Альбом
Бюронаходок
Рубрика Андрея Мансветова
С ЧУЖОГО ГОЛОСА
Вчера меня упрекнули, что выкладываю записи под тэгом БЮРОНАХОДОК в дневник. Вот, попытался исправиться, пока, правда, только частично. Хочу сказать, что рубрика будет, и постараюсь, чтобы она была регулярной, разнообразной и (хотя бы кому-то) интересной. В ближайшей перспективе планирую разговор (еще один, потому что уже был такой) о роли графики и пунктуации в поэзии, о поэтах и пророках (на материале Пушкина и не только), новый формат «разбора стихотворения» с условным пока названием «СЕМЬ КРУГОВ ВОСПРИЯТИЯ», проект «25», спойлерить о котором пока не буду, и, конечно, продолжать то, что представляю сейчас – полемические высказывания о литературе писателей, критиков и просто интересных людей.
В этом выпуске предлагаю вашему вниманию реплики литератора, ученого, педагога АНТОНА АЗАРЕНКОВА, поэта и публициста АЛЕКСЕЯ МИХЕЕВА, фрагмент интервью очень интересного мне лично поэта и переводчика ДМИТРИЯ ВЕДЕНЯПИНА, и фрагмент обсуждения записи АЛЕКСАНДР ПЕТРУШКИН О ПРИЗНАНИИ СОВРЕМЕННОГО ПОЭТА ЧИТАТЕЛЕМ авторами сайта.
Все высказывания, как я уже сказал, полемические. Представленные мнения могут не совпадать с моим, но заслуживают, как минимум, внимания и обсуждения. Кстати, в этой подборке упоминается поэт Виталий КАЛЬПИДИ. В продолжение «чужого голоса» хочу попробовать сделать выборку его «Философии поэзии». Вот уж с кем и чем я часто не согласен, но разговор может получиться интересным.
АНТОН АЗАРЕНКОВ. «ВСЕ ШИПЕЛИ И МЯУКАЛИ…»
Как объяснить первокурсникам фонику стиха? (В смысле, показать, что не в пресловутых аллитерациях и рифмах дело, а в выразительности как таковой). Сегодня работали с этим стихотворением, даже стирать жалко...
НИЧТО
Немощная,
совершенно немощная,
как ничто,
которого не касались творящие руки,
руки надежды,
на чей магнит
поднимается росток из черной пашни,
поднимается четверодневный Лазарь,
перевязанный по рукам и ногам,
в своем сударе загробном,
в сударе мертвее смерти:
ничто,
совершенное ничто,
душа моя! молчи,
пока тебя это не коснулось.
(О. Седакова)
И вот 40 минут коллективными усилиями приходили к выводу, который у меня уместился сейчас в один абзац.
/// Главенство шипящих противопоставлено сонорности слов, стремящихся к правому краю стиха: «магнит», «Лазарь», «ногам», «загробном», «смерти» (верлибр по-своему «помнит» о рифме, вынося на самую значимую и звучную позицию стиха ключевую лексику, порой объединенную общим звуком). Другая группа слов связывается шипящими как в контекстуально синонимичные («черной» – «четверодневный» – «молчи»), так и в антонимичные («немощная» – «творящие») цепочки. Иначе говоря, стихотворение пронизано не столько звуковыми, сколько звукосмысловыми соответствиями. Так, именно на огласовке Ш выстроена центральная антитеза «ничто – душа»; на движении от «немощного ничто» к «душе», пробужденной к вере (точнее, надеющейся на это пробуждение), и построен лирический сюжет стихотворения. Текст можно понять и как вариацию на тему поэта-пророка, если учесть подтекст из Исайи: «Тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника, и коснулся уст моих и сказал: вот, ЭТО КОСНУЛОСЬ уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен» (Ис. 6:6-7). То есть вводится тема звука: божественный глагол противопоставляется человеческому косноязычию, и звуковой образ стихотворения, сталкивающий ряды сонорных (благозвучных) и шипящих («немощных») фонем, это выражает. ///
В конце занятия все шипели и мяукали))))
АЛЕКСЕЙ МИХЕЕВ «МИФОЛОГЕМЫ»
Воспитательная роль литературы совсем перестала оцениваться сейчас, когда научно-технический прогресс опередил любую фантастику, а обычная книга, теснимая гаджетами, опустилась до развлечения и игры скучающих умов. Образы перестали нас вдохновлять, мы не обращаем на них внимания и уж тем более о них не думаем. Между тем скромная роль писателя осталась прежней - зацепить и потрясти. Но как это сделать в 21 веке, когда даже взрослые люди уподобились детям несознательного возраста и постоянно вертят головами по сторонам, не умея сосредоточиться. Наше внимание то и дело отвлекают сполохи разной степени яркости: возник один, за ним другой, следом вообще каскад сполохов, и вот уж мы забыли обо всем предыдущем. Именно этим сейчас и занимается искусство, и такое его состояние, вероятно, предчувствовал Мандельштам, когда писал:
Всё думаешь, к чему бы приохотиться
посереди хлопушек и шутих,
перекипишь - а там, глядишь, останется
одни сумятица да безработица.
