Альбом  

Самая обсуждаемая и вечно животрепещущая тема на поэтическом сайте – конкурсы! Все участники действа непрерывно выясняют отношения, сердятся, ссорятся, доказывают… недоказуемое. Да, я совершенно уверена, что ни колы, ни кубки не делают поэта, никакого совершенствования в ристалищах не происходит. Слишком зашкаливают страсти, а уровень судей и подсудимых примерно одинаков, что показывает и практика: они постоянно меняются местами и, вынося приговор, оперируют часто одними и теми же аргументами. Вот возник еще один форум по поводу расстановки колов и поиска жемчуга в навозе, и опять страсти зашкаливают, обиды множатся. Нормально. Поэты хотят, чтобы их читали, слушали и слышали, судьи устанавливают свои стандарты, планки, понятия о совершенстве. Ну и почему-то не совпадают, хотя коллектив давно уплотненно сбитый, сложившийся, все друг с другом знакомы. Посмотрите, по статистике первой полосы Поэмбука всего на сайте свыше 62 тысячи пользователей, одномоментно крутится 700-800 поэтов, не стану рискованно утверждать, что все они гениальны. На призыв участвовать в конкурсе может откликнуться сотня из них, допущено будет 50-30-20. Есть очень крутые организаторы, которые сразу отберут 10-15 работ и уже среди них определят призеров. Какой процент из декламирующей в рифму толпы удостоится внимания – считайте сами, выходит, само попадание на эту танцплощадку – уже великая удача! Но тут-то и начинается завихрение критического торнадо: ставить ли колы и двойки, лупить правду-матку в глаза или щадить авторское самолюбие, что во благо, а что – убийственно… Я со своим колоссальным опытом участника этих конкурсов про себя знаю точно: есть лишь три градации восприятия. Стих слабоват, стих великолепен, и стих среднего достоинства, вроде все на месте, но в памяти не отложится и восторга не вызывает. То есть – тройка, семерка…туз! Но вот что важно, цифирь для меня вовсе не имеет значения, я, как гуманитарий, словесник, немножко поэт, откликаюсь на слова. И даже не зная, какая там выставлена оценка, радуюсь, если слышу: «Ух, ты, как образно, неожиданно!» «Удивительный ритм, прямо спелось», «В душу проникает, жалко мне вас» - и так далее. Или с точностью до наоборот: «Количество слогов не совпадает, тут у вас ямб, а потом – хорей, слова слипаются, что это вы фразеологизм вывернули, он требует, чтобы слова стояли на своих местах». Мне уже не важно, кол там или семерка, потому что вся взъерошена: вывернуть фразеологизм или использовать инверсию, менять прихотливо ритмику, использовать неожиданное слово – мое авторское право. Почему это не сложилось у читателя в единое произведение, вопрос сложный. Бывает, мое перо подкачало, бывает – читатель попался неискушенный и кричит: «Мне не хватило чувства!» Чем тут нам поможешь? Спрашивается, в этом обмене мнениями и находками практически равных по уровню мастерства и поэтического чувства, какая разница, пользоваться судейству всей шкалой оценок, от 1 до 15, или щадящим набором, выборочно? А вот тут-то и зарыта собака! В конкурсе поэт не просто встречается с читателями и выслушивает их суд, он еще и подвергается ранжированию! И тут уже очень важно, какую оценку поставили середняку или блистательным виршам, насколько низко опустили неудачника. У меня этот процесс всегда вызывал насмешку ну или недоумение: какая разница, на 25-м ты месте оказался или на 46-м? Ведь суд произволен, с математической точки зрения стих не оценить, а все судьи, все читатели вполне субъективны. Они скрупулезно ищут какие-то слипания и глагольные рифмы, категорически осуждают инверсии, привычные слова им кажутся банальными (не важно, что они точно ложатся в смысловую конструкцию), неожиданные слова повергают в шок и вызывают отторжение. Есть же еще и некая модная установка, понимание того, как должно выглядеть современное произведение – и они тоже вносят свою лепту в судейскую разноголосицу. Ну и как тут по порядку номеров рассчитать? Вот я задаю тему: «Кто такой этот Я?» Предлагаю высказаться, можно – опубликованным. Получаю вот такой набор (естественно, анонимный): 1.