Альбом  

Моё знакомство с Арсением Тарковским состоялось году этак в 1990. На пару лет позднее, чем с его выдающимся сыном. К тому времени уже были просмотрены «Сталкер», «Солярис», «Андрей Рублёв» и даже «Ностальгия». Это были времена перемен не только в масштабах всей страны, но и в моей личной жизни. Я заканчивала школу и готовилась к взрослой жизни. Дитя советской эпохи, воспитанное ещё в ней, я смутно ощущала, что впереди неизвестное и кардинально отличное от того, что было там. Но пока ещё была беззаботная юность, с выездами на слёты и песни в орлятском кругу под гитару, собственная гитара, подаренная братом, собственноручно заполняемый песенник с бардовскими песнями и не только… Визбор, Никитин, Галич, Данилов, Клячкин, Кукин… Башлачёв, Цой, БГ, Кинчев… Мне в руки попала кассета с песнями Виктора Берковского. Среди них «Я надену кольцо из железа». И это был удар под дых. Узнала, что песня написана на стихи Арсения Тарковского – поэта и отца того самого Тарковского. Вот так и началось знакомство с его творчеством. Впоследствии я узнала, что текст песни только наполовину его. Но кто написал продолжение, так органично слившееся с исходным текстом, мне выяснить не удалось. Но это не важно. Важно то, что песня стала одной из любимых, а поэт одним из читаемых и почитаемых. Путь Тарковского-поэта был непростым. Опубликовав своё первое стихотворение в 1926 году, следующие стихи он смог опубликовать только через 40 лет. С 1933 он активно занимался переводческой деятельностью. И в Союз писателей СССР был принят именно за поэтические переводы с грузинского, киргизского, туркменского. Но ему хотелось самому высказаться, донести до людей свою мысль и правду, а не быть посредником. Позднее он напишет с иронией: Шах с бараньей мордой - на троне. Самарканд - на шахской ладони. У подножья - лиса в чалме С тысячью двустиший в уме. Розы сахариной породы, Соловьиная пахлава, Ах, восточные переводы, Как болит от вас голова. … Да пребудет роза редифом, Да царит над голодным тифом И соленой паршой степей Лунный выкормыш - соловей. Для чего я лучшие годы Продал за чужие слова? Ах, восточные переводы, Как болит от вас голова. Когда началась война его признали негодным к военной службе, но он упросил Союз Писателей отправить его на фронт в качестве корреспондента газеты «Боевая тревога». Он участвует в боевых действиях и параллельно пишет стихи. Потом ранение, гангрена, ампутация ноги. Вообще стихи о войне Тарковского это такая отдельная история. Потому что он писал не совсем так, как было принято в то время. Нет в его стихах всепоглощающего пафоса. В его стихах вообще мало пафоса. Только внутренние размышления сквозь призму собственного созерцания, если можно так сказать. Такова «Иванова ива», например. Боль и трагизм через простые, даже обыденные вещи. Таков угол зрения Тарковского. И он такой. Или «Суббота, 21 июня». Горькое, переживательное, да, конкретное, но нет в нём бравады, только горечь и сожаление. И потому веришь. Но мне бы хотелось привести другое его стихотворение «Полевой госпиталь», просто, чтобы сказать, что он мог писать и ТАК. Стол повернули к свету. Я лежал Вниз головой, как мясо на весах, Душа моя на нитке колотилась, И видел я себя со стороны: Я без довесков был уравновешен Базарной жирной гирей. Это было Посередине снежного щита, Щербатого по западному краю, В кругу незамерзающих болот, Деревьев с перебитыми ногами И железнодорожных полустанков С расколотыми черепами, черных От снежных шапок, то двойных, а то Тройных. В тот день остановилось время, Не шли часы, и души поездов По насыпям не пролетали больше Без фонарей, на серых ластах пара, И ни вороньих свадеб, ни метелей, Ни оттепелей не было в том лимбе, Где я лежал в позоре, в наготе, В крови своей, вне поля тяготенья Грядущего. Но сдвинулся и на оси пошел По кругу щит слепительного снега, И низко у меня над головой Семерка самолетов развернулась, И марля, как древесная кора, На теле затвердела, и бежала Чужая кровь из колбы в жилы мне, И я дышал, как рыба на песке, Глотая твердый, слюдяной, земной, Холодный и благословенный воздух. Мне губы обметало, и еще Меня поили с ложки, и еще Не мог я вспомнить, как меня зовут, Но ожил у меня на языке Словарь царя Давида. А потом И снег сошел, и ранняя весна На цыпочки привстала и деревья Окутала своим платком зеленым. И всё же он не потерял своего особого дара – распознавать в повседневности черты жизни вечной. Связь вещей, событий, человеческих судеб. В его поэтическом мире звучит мелодия жизни, в центре которой всегда