Искреннее (посвящение в Вознесенского)

«Дубовый лист виолончельный» с рисунком автора на переплёте. Курсовая требует первоисточник. У Саши дома томики Вознесенского. Держу их в руках башенкой. Строгая мама из кухни смотрит оценивающе, недоверчиво: вернёт ли эта девочка книги? Мы — бесшабашно пронизанные романтикой студенты: походы, интерслёты, клубы, СТЭМы с неизменными ночными репетициями концертов. Когда читать-то? В нас, в каждом, есть бог — это стоило выстрадать. Пусть в панике мир от попытки второй. Так что же есть Истина? Это есть искренность! быть только собой! На русском, арабском или санскрите не врите, не врите, не врите! Не делайте вида, не прячьтесь в стандарты, завидуйте, плачьте, страдайте. Не замечая времени, сжигая лампочки и пропуская лекции по научному коммунизму и т. п. мути, вчитываюсь с удивлением первопроходца в «Антимиры» и «Мозаику»: Пожар в Архитектурном! По залам, чертежам, амнистией по тюрьмам — пожар, пожар! А мы уже дипломники, нам защищать пора. Трещат в шкафу под пломбами мои выговора! Прощай, архитектура! Пылайте широко, коровники в амурах, райклубы в рококо! Выпускник архитектурного! И вдруг — эдакое поэтическое хулиганство: смелые метафоры, стремительные, насыщенные строчки. Выписываю себе в дневник, улыбаясь находкам, как янтарикам на пляжах Балтии: Чайка как плавки бога Английской булавкой блестят связки сушеных рыбок. Толпа — как цыплята под куполом внимательным, как ястреб. У меня в руках отмеченный госпремией «Витражных дел мастер». За окнами — эпоха позднего застоя: очереди за дефицитным ширпотребом, колбасные поезда в Киев, а я читаю о полных залах на вечерах поэзии, куда билеты — дефицит. Стихи Вознесенского теперь в театре, их поют на эстраде. А он вспоминает истоки в обращении к Маяковскому: Владимир Владимирович, разрешите представиться! Я занимаюсь биологией стиха. Есть роли более пьедестальные, но кому-то надо за истопника... У нас, поэтов, дел по горло, кто занят садом, кто содокладом. Другие, как страусы, прячут головы, отсюда смотрят и мыслят задом. …Колоссальнейшая эпоха! Ходят на поэзию, как в душ Шарко. Даже герои поэмы «Плохо!» требуют сложить о них «Хорошо!» У Вознесенского на всю жизнь — юношеское восприятие мира: яркое, экспрессивное, авангардное. Поэт визуальзирует стихи: они то бегут по параболе, то закручиваются спиралью, то двигаются по кругу. Видеомы — задумка в плакатной стилистике. Это игра со смыслом, графическая поэзия. Мы рисуем конкурсные плакаты на темы мира, фестивалей дружбы. Выигрываем поровну: Саша на физическом, я на истфиле — первые места. Продолжается интригующая дружба-соперничество, смятение чувств и ожидание откровенного. Читаю «Мемориал Микеланджело» Вознесенского. У поэта и художника всё — творчество: Любовь моя, как я тебя люблю! особенно когда тебя рисую. Но вдруг в тебе я полюбил другую? Вдруг я придумал красоту твою? Но почему ж к друзьям тебя ревную? И к мрамору ревную и к углю? Вдвойне люблю — когда тебя леплю, втройне — когда я точно зарифмую. Я истинную вижу красоту. Я вижу то, что существует в жизни, чего не замечает большинство. Я целюсь, как охотник на лету. ухвачено художнической призмой, божественнее станет божество! Книги я вернула аккуратно и вовремя. Саша написал для меня очень красивые стихи в духе Вознесенского — по вдохновению. Студенческая история любви-дружбы, увы, не имела продолжения. Точнее у каждого начиналась своя история в разных теперь городах и домах. Однажды по купленному у театральной «бабушки» пригласительному мне удалось попасть на один из последних спектаклей с участием Николая Караченцова. Его Резанов в «Юноне» неповторим. Марк Захаров признавался, что сам Вознесенский предложил свою поэму в качестве сценария рок-оперы. Алексей Рыбников написал прекрасную музыку. «Юнона и Авось» до сих пор в репертуаре «Ленкома»: Даже если на землю вернемся мы вторично, согласно Гафизу, мы, конечно, с тобой разминемся. Я тебя никогда не увижу. И окажется так минимальным наше непониманье с тобою перед будущим непониманьем двух живых с пустотой неживою. И качнется бессмысленной высью пара фраз, залетевших отсюда: «Я тебя никогда не забуду. Я тебя никогда не увижу». Саша занимался бизнесом в 90-х, его убили. Я узнала об этом спустя годы, оказавшись волею судьбы в Переделкино, где много лет жил его любимый поэт. Андрей Андреевич Вознесенский уходил тяжело, болезнь ломала его тело, но не душу. И до самого последнего дня не менялся его взгляд — так смотрят дети и художники. Для меня Андрей Вознесенский не «шестидесятник» и не песенник только. Поэзия Вознесенского ярче и многограннее отражает события, рисует действительность, предвидит будущее: Спаси нас, Господи, от новых Арестов. Наш Рим не варвары разбили грозные. Спаси нас, Господи, от самоварварства, от самоварварства спаси нас, Господи. Как заяц, мчимся мы перед фарами, но не чужие за нами гонятся! Мы погибаем от самоварварства. От самоварварства спаси нас, Господи. У нас не Демон украл Самару, не панки съели страну, не гопники. В публичных ариях, в домашних сварах от самоварварства спаси наш госпиталь. Не о себе сейчас разговариваю, но и себя поминаю, Господи. От мракобесья обереги нас, от светлобесья избавь нас, Господи. Новой победе самофракийской не только крылья оставь, но - голову!.. Мне все же верится, Россия справится. Есть просьба, Господи, еще одна - пусть на обломках самоварварства не пишут наши имена.