«Я вам не кенар! Я поэт! И не чета каким-то там Демьянам. Пускай бываю иногда я пьяным, Зато в глазах моих Прозрений дивных свет». 2. «Я странник убогий. С вечерней звездой Пою я о боге Касаткой степной» 3. « Я — Гойя! Глазницы воронок мне выклевал ворон, слетая на поле нагое. ... Я — горло Повешенной бабы, чье тело, как колокол, било над площадью голой… Я – Гойя!» 4. «Я старомоден, как ботфорт на палубе ракетоносца, как барк, который не вернется из флибустьерства в новый форт. Как тот отвергнутый закон, что прежней силы не имеет, и как отшельник, что немеет У новоявленных икон». 5. «Ты хочешь, чтобы я был, как ель, зелёный, Всегда зелёный – и зимой, и осенью. Ты хочешь, чтобы я был гибкий как ива, Чтобы я мог, не разгибаясь, гнуться. Но я другое дерево...». 6. «Я – царь ламп! Придите все ко мне, кто рвал молчание, кто выл, оттого, что петли полдней туги, - я вам открою словами простыми, как мычание, наши новые души, гудящие, как фонарные дуги». 7. «Я чуток, Напряжен я, Как рояль. Но подойди хоть Бородин, хоть Скрябин, Не трогайте, не жмите на педаль! Шершавый от царапин и корябин, Сегодня я уж больше не служу, Рукам умелым, как и неумелым, Но сам себе я струнами гужу И весь дрожу своим древесным телом». 8. «Я – Пламень фар, И на меня летят Ночные бабочки и мотыльки, Не ведая, чего они хотят. Ночную тварь маню я колдовски. Я даже мышь летучую подшиб, Хоть не хочу, чтоб кто-нибудь погиб Вот так бессмысленно из-за меня – Стремительно летящего огня». 9. «Я – пар отстучавшего града, прохладой В исходную высь воспаряющий. Я – Плодовая падаль, отдавшая саду Все счеты по службе, всю сладость и яды. Чтоб музыкой хлынув с дуги бытия, В приемную ринуться к вам без доклада. Я – мяч полногласья и яблоко лада. Вы знаете, кто мне закон и судья». 10. «Как все меняется! Что было раньше птицей, Теперь лежит написанной страницей; Мысль некогда была простым цветком; Поэма шествовала медленным быком; А то, что было мною, то, быть может, Опять растет и мир растений множит». Остановлюсь на этом, хотя велик соблазн продолжить перечень… перлов. А теперь попробуйте этот ряд ранжировать по порядку номеров, выставляя оценки со всей судейской строгостью. Очень интересно, что у вас получится!

Ну что, в предвкушении очередного славного судейства и в качестве подведения годового судейского итога, так сказать.) Во-первых, я рада озвучить своё наблюдение, что за год моего "радикального" использования судейской шкалы оценок восприятие участников в целом всё же сдвинулось в сторону понимания и принятия. Хоть и со скрипом, но сдвинулось. Значит не всегда следует опускать руки там, где дело кажется совсем безнадёжным. Друзья, а у вас есть ощущение, что ваше восприятие "жёсткого" оценивания стихов сменилось с резко негативного на что-то более позитивное? Или нет? Беру в кавычки "жёсткое", потому что жёсткое оно лишь с той точки зрения, от которой я в течение года пытаюсь увести авторов. То есть оно не опирается ни на какую человеконенавистническую мораль или даже сиюминутную эмоцию, оно выражает лишь требования определённого уровня к стихам. Есть ли ощущение и понимание, что мой стиль работы в жюри приносит пользу конкурсу и авторам в целом? Или авторская болюшка неоцененного гения важнее дальних перспектив? Есть ли польза для вас лично от независимого взгляда на стихи, далёкого от влияния мыслей о ранимости авторов? Выработалась ли резистентность к негативному восприятию ваших стихов? Позволяет ли она извлечь для себя какую-то пользу из конкурсов, где ваши стихи оценены не совсем так, как бы вам хотелось? Спрашиваю для того, чтобы понять, есть ли смысл продолжать "мутить воду" в этом водоёме. Буду действовать, разумеется, как сама решу, но учитывая мнение участников. Во-вторых, т.н. "перловка" из перлов принятых в конкурс произведений. Есть ли понимание того, что публичный акцент на кричащие недостатки стихов-участников - это не нападение на авторов? (даже если бы конкурс был открытым, а не анонимным). Есть ли понимание её позитивной роли в конкурсной жизни, пользы?