человек-творец, страдающий, переживающий. Я учился траве, раскрывая тетрадь, И трава начинала, как флейта, звучать. Я ловил соответствие звука и цвета, И когда запевала свой гимн стрекоза, Меж зеленых ладов проходя, как комета, Я-то знал, что любая росинка - слеза. Знал, что в каждой фасетке огромного ока, В каждой радуге яркострекочущих крыл Обитает горящее слово пророка, И Адамову тайну я чудом открыл. Я любил свой мучительный труд, эту кладку Слов, скрепленных их собственным светом, загадку Смутных чувств и простую разгадку ума, В слове п р а в д а мне виделась правда сама, Был язык мой правдив, как спектральный анализ, А слова у меня под ногами валялись. И еще я скажу: собеседник мой прав, В четверть шума я слышал, в полсвета я видел, Но зато, не унизив ни близких, ни трав, Равнодушием отчей земли не обидел, И пока на земле я работал, приняв Дар студеной воды и пахучего хлеба, Надо мною стояло бездонное небо, Звезды падали мне на рукав. Первый сборник у Тарковского опубликовать не получилось: он отказался включать в него политические стихи. Матрицы книги были уничтожены. И первая книга его стихов «Перед снегом» выходит лишь в 1962 году. И почти сразу в 1966 «Земле – земное». Обе книги стали событием в литературном мире. Туда вошли стихи – итог творчества в течение четырёх десятилетий. Все уже подзабыли к тому времени о поэтах «Серебряного века», а Тарковский эту прививку сохранил. Но он никогда не ориентировался на какие-либо «школы», только на «примеры» - Цветаеву (с которой был знаком лично и даже посвятил ей цикл стихов), Ахматову, Мандельштама, Бальмонта. И в условиях жёсткого диктата совершенно иной эстетики того времени, он умудрился сохнанить дух Серебряного века, привнеся в него свой индивидуальный почерк, подачу, видение, преломив через себя и своё восприятие. Садится ночь на подоконник, Очки волшебные надев, И длинный вавилонский сонник, Как жрец, читает нараспев. Уходят вверх ее ступени, Но нет перил над пустотой, Где судят тени, как на сцене, Иноязычный разум твой. Ни смысла, ни числа, ни меры. А судьи кто? И в чем твой грех? Мы вышли из одной пещеры, И клинопись одна на всех. Явь от потопа до Эвклида Мы досмотреть обречены. Отдай - что взял; что видел - выдай! Тебя зовут твои сыны. И ты на чьем-нибудь пороге Найдешь когда-нибудь приют, Пока быки бредут, как боги, Боками трутся на дороге И жвачку времени жуют. О чём бы не писал Арсений Тарковский, это неизменно складывается у него в общую картину мира, его вселенную, где в центре всегда творец, а основные категории – память и судьба. Для него стихия природы и стихия слова – тождественны друг другу. И это восприятие всего ТАК имеет совершенно удивительный эффект воздействия на читателя. И кажется, сын унаследовал от него подобный взгляд на вещи, неожиданный угол зрения. Видеть в простом непростое. Мне бы только теперь до конца не раскрыться, Не раздать бы всего, что напела мне птица, Белый день наболтал, наморгала звезда, Намигала вода, накислила кислица, На прожиток оставить себе навсегда Крепкий шарик в крови, полный света и чуда, А уж если дороги не будет назад, Так втянуться в него, и не выйти оттуда, И - в аорту, неведомо чью, наугад. Тарковский нелегко пережил решение сына о невозвращении в Советский Союз. Он принял это решение сына, уважая его гражданскую позицию, но в письме к нему писал, что убеждён в том, что русский художник должен жить и работать на родине. И, в заключение, хотела бы привести одно из любимых моих стихотворений Арсения Тарковского. На мой взгляд, в нём мудрость и, вместе с тем, беспомощность много повидавшего, пережившего и передумавшего на своём веку человека. Прекрасного, тонкого, умного поэта… недооценённого. Мне опостылели слова, слова, слова, Я больше не могу превозносить права На речь разумную, когда всю ночь о крышу В отрепьях, как вдова, колотится листва. Оказывается, я просто плохо слышу, И неразборчива ночная речь вдовства. Меж нами есть родство. Меж нами нет родства. И если я твержу деревьям сумасшедшим, Что у меня в росе по локоть рукава, То, кроме стона, им уже ответить нечем. В среду нас ожидает встреча с рассказом Леонида Демиховского о поэте Фазиле Искандере. Ждём вас в это же время! Не забывайте, что свои впечатления, мнения, вопросы к автору статьи или любимые стихи представленного поэта вы можете выкладывать в комментариях. Отдельными записями, не противоречащими правилам сайта и законам РФ, можно опубликовать собственные заметки и эссе о поэтах-шестидесятниках в альбоме или в дневнике. Поэтического вдохновения и здоровья вам, друзья!

