! Кто они вообще такие?! Кто их назначил?!». Логическим продолжением бунта возмущенных авторских масс стало выдвижение требований: «Надо поставить вопрос о несоответствии занимаемой должности! Переизбрать! Уволить! Давайте голосовать!».
Казалось, еще немного, и революция свершится: главный редактор будет низвергнут и впоследствии расстрелян, а учредитель, переодевшись в платье секретарши Верочки, позорно бежит через черный ход.
Но председатель взял ситуацию под контроль, постучав карандашом по графину. И когда вопли возмущенных мастеров пера обратились глухим ворчанием, слово взял учредитель журнала. И сообщил, что на самом деле к писательской организации журнал, собственно, никакого отношения не имеет. Потому что учредил журнал он, издает журнал он, и деньги на издание каждого нового номера в мэрии выбивает тоже он. Потому что проект убыточный, спонсоров нет, а полиграфическая продукция – крайне дорогое удовольствие. И подбор авторов на следующий номер – исключительно внутреннее дело редакции, которая никому ничего не должна. И кто из членов организации попадет на страницы журнала, а кто нет – решает только редколлегия журнала, и больше никто другой.
Информация учредителя повергла зал в шок. Члены организации в большинстве своем были люди в возрасте, добрая половина из них вышла на пенсию еще в советское время. Понятие о рыночных отношениях у них было довольно смутное, даже в конце 90-х они мыслили советскими категориями. И журнал они воспринимали как нечто общее, принадлежащее всем. О том, что это стоит денег, что может быть собственностью какого-то конкретного человека, никто из них просто не задумывался. Ну, принесли на блюдечке, значит, надо брать. А если не дают – провести партсобрание и наказать виновных. Поставить на вид, наложить партийное взыскание, а то и вообще исключить из рядов. А тут вон оно как все, оказывается… Мир-то, оказывается, устроен совсем не так, как хотелось бы… А мужики-то не знали… В общем, поскольку претензий по журналу больше никто не высказывал, председатель благополучно перешел к оргвопросам…
Почему мне вспомнилась именно эта история? Потому что боевики с невероятной концовкой, все-таки, снимают. И революции, меняющие мир, случаются. Но редко, крайне редко. В основном, смотришь на то, что происходит, и понимаешь – где-то я это уже видел… И знаешь, чем все закончится.
Иллюстрация: Николай Шнейдер, «Суд над прогульщиком» (нач. 1930-х)
Около рифм
Рубрика Влада Южакова
Формы несвободы
В 1999-м году Россия широко отмечала двухсотлетний юбилей Пушкина. Впрочем, сказать «широко» – это не сказать ничего. От Москвы до самых до окраин, от детских садов и школ до министерств и ведомств люди озаботились вопросом прославления великого поэта. Всяк это делал в меру своих возможностей и способностей – проводились собрания, устраивались чтения, издавались книги, устанавливались монументы, чеканились памятные монеты… Помимо всего этого, каждый субъект Федерации старался найти на своей территории что-то, имеющее непосредственное отношение к «нашему всему». Но если у Москвы и Питера в этом плане проблем и раньше не было, то провинциям пришлось сложнее – не в каждой области есть Михайловское или Болдино.
Не знаю, как в этом вопросе обстояли дела в Бурятии и Ямало-Ненецком автономном округе, но Самарская область, в которой я имел честь на тот момент проживать, в преддверии празднования великой даты фактом наличия следов Пушкина на своей земле была явно озабочена. Потому что ну обидно же – все кругом памятники ставят, даже в соседнем заштатном Оренбурге Пушкин бывал, а у нас чего? И это притом, что населения в Самаре в три раза больше, чем в том же Оренбурге! Не говоря уж об уровне жизни и успехах в ракето-, авиа-, авто- и многочегоещестроении…
В общем, начали искать. Подключили местных историков и краеведов. Местные литераторы (куда же без них?) в качестве наблюдателей подключились сами. И вот, спустя энное количество времени, потраченного на копание в архивах, случается чудо – был! Проезжал! По пути в Оренбург пересекал территорию Самарской области в ее нынешних административных границах!!! И не просто проезжал, а даже делал остановку в одной из деревень! И не просто останавливался, но оставил запись в своей дорожной записной книжке!!!
То есть, величайший поэт России был у нас.
Стоял своими ногами на нашей земле.
И более того – формулировал мысли!
Осознание этого факта было подобно фейерверку, неожиданно затрещавшему под окнами среди ночи. Я помню эту эйфорию в местной литературной среде, когда писатели с мокрыми глазами восторженно выдвигали идеи: «Памятный знак! На этом месте обязательно нужен памятный знак!... Нет, стелу! Надо установить стелу!... Да что стелу – памятник! И золотыми буквами высечь на нем слова Александра Сергеича, написанные на нашей земле!... Давайте составим обращение к губернатору! Пусть срочно выделит средства!».