Сегодня родился не только сын мой первенец, но и Иосиф наш Бродский... Давайте в комментах вспомним, пусть немного — пару строк, то что приходит на ум с этим именем, всплывает в памяти, значимое или не совсем. За дверью бессмысленно всё, особенно — возглас счастья. Только в уборную — и сразу же возвращайся... Я считал, что лес — только часть полена. Что зачем вся дева, раз есть колено....

Существует мнение, что для создания чего-то реально достойного - требуется соответствующий настрой и многие считают, что этот настрой должен быть светлым, позитивным, вызванным тёплыми чувствами. В связи с этим у меня возникает вопрос: доводилось ли вам создавать что-либо вопреки мнению окружающих? Доводилось ли вам создавать что-то, когда движущей силой вдохновения была злость, ненависть или гнев? Сломать стул от злости легко и естественно, но я сейчас говорю не о разрушении, а именно о созидании. Если вы никогда не созидали под воздействием этих чувств, то у меня для вас есть новость: вы никогда не ненавидели, не злились и не гневались по-настоящему.

" В начале было слово"

Дорогие друзья! Ровно два года назад с нами не стало замечательного человека, Общительного, доброго, прекрасного поэта Вадима Виноградова ... Он оставил в наших душах о себе неизгладимое впечатление, мы все его помним ... До сих пор его стихи полные жизни в наших сердцах. Его страница не закрыта, и вы всегда можете пойти и прочесть его стихи https://poembook.ru/id96984 Спасибо тебе Вадим за то, что ты был с нами ... Мы помним ...

"Пирамида" - роман единственный в своем роде, неповторимый по содержательной философской глубине и богатству языка и, в то же время, осмелюсь утверждать, - типично русский. Типично русский - не по художественным традициям воплощения, а по неистребимой тяге русского человека пускаться в глубокомысленные рассуждения по всякому поводу, уносясь в ходе мыслительного процесса в заоблачные дали, переплетая личностные переживания и нажитой опыт со всей мировой историей, находками и потерями цивилизации, да еще пытаясь при этом спроецировать полученное в далекое будущее человечества. Возникает соблазн сравнить эту глыбу с романом Томаса Манна «Иосиф и его братья». Немецкий классик тоже работал над своим произведением в тиши ученых библиотек долгие годы, обратился к непростому сюжету, навеянному Библией, развил его до тонкости эмоциональных страстей героев, мельчайших подробностей того времени, вывел морально-нравственные итоги из тех далеких эпох, согласовав их, подчинив пониманию современников. Он не самый читабельный по запросам в библиотеках, но тем не менее движение сюжета в романе Манна подчинено действию героев, согласуется с библейской легендой и лично для меня оно было увлекательным! От этого романа невозможно оторваться, пока не пройдешь с героями от корки до корки, к нему хочется возвращаться, хотя вклиниваться в повествовательную ткань с любого места совсем непросто. «Пирамида» - принципиально другая книга. И не только потому, что писалась она полвека, что Леонов вложил в нее самого себя, размышления целого поколения, ушибленного атеизмом навсегда – и не до конца. А еще и потому, что в этом романе сюжет движим не действиями героев, да и вообще роман не сюжетом держится, а мыслительным процессом, бесконечными спорами героев – а где-то и с автором – о смысле бытия, о совершенстве мироустройства, о Божьем промысле и происках его визави. В таком объеме богоискательские словопрения, дерзко вплетенные в ткань художественного произведения, мне еще встречать не доводилось. Да ведь не просто окончательно сформулированные мнения сторон, а долгое и трудное рождение истины, которая еще и не истина, а только шаги на подступах к ней.  