Сейчас нас, забившихся по норам квартирным, наше доброе правительство с экранов призывает не предаваться ленной праздности и водку не пить, а заняться чем-то полезным. И вот я, слоняясь бездельно по комнатам и наблюдая, как внучка у компьютера в режиме конференции общается с одноклассниками (их класс для «удалённого обучения» разбили на две группы и здесь с нею четырнадцать) осенился мыслью проделать от нечего делать эксперимент. Что я сделал. Сначала попросил внучку поставить перед своими визави вопрос: не желают ли они заработать немного денежков. Поставила. Реакция: радостные энтузиазм и готовность, дети - они такие. Затем я выбрал стихотворение. Это было стихотворение-победитель одного из конкурсов (естественно, не моё – сроду и к десятке не приближался). Конечно, названия и автора не назову. Эксперимент и есть эксперимент – он безликий, важен лишь результат. Ну вот. Дальше велел внучке отправить его соученикам с условием: кто разберётся и доложит о чём оно – хоть бы и в одно слово ответ уложит – получит на телефонный счёт сто рублей. Время пошло. Если вы думаете, что я рисковал почти полутора тысячью – таки нет. Хотя они и восьмиклассники, и школа у них не какая-то колхозная, а подмосковная гимназия, но не очень я верил в массовость ответов не только правильных, но и близки к тому, т. к. и сам, со своей эрудицией вкупе с немалым жизненным опытом, в своё время с трудом смысл стиха осилил. Но всё же за пенсионный карман подрагивало: у деток айкью вона какие, а у меня – кто мерял? Результат обескуражил. Правильно не ответил никто! Приблизительно к тому ответило двое (и я честно тут же перевёл денежку). Ответом одиннадцати было мычание и чесание в затылке. Внучка, как существо привилегированное, позволила себе покрутить пальцем у виска. Экспериментировать я продолжил. Поскольку этот стих был весьма объёмистый, я его отставил и взял небольшое стихотворение – всего 18 строк. Стих не победитель чего, но зато автор оч-чень уважаемый в кругах здешних. Условие другое: выучить наизусть до вечера (часа за 4-ре). Приз – 200 рублей (можно было бы и 300, но тут я убоялся: у молодых память-то вон какая – здоровенные куски из Некрасова и Грибоедова им задают наизусть учить и ведь справляются!). Внучка пошептала губами минут пятнадцать и по-родственному послала дедушку с его стихом подальше. Осталось их 13. Стал ждать. Результат: с грехом пополам, кое-где сбиваясь, продекламировали четверо. (Вот и вышло на круг – тысяча.) Двое сослались на занятость неотложным. Один участник на связь не вышел. Остальные, не очень агрессивно на словах – видимо, не желая меня обидеть - но с активной жестикуляцией заявили, что стих запоминанию не поддался. Вот такие результаты эксперимента. И задумался я. Это какие же мы, взрослые дяди и тёти (и я в том числе), стихи пишем, если даже лучшие из них наши дети (да уже и не дети – с паспортами) не понимают? Отчего пушкинские 16-ти строчья «Во глубине сибирских руд» или «К Чаадаеву» мы в своё время заучивали на ять за полчаса, а для 18 строчек нынешнего «шедевра» и 4-х часов мало? Для кого мы стараемся, кому хотим оставить своё «литературное наследство»? Или всё это корпенье над рифмами, дуэли, конкурсы, лиги, интриги, споры с пеной на клыках - бесцельно? И подобно беседе между собой кур на птичьем дворе: одна про найденное зёрнышко, другая склёванного червячка, третья об отложенном яичке, а та о том, как славно её петушок потоптал. И никому из прочих обитателей их кудахтанье не понятно и не интересно. Если стих не понятен, а потому и не интересен – это, на мой взгляд, не только зря потраченное время и мыслительные усилия, но есть явление крайне вредное, ибо отвращает молодое поколение от поэзии как таковой. И не надо говорить, что основная масса здешних всё-таки додуматься до сути способна. Верно, способна. Но учитывайте контингент – мы в стихах варимся, мы в этом круге вертимся, мы закалённые и продвинутые на этой стезе. Но сколько нас? А читатели, кто не живёт стихами, кто обращается к ним нечасто, в минуты радости или тревожных сомнений, стремясь найти ответ на что-то, либо просто насладиться цветами поэзии – их миллионы. И заявления, часто употребляемые в «спорах по поводу», о том, что у меня дескать есть МОИ читатели, они же почитатели таланта... Где, здесь? На сайте? Среди своих таких же? Ох, не обольщайтесь: нет и не может быть почитателей поэтов среди поэтов! Это касается абсолютно любых творческих сообществ (да и не только) - от музыкантов до конструкторов ракет. Только зависть (хорошо, если