Пожалуйста, прикуривай у них!
По факту дивный новый мир Олдоса Хаксли уже создан, правда, он не столь детерминирован конвейерным производством, как рисовалось мрачному воображению того фантаста. Это мир безостановочного потребления, где людьми правят не чувства, но вкусовые рецепторы. О чем ведутся каждодневные разговоры простого обывателя, как не о разновидностях еды с магазинных прилавков и о количестве химии в ней? Простая функция утоления голода сменилась оттенками и нюансами пожираемого (здесь английское to consume, от коего произошел термин "консьюмеризм", вернее передает смысловую нагрузку).
Любовь отошла в списке приоритетов на предпоследнее место, либо за нее принимается пошлая физиологическая зависимость, при которой самец и самочка вьют гнезда и таскают туда всякий строительный сор. Но такого нет даже у животных, если приглядеться внимательно. За истинную любовь вообще-то умирают, но мы поголовно забыли об этом и длим свой век в вечной никчемности.
Фрагмент интервью поэта и переводчика ДМИТРИЯ ВЕДЕНЯПИНА порталу POSTIMEES (беседовала Лариса Йоонас)
- Как на ваш взгляд, какой период своего развития переживает современная русская поэзия?
- Интересный. Знаете, как о женщине говорят: она в интересном положении. Вот и русская поэзия беременна сегодня чем-то новым. Мне кажется, все пишущие это чувствуют… Ну и, конечно, уже сегодня можно видеть много всего замечательного.
- Что вы посоветуете читателю, который хотел бы ориентироваться в мире современной русской поэзии? Что читать, как читать?
Вы спрашиваете «как читать?». Прежде всего, с доверием к автору. Если встретились с чем-то странным, с чем-то таким, что не соответствует вашему представлению о поэзии, не торопитесь обвинить автора в бездарности. Поверьте, что он тоже скорее всего читал и ценит те стихи (написанные полвека, век или два века назад, на которых мы все выросли), но просто пытается делать что-то новое, не хочет повторяться, что естественно для всякого художника. Короче говоря, постарайтесь услышать авторский голос, произносящий что-то всерьез, что-то с иронией, что-то с грустью или болью, что-то с растерянностью или еще как-то, постарайтесь услышать и понять не просто музыку и не просто смысл, а, как говорил Вейдле, «звукосмысл» сказанного, наконец, постарайтесь увидеть то, что происходит в стихотворении. Очень полезно для «вживания» в стихотворение читать его вслух. И не считайте, пожалуйста, что автор глупее вас - такое, конечно, может случиться, но реже, чем принято думать.
- Каким вы видите ближайшее будущее стихосложения?
- С некоторой долей уверенности можно предположить дальнейшее развитие русского свободного стиха и очередные эксперименты, расширяющие наши представления о возможностях метра и ритма в рифмованном стихе, не говоря уже о новом отношении к самой рифме и появлении иных рифменных схем. Наверняка будут эксперименты, связанные с технологической революцией последних десятилетий, какие-то варианты поэзии, взаимодействующей с электронной реальностью, что бы это ни значило. Но, как вы сами понимаете, искусство замечательно своей непредсказуемостью. Если бы уже сегодня можно было увидеть будущее стихосложения (пусть даже самое ближайшее), этому стихосложению была бы грош цена.
- Существует ли некая академическая поэзия? Можно ли ее отличить от самодеятельной поэзии? Поэт Виталий Кальпиди ввел понятие "самозанятый поэт", оно, на мой взгляд, очень остроумно описывает современную ситуацию, как вы думаете?
