Альбом  

Довольно редко, с периодичностью примерно раз в пару лет, мы вспоминаем на ПБ писателя-философа Ивана Ильина. И в очередной раз смотрим на него со странного ракурса, как на известного крупного мыслителя-литератора и одновременно нечитабильного автора. Так оно и есть - с уважением и почтением его обходят стороной все кому не лень, а в большей мере те, кто ощущают себя величиной. А за что его любить, читать? За скучные, занудные рассуждения, отсутствие драмы, экшна, общепринятого литературного стандарта? Но есть у него небольшая (если армия, то Ватикана) поклонников, люди иного склада, чуткие к иным вибрациям. Такая литература или тексты для них - вожделенный бальзам... И вот, совсем недавно произошла моя первая встреча с другим Иваном - БУНИНЫМ. Мне посчастливилось познакомиться с его небольшим рассказом "НОЧЬ", который, я почти уверен, находится где-то в стороне от того творчества писателя, которое признаётся, ценится, читается. Рассказ, где пейзажная и философская лирика сплетаются в невероятном экстазе, привел меня в восторг и удивление, поразил глубиной рефлексивной мысли. А если выразиться в литературных единицах измерения, то "ильинская планка" была поднята чуть ли не на порядок выше. Я осмелюсь предложить вам фрагмент (рассказ с сокращениями) данного произведения, и хочу в комментариях разделить радость с немногими представителями из стана единомышленников. А также буду рад услышать мнение противников подобной литературы, ибо разномнения всегда порождают что-то необычное. И. БУНИН "НОЧЬ" "На даче темно, — час поздний, — и все окрест струится непрерывным журчанием. Я сделал длинную прогулку по обрывам над морем и лег в камышовое кресло на балконе. Я думаю — и слушаю, слушаю: хрустальное журчание, наваждение! Ночная бездонность неба переполнена разноцветными, висящими в нем звездами, и среди них воздушно сереет прозрачный и тоже полный звезд Млечный Путь, двумя неравными дымами склоняющийся к южному горизонту, беззвездному и поэтому почти черному. Балкон выходит в сад, усыпанный галькой, редкий и низкорослый. С балкона открывается ночное море. Бледное, млечно-зеркальное, оно летаргически-недвижно, молчит. Будто молчат и звезды. И однообразный, ни на секунду не прерывающийся хрустальный звон стоит во всем этом молчаливом ночном мире, подобно какому-то звенящему сну. О чем я думаю? «Решился я испытать разумом все, что делается под солнцем; но это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они мучили себя... Бог сотворил людей разумно, но, увы, люди пустились в большую затейливость». И Екклезиаст отечески советует: «Не будь слишком правдив и не умствуй слишком». Но я все «умствую». Я «слишком правдив». О чем я думаю? Когда я спросил себя об этом, я хотел вспомнить, о чем именно я думал, и тотчас же подумал о своем думанье и о том, что это думанье есть, кажется, самое удивительное, самое непостижимое — и самое роковое в моей жизни. О чем думал я, что было во мне? Какие-то мысли (или подобие мыслей) об окружающем и желание зачем-то запомнить, сохранить, удержать в себе это окружающее... Что еще? Еще чувство великого счастья от этого великого покоя, великой гармонии ночи, рядом же с этим чувство какой-то тоски и какой-то корысти. Откуда тоска? Из тайного чувства, что только во мне одном нет покоя — вечное тайное томление! — и нет бездумности. Откуда корысть? Из жажды как-то использовать это счастье и даже эту самую тоску и жажду, что-то создать из них... О чем я думал? Но не важно, о чем именно думал я, — важно мое думанье, действие совершенно для меня непостижимое, а еще важнее и непостижимее — мое думанье об этом думанье и о том, что «я ничего не понимаю ни в себе, ни в мире» и в то же время понимаю мое непонимание, понимаю мою потерянность среди этой ночи и вот этого колдовского журчания, не то живого, не то мертвого, не то бессмысленного, не то говорящего мне что-то самое сокровенное и самое нужное. Эта мысль о собственной мысли, понимание своего собственного непонимания есть самое неотразимое доказательство моей причастности чему-то такому, что́ во сто крат больше меня, и, значит, доказательство моего бессмертия: во мне есть, помимо всего моего, еще некое нечто, очевидно, основное, неразложимое, — истинно частица Бога... Неподвижно темнеют мелкие деревья в