белая) и таимое сознание превосходства если не сейчас, то в ближайшем будущем – уж непременно. И это ХОРОШО! Ибо стремление быть лучшим, быть первым – главнейшая и сильнейшая движущая сила развития способностей и талантов. Были времена, когда запоминать стихи и читать наизусть другим было не только данью моде, но и важным показателем уровня культуры человека. И если не прочесть самому, то услышать стихи из чужих уст было доступно многим. Люди читали стихи друг другу и поэзия жила. А теперь она умирает, и не потому ли в том числе, что удержать в памяти то, что пишем мы, становится трудно до недоступности. Задумайтесь, други! И ещё хотелось бы пару слов. О применении метафор. Уж такая мода развилась на метафоричность в стихах! Да не просто, а непременно с изощрением до вычурности. (Дошло до того, что пожелания их наличия забивается в условия конкурсов.) И забывается часто (а может изначально о том не думается), что главное в стихотворении, как и в любом жанре литературы, не «красивости» в тексте, а мысль!! А излишняя метафоричность частенько затирает эту самую мысль и философскую суть стиха. Да и вообще. «Удачная» своей новизной и необычностью метафора – корона ли стихотворная? Есть ли хоть одна метафора в есенинском «Над окошком месяц...» или в пушкинском «Зимнем утре»? Нет. А какое великолепие! Да и применение метафор у многих хромает: сочиняющие почему-то считают, что, например, сравнить ворону, сидящую на проводах с прищепкой (висящей на верёвке)– это здорово. При этом забывают или не знают, что метафора есть сравнение или замена неназванного предмета или явления другим НА ОСНОВАНИИ ИХ ОБЩЕГО ПРИЗНАКА. А какие общие признаки у прищепки и вороны? И получается белиберда. Так что, не стоит увлекаться этими самыми. Умное, учащее чему-то, подвигающее к размышлению о жизни стихотворение сто крат лучше пустомыслого набора «красивостей». Каюсь, я сам прежде увлекался этим, пожалуй, и чрезмерно. Потом задумался. С тех пор стараюсь отдавать предпочтение смыслу. А уж как выходит – так выходит. ЗДОРОВЬЯ ВАМ, ДРУЗЬЯ, И УСПЕХОВ!!!

«Дубовый лист виолончельный» с рисунком автора на переплёте. Курсовая требует первоисточник. У Саши дома томики Вознесенского. Держу их в руках башенкой. Строгая мама из кухни смотрит оценивающе, недоверчиво: вернёт ли эта девочка книги? Мы — бесшабашно пронизанные романтикой студенты: походы, интерслёты, клубы, СТЭМы с неизменными ночными репетициями концертов. Когда читать-то? В нас, в каждом, есть бог — это стоило выстрадать. Пусть в панике мир от попытки второй. Так что же есть Истина? Это есть искренность! быть только собой! На русском, арабском или санскрите не врите, не врите, не врите! Не делайте вида, не прячьтесь в стандарты, завидуйте, плачьте, страдайте. Не замечая времени, сжигая лампочки и пропуская лекции по научному коммунизму и т. п. мути, вчитываюсь с удивлением первопроходца в «Антимиры» и «Мозаику»: Пожар в Архитектурном! По залам, чертежам, амнистией по тюрьмам — пожар, пожар! А мы уже дипломники, нам защищать пора. Трещат в шкафу под пломбами мои выговора! Прощай, архитектура! Пылайте широко, коровники в амурах, райклубы в рококо! Выпускник архитектурного! И вдруг — эдакое поэтическое хулиганство: смелые метафоры, стремительные, насыщенные строчки. Выписываю себе в дневник, улыбаясь находкам, как янтарикам на пляжах Балтии: Чайка как плавки бога Английской булавкой блестят связки сушеных рыбок. Толпа — как цыплята под куполом внимательным, как ястреб. У меня в руках отмеченный госпремией «Витражных дел мастер». За окнами — эпоха позднего застоя: очереди за дефицитным ширпотребом, колбасные поезда в Киев, а я читаю о полных залах на вечерах поэзии, куда билеты — дефицит. Стихи Вознесенского теперь в театре, их поют на эстраде. А он вспоминает истоки в обращении к Маяковскому: Владимир Владимирович, разрешите представиться! Я занимаюсь биологией стиха. Есть роли более пьедестальные, но кому-то надо за истопника... У нас, поэтов, дел по горло, кто занят садом, кто содокладом. Другие, как страусы, прячут головы, отсюда смотрят и мыслят задом. …Колоссальнейшая эпоха! Ходят на поэзию, как в душ Шарко. Даже герои поэмы «Плохо!» требуют сложить о них «Хорошо!» У Вознесенского на всю жизнь — юношеское восприятие мира: яркое, экспрессивное, авангардное. Поэт визуальзирует стихи: они то бегут по параболе, то закручиваются спиралью, то двигаются по кругу. Видеомы — задумка в плакатной стилистике. Это игра со смыслом, графическая поэзия. Мы рисуем конкурсные плакаты на темы мира, фестивалей