Дерзновенность и новаторство Леонова состоит еще и в том, что он, делая главным героем МЫСЛЬ, а не ее носителей, лишает высказываемое индивидуальной окраски, лексического психологизма. Он, вступая в разговоры, диктаторски перехватывает и оформляет по-своему всякое высказывание, на своем языке, обогащая попутно авторским комментарием. А язык Леонова – явление уникальное! Все помнят, что подсчитанный словарь произведений Пушкина содержит почти 22 тысячи слов, я не могу себе представить, чтобы кто-то, даже с помощью новейших технологий, взялся подсчитать словарь одной «Пирамиды» Леонида Леонова, - оценить же его выразительную высоту и красоту мне и вовсе кажется невозможным! При всей этой сложности и многоярусности смыслов герои романа вовсе не лишены каждый своего характера, логики действия, внутреннего развития. Иной раз отмечаешь, как прихотливо мысль одного сопрягается с действиями другого героя,  - и улыбнешься не юмористическому содержанию, а красоте такой переклички, то ли невольно возникшей в твоем читательском воображении, то ли ловко упрятанной автором - и нечаянно обнаруженной тобою! Так в спорах Вадима с Никанором, зачем Бог вообще создавал человека, прозвучало, что в беспредельном всемогуществе захотелось Ему сотворить …соглядатая, который к тому же был бы способен критически оценить и творения, и процесс, и вообще потенциал Всемогущего, - да при этом не останавливать его в этой дерзости, не направлять, а наблюдать, до чего он способен дойти в своих прозрениях. А много раньше в сцене с Юлией Бамбальски, которая демонстрирует кинорежиссеру Сорокину фантастические катакомбы с нагромождением шедевров, сотворенных по ее приказу Ангелом, мельком прозвучит – когда желаемому нет предела в воплощении, нужен и зритель, и чье-то стороннее осмысление уже проделанному. Где Бог – и где суетная, потерявшаяся в своих замахах на будущую великую роль дочь фигляра Юлия Бамбальски! В романе сошедший со старой фрески ангел Дымков с увлечением окунается в земные реалии, шалит на цирковой арене, даря людям во времена кровавые и стерильные чудо; занимает высочайший пост в атеистической иерархии сатана – профессор Шайтаницкий; сомневается и мучается своими сомнениями отец Матвей, поп в прошлом и сапожник в нынешнем. Действо происходит в высших сферах – мыслями, и во вполне земных обстоятельствах – перемещениями, общениями, спорами. Есть опять же соблазн вспомнить Булгакова с его полуфантастическими романами, если бы не одна принципиальная разница. Огромная. Новаторская. Уносящая роман из сферы художественной литературы – в философскую. «Пирамида» не о том, насколько совершенен для людей советский проект в бытовом выражении, (помните, как Воланд оценил москвичей при ближайшем их рассмотрении: люди как люди, только жилищный вопрос их испортил). Она о том, как меняется человек, лишенный духовных опор, о праве одного смертного распоряжаться жизнями других смертных, словно он бог, которому даны такие полномочия. И он их пытается испросить,  эти нечеловеческие полномочия у высших сил! Встреча Вождя с Ангелом - каково? Я одергиваю себя, как можно сравнивать булгаковского Ивана Бездомного с его свечечкой – и леоновского Вадима Лоскутова, который в жерновах сменяемых эпох и зыбкого мироустройства пытается поправить фитилек свечи голыми пальцами, понимая, что отказавшись от веры отцов он безвозвратно сгинул в фальшивой пустоте! Но сам, сам пошел этой дорогой, вернее – бездорожьем искательства. В «Пирамиде» можно облиться слезами над судьбой отрекающегося от бога дьякона Аблаева, поразиться амбициозному тщеславию циркача Дюрсо, готового ради вознесения над людской толпой пойти на союз хоть с самим дьяволом; негодовать на фининспектора Гаврилина или доносчика На-ухо-доносора, гадину более мелкого масштаба. Все они мастерски вплетены в действие сюжета и помогают выявлению мысли о шатких временах, лишенных нравственного стержня, основанных на страхе и насилии. И саркастически она, эта мысль, прозвучит опять же в спорах: что райские кущи, что коммунизм, обещаны людям в некоем отдаленном времени, которое не обязательно настанет… "Пирамиду" Леонида Леонова невозможно цитировать, это как из сверкающего грохочущего водопада ладонями вынуть малую толику воды: в тесной пригоршне она не способна передать ни света, ни музыки неукротимого движения! Но и своими словами не передать того напряжения, что таит сталкивание еще ненаписанной Вадимом повести о пирамиде Хеопса, возведенной рабами в Египте,  с приснившейся ему же великой стройкой, возведении статуи Отца всех народов, показанной начинающему писателю смирившимся со своей участью зэком. Фантастичность и зримость сопоставимых объектов потрясающа, скользящие по крови рабов глыбы, долженствующие остановить еще живого Вождя в его неукротимой жестокости - страшнее всяких аргументов. Но грозят они прежде всего тому, кто вознамерился поучать диктатора, что легко докажет уже опальный ориентолог Филументьев - практически на краю пропасти.  