саду. Между ними сереет галька, белеют белые цветы в цветнике, а дальше — обрывы — и млечной плащаницей подымается в небо море. В этой млечности есть зеркальность; но на горизонте сумрачно, зловеще: это от Юпитера и оттого, что там, в южном небосклоне, нет почти звезд. Юпитер, золотой, огромный, горит в конце Млечного Пути так царственно, что на балконе лежат чуть видные тени от стола, от стульев. Он кажется маленькой луной какого-то иного мира, и его сияние туманно-золотистым столпом падает в зеркальную млечность моря с великой высоты небес, меж тем как на горизонте, в силу противоположности со светом, мрачно рисуется как бы темный холм. И непрестанный, ни на секунду не смолкающий звон, наполняющий молчание неба, земли и моря своим как бы сквозным журчанием, похож то на миллионы текущих и сливающихся ручьев, то на какие-то дивные, все как будто растущие хрустальной спиралью цветы... Только человек дивится своему собственному существованию, думает о нем. Это его главное отличие от прочих существ, которые еще в раю, в недумании о себе. Но ведь и люди отличаются друг от друга — степенью, мерой этого удивления. За что же отметил меня Бог роковым знаком удивления, думанья, «умствования» так сугубо, зачем все растет и растет во мне оно? Умствуют ли мириады этих ночных, степных цикад, наполняющих вокруг меня как бы всю вселенную своей любовной песнью? Они в раю, в блаженном сне жизни, а я уже проснулся и бодрствую. Мир в них, и они в нем, а я уже как бы со стороны гляжу на него. «Пожирает сердце свое глупец, сидящий праздно. Кто наблюдает ветер, тому не сеять...» Я слушаю и думаю. И от этого я бесконечно одинок в этом полночном безмолвии, колдовски звенящем мириадами хрустальных источников, неиссякаемо, с великой покорностью и бездумностью льющихся в какое-то бездонное Лоно. Горний свет Юпитера жутко озаряет громадное пространство между небом и морем, великий храм ночи, над царскими вратами которого вознесен он как знак святого духа. И я один в этом храме, я бодрствую в нем. Слабое движение воздуха, запаха цветов из цветника и морской свежести неожиданно доходит до балкона. И через минуту слышится шорох, тихий вздох полусонной волны, медленно накатившейся где-то внизу на берег. Счастливая, дремотная, бездумная, покорная, умирающая, не ведая того! Накатилась, плеснула, озарила пески бледно-голубым сиянием, — сиянием несметных жизней, — и так же медленно потянулась назад, возвращаясь в колыбель и могилу свою. И несметные жизни поют окрест как будто еще исступленнее, и Юпитер, золотым потоком льющийся в великое зерцало вод, блещет в небесах как будто еще страшнее и царственнее... Покой, особый, предрассветный, царил еще и во всем том огромном человеческом гнезде, которое называется городом. Молчаливо и как-то по-иному, чем днем, стояли многооконные дома с их многочисленными обитателями, столь как будто разными и столь одинаково преданными сну, бессознанию, беспомощности. Молчаливые (и еще пустые, еще чистые) лежали подо мной улицы, но уже зелено горели газовые огни в их прозрачном сумраке. И вдруг опять испытал я то непередаваемое чувство, которое испытываю всю жизнь, когда мне случается проснуться на ранней заре, — испытал чувство великого счастья, детски доверчивой, душу умиляющей сладости жизни, чувство начала чего-то совсем нового, доброго, прекрасного — и близости, братства, единства со всеми живущими на земле вместе со мною... А цикады поют, поют. Им тоже оно дано, это Всеединое, но сладка их песнь, лишь для меня горестная, — песнь, полная райской бездумности, блаженного самозабвения! Юпитер достиг предельной высоты своей. И предельного молчания, предельной недвижности перед лицом его, предельного часа своей красоты и величия достигла ночь. «Ночь ночи передает знание». Какое? И не в этот ли сокровенный, высший час свой? Еще царственнее и грознее стал необъятный и бездонный храм полнозвездного неба, — уже много крупных предутренних звезд взошло на него. И уже совсем отвесно падает туманно-золотистый столп сияния в млечную зеркальность летаргией объятого моря. И как будто еще неподвижнее темнеют мелкие деревья, ставшие как бы еще мельче, в этом скудном южном саду, усыпанном бледною галькой. И непрестанный, ни на секунду не смолкающий звон, наполняющий молчание неба, земли и моря своим