дружбы. Выигрываем поровну: Саша на физическом, я на истфиле — первые места. Продолжается интригующая дружба-соперничество, смятение чувств и ожидание откровенного. Читаю «Мемориал Микеланджело» Вознесенского. У поэта и художника всё — творчество: Любовь моя, как я тебя люблю! особенно когда тебя рисую. Но вдруг в тебе я полюбил другую? Вдруг я придумал красоту твою? Но почему ж к друзьям тебя ревную? И к мрамору ревную и к углю? Вдвойне люблю — когда тебя леплю, втройне — когда я точно зарифмую. Я истинную вижу красоту. Я вижу то, что существует в жизни, чего не замечает большинство. Я целюсь, как охотник на лету. ухвачено художнической призмой, божественнее станет божество! Книги я вернула аккуратно и вовремя. Саша написал для меня очень красивые стихи в духе Вознесенского — по вдохновению. Студенческая история любви-дружбы, увы, не имела продолжения. Точнее у каждого начиналась своя история в разных теперь городах и домах. Однажды по купленному у театральной «бабушки» пригласительному мне удалось попасть на один из последних спектаклей с участием Николая Караченцова. Его Резанов в «Юноне» неповторим. Марк Захаров признавался, что сам Вознесенский предложил свою поэму в качестве сценария рок-оперы. Алексей Рыбников написал прекрасную музыку. «Юнона и Авось» до сих пор в репертуаре «Ленкома»: Даже если на землю вернемся мы вторично, согласно Гафизу, мы, конечно, с тобой разминемся. Я тебя никогда не увижу. И окажется так минимальным наше непониманье с тобою перед будущим непониманьем двух живых с пустотой неживою. И качнется бессмысленной высью пара фраз, залетевших отсюда: «Я тебя никогда не забуду. Я тебя никогда не увижу». Саша занимался бизнесом в 90-х, его убили. Я узнала об этом спустя годы, оказавшись волею судьбы в Переделкино, где много лет жил его любимый поэт. Андрей Андреевич Вознесенский уходил тяжело, болезнь ломала его тело, но не душу. И до самого последнего дня не менялся его взгляд — так смотрят дети и художники. Для меня Андрей Вознесенский не «шестидесятник» и не песенник только. Поэзия Вознесенского ярче и многограннее отражает события, рисует действительность, предвидит будущее: Спаси нас, Господи, от новых Арестов. Наш Рим не варвары разбили грозные. Спаси нас, Господи, от самоварварства, от самоварварства спаси нас, Господи. Как заяц, мчимся мы перед фарами, но не чужие за нами гонятся! Мы погибаем от самоварварства. От самоварварства спаси нас, Господи. У нас не Демон украл Самару, не панки съели страну, не гопники. В публичных ариях, в домашних сварах от самоварварства спаси наш госпиталь. Не о себе сейчас разговариваю, но и себя поминаю, Господи. От мракобесья обереги нас, от светлобесья избавь нас, Господи. Новой победе самофракийской не только крылья оставь, но - голову!.. Мне все же верится, Россия справится. Есть просьба, Господи, еще одна - пусть на обломках самоварварства не пишут наши имена.

Добрый день, дорогие друзья! Так получилось, что только вчера досмотрела фильм о шестидесятниках "Таинственная страсть" по книге Аксенова. Хорошая игра актеров. Говорить о фильме смысла нет, рекомендую посмотреть. Стоит, на мой взгляд.

Тут дело такое. В большинстве серьёзных сетевых и внесетевых конкурсов автор может выступать только под своим именем. Или псевдонимом, да, - но официальным, бессменным, жёстко привязанным к персоне автора. На сайте "Поэмбук" каждый автор в любой момент по своему желанию может из Ивана стать Василием ( и даже Василисой) - проблем-то... Всё бы ничего - но, полагаю, подобные реинкарнации очень мешают нормальному общению и восприятию поэзии автора. Поясняю: я привык общаться с личностью "А". (это - как пример) Я в некоторой степени знаю его (её) манеру общения, мировоззренческую позицию, пол и приблизительный возраст, исходя из которых и строю образ собеседника. И беседую с этим, построенным собой образом. Вдруг появляется персонаж "Б". Приходится заново вникать, тратить немалые душевные ресурсы на эмпатию, по крупиночкам строить новый образ (который всегда не во всём совпадает с образом "А"), балансировать на грани возможностей общения. А тот самый "А", который сегодня назвался "Б" сидит на трубе и смеётся... Предлагаю: членам Клуба Поэмбука, ориентирам и "лучам света" равно как и всем, претендующим на участие в крупных конкурсах сайта (Кубок, СПР, etc) ограничить себя в смене ника и окончательно определить для себя и для читателей: кто ты? ...или право имеешь. Это лишь тема для обсуждения, не более... Возможно, данное предложение применимо и для других Лиг.