Негодованием и ядовитым сарказмом напитаны страницы романа, повествующие о Новоарбатском деле, когда вместе с ученым-египтологом был арестован и Вадим, написавший повесть, в которой следствие не усмотрело крамолы, и еще ряд вплетенных в дело арестантов, - дотоле их не знали, куда пришить. Действовала "...ведущая юридическая доктрина эпохи: лишь историческая срочность иссечения социального зла, а не установление истины является целью уголовного процесса, ибо что есть истина на поле боя? ...Словом, по непригодности ни одного из наиболее ходовых пунктов обвинения Вадим Лоскутов привлекался по совокупности их в целом". Не могу удержаться, чтобы не вспомнить здесь и труд Солженицына "Архипелаг Гулаг", в котором сконцентрирован огромный пласт обвинительной фактуры весьма сомнительного свойства. Для содержания в следственных шкафах он не безупречен по завышенным цифрам и объемам злодейства, для взыскательного читателя он слишком однообразен, тягостен и лишен глубоких размышлений, определения места той советской эпохи в извивах человеческой цивилизации. Видимо, время Солженицына было слишком близко к излому, к краю пропасти, и от страха хотелось его еще больше преувеличить, отсюда и публицистическая недобросовестность писателя. Впрочем, выполнившего свою роль. Для того, чтобы в полной мере осознать последствия выламывания из человека нравственного его стержня для последующего приспособления получившегося раба на массовых стройках - во имя его же благополучия, нужно было отстранение во времени, да еще и помноженное на видение изнутри. Вот таким современником советского проекта от его зарождения, до воплощения и последующего катастрофичного развала и был Леонид Леонов, сумевший художественно осмыслить, отобразить то страшное и неповторимое время в сцеплении образов земных и сил небесных. Не убоявшийся грандиозности творческого замысла. "Признаться, никогда раньше вызревание темы не протекало во мне так болезненно - при слишком неохватном окоеме - без горизонта, без ориентиров и опорных дат. - прямо в романе вырывается у Леонова. - Немудрено, что и в тексте сомнительно-веселые гримасы кратковременных эйфорий по случаю не оправдавшихся находок чередуются с абзацами профессиональной меланхолии, что и привело меня однажды ко рву старо-федосеевского погоста". К Бездне. Но ведь как пишет, как пишет! Вот о русском характере, могущем всё превозмочь: "И в случае чего всегда есть возможность укрыться в безграничных просторах внутри себя, и пускай убивают то, что осталось снаружи: вот смысл русского непротивленья". А страницей ранее при взгляде Вадима на лапотного мужика-зэка на этой дикой приснившейся стройке: "Ни сожаления о былом благополучии не читалось в его лице, ни присущего голодухе собачьего искательства, ни напрасной надежды, через которую обычно и врывается в душу отчаянье. "Нет, не кроткое христианское принятие крестного страданья было тому причиной, нечто гораздо древней и тоньше, верней всего - бесстрастие азиатского ламы, привыкшего сквозь земное бытие с маньякальными в нем дурачествами детей и владык видеть иной, пофазно переливающийся мир, где только что побывавший синим озером горный хребет таинственно, стаей розовых птиц сливается с пламенеющим небом для перехода в еще более неведомые мне, грозные и совсем не страшные сущности, потому что я сам в них и они тоже - я сам", - впрочем, Вадим понимал всю произвольность присвоения описанных ощущений русскому крестьянству, настолько ему чуждых, что кабы предъявить ему, то и присяжные грамотеи не раскусили бы, в чем там суть. Потому что простому народу, так же как и дереву, не менее трудно осознать свои корни, чем человеку при жизни увидеть собственное сердце, а там становится поздно." Если бы не было в этом романе полторы тысячи страниц, его следовало бы заучить наизусть, как удивительной красоты поэму, потрясающей емкости жизненную мудрость, не скованную к тому же рамками завершенности.

