01 декабря 2019
Автор рубрики: Иванна Дунец

 

Друзья,

встречайте! Сегодня с нами в Литературной Гостиной член Жюри Чтений «Литература в лицах», поэт, эссеист и писатель, автор романов «3017-й» и «Дети Декабря» — Константин Жибуртович!

Итоги прошедших Чтений вы можете посмотреть здесь.

Константин Жибуртович
«Защита Лужина»
|эссе|

— Ах, не надо, — громко сказал Лужин и попробовал встать.

Но он был слаб и тучен, и вязкое кресло не отпустило его. Да и что он мог предпринять теперь? Его защита оказалась ошибочной.

В. Набоков

Школа изымает твоё имя. Ещё вчера ты был Сашенькой под оком пусть и не любящих друг друга, но заботливых родителей, а отныне ты – Лужин. Вот она, старинная фотография. Присмотритесь: Лужин третий слева, в первом ряду. Лицо ребёнка равнодушно-отрешённое. Результат коллективной травли одноклассников – не из их генетической порочности, а по причине жажды забить-заклеймить всё инаковое, и потому – непостижимое. Лужин спасительно рано распознаёт собственное призвание и выходит из стройных рядов одинаковых оловянных солдатиков. Но призвание это столетие назад считалось лишь интеллектуальным развлечением солидных господ, а ля бридж или вист. Приложением к «серьёзной» профессии.

«Профессия Лужина была ничтожной, нелепой. Существование таких профессий могло быть только объяснимо прóклятой современностью, современным тяготением к бессмысленному рекорду (эти аэропланы, которые хотят долететь до солнца, марафонская беготня, Олимпийские Игры). Ей (тёще Лужина) казалось, что в прежние времена, в России её молодости, человек, исключительно занимавшийся шахматной игрой, был бы явлением немыслимым. Впрочем, даже и в нынешние дни такой человек был настолько странен, что у неё возникло смутное подозрение, не есть ли шахматная игра прикрытие, обман, не занимается ли Лужин чем-то совсем другим, — и она замирала, представляя себе ту тёмную, преступную, — быть может, масонскую, — деятельность…»

Шахматы спасают Лужина от социума настолько, что он не замечает даже главные потрясения начала ХХ века – две русских революции и Первую мировую войну. Распознав огромный талант, его опекает умный и циничный антрепренёр Валентинов. Лужин встречает (безымянную в романе) красавицу, дочь обеспеченных русских эмигрантов, благодатно осознающую уникум его личности. (Думаю, речь, скорее, о материнской любви, невзирая на отсутствие разницы в возрасте, но чувство это искреннее). Дед Лужина – забытый композитор, и в лучших образцах стиль лужинской игры наполняется Музыкой, пускай даже доступной только ценителям шахматного искусства. И, как закономерный итог, Лужин претендует на титул чемпиона мира. Кажется, ещё одно усилие, и его главный оппонент итальянец Турати будет окончательно сломлен русским гением. Но тот, кто любит, разделяет участь того, кого он любит (как мы знаем из Булгакова): «Ей было двадцать пять лет, по моде остриженные волосы лежали прелестно, и был у неё один поворот головы, в котором сказывался намёк на возможную гармонию, обещание подлинной красоты, в последний миг не сдержанное». Это не только слова Набокова о возлюбленной Лужина; это ещё и о нём самом. Лужин не выдерживает тяжести собственного дара, и все внешние болезни – лишь следствие. В детстве он был Сашенькой, в отрочестве – Лужиным. Александром Ивановичем Лужиным — уважаемым миром чемпионом — ему стать не суждено.

«Защита Лужина» для меня одно из трёх знаковых произведений Владимира Набокова (два других – «Дар» и «Лолита»). Он создаёт роман в юном, по писательским меркам, возрасте – 30 лет, и в короткий для столь фундаментального произведения срок, с марта по август 1929 года. Но это никоим образом не связано с поспешностью из-за сроков сдачи рукописи. Напротив, предыдущий роман «Король, дама, валет» принёс писателю крупный гонорар от немецкого издательства «Ullstein Verlag» и Владимир с супругой Верой смогли покинуть опостылевший Берлин, устроив каникулы на юге любимой ими Франции. Роман давался легко и с минимальными правками – замысел созрел у Набокова ещё до начала путешествия, а шахматный мир был ему не чужд – он и сам составлял задачи для немецких газет. Но первую публикацию в том же 1929-м постигла обыденная участь: тёплый прием критикой и весьма умеренный читательский успех. Отчасти, но это связано и с проблематикой произведения, личность русского шахматного гения не слишком-то занимала обывателей-европейцев, а об издании книги в тогдашней России, вообще, речи быть не могло. В этом смысле, роман стал расставанием с иллюзиями после гонораров предыдущего. Набоковы возвращаются в Берлин, где Вера печатает на машинке заказные переводы, а Владимир репетиторствует, благодаря знанию языков, и пишет подёнщину для газет за копеечные гонорары. Для собственного творчества времени остаётся немного. Подлинный успех приходит к нему лишь в 1955 году после издания «Лолиты».