- По-моему, никакой специальной академической поэзии не существует. Есть поэты, чьи стихи в силу разных причин, пользуются известностью в академических кругах, это правда. Но ведь это не делает сами стихи «академическими». Если под «академической» понимать такую поэзию, где упоминаются культурные реалии или присутствуют аллюзии на стихи других поэтов, то ведь это свойство стихов вообще. Так в принципе живет поэзия. В общем, если «академическая» поэзия — это хорошая поэзия, а «самодеятельная» - неловкая и неумелая, паразитирующая на уже бывшем, отличить - при наличии маломальского слуха и вкуса, и минимального знакомства с образцами той и другой - легче легкого. Конечно, не всем и не всегда.
Разумеется, у меня, как, наверное, и у вас, вызывает удивление, а иногда и досаду, когда откровенно слабое - с моей и, допустим, не только с моей, но и с вашей точки зрения - стихотворение получает в ФБ многочисленные лайки и восторженные отклики типа «Пронзительные стихи!», «До слез!» и т.п., но что поделаешь… Мир несовершенен. Не думаю, что здесь возможны какие-то «меры». Не говоря уже о том, что, во-первых, вкусы разные, а, во-вторых — как ни дико это себе представить - мы со своим безупречным вкусом тоже можем ошибаться.
Фрагмент обсуждения БЮРОНАХОДОК. АЛЕКСАНДР ПЕТРУШКИН О ПРИЗНАНИИ СОВРЕМЕННОГО ПОЭТА ЧИТАТЕЛЕМ https://poembook.ru/diary/49549-byuronakhodok-aleksandr-petrushkin-o-priznanii-sovremennogo-poeta-chitatelem?r=2224#320398
(участвуют aerozol и САЛТЫГОР)
Aerozol. Упущен из поля зрения существенный момент: поэт (или не поэт, не суть) сегодня сам формирует своего читателя, как и признание себя этой, им же сформированной читательской аудиторией.
Путь к читателю сократился практически до одного шага.
И это страшно.
САЛТЫГОР. Почему страшно?
Aerozol. Долгий разговор, сложный.
Штрихами...
В формальной логике есть правило: "из лжи - что угодно".
Фейковая поэзия без системы верификации выходит на сцену наряду с истинной, а у лжи заранее много больше возможностей для воздействия на читателя.
Отсутствие цензуры (коммерческой или идеологической) открывает новые окна Овертона, бумажные носители (основа верификации) уходят в прошлое, на их место приходят электронные (то есть - управляемые, независимые от воли конкретного человека).
Общество потребления сейчас основано не на удовлетворении покупательского спроса, а на формировании новых потребностей, тот же принцип переносится и на культуру.
А в России, с её идеей всеобщей справедливости и стремлением "из грязи в князи", этот процесс протекает существенно быстрее общемировых тенденций.
Так мельком.
САЛТЫГОР. Интересно очень... да, и это не только написания текстов касается. Сейчас каждый имеющий в доме ружьё приравнивается к Курту Кобейну, утрируя Сплинов. Инстаграмм слёт я же фотографов...считаешь это плохо? Истины гуртом не найти? Нужны Ложи? А разговор очень интересный, хоть и из серии карточных домиков...
Aerozol. Да, не только. В музыке этот процесс проходил всё двадцатое столетие, параллельно с НТР и поэтапной сменой носителей информации (шеллак, винил, магнитная лента, CD, сеть).
Партитуры ушли в прошлое, захватив с собой заодно и классическую музыку.
В живописи с развитием технологий тиражирования произошла та же картина: копиисты в прошлом, фото и сканер рулят.
В поэзии путь был короче, но радикальней - от рукописных журналов до сетевых всего за каких-то тридцать лет.
То же и в других видах искусства, с поправкой на технологии создания, тиражирования и распространения.
Это долгий разговор, и не карточный.
Возможно, Андрей (как автор поста) захочет организовать его на просторах Поэмбука в системном виде.
Мне это было бы интересно: на сайте есть специалисты-искусствоведы практически по всем видам и жанрам искусства.
А ВЫ ЭТО УМЕЕТЕ?
Квест за среду. Простенький
Подборки стихов
Квест. Учимся дальше
Вечернее настроение.
Квест. Учимся
КРИТИЧЕСКИЙ РАЗБОР ПО _ ПОЭМБУКОВСКИ
Нужно - и всё!
Литературная Гостиная
01 декабря 2019
Автор рубрики: Иванна Дунец
Друзья,
встречайте! Сегодня с нами в Литературной Гостиной член Жюри Чтений «Литература в лицах», поэт, эссеист и писатель, автор романов «3017-й» и «Дети Декабря» — Константин Жибуртович!
Итоги прошедших Чтений вы можете посмотреть здесь.
Константин Жибуртович
«Защита Лужина»
|эссе|
— Ах, не надо, — громко сказал Лужин и попробовал встать.
Но он был слаб и тучен, и вязкое кресло не отпустило его. Да и что он мог предпринять теперь? Его защита оказалась ошибочной.
В. Набоков
Школа изымает твоё имя. Ещё вчера ты был Сашенькой под оком пусть и не любящих друг друга, но заботливых родителей, а отныне ты – Лужин. Вот она, старинная фотография. Присмотритесь: Лужин третий слева, в первом ряду. Лицо ребёнка равнодушно-отрешённое. Результат коллективной травли одноклассников – не из их генетической порочности, а по причине жажды забить-заклеймить всё инаковое, и потому – непостижимое. Лужин спасительно рано распознаёт собственное призвание и выходит из стройных рядов одинаковых оловянных солдатиков. Но призвание это столетие назад считалось лишь интеллектуальным развлечением солидных господ, а ля бридж или вист. Приложением к «серьёзной» профессии.
«Профессия Лужина была ничтожной, нелепой. Существование таких профессий могло быть только объяснимо прóклятой современностью, современным тяготением к бессмысленному рекорду (эти аэропланы, которые хотят долететь до солнца, марафонская беготня, Олимпийские Игры). Ей (тёще Лужина) казалось, что в прежние времена, в России её молодости, человек, исключительно занимавшийся шахматной игрой, был бы явлением немыслимым. Впрочем, даже и в нынешние дни такой человек был настолько странен, что у неё возникло смутное подозрение, не есть ли шахматная игра прикрытие, обман, не занимается ли Лужин чем-то совсем другим, — и она замирала, представляя себе ту тёмную, преступную, — быть может, масонскую, — деятельность…»
Шахматы спасают Лужина от социума настолько, что он не замечает даже главные потрясения начала ХХ века – две русских революции и Первую мировую войну. Распознав огромный талант, его опекает умный и циничный антрепренёр Валентинов. Лужин встречает (безымянную в романе) красавицу, дочь обеспеченных русских эмигрантов, благодатно осознающую уникум его личности. (Думаю, речь, скорее, о материнской любви, невзирая на отсутствие разницы в возрасте, но чувство это искреннее). Дед Лужина – забытый композитор, и в лучших образцах стиль лужинской игры наполняется Музыкой, пускай даже доступной только ценителям шахматного искусства. И, как закономерный итог, Лужин претендует на титул чемпиона мира. Кажется, ещё одно усилие, и его главный оппонент итальянец Турати будет окончательно сломлен русским гением. Но тот, кто любит, разделяет участь того, кого он любит (как мы знаем из Булгакова): «Ей было двадцать пять лет, по моде остриженные волосы лежали прелестно, и был у неё один поворот головы, в котором сказывался намёк на возможную гармонию, обещание подлинной красоты, в последний миг не сдержанное». Это не только слова Набокова о возлюбленной Лужина; это ещё и о нём самом. Лужин не выдерживает тяжести собственного дара, и все внешние болезни – лишь следствие. В детстве он был Сашенькой, в отрочестве – Лужиным. Александром Ивановичем Лужиным — уважаемым миром чемпионом — ему стать не суждено.
«Защита Лужина» для меня одно из трёх знаковых произведений Владимира Набокова (два других – «Дар» и «Лолита»). Он создаёт роман в юном, по писательским меркам, возрасте – 30 лет, и в короткий для столь фундаментального произведения срок, с марта по август 1929 года. Но это никоим образом не связано с поспешностью из-за сроков сдачи рукописи. Напротив, предыдущий роман «Король, дама, валет» принёс писателю крупный гонорар от немецкого издательства «Ullstein Verlag» и Владимир с супругой Верой смогли покинуть опостылевший Берлин, устроив каникулы на юге любимой ими Франции. Роман давался легко и с минимальными правками – замысел созрел у Набокова ещё до начала путешествия, а шахматный мир был ему не чужд – он и сам составлял задачи для немецких газет. Но первую публикацию в том же 1929-м постигла обыденная участь: тёплый прием критикой и весьма умеренный читательский успех. Отчасти, но это связано и с проблематикой произведения, личность русского шахматного гения не слишком-то занимала обывателей-европейцев, а об издании книги в тогдашней России, вообще, речи быть не могло. В этом смысле, роман стал расставанием с иллюзиями после гонораров предыдущего. Набоковы возвращаются в Берлин, где Вера печатает на машинке заказные переводы, а Владимир репетиторствует, благодаря знанию языков, и пишет подёнщину для газет за копеечные гонорары. Для собственного творчества времени остаётся немного. Подлинный успех приходит к нему лишь в 1955 году после издания «Лолиты».
Я познакомился с Лужиным в свои восемнадцать. Годом ранее жадно «проглотил» всего Булгакова, включая второстепенные рассказы, а вот с Набоковым всё вышло сложнее. При первом прочтении, Лужин меня разочаровал. В 1929 году шахматный мир почитал первого русского чемпиона, эмигранта первой волны Александра Алехина, двумя годами ранее сенсационно одолевшего гения интуиции, красавчика и дипломата, кубинца Хосе Рауля Капабланку. В отрочестве я осваивал шахматное искусство, изучая двухтомник избранных партий Алехина. Железная вера в свою звезду, отсутствие слабых мест в любой стадии игры, цельность характера, ум, интеллект и глубина дореволюционной русской интеллигенции – всё это сходилось в Алехине, но совершенно не вязалось с выведенным Набоковым Лужиным – человеком рассеянным, губительно-непрактичным, с внезапными приступами озарения в чистом виде. Позднее, исследователи творчества Набокова находили черты психотипа Лужина в Стейнице, Рубинштейне, Нимцовиче, Тартаковере и Зноско-Боровском. А в плане совпадения биографий – в менее известном миру мастере Курте фон Барделебене. Из главного оппонента Лужина итальянца Турати выводили то Капабланку, то Рети. Но я так и представляю Набокова с его любимым декором с бабочкой – как он, по-доброму, усмехается над аналитическими изысками добросовестных исследователей: Лужин и Турати – собирательные образы, ставшие возможными, благодаря прекрасному знанию автором шахматного мира начала ХХ века. При повторном прочтении проблематика реальных прототипов меня уже совершенно не занимала. Только сейчас я более-менее осознал одну из сокрытых истин трагичной истории Лужина. Как и жизненного пути Набокова.
Жена Лужина считается «злым гением» мастера, которая всеми силами отворачивала его от шахмат. Набоков даже не даёт ей имя, как вы знаете. Но! Не пыталась ли она его спасти, благодатно осознавая невозможность шагнуть в метафизический мир — Мир Будущего — при фанатичной одержимости единственной стороной искусства? Как отмечает исследователь творчества Набокова Вячеслав Курицын: «в этом семейном союзе на протяжении всей книги именно женщина последовательно награждается одной из важнейших добродетелей набоковского космоса — зрением». В этом смысле, примечателен «художественный фрагмент» романа: «Несколько раз она повела его в музей, показала ему любимые свои картины и объяснила, что во Фландрии, где туманы и дождь, художники пишут ярко, а в Испании, стране солнца, родился самый сумрачный мастер. Говорила она ещё, что вон у того есть чувство стеклянных вещей, а этот любит лилии и нежные лица, слегка припухшие от небесной простуды, и обращала его внимание на двух собак, по-домашнему ищущих крошек под узким, бедно убранным столом «Тайной Вечери».
И сам же Набоков предвосхищает безжалостный финал гения, трагически отгородившегося от нерукотворного многообразия мира: «Но шахматы были безжалостны, они держали и втягивали его. В этом был ужас, но в этом была и единственная гармония, ибо, что есть в мире, кроме шахмат?».
А страшный ХХ век, особенно в первой половине, поставил иной вопрос: что есть в этом мире, кроме больших идей? Набокову крепко досталось за «Лолиту» вовсе не за внешнее «бесстыдство». Что в Европе, что в СССР, что в Америке начала-середины ХХ века, временах воинствующего неофитства тех самых «больших идей», пускай и с разными полюсами, их глашатаи и прислуживающие им (чаще – из конформизма, реже – из убеждений) идеологи и «цензоры нравственности» глубинно не смогли простить иное. Эпоху Больших Идей, что привела к двум Мировым войнам, Набоков сделал мастерским фоном для отображения человеческих историй.
Это был не только вызов, но и упакованный в прозу приговор, потому что идеи – умерли, а люди и их истории – сохранились.
Дописав эссе, я даже не достаю с полки книжку, с любовью оформленной художником обложкой с бабочкой и декором. Она всегда со мной. И мне, по счастью, уже не о чем спорить с автором.
На изображении к выпуску:
Фотография Владимира Набокова с будущей женой Верой Слоним, город Берлин, 1923 год.