да найдутся тут филологи – специалисты или интересующиеся творчеством С. Кржижановского? У меня для вас весьма заманчивое, хоть и вполне пристойное предложение. (И нет, это не исполнение стихов Сигизмунда Домениковича). Подробности в личке, спасибо-пожалуйста. (Картинка для привлечения внимания)

Главный, на мой взгляд, недостаток фильма - это его смысловая и эмоциональная герметичность как художественного продукта по отношению к зрителю. Я не был вовлечен в действие ни на идейном уровне, ни эмоционально. Возможно, так и было задумано? Греческий артхаус 2010 года от Афины Цангари. Минимум сюжета (гиперреализм), столько же эмоций, мысли и смысла. Главной героине Марине 23. Нравственный инфантилизм, как печать нынешнего века, сексуальная озабоченность при отсутствии реального опыта и подлинного сексуального влечения, налет идиотского интеллектуализма в попытках решения любых насущных жизненных вопросов вперемешку с театральщиной, нервической игрой на отсутствующую публику, как формой (средством) преодоления своих пубертатных комплексов. «Жизнь млекопитающих» Дэвида Аттенборо (BBC) служит для Марины пособием для изучения психологии разумного млекопитающего, человека. Именно линейные интеллектуальные экстраполяции животных поведенческих стереотипов и инстинктов на сапиенса делают её наивный интеллектуализм идиотским. За 97 минут фильма Марина вступает в общение лишь с тремя персонажами: подругой Беллой, отцом (тот ещё чудик) и бородатым инфантилом, поклонником группы «Suicide» (прото-панк и родоначальники синтетической музыки). Бородатого дебила изображает Йоргос Лантимос, продюсер фильма (кто заказывает музыку, тот и танцует девушку). Общая приверженность к стрёмной музыке двух заокеанских панков становится как бы порталом в пространство будущих отношений пары приотставших в развитии греков. Они серьезно? Современная девица (да ещё и живого хрена не нюхавшая) знает про малоизвестную и давно забытую американскую группу начала 70-х, которая не могла похвастаться популярностью даже у себя на родине? Ну, да ладно, фиг с ним, допустим. Папаша подростка-переростка Марины – архитектор, не иначе как постаревший хиппи с онкологией в последней стадии и скептическим (по сей, вероятно, причине) отношением к 21-му веку. У 23-х летней девочки странные для поколения post sexual revolution понятия о половой жизни сапиенсов. Её разговоры с Беллой и их совместные фантазии о пенисах и разнообразно плодоносящем пенисовом дереве живо напомнили мне мои собственные дискуссии на эту тему со сверстниками в детском саду. Белла, впрочем, отнюдь не секс-невежда, она берет на себя роль инструктора подруги в этом виде коммуникативной деятельности (и отрасли знаний, соответственно), и, судя по всему, имеет немалый собственный опыт употребления человеческой плоти (в сексуальном аспекте её использования) без ограничений по возрасту и полу. Фехтование подружек на языках в начальных кадрах фильма может испортить аппетит самым завзятым любителям французского поцелуя, а переход от оральных экзерсисов к актерскому этюду с имитацией агрессивной сцены из жизни кошек отсылает нас опять же к «Жизни млекопитающих» и трансляции животных инстинктов в сферу нравственности в качестве аргументов в пользу этического релятивизма. Зацикленность подружек на гениталиях вымораживает вменяемого зрителя беспощадно, как и вербальные, на уровне дошколят игры Марины с папенькой. Вообще-то, как мне думается, дружеские отношения между родителями и детьми отнюдь не предполагают панибратства или циничного вторжения в интимную сферу. И если аморфный папаша проявляет в этом смысле известный (зачаточный) такт, то недовоспитанная (сиречь, современно продвинутая в свободном обращении) дочурка атакует отца на смертном одре совершенно неподобающими вопросами о его прежней половой жизни, да ещё и жестко комментирует его ответы на них. Лояльность родителя в данном случае явно не на пользу дитяти, этому продукту постмодерна (впрочем, оба они - продукты). Этический и эпистемологический (познавательный) релятивизм современного мiровоззрения (философского дискурса), облачаясь в невероятно замысловатый терминологический аппарат, на поверку оказывается тем самым голозадым королем из всем известной сказки. Интеллектуалы жуть как любят сводить человеческую сущность к животному началу, к механике, химии, биологии