Тут уже выдвигались различные предложения по изменению Лиг и прочее. Захотелось высказать и своё мнению по данному вопросу. На первый взгляд, судя по картинке Лиг и описанию, это структурированная Иерархия, «лестница в небо» так сказать. Но если присмотреться, то лишь верхние 3 Лиги соответствуют заданным параметрам. Здесь тоже не всё так однозначно, возможно, имело бы смысл учитывать для Золотой Лиги места не только в Кубке, но и в не менее престижных конкурсах. Хотя в целом с «верхними», на мой взгляд, всё более менее логично и справедливо. А вот в нижних Лигах эта самая «иерархия» напрочь отсутствует, что как-то не вяжется с общей концепцией постепенного роста. Пример тут простой, на сайте много авторов вне лиг и с множеством побед в конкурсах, и они как бы получается «ниже» даже стартовой, где много авторов вообще без конкурсных побед. Т. е. никакой НАСТОЯЩЕЙ иерархии в нижних лигах нет, отсюда путаница и некая нелогичность в общей структуре Лиг. Как, на мой взгляд, было бы правильно выстраивать иерархию, опираясь на ОБЩУЮ единую концепцию, которая бы логично соотносилась и с верхними лигами. Чтобы сразу было видно, ВСЮ иерархическую структуру сайта. Поскольку верхние Лиги опираются на конкурсы, логично следующее. Стартовая Лига (начинающие) – победа в 1 любом конкурсе на сайте за всё время. (в любом, потому что стартовая, это всё же, для начинающих, за общую активность в конкурсах так сказать) Бронзовая (продолжающие) – 1 победа в любом конкурсе + 1 победа в поэтическом конкурсе Экспертного уровня. Серебряная лига (крепкие опытные середнячки)– 1 победа в любом конкурсе + 2 победы в поэтическом конкурсе Экспертного уровня. ИЛИ – 1 победа в 1 конкурсе Профессионального уровня. Всё, больше никаких действий для попадания в Лиги совершать не нужно и все эти победы учитываются с момента регистрации пользователя на сайте, т.е. с самого начала. Таким образом, в Лигах мы увидим истинную картину роста и мастерства авторов. Пусть тоже отчасти игрушечную, с конкурсами это в порядке вещей, но зато более реалистичную в плане отображения местной иерархии. И, думаю, что многие бы обрадовались, увидев себя в какой-нибудь Лиге, как показатель их побед. Так же можно было бы добавить и номер в списке Лиги, согласно дате взятия призового места. Сам я в конкурсах ещё не побеждал, так что это больше «за народ» так сказать и общую составляющую. Позитива бы точно прибавилось.

Стихотворение «Мы теперь уходим понемногу» датировано 1924 годом. Достоверно известно, что Сергей Есенин написал его после смерти близкого друга и соратника - поэта Александра Ширяевца. Это лирическое произведение — одно из последних более или менее жизнерадостных стихотворений Есенина. Всё следующее его творчество — чёрная меланхолия. Кстати, в первой публикации 1924 года оно так и называлось – «Памяти Ширяевца». Александр Ширяевец неожиданно для всех умер 15 мая 1924, предположительно от менингита, в возрасте 37 лет. Эта трагическая смерть потрясла многих, в том числе и Сергея Есенина, который был очень дружен с Ширяевцем. Кстати, Есенин объявил себя "душеприказчиком по литнаследству покойного". Ширяевец запомнился современнику по-мужичьи «скупоречивым, вдумчивым, широкоплечим увальнем, парнем в картузе и огромных яловых сапогах». Дружили поэты давно. Ещё в 1915 году к Есенину, тогда секретарю журнала Суриковского литературно-музыкального кружка «Друг народа», попали присланные Ширяевцем стихи. И 21 января 1915 года Есенин написал Ширяевцу чрезвычайно доброжелательное письмо, положившее начало их переписке и затем дружбе: «Извините за откровенность, но я Вас полюбил с первого же мной прочитанного стихотворения Вы там вдалеке так сказочны и прекрасны». И вот 9 июня 1924 года Сергей Есенин приехал на творческий вечер в Тверь. Приехал он по приглашению Тверского литературно-художественного общества имени И. С. Никитина, созданного ещё в начале 1920 года. Это был вечер крестьянской поэзии в память об Александре Ширяевце. Видимо, на такое приглашение Есенин просто не мог ответить отказом. Вообще в Верхневолжье до этого он уже бывал, но до Твери как-то не добирался. Девяносто лет спустя, 10 июня 2014 года в Твери на здании гостиницы «Волга» (ул. Желябова, дом 1) была торжественно открыта