Альбом  

Ув. дамы и господа. Мне со своей шахтёрской колокольни хорошо слышны прекрасные стихи наших авторов, с сочными рифмами, безупречным построением и сюжета, и развития событий и кульминации. Я - самоучка, рифмоплёт, в большей степени, чем поэт, но даже с моим уровнем подготовки иногда возникает много вопросов. И, как в древнем Риме , хочется иногда "сразится" с маститыми гладиаторами, но останавливает реклама. Не удивляйтесь, когда выбираешь соперника на дуэль, то поражаешься, сколько уже "лайков" стоит под его произведением, а сколько аннотаций и предварительных оценок возвышают соперника еще до дуэли. Нам, рифмоплётам "от сохи", становится немного неуютно уже от начала дуэли. Если бы модераторы убрали всю лишнюю "шелуху" (звёзды, ордена и медали, лестные отзывы и пр.), то, возможно, что и дуэли происходили на равных условиях. Мне, как шахтёру с 20 летним стажем, не нужны ни слава, ни узнаваемость, мне важен принцип соревновательности. Вот на эту тему я и хотел бы подискутировать. Спасибо. Источник: https://poembook.ru/blog/41036

Детская библиотека. Мне девять. - А у вас есть...? - Нет, девочка, на руках. Приходи через неделю. Через неделю. - А вам не принесли...? - Девочка, нет. Спроси в центральной, может, там есть. Послушай, а она не слишком взрослая для тебя, может, другое выберешь? Ну как объяснить библиотекарю, что твоей первой книгой, по красочным заголовкам которой ты выучил азбуку в 3,5 года, стала "Барон Мюнхгаузен" Распе? То есть "Волшебник изумрудного города" мне брать уже как-то не хочется". Иду в центральную. - ...Есть, но только в читальном зале. Ладно, в читальный так в читальный. Недавно нашла эту книжку в вестибюле одного сельского ДК. Знакомая обложка затерта, корешок болтается на честном слове. До дыр... Значит хорошая. Ее ждали, одалживали у друзей, читали с фонариком под одеялом, пересказывали, хранили на полке как одну из драгоценностей. Взгрустнулось — и это вот то самое? Переключаюсь. Интересно. Если б тогда вместо Кира Булычева или Клайва Льюиса мне подсунули, к примеру, Ницше или Шопенгауэра...Был бы это интенсив? Или ускоренный бесплатный курс философии, который я смогла бы освоить только "по верхам"? Хотя, в реалиях современной жизни я бы наверняка уже через год вела популярный блог и постила статусы вроде "Мама нашла дневник с двойкой по математике, и произошла революция. Это офигенный опыт. Теперь ты знаешь, как надо, а как не надо...Пытаться, пытаться и пытаться!" Здесь же фотка смышленого детского лица, а вокруг лайки, лайки, лайки. Не собаки, конечно) О, если бы сейчас читали хотя бы Булычева ...

Случайно выяснил, что меньше, чем через месяц, 18 февраля, исполняется 90 лет великому, не побоюсь этого слова, режиссёру - Милошу Форману. Боюсь в нужный день не вспомнить эту дату, потому и пишу сейчас. К тому же в очередной (уж и не вспомню, какой) раз посмотрел его шедевр - «Пролетая над гнездом кукушки». Если бы он не снял больше ничего, всё равно остался бы в истории навечно. Этот фильм о Человеке с самой большой буквы "Ч", и не только о МакМёрфи, но и обо всех остальных, исключая, естественно, медперсонал во главе со старшей медсестрой (сестра Милдред Рэтчед, мерзкая и циничная сука, гениально сыгранная Луизой Флетчер, получившей заслуженный "Оскар"-1976 за лучшую женскую роль). А также фильм о давящей всё того же Человека Системе - неважно, какой (это ведь и мать заики Билли, которая собственного сына упекла в дурку - из фильма не вполне ясно, почему, но, если не ошибаюсь, в книге дано понять, чтобы не выглядеть немолодой уже тёткой со взрослым сыном). Как известно, и Оруэлл вдохновлялся вовсе не тем, что было по ту сторону от железного занавеса относительно него - это миф, что он писал об СССР (хотя, конечно, некоторые черты и позаимствовал. Но и из нацизма заимствовал, и от немалочисленных, надо сказать, поклонников этого режима среди британцев - вспомним хотя бы аристократа Освальда Мосли), а некими общими тенденциями, проступающими в развитии человечества. Увы, нельзя на ПБ говорить на политические и остросоциалиные темы, а то бы я ещё кое-что сказал о фильме, и не только о нём. Уже четвёртый год, как Формана нет среди нас, но с нами он будет всегда.

Тинькофф запустил нейросеть, которая под видом "нашего всё" сочиняет и декламирует. Где-то на уровне шанса. Кубок Поэмбука может спать спокойно. Глумиться тут: https://ai-pushkin.content.tinkoff.ru/ Нейросеть не очень хорошо справляется с нагрузкой, поэтому если вам ничего не сочинили, попробуйте зайти позже.