Казалось, еще немного, и название скромной самарской деревни торжественно внесут в список пушкинских мест… Михайловское, Болдино и Старая Бинарадка… Ну, шикарно-же!
Однако сбыться мечтам литераторов помешали те же самые историки и краеведы, благодаря которым эти мечты появились. Потому что историки и краеведы – люди дотошные, пунктуальные, предпочитающие факты всяческим литературным измышлениям. Они-то и огласили ту самую запись, сделанную Пушкиным. 16 сентября 1833 года, пребывая на территории Самарской губернии, он написал следующее: «Нынче калмыки так обрусели, что готовы с живого шкуру содрать. Слова мордвина».
Увы и ах… О памятнике и золотых буквах пришлось забыть – на выделение бюджетных средств содержание записи явно не тянуло. Набор мероприятий, посвященных Пушкину, был в том юбилейном году в Самарской области таким же, как у многих – ничего сверхординарного. А как хорошо все начиналось…
Эта история стала для меня одним из образцов формального отношения к Пушкину, да и не только к нему. Потому что главное для некоторых ее участников заключалось не в том, чтобы отдать дань памяти гению, а в том, чтобы соответствовать определенным стандартам – «чтобы у нас было не хуже, чем у других». К самому Пушкину это уже никакого отношения не имеет, это имеет отношение к обществу, к тем клише, к тем формам несвободы, которые оно создает и которыми потом с удовольствием пользуется.
На мой взгляд, своим творчеством Пушкин говорил современникам следующее: «Ребята, не бойтесь выходить за рамки, очерченные прошлым, отказывайтесь от догм, станьте свободными». И эта его мысль изменила мир – эффект от того, что он создал, был подобен взрыву, последствием которого стало рождение такого явления, которое теперь называется русской литературой.
Трудно найти более свободного поэта, чем Пушкин. Но увы, усилиями общества сам Александр Сергеевич с годами превратился для достаточно большой категории людей в некую скрижаль, догму, в нечто вроде Устава гарнизонной и караульной службы, в котором всякая строка написана кровью и не исполнять который смерти подобно.
И вроде XXI век на дворе, а граждане, навсегда застрявшие во временах Николая I, продолжают писать à la Пушкинъ, не выходя за пределы используемых им стихотворных размеров и на полном серьезе употребляя формы слов, давно ушедшие из живого языка – «соитье», «звездою», «пчелою», «путеводною», «простудною» и др. и пр. И создается такое ощущение, что под руками у них не какой-нибудь Dell или HewlettPackard, а пергамент и гусиное перо. А почему? А потому что так писал Пушкин. И если Пушкин так писал, то в их понимании это норма для всех и навсегда – вне зависимости от изменений в мире и языке. Но жить как-то надо, и реагировать на перемены скрепя сердце приходится. И тогда в языке «адептов» появляются совсем уж странные сочетания типа «виртуальною сетью». То есть, «адепты» наличие современности вынуждены признать, но все равно упрямо пользуются инструментарием, который современность давно отторгла. И это, на мой взгляд, еще один образец формального отношения к Пушкину.
Объяснять этим людям, что вся современная поэзия тоже родом из Пушкина, бессмысленно. Поэзия, хоть на йоту отличающаяся своей формой от пушкинской, вызывает у них отторжение. Дабы показать несостоятельность современного стихосложения, они всегда приводят в пример Александра Сергеевича. Например, язвительно сообщают, как им кажется, крамольную мысль: «Если бы Пушкин жил сегодня, он бы проиграл в ваших литературных конкурсах!». Однако думается мне, что если бы Пушкин жил сегодня, то он вполне соответствовал бы сегодняшнему дню абсолютно так же, как он соответствовал своему времени. Потому что, помимо того, что он был гением, он был еще и вменяемым, адекватным, очень современным человеком. И не сомневаюсь, что сегодня он точно не использовал бы ни в разговорной речи, ни в литературных произведениях такие конструкции, как «не стыдно ль вам», «света иль тьмы», «чрез расстоянья» и т.д. Хотя бы просто потому что люди сегодня говорят на языке двадцать первого, а не девятнадцатого века.
Не сомневаюсь, что найдутся люди, которые посчитают, что я имею какие-то претензии к Пушкину. Нет, это не так. Впрочем, я не имею претензий и к обществу, которое с огромным желанием любую свободную мысль стремится если не уничтожить, то закатать в бронзу, обездвижить ее своим поклонением, ограничить ее способность к развитию упаковыванием в школьную учебную программу. Потому что общество, выбирая между тем, что «не хуже, чем у других», и тем, чего «нет ни у кого», всегда выбирает первое, и мне это очень хорошо известно. У меня есть претензии к тем, что считают себя поэтами, но крепко сидят на чужом багаже и уверены, что это самый надежный ход.
Потому что для меня поэт – это свобода.
А свобода – это не бездумное копирование того, кто свободен, но поиск собственного пути.