мемориальная доска. На ней увековечена память о визите Сергея Есенина в столицу Верхневолжья. Инициаторы проекта установили, что именно на месте гостиницы «Волга», располагался в дореволюционной Твери старый ветхий дом, в котором Сергей Есенин останавливался у поэта Матвея Дудорова вместе с крестьянскими поэтами Сергеем Клычковым, Петром Орешиным и Николаем Власовым-Окским. В тот день Сергей Есенин выступил в кинотеатре «Гигант» и в Городском саду. О выступлении Есенина в Твери рассказано поэтом и журналистом Е. Е. Шаровым, опубликовавшим свои воспоминания в 60-е годы: «Есенин сдержал обещание и в назначенный для концерта день — 9 июня 1924 года — приехал, захватив с собою на концерт Петра Орешина, Сергея Клычкова и Николая Власова-Окского… Первым на сцену вышел Есенин. Он был встречен громом аплодисментов и приветственными возгласами. Это ободрило всех нас, устроителей концерта, и, видимо, понравилось самому поэту. Восторженная встреча показала, что и наши горожане, особенно молодежь, знают и любят поэзию Есенина. На этом вечере поэт был, как говорят, в ударе. Он читал изумительно, неподражаемо». Это был первый и единственный приезд Есенина в Тверь. Через полтора года, 28 декабря 1925 года, его самого найдут повесившимся на трубе парового отопления в пятом номере ленинградской гостиницы «Англетер». Великому русскому поэту было всего 30 лет. После смерти любимого друга С. Есенин неоднократно говорил: «если я умру, похороните меня рядом с Шуркой милым», что и было исполнено. 31 декабря 1925 года он был похоронен недалеко от могилы Ширяевца на Ваганьковском кладбище в Москве.

Всё тише, всё обыкновеннее я разговариваю с Богом. Борис Чичибабин Мои детские и институтские воспоминания о Харькове связаны в первую очередь с многолюдным железнодорожным вокзалом, местом пересадки по пути к родственникам, с вкусным многослойным мороженым в высоком стеклянном стакане с трубочкой, но с некоторых пор этот город ассоциируется ещё и с именем поэта-шестидесятника, не такого «раскрученного», как Евтушенко, Ахмадуллина, Вознесенский и др., да и стихи его по духу были иные, возможно потому, что к приходу «оттепели» его «жизненный багаж» был более увесистым — в силу того, что он был на десять-пятнадцать лет старше, да и судьба «одарила» не только счастливым опытом. Но уверена, харьковчане о нём помнят и сегодня, спустя четверть века после его кончины. Однажды я услышала стихи, поразившие меня своей глубиной и выразительностью. Две строчки врезались в память: О, кто там у руля, остановите время, остановите мир и дайте мне сойти. Позже я узнала имя автора. В обыденной жизни он носил фамилию отчима — Полушин, а для творческой взял девичью фамилию матери. Очень трудно вместить в короткий текст всё, что хотелось бы сказать об этом удивительном человеке. Поэту удавались и любовная, и философская, и особенно гражданская лирика; дважды он пострадал за свои «неправильные стихи»: летом 1946 года был арестован во время экзаменационной сессии и осуждён по 58-ой статье, отбыл наказание, и хотя во время «оттепели» его подборки публиковали в журналах и вышли его сборники, многие стихи подверглись цензуре, «уродовались», а позже по приказу «сверху» поэт надолго был «забыт» и не печатался, вплоть до «перестройки». Выручал «самиздат» и, видимо, именно благодаря ему я и услышала впервые стихи Бориса Чичибабина. Не стану пересказывать биографию — желающие могут легко найти её в интернете. Но лучше почитать воспоминания Феликса Рахлина «О Борисе Чичибабине и его времени. Строчки из жизни» и посмотреть видеозаписи передач с участием самого поэта, где он не только читает свои стихи, но и говорит об очень важных вещах. Поражает чистота и цельность его натуры , гармонично сочетающей «возвышенное и земное». И ещё хочу поделиться несколькими любимыми стихами. В некоторых из них чувствуется влияние Бориса Пастернака, чьё имя (по воспоминаниям Феликса Рахлина) не сходило с уст начинающего поэта. *** Я плачу о душе, и стыдно мне, и голо, и свет во мне скорбит о поздней той поре, как за моим столом сидел, смеясь, Микола и тихо говорил о попранном добре. Он чистое дитя, и вы его не троньте, перед его костром мы все дерьмо и прах. Он жизни наши спас и кровь пролил на фронте, он нашу