как бы сквозным журчанием, стал еще более похож на какие-то дивные, всё как будто растущие хрустальными винтами цветы... Чего же наконец достигнет это звенящее молчание? Но вот он опять, этот вздох, вздох жизни, шорох накатившейся на берег и разлившейся волны, и за ним — опять легкое движение воздуха, морской свежести и запаха цветов. И я точно просыпаюсь. Я оглядываюсь кругом и встаю. Я сбегаю с балкона, иду, хрустя галькой, по саду, потом бегу вниз, с обрыва. Я иду по песку и сажусь у самого края воды и с упоением погружаю в нее руки, мгновенно загорающиеся мириадами светящихся капель, несметных жизней... Нет, еще не настал мой срок! Еще есть нечто, что сильнее всех моих умствований. Еще как женщина вожделенно мне это водное ночное лоно... Боже, оставь меня!" (Приморские Альпы, 17 сентября 1925).

Посмотрел сериал "Охотники за бриллиантами". Много мыслей, кое-что из того, что было в то время, куда беззубее того, что происходит в наше время, о многом хочется поговорить... Но "низзя", запрещено на ПБ о том, что беспокоит и не даёт спокойно жить в наше время - политика, дескать, нечего тут высказывать гражданскую позицию. Жаль... Знаю, команда ПБ быстро выпилит, но пусть хотя бы несколько минут повисит.

Завершился конкурс философской лирики "СоФиЯ". Осмыслим, обобщим, подведём итог, как истинные философы) Сначала о пьедестале. 1 место - у автора Khelga https://poembook.ru/contest/1581-sofiya/poem/131373-chyornoe 2 место - у автора Dzanni https://poembook.ru/contest/1581-sofiya/poem/131328-shosse-cherez-les 3 место - у Фадея Максимова https://poembook.ru/contest/1581-sofiya/poem/131563-na-ploschadi-2 Победителем народного голосования стал Игорь Филатов https://poembook.ru/contest/1581-sofiya/poem/131570-zaveschanie ПОЗДРАВЛЯЕМ!!! Победители получают награды и дипломы. Модераторский приз симпатий в 5 золотых получает автор Так надо https://poembook.ru/contest/1581-sofiya/poem/131369-mishka Немного статистики. Конкурс получился достаточно многолюдным (более 230 участников) и статусным (4 участника из Зала почёта, 7 участников из Клуба поэтов, 16 участников из Золотой лиги, 9 участников из серебряной лиги). Мы имели возможность познакомиться с философской лирикой самых разных оттенков - от осмысления основ мироздания, моральных ценностей, единения с Природой до философии веры, поэзии, альтруизма, личной свободы, духовности... Важнейшим итогом конкурса можно считать как раз разнообразие, разноплановость, разноцветность "личных философий". А центром тяжести конкурса назвала бы "способность мыслить обобщённо", выходя из сферы личного в сферу всеобщего. При этом, по мнению судейской команды, значительная часть работ отличается высоким уровнем поэтического мастерства - хороший итог конкурса поэзии. Заметка на будущее. 1. Философская составляющая - приоритет подобного конкурса. Важны размышления, смыслы. Соглашусь с Е.Скачко, что эта составляющая свойственна любому стихотворению, ведь поэт - глашатай мира. Добавлю, что философский элемент в конкурсе философской лирики, во-первых, превалирует (или очень ярок и конкретен), а во-вторых - личностно окрашен. Личная философия и просто философия, видимо, всё-таки разные вещи. Мы приобщились в этом конкурсе к личным авторским "философиям" - "теориям", опыту и жизненным принципам. 2. Не пересерьёзничать бы) В подобном конкурсе, как нигде, важна доля иронии и юмора. Хорошо, что среди работ встретились ироничные стихи, а лента комментариев полна шуток и откровенного стёба. Перефразируя известное изречение - умные вещи лучше делать с весёлыми лицами) 3. Как мешают назойливые тролльские вбросы! Хорошо, что команде удалось прочно изолировать тролля с дефицитом внимания и обострением маниакального правдолюбия - но он успел-таки осложнить и без того непростой период модерации. Не сомневаюсь, что у сайта найдутся возможности обезопасить от этой патологии будущие конкурсы. Подвожу черту: конкурс философской лирики прошёл достаточно успешно, что позволяет предложить перевести его в периодический формат. В частности, большое число отклонённых достойных работ определило проведение любительского конкурса София-2, который начнётся 20 февраля. Приглашаем. СПАСИБО: участникам, членам жюри, читателям и гостям конкурса! Творческого всем вдохновения и ясности мысли!