Около рифм
Пропеллер Карлсона
Рубрика Влада Южакова
Кубок можно организовывать по-разному – с внешним или внутренним жюри, с общим голосованием или без такового, с новыми или старыми стихами, анонимно или открыто. Но у любого Кубка есть одна общая черта: участников, расстроенных его результатами, всегда больше, чем тех, кто ими доволен. Что делать, таково устройство любого конкурса – победителей много не бывает. И если победители всегда ведут себя примерно одинаково, то поведение тех, кто не попал в число таковых, имеет вариации.
Большинство не попавших в финал нынешнего Кубка повели себя достойно – они знали условия, видели список жюри, понимали, на что идут, и поэтому спокойно приняли результаты первого этапа.
Но была группа граждан, которым их отсутствие в финале не давало покоя. Этот факт стал их главной болью, мозолью на пятке. Основное их переживание сразу после окончания отборочного тура можно сформулировать словами Карлсона: «Малыш, а как же я?! Ведь я же лучше собаки!».
А с началом финальной части Кубка недоумение от собственного фиаско переросло в возмущение авторами, попавшими в финал, в результате чего родилось глубокое, мощное чувство, озвученное тем же мультипликационным героем: «Потелевизорупоказываютжуликов... Нучемяхуже?!».
Пребывать в этом состоянии и никак не высказаться, не выплеснуть страдание на ближнего, для них не представлялось возможным. А посему неудовлетворенность собственным результатом обильно излилась на страницы сайта в самых разных формах – от недовольства Кубком как таковым до гадостей под стихами финалистов. Но если, скажем, в Зимнем Кубке 2017 года подобные комментаторы пакостили брутально, без обиняков, то нынешний режим нулевой толерантности заставил их, дабы не улететь в бан, искать новые подходы. Поэтому нынче недовольство личным местом в Кубке формулировалось, в основном, с помощью приличных выражений – оскорбляли вежливо. В остальном же нынешний Кубок своими любителями подпортить настроение финалистам ничем не отличался от прошедших.
Попробую классифицировать тех, для кого непопадание в финалы кубков является поводом для троллинга и выражения общего недовольства положением дел. На мой взгляд, таких комментаторов, кои кочуют из Кубка в Кубок, можно разделить на три устойчивые категории.
Первые (и самые скучные) пребывают во вселенской тоске. Паря где-то в околоземном пространстве, они мучительно глядят вниз и в отчаянии отворачивают скорбное лицо: «Опять этот Кубок… И опять ничего, кроме боли…». И побеждают опять те же, и стихи слабее, чем ожидалось, и Кубок себя в который раз изжил, и опять ничего нового, и снова никто не удивил – вот примерный набор тезисов, которыми перманентно пользуются тоскующие. Однако стихи финалистов при этом читают вполне внимательно и даже отмечают среди них хорошие. Карлсон в таких случаях говорил примерно следующее: «Попадешь к вам в дом — научишься есть всякую гадость… Ну, тащи сюда свою колбасу».
Вторые (самые громкие) всегда возмущены. Возмущены всем, что происходит, но в первую очередь, качеством стихов. И как такое пропустили в финал, и это аморально, и это полная галиматья, и автор не уважает читателя, и стихи непонятно о чем, и др. и пр. Публично такие комментаторы вроде бы транслируют мысль о том, что, мол, тянулись к прекрасному, а приходится читать нечто оскорбляющее нежную душу. Как у Карлсона: «Ты что, с ума сошел?! Дорогой друг издалека прилетает на минуточку – а у вас нет торта!». Но на самом деле граждане этого типа таким замысловатым образом заочно обращаются к судьям отборочного этапа – мол, господа, ну вы же сами виноваты… Поставили низкие оценки, не пропустили мой стих в финал – вот теперь и пожинайте ваши гнилые плоды.
Третьи (самые высокопарные) предлагают себя в роли мэтров. Указывают на недопустимые обороты речи. Ищут опечатки. Делают неуклюжие попытки разбора. А после отечески похлопывают по плечу как бы юного, но таки имеющего потенциал финалиста, и тихим голосом усталого мастера произносят что-то типа: «Ну ничего, ничего… Не все так плохо… В следующий раз что-нибудь и у вас получится…». Смысл таких комментариев прост – хоть на краткий промежуток времени почувствовать себя значительным. Чтобы хотя бы в мыслях произнести сакраментальное: «Я умный, красивый, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил!». Потому что уж слишком свербит и зудит, а хочется, чтобы не свербело и не зудело.
И вроде бы всем понятно, что попытки унизить участников Кубка они пытаются использовать в качестве пропеллера вышеозначенного сказочного персонажа, дабы самим хоть ненадолго попробовать приподняться чуть выше. И они сами вроде бы в курсе, что их комментарии и их оценки никак не влияют на конечное распределение мест. Но почему-то ни в какую не хотят замечать, что это именно у них молоко убежало. Поэтому не сомневаюсь, что весной они появятся вновь. Как там говорила Фрекен Бок? «Он улетел… Но он обещал вернуться. Милый! Милый!».