Я познакомился с Лужиным в свои восемнадцать. Годом ранее жадно «проглотил» всего Булгакова, включая второстепенные рассказы, а вот с Набоковым всё вышло сложнее. При первом прочтении, Лужин меня разочаровал. В 1929 году шахматный мир почитал первого русского чемпиона, эмигранта первой волны Александра Алехина, двумя годами ранее сенсационно одолевшего гения интуиции, красавчика и дипломата, кубинца Хосе Рауля Капабланку. В отрочестве я осваивал шахматное искусство, изучая двухтомник избранных партий Алехина. Железная вера в свою звезду, отсутствие слабых мест в любой стадии игры, цельность характера, ум, интеллект и глубина дореволюционной русской интеллигенции – всё это сходилось в Алехине, но совершенно не вязалось с выведенным Набоковым Лужиным – человеком рассеянным, губительно-непрактичным, с внезапными приступами озарения в чистом виде. Позднее, исследователи творчества Набокова находили черты психотипа Лужина в Стейнице, Рубинштейне, Нимцовиче, Тартаковере и Зноско-Боровском. А в плане совпадения биографий – в менее известном миру мастере Курте фон Барделебене. Из главного оппонента Лужина итальянца Турати выводили то Капабланку, то Рети. Но я так и представляю Набокова с его любимым декором с бабочкой – как он, по-доброму, усмехается над аналитическими изысками добросовестных исследователей: Лужин и Турати – собирательные образы, ставшие возможными, благодаря прекрасному знанию автором шахматного мира начала ХХ века. При повторном прочтении проблематика реальных прототипов меня уже совершенно не занимала. Только сейчас я более-менее осознал одну из сокрытых истин трагичной истории Лужина. Как и жизненного пути Набокова.

Жена Лужина считается «злым гением» мастера, которая всеми силами отворачивала его от шахмат. Набоков даже не даёт ей имя, как вы знаете. Но! Не пыталась ли она его спасти, благодатно осознавая невозможность шагнуть в метафизический мир — Мир Будущего — при фанатичной одержимости единственной стороной искусства? Как отмечает исследователь творчества Набокова Вячеслав Курицын: «в этом семейном союзе на протяжении всей книги именно женщина последовательно награждается одной из важнейших добродетелей набоковского космоса — зрением». В этом смысле, примечателен «художественный фрагмент» романа: «Несколько раз она повела его в музей, показала ему любимые свои картины и объяснила, что во Фландрии, где туманы и дождь, художники пишут ярко, а в Испании, стране солнца, родился самый сумрачный мастер. Говорила она ещё, что вон у того есть чувство стеклянных вещей, а этот любит лилии и нежные лица, слегка припухшие от небесной простуды, и обращала его внимание на двух собак, по-домашнему ищущих крошек под узким, бедно убранным столом «Тайной Вечери».

И сам же Набоков предвосхищает безжалостный финал гения, трагически отгородившегося от нерукотворного многообразия мира: «Но шахматы были безжалостны, они держали и втягивали его. В этом был ужас, но в этом была и единственная гармония, ибо, что есть в мире, кроме шахмат?».

А страшный ХХ век, особенно в первой половине, поставил иной вопрос: что есть в этом мире, кроме больших идей? Набокову крепко досталось за «Лолиту» вовсе не за внешнее «бесстыдство». Что в Европе, что в СССР, что в Америке начала-середины ХХ века, временах воинствующего неофитства тех самых «больших идей», пускай и с разными полюсами, их глашатаи и прислуживающие им (чаще – из конформизма, реже – из убеждений) идеологи и «цензоры нравственности» глубинно не смогли простить иное. Эпоху Больших Идей, что привела к двум Мировым войнам, Набоков сделал мастерским фоном для отображения человеческих историй.

Это был не только вызов, но и упакованный в прозу приговор, потому что идеи – умерли, а люди и их истории – сохранились.

Дописав эссе, я даже не достаю с полки книжку, с любовью оформленной художником обложкой с бабочкой и декором. Она всегда со мной. И мне, по счастью, уже не о чем спорить с автором.

На изображении к выпуску:

Фотография Владимира Набокова с будущей женой Верой Слоним, город Берлин, 1923 год.