и проч. Разложив разумное существо на сумму естественных процессов, мы уже не находим, к какому из них может быть применен этический закон, действующий внутри нас (коему, наравне со звездным небом над нами, не уставал в священном трепете удивляться Эммануил Кант). Интеллектуальная десакрализация человеческого существа и отрицание своего животного символизма становятся причиной нравственного релятивизма и источником негативной свободы (инстинктивные регламенты животного царства и традиционные социальные табу отвергаются, но без замены позитивной программой существования, что в первую очередь относится к сфере половых отношений, и под именем свободы водворяется хаос – вспомним, хотя бы, первые годы после Революции 1917 года и тотальную проституцию времен НЭПа). «Мы сами устанавливаем правила» – вот вам квинтэссенция философии постмодернизма, а ещё говорят, что не так-то просто в двух словах объяснить суть заумных писаний господ Фуко, Бодрийяра и Деррида, и выдала этот перл доктор Джоанна Траппер, одна из героинь романа Кейт Аткинсон «Ждать ли добрых вестей». Чортов постмодерн просочился даже в детективы. Конечно, стоит попробовать вставить эту максиму в рамочку кратких пояснений. Для начала, развернем цитату: «…доктор Траппер повернулась к Реджи и сказала: – Ты ведь знаешь, что правил нет, – а Реджи сказала: – Правда? – потому что с ходу могла выдать целую сотню – резать виноградины напополам, надевать шапочку, когда плаваешь, не говоря уж о сортировке мусора для последующей переработки, – доктор Траппер относилась к переработке мусора очень серьезно. Но доктор Траппер сказала: – Нет, не таких правил. Как проживать жизнь – таких. Нет шаблона, нет плана жизни. Никто не смотрит, правильно ли мы поступаем, нет никакого «правильно», мы сами все придумываем по ходу дела. О чем она толкует? Реджи не совсем поняла. – Реджи, надо помнить одну вещь: важнее всего любовь. Понимаешь? «Зная: когда погаснет свет, Любовь остается сиять», – сказала доктор Траппер. – Красиво, да? Это Элизабет Барретт Браунинг написала своей собаке. – Флашу, – сказала Реджи. – Вирджиния Вулф о нем книжку сочинила. Я читала по теме. – Когда все исчезает, любовь остается, – сказала доктор Траппер. – Ну знамо дело, – сказала Реджи. Да только что проку? Вовсе никакого.» Вот так, домохозяйка со своей малолетней (16 y.o.) бэбиситтер разложили на раз-два весь постмодерн. У средневекового человека в центре мiроздания был Бог, Который все сотворил и следит за тем, чтобы все происходило правильно, как надо, «во еже и нам хотети и деяти о Благоволении», и всем спастися. Сапиенс Ренессанса (Возрождение: человек – субъект творчества и эстетики) и Просвещения (Новое Время: картезианское рациональное начало, метод), вооружившись идеологией рационализма, в центр мiра ставит человека, облеченного в концепцию прогресса, совершенствования и развития во всех возможных ипостасях. Этот светлый идеал человечества сгорел синим пламенем в лагерных печах Третьего Рейха (Drittes Reich) и в ядерном огне Хиросимы. Из пепла совершенного и справедливого всечеловеческого будущего выполз чахлый и дефективный феникс, философский заморыш постмодерна. Эта тварь притащила в своем кривом клюве конструктивизм в рубище эпистемологического (познавательного) и этического релятивизма, с букетом дохлых ключевых установок: мiр иллюзорен, истина не познаваема, внешняя реальность не суть объективная данность, но фрактальная вселенная бесконечного числа равноправных конструкций нашего собственного (self made) производства. В итоге, познание мiра сводится к интерпретации того конструкта, что мы сами же и сотворили. И как это всё следует называть? Буддийским нигилизмом или радикальным нигилистическим солипсизмом? В религиозно-философском смысле буддизм был шагом вперед, постмодерн стал семью шагами назад. Как сказала доктор Траппер: «Нет шаблона, нет плана жизни. Никто не смотрит, правильно ли мы поступаем (сиречь, нет ни Бога, ни Божия Промысла) нет никакого «правильно» (нет Истины, нет идеала совершенства), мы сами все придумываем по ходу дела». И тогда вполне закономерен комментарий её 16-ти летней подружки-работницы на не весть откуда взявшееся при таких исходных установках экзальтированное «Когда все исчезает, любовь остается»: Да только что проку? Вовсе никакого. Ну и как вам это ощущение вашей никому