честь спасёт в собачьих лагерях. На сердце у него ни пролежней, ни пятен, а нам считать рубли да буркать взаперти. Да будет проклят мир, где мы долгов не платим. Остановите век – и дайте мне сойти. Не дьявол и не рок, а все мы виноваты, что в семени у нас – когда б хоть гордый! – чад. И перед чванством лжи молчат лауреаты – и физики молчат, и лирики молчат. Чего бояться им – увенчанным и сытым? А вот поди ж, молчат, как суслики в норе, – а в памяти моей, смеющийся, сидит он и с болью говорит о попранном добре... Нам только б жизнь прожить, нам только б скорость выжать, нам только б сон заспать об ангельском крыле – и некому узнать и некому услышать мальчишку, что кричит о голом короле. И Бога пережил – без веры и без таин, без кроны и корней – предавший дар и род, по имени – Иван, по кличке – Ванька-Каин, великий – и святой – и праведный народ. Я рад бы всё принять и жить в ладу со всеми, да с ложью круговой душе не по пути. О, кто там у руля, остановите время, остановите мир и дайте мне сойти. 1978 *** Живу на даче. Жизнь чудна. Своё повидло… А между тем ещё одна душа погибла. У мира прорва бедолаг, – о сей минуте кого-то держат в кандалах, как при Малюте. Я только-только дотяну вот эту строчку, а кровь людская не одну зальёт сорочку. Уже за мной стучатся в дверь, уже торопят, и что ни враг – то лютый зверь, что друг – то робот. Покойся в сердце, мой Толстой, не рвись, не буйствуй, – мы все привычною стезей проходим путь свой. Глядим с тоскою, заперты, вослед ушедшим. Что льда у лета, доброты просить у женщин. Какое пламя на плечах, с ним нету сладу, – принять бы яду натощак, принять бы яду. И ты, любовь моя, и ты – ладони, губы ль – от повседневной маеты идешь на убыль. Как смертью веки сведены, как смертью – веки, так все живём на свете мы в Двадцатом веке. Не зря грозой ревёт Господь в глухие уши: – Бросайте всё! Пусть гибнет плоть. Спасайте души! 1966 *** Когда я был счастливый, там, где с тобой я жил, росли большие ивы, и топали ежи. Всходили в мире зори из сердца моего, и были мы и море – и больше никого. С тех пор, где берег плоский и синий тамариск, в душе осели блёстки солоноватых брызг. Дано ль душе из тела уйти на полчаса в ту сторону, где Бело- сарайская коса? От греческого солнца в полуденном бреду над прозою японца там дух переведу. Там ласточки – все гейши – обжили – добрый знак – при Александр Сергейче построенный маяк. Там я смотрю на чаек, потом иду домой, и никакой начальник не властен надо мной. И жизнь моя – как праздник у доброго огня… Теперь в журналах разных печатают меня. Все мнят во мне поэта и видят в этом суть, а я для роли этой не подхожу ничуть. Лета в меня по капле выдавливают яд. А там в лиманах цапли на цыпочках стоят. О ветер Приазовья! О стихотворный зов! Откликнулся б на зов я, да нету парусов… За то, что в порах кожи песчинки золоты, избави меня, Боже, от лжи и суеты. Меняю призрак славы всех премий и корон на том Акутагавы и море с трёх сторон! 1988–1989 *** Меня одолевает острое и давящее чувство осени. Живу на даче, как на острове, и все друзья меня забросили. Ни с кем не пью, не философствую, забыл и знать, как сердце влюбчиво. Долбаю землю пересохшую да перечитываю Тютчева. В слепую глубь ломлюсь напористей и не тужу о вдохновении, а по утрам трясусь на поезде служить в трамвайном управлении. В обед слоняюсь по базарам, где жмот зовёт меня папашей, и весь мой мир засыпан жаром и золотом листвы опавшей... Не вижу снов, не слышу зова, и будням я не вождь, а данник. Как на себя, гляжу на дальних, а на себя – как на чужого. С меня, как с гаврика на следствии, слетает позы позолота. Никто – ни завтра, ни впоследствии не постучит в мои ворота. Я – просто я. А был, наверное, как все, придуман ненароком. Всё тише, всё обыкновеннее я разговариваю с Богом. 1965 В понедельник встречайте эссе Виктории Беркович о поэте Арсении Тарковском. Ждём вас в это же время! Не забывайте, что свои впечатления, мнения, вопросы к автору статьи или любимые стихи представленного поэта вы можете выкладывать в комментариях. Отдельными записями, не противоречащими правилам сайта и законам РФ, можно опубликовать собственные заметки и эссе о поэтах-шестидесятниках в альбоме или в дневнике. Желаем вам здоровья и добрых выходных!