За окном зима. Завалило снегом буквально всё: гаражи, деревья, дороги, дома. Ни пройти, ни проехать. Скоро День рождения у одного из лучших российских бардов - Олега Митяева. Это к слову. Просто сегодня под такую погоду мне до безумия почему-то захотелось вдруг послушать его песен, от которых на душе становится теплей. Что называется - накрыло. Но что за кайф - слушать красивые песни в одиночку. Вот я и подумал, а не послушать ли нам их сегодня вместе.

8 февраля 1724 года Пётр I подписал указ о создании Российской Академии Наук. В 1999 году этот день стал днём российской науки. С чем всех и поздравляю!

Дорогие друзья! Завершился первый раунд конкурса Раскрасок. Поздравляем наших победителей с написанием замечательных стихотворений! Наш пьедестал: 1 место - Скачко (Полеви) Елена (" Южное кладбище" https://poembook.ru/contest/1587-raskraski-dlya-vzroslykh/poem/131611-yuzhnoe-kladbische) 2 место - Barklai ("Ловец душ" https://poembook.ru/contest/1587-raskraski-dlya-vzroslykh/poem/131628-lovets-dush) 3 место - Kaibē ("Краски" https://poembook.ru/contest/1587-raskraski-dlya-vzroslykh/poem/131582-kraski) Браво!!! Дополнительно призом от организатора награждается Автор, занявший 1 место по результатам народного голосования, им стала Svetlario ("Синева" https://poembook.ru/contest/1587-raskraski-dlya-vzroslykh/poem/131537-sineva)! Поздравляем Вас! Вообще, дорогие Авторы, хочется поблагодарить всех, кто написал работы, за интерес к конкурсу, творчество, любовь к поэзии! В Раскрасках было много хороших стихов, поздравляю Авторов с их написанием! Прошу не обижаться Авторов, стихи которых не были приняты в конкурс, а таких стихов было около 90. Пишите, творите, впереди много других конкурсов, в которых вы будете участвовать и занимать призовые места! Благодарю Великолепную Команду жюри за внимательное прочтение работ, их анализ и оценивание! Благодарю читателей и всех, кто был с Раскрасками в феврале 2021 года! До встречи в новых Раскрасках, которые будут посвящены... Пока это - секрет!