не нужной самости, по собственному разумению и собственной воле творящей себя и свое бытие в герметичном одиночестве собственной вселенной в бесконечности бесчисленных мiрозданий таких же замкнутых в сферическое зеркало самосознания существований. Оптимистично? Как по мне, так полный финиш, хоть сейчас жми на Красную Кнопку в заветном чемоданчике. Итак, мы чуток уклонились от предмета нашего интереса, но это было совершенно необходимо, понеже Марина и весь её зооморфный «Аттенберг» – это сущий плод постмодерна, и плод столь кислый, унылый и безрадостный в перспективе ещё более, чем актуально, что как тут не вспомнить методологический императив, подаренный нам Словом Истины: «Бойтесь лжепророков! В овечьей шкуре приходят они к вам, нутром же они – волки хищные. По делам их узнаете, кто они. Разве собирают гроздья виноградные с терновника или с репейника смоквы? Всякое хорошее дерево приносит добрые плоды, а плохое – худые. Хорошее дерево не может приносить худых плодов, а плохое дерево – добрых плодов. Всякое дерево, не приносящее добрых плодов, срубают и бросают в огонь. Итак, по плодам их узнаете, кто они. Мф.7.15-20» Не знаю, каков был хитрый замысел у Афины Цангари, желала ли она выступить апологетом постмодерна или его прокурором, но ведь подлинный художник – это рефлектор, отражающий реалии не зависимо от собственных идеологических предпочтений, и у неё получилось то, что получилось, её Аттенберг – это просто охрененная гуманитарная катастрофа, заповедник мертвых душ человеческих подобий, социальный некробиоз и страшный суд над ходячими мертвецами. Ибо у меня язык не повернется назвать этот приморский городишко обителью человеческой, а персонажей фильма живыми и мыслящими существами. Будь они последними людьми на земле, я сбежал бы от них на край света, ибо лучше общаться с деревьями, чем с подобной нежитью.

Уважаемые авторы! Представляю вашему вниманию состав жюри 2 этапа конкурса "Перо Акулы", который пройдёт с 28 мая по 6 июня. Что нужно для того, чтобы попасть в финал? Подать заявку на участие в 1 этапе конкурса, который сейчас находится на стадии модерации: https://poembook.ru/contest/1634-pero-akuly---1-etap Приглашаю всех желающих принять участие! А теперь коротко о каждом члене жюри, буквально несколько слов, чтобы познакомить вас с ними поближе, хотя многие из вас их уже давно знают как замечательных поэтов, музыкантов и призёров разных поэтических конкурсов: Елена Наильевна Закончила Самарскую Государственную Сельскохозяйственную Академию, печаталась в журналах «Юность», «Литературная Газета», «Белый Ворон» и т.д. Серебряный призёр Чемпионата Балтии по русской поэзии – 2017. Юлия Малыгина Окончила Российский государственный социальный университет, по специальности - журналист. Дипломант фестиваля авторской песни «Рамонский родник» в номинации «Поэзия». Участник фестиваля «Филатов-фест 2017". Алекс Трудлер Лауреат фестивалей «Дорога к Храму» 2014, 2016, 2018 в Иерусалиме, «Эмигрантская лира» 2015 в Льеже и «Арфа Давида» 2015 в Назарете. Победитель (3-е место) интернет-конкурса «Эмигрантская лира» 2015/2016. Лауреат конкурса «Кубок Мира по русской поэзии» 2016. Печатался в журналах «Слово-Word», «Белый Ворон», «Кольцо А», «45-я параллель», «Зарубежные задворки», «Вещество», «Семь Искусств», «Витражи», «Менестрель», «Буквица» и других. Олег Паршев Автор более 100 песен. Публикации в журналах и альманахах «Млечный Путь», «Белый ворон», «Сокровенные свирели», «Буквица», «Белый мамонт», «Новая реальность», «Пилигримы времени». Саша Неместный Два высших образования - МИСИС (физика полупроводников) и York University (Программист). Работал график-дизайнером в газете, снимался в кино, играл на гитаре, клавишах и ударных в разных группах. Призёр отборочных этапов Весеннего Кубка Поэмбук 2021. Игорь Бирюков Участвовал в шести литературных конкурсах (Журнал «Русский пионер» - 1 место, «45-й Калибр» - 2 место, победитель «Турнира поэтов-2018» на ЛитКлуб TV при Российском союзе писателей, Первая премия «Поэт года» за 2018, номинация «Дебют»). Виктория Тимченко По итогам Кубка Мира по русской поэзии – 2017 получила приз симпатий парижского литературного альманаха "Глаголъ" - публикацию на его страницах. Призёр конкурса на ПБ «Стихи по-русски». Автор множества замечательных стихов, которые не раз становились призёрами в конкурсах.