На что только не шли амбициозные личности для установления нового мирового рекорда в тех или иных областях, будь то наука, спорт или иная сфера жизнедеятельности человека. Каких только рекордов не увидишь в книге рекордов Гинесса. Здесь вы узнаете не только вес самого тяжёлого на земле человека, но и у кого самый длинный нос из людей, а также, кто быстрее всех бегает, и кто дальше всех плюётся. Какая олимпийская сборная больше всех потерпела неудач и кто за свою спортивную карьеру выиграл самое большее количество золотых медалей и кубков. Читать, как говориться, не перечитать. Каждый интересующийся отыщет то, что сочтёт для себя любопытным. Вот я и подумал, а не замутить ли нам на ПБ свою книгу рекордов, которую можно было бы коротко назвать КРП - книга рекордов Поэмбука. Тем более, что рекордов у нас хоть отбавляй. А вы что думаете по этому поводу?

СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА, или Мечтание с петлёй на шее о рае и безгрешном существе. Это пожалуй и не сон вовсе, а некое тонкое видение, или мечтание, иллюзия, бред сквозь погружение в глубокое размышление о самом последнем, самом важном и самом главном, о столь насущном, что без этого и жить далее невозможно. И вот, свет во тьме светится, и разум тянется к нему мыслью как рукой и всем телом, и не может сам собой двинуться, но потребна некая сила, извне им движущая и руководящая, но по его собственной, разума, к свету стремящегося, воле. И происходит. И видится ему, разуму нечто обыденное, повседневное и привычное, и в то же время иное, невиданное, светолепное и святое. И всё это как всегда и в то же время совершенно иначе, необычайно, празднично торжественно, лучисто, звонко, но и нежно, мягко и утешительно. И непонятно, почему это так, ведь ничего, сверх того, что было, не прибавилось, но всё бывшее напиталось неизъяснимой сверхсущественной благодатью, и дышит жизнью нестареющейся, и чистотой не маркой, и светом немерцающим. Ибо это Бог, явившийся как Всё во всём, и всё, стало быть, в Нём, и Им, и для Него. И пришло это к человекам, когда возлюбили они друг друга каждый всякого как самого себя, и не стало ни ближних, ни дальних, ни врагов, ни друзей, ни чужих, ни родных, ни бывших, ни будущих. Отныне только сущие как есть в Истине, и Самой Истине сущей в них как их дыхание, и жизнь, и свет жизни. И сквозь всю эту радость и великолепие, через свет благодатный и мир небесный промелькнули вдруг бесьи хари, и полезла нечисть, таща с собой помыслы нечистые, мерзкие и страшные, как сам дьявол, и как сама смерть. И закружили демоны возмечтавший о рае ум в пляске огненной, в танце срамном и похотливом, в хороводе безумном, головокружительном, влекущем в бездну, в пропасть адову, в небытие безысходное… Ибо позволил себе разум мечтание гордое, не своевременное, трудом не добытое, терпением не уготованное, смирением не выстраданное, и не вынес он ноши, сверх сил и навыка поднятой, изнурительной, разрушительной, путь силе лукавой во внутренний град отворяющей, врага человеческого к сердцу его пропускающей. Отступила от разума Сила Высшая, здравомыслием питающая, светом истинным наставляющая, от злой воли спасающая, от врага исконного и приражений его покрывающая. И остался он один одинёшенек, с плотью своей измождённой предательской, волей своей переменчивой, да помыслом своим излукавленным – один супротив супостата сильного, многоопытного, нужды во сне и отдыхе не имущего, в питии и пище не нуждающегося, и никакой заботой телесной не обремененного. И увидел себя разум побежденным, в прах поверженным, самовластия лишившимся, силой превозмогающей ненавистной порабощенным. Приуныл разум, отчаялся, о кончине произвольной, беззаконной и безвременной помышлять начал, и ни надежды, ни веры в себе и тени не обретая, смертно опечалился и в конец отчаялся. Тут ему в длань расслабленную сатана орудие смертоубийства и вложил, и ум помрачением окутал. Ошую стал и в ухо добродетелью не запечатанное словеса погибельные шепчет. По всему бы полагать, тут бы и конец ему, разуму, надменным мечтанием выше небес превознесшемуся, да по немощи своей в бездну растления низринувшемуся, в руки врагу лютому ввергшемуся. Но милостив Бог, любящий каждого больше всех и последнему из грешников состраждущий, и всякого, от сердца кающегося, в объятия Отча приемлющий. Подлинному искателю Истины не попускает Он искушения выше сил, но вместе с испытанием предлагает и пути избавления. Вот и сему помраченному было послано дитя, его же устами направлен будет на путь Истины. И была ему показана жизнь за гробом как отчаяние упущенных возможностей и окончательное бессилие к действию. Как познание вечной утраты блага, принадлежавшего по праву, и как бесплодное раскаяние в своём прежнем упрямом неведении, неверии и злой воле. О, как мучительно желал бы он теперь совершить то, чем пренебрёг в прошлой, произвольно оставленной жизни, как нестерпимо это знание невозможности исправить зло содеянное и исполнить дело доброе, которого не пожелал. И вот, та девочка, чей зов о помощи он не впустил в своё ожесточенное сердце, она всегда теперь будет пред его взором с протянутыми к нему руками… И явились ангелы, и взяли его под руки, и повели на суд. И путь их пролегал по местам райским, более прекрасным, чем картины Микеланджело и Боттичелли, где в селениях горних обитали люди, исполненные чистоты, любви и нежности. И птицы услаждали