Итак, что у нас готово на сегодняшний день для поэтического сборника для детей "Стихо-няня": - Есть отдельная страница для книги! - Есть сама книга, которая в конце февраля попадёт на полки Интернет-магазинов! - Есть 26 отважных авторов, которые не испугались ничего! - Есть - я, собственно, автор этой затеи! От меня + 2 стиха к 26 имеющимся. Итого: 28 стихов! Книга - примерно 32стр. с иллюстрациями хорошего качества, оригинальной обложкой и добрыми стихами. Для тех, кто не подал свои работы - жду сегодня! Что я могу ещё сделать? Я могу в течение двух последующих недель опоздавшие работы собрать и загрузить вторым блоком (в конце второй недели) - это будет единая книга, просто опоздавшие работы будут составлять вторую её половину! Ещё раз повторюсь, что я принимаю только 1 работу от 1-го автора, кроме оговоренных авторов! По поводу подписей в Интернете... ребята, ну, измените немного свою подпись, это формальность и никто вас проверять не будет, и ничего не бойтесь! Фамилии ваши я читаю (в договорах) - но, честно, вот так навскидку ни одной не помню, и передавать их никому кроме издательства не собираюсь. Кто хочет опубликовать свой стих только под ником - пожалуйста (фамилия останется только в договоре об отказе)! Можете мне даже тут об этом сообщить для удобства (авторство или ник, или то и другое, или без всего), и чтобы я не забыла вдруг кого, кто мне уже об этом писал в личке. Если кто-то не участвовал в конкурсе, но очень хочет попасть в сборник, оставляйте свои стихи до 10 строк здесь, под этим постом, если стих интересный, я свяжусь с автором. Подробней о приёме работ здесь: https://poembook.ru/blog/all/all/4 или https://poembook.ru/diary/74944-dlya-konkursa (как должна выглядеть иллюстрация!) Участие добровольное, если кто-то передумал, я пойму)) Всем хорошего настроения, а я уже колдую над тем, что у нас есть!

ЗВЕЗДЫ СОШЛИСЬ Альбом величайшего революционера джаза, трубача Майлза Дэвиса, прошедшего путь от кул-джаза 40х до электрического джаз-рока 70х, «Kind of blue» («Что-то вроде грусти») можно коротко охарактеризовать двумя словами - звёзды сошлись. Причем, во всех смыслах. Легендарный тенорист Джон Колтрейн, блестящий альт саксофонист Джулиан Кэннонбол Эддерли, два пианиста, один из которых был приглашен специально - звезды американского джаза Билл Эванс и затем сменяющий его Уинтон Келли, барабанщик Джимми Кобб, басист Пол Чемберс и сам вдохновитель Майлз Дэвис - такой состав не мог записать ничего иного, как один из ярчайших джазовых альбомов 20го века. Тео Масеро, продюсер Дэвиса, вспоминает, как он пытался в это время заставить его писать новую музыку: — Он был плодовитым композитором, когда хотел, но в то же время был очень ленив. Я говорю ему: «Ты, сукин сын, почему бы тебе не собраться и не написать новую музыку?» «Пошел к чёрту» —был его обычный ответ. Весной 1959 года несколько музыкантов в уютной нью-йоркской студии Columbia records записали пять спонтанных пьес, основываясь лишь на набросках мелодических линий, данных Дэвисом, особых ладах и умении слышать друг друга. Обычно Дэвис практически не требовал репетиций, и музыканты не имели ни малейшего представления о том, что им предстоит играть. «Музыкальные структуры были такие простые, что их можно было написать и на салфетке» —  высказывался продюсер переизданий альбома Боб Белден. По воспоминаниям Эванса, Дэйвис давал указания уже во время записи. — Он быстро просматривал пару раз  наброски нот и говорил: «делай это», «делай то», а затем, выстраивая структуру, говорил, например: «ты солируешь первым». Иногда мы даже во время записи не знали этого заранее. Он подходил сзади и говорил: «играй два квадрата» или «ты играешь следующим». Вот всё, что мы слышали и выполняли. У нас были только наброски, и мы должны были быстро всё схватывать. Дэвис же, продолжив эксперименты с модальностью и выстроив на ней весь альбом, тем самым отдалился от более раннего джазового стиля — хард-бопа. Он хотел, чтобы его новая группа играла более свободную, ладовую музыку, которая содержит больше элементов африканской и восточной музыки и меньше западной. И композиции типа «Love for Sale» уже не подходили для этой роли. А БЫЛ ЛИ МАЛЬЧИК? Насколько новыми были эти пять записанных пьес? Кобб утверждал, что они играли «So What?» один или два раза на концертах. Майлз говорил, что композиция «All Blues» до этого уже исполнялась на концертах. Можно ли говорить, что все пять пьес были сочинены Дэвисом? Эванс в своей аннотации к пластинке «Kind of Blue» ничего не написал о своей собственной роли. Много позже он сообщил, что тоже написал музыку к этой пластинке: — Впервые Майлс записал альбом, который, в основном, состоял из его композиций. Утром в день записи я зашел к нему домой. Я набросал ноты  «Blue in Green», которую я сочинил, и указал смены гармоний при её исполнении для музыкантов. Пьесу «Flamenco Sketches» мы с Майлсом сочинили вместе. Сведения довольно противоречивы. В свой автобиографии Дэвис отрицает, что кто-то кроме него сочинял музыку с альбома. Также он говорит, что композицию «Blue in Green» они (Билл и Майлс) написали вместе. Джимми Кобб более определенно говорил о роли Эванса: — На самом деле музыка, в основном, была сочинена при участии Билла Эванса. Большинство музыкальных идей было предложено Биллом. Эванс вспоминает, что никаких тем типа «Freddie Freeloader», «So What» и «All Blues» не было написано. Позже Дэйвис сам признался: — Я не писал никакой музыки для «Kind of Blue», а принёс только наброски тем для музыкантов, потому что хотел, чтобы исполнение было максимально спонтанным. ТЫ ТОЖЕ БУДЕШЬ ИГРАТЬ! Майлз Дэвис добился от своих музыкантов того идеального ансамблевого взаимодействия, которое сделало пластинку такой интересной. Эддерли вспоминал, что обычно он говорил только тогда, когда его что-нибудь не устраивало: — Чувак, вот этого делать не надо. Mайлс говорил своим музыкантам только то, что НЕ надо делать. И мы усваивали это. Джимми Кобб приехал рано, чтобы успеть вовремя настроить барабаны и дать возможность звукоинженерам разместить установку в студии. Кобб в то время работал у Майлза Дэвиса почти год, и его положение в секстете укреплялось. Он вспоминает: — Я играл после Филли Джо (предыдущий барабанщик Ред.) и не знал, что из этого получится...Я почувствовал большое облегчение, когда понял, что мне не нужно пытаться переиграть Филли Джо, ведь это было совершенно невозможно. Новому джазу были нужны новые лица. Интересно то, что Майлз Дэйвис планировал запись этого альбома, основываясь именно на том, что на фортепиано будет играть Билл Эванс. Получивший классическое фортепианное образование Эванс на несколько месяцев станет единственным белым лицом в секстете трубача. Долговязый очкарик Эванс скорее напоминал ученого-физика, чем музыканта. - Он белый? - Точно. - Носит очки? - Когда не спит. - Я знаю этого сукина сына, я к нему давно присматриваюсь. Эванс был уникален тем, что не стремился к длинным соло, к переворачивая рояль "вверх дном", к состязанию с лидером ансамбля. Эванс словно предпочитал оставаться в тени, то там, то здесь скупо вставляя нужные аккорды, выражая себя через "говорящее молчание". Дэвис же вообще не посчитал нужным предупредить о присутствии на записи Эванса своего нового пианиста Уинтона Келли, который начал играть в его секстете позже всех. Джимми Кобб вспоминает, что Келли был крайне растерян, увидя за роялем Билла Эванса: — Чёрт побери, я примчался сюда со всех ног, а кто-то вместо меня уселся за рояль! На что барабанщик Кобб успокоил его:  — Не торопись убегать, ты тоже будешь играть. Келли так же всегда больше нравилось аккомпанировать. В интервью он говорил: — На самом деле одно время я вообще не любил солировать. Мне было важно обеспечить хороший аккомпанемент — и никаких соло. Но именно филигранность его аккомпанемента лежала в основе мелодии. 38-Я СКОРОСТЬ В 1959 году ставка сайдмена за трёхчасовую студийную запись была около 50$. Трудно сказать, как музыканты отнеслись бы к такой оплате, зная, какую прибыль принесет продажа дисков Дэйвиса. Но Майлс добился, чтобы три музыканта из его секстета, Чемберс, Колтрейн и Эддерли, получили каждый дополнительно по 100$ за обе студийные сессии «Kind of Blue». На запись были поставлены катушки с магнитной лентой Scotch 190 на два магнитофона Ampex для записи первого оригинала и дубликата (кстати, одна из катушек до сих пор "живая"). Звукоинженер  Марк Уайлдер так рассказывает об этом: — Обычно на запись каждого альбома тратится довольно много пленки, в частности, на запись пластинок Майлса. Когда мы записывали Эллингтона или, скажем, альбом «Miles Ahead», магнитофоны были почти постоянно включены, и почти все разговоры также записывались. Однако на запись «Kind of Blue» было истрачено всего лишь три катушки, на одной из которых был записан первый оригинал, а две другие были дубликатами первой и второй студийных сессий. Возможно, пленку просто экономили, и магнитофоны включались только в момент записи музыки, поэтому были записаны только обрывки разговоров. В те годы техника многодорожечной записи и сведения звука отсутствовала, баланс звука регулировался самими музыкантами. Громкость и динамика различных голосов в ансамбле определялись тем, как музыканты размещались в студии, и тем, как они сами регулировали громкость своей игры.  Для того, чтобы получить нужный баланс, перед записью проводили пробу звука. Во время чьего-то соло музыкант должен был немного отодвигаться от микрофона, чтобы звучать потише. Перед установкой Кобба было два микрофона Telefunken U-49: один для малого барабана и другой — для тарелок. Хотя музыканты располагались в студии так, чтобы обеспечить наилучший баланс звука, пришлось сильно уменьшать громкость саксофониста Колтрейна, так как даже на приличном расстоянии от микрофона звук его тенора во время записи соло был очень мощным. Всего для записи использовалось семь микрофонов, а смешение звука производилось самым современным для того времени методом — на пульте в контрольной кабине, посылавшем микс на три дорожки на ленте. В 1959 году, когда стереозаписи только начали использоваться, трёхдорожечную запись на магнитной ленте можно было использовать для выпуска и стерео, и моно пластинок. Звукоинженер при общем смешении звука добавлял еще к естественной реверберации комнаты небольшой эффект эхо, что очень не нравилось  приверженцам старых традиций вроде джазового продюсера Джона Хэммонда, которые считали монтаж записи, а также любые различные трюки со звуком "шарлатанством". Вслед за секстетом Майлза Дэвиса с 23:30 до 2:30 ночи была намечена запись трубача Ли Кастла с оркестром Джимми Дорси. «Kind Of Blue», записанный в течение двух весенних сессий, остаётся одним из самых влиятельных джазовых альбомов 20 века, благодаря своему воздействию на последующее развитие джаза, рока и даже классической музыки. А также одним из самых продаваемых в истории джаза, так является пятикратно «платиновым» альбомом с суммарным тиражом пять миллионов копий.  Источники: Ashley Kahn, Kind of Blue: The Making of the Miles Davis Masterpiece.

Тот клятый год уж много длился лет, я иногда сползал с больничной койки. Сгребал свои обломки и осколки и свой реконструировал скелет. И крал себя у чутких медсестер, ноздрями чуя острый запах воли, Я убегал к двухлетней внучке Оле туда, на жизнью пахнущий простор. Мы с Олей отправлялись в детский парк, садились на любимые качели, Глушили сок, мороженое ели, глазели на гуляющих собак. Аттракционов было пруд пруди, но день сгорал, и солнце остывало, И Оля уставала, отставала и тихо ныла, деда погоди. Оставив день воскресный позади, я возвращался в стен больничных гости, Но и в палате слышал Олин голос: «Дай руку деда, деда, погоди…» И я годил, годил, сколь было сил, а на соседних койках не годили, Хирели, сохли, чахли, уходили, никто их погодить не попросил. Когда я чую жжение в груди, я вижу, как с другого края поля Ко мне несется маленькая Оля с истошным криком: «Деда-а-а, погоди-и…» И я гожу, я все еще гожу, и, кажется, стерплю любую муку, Пока ту крохотную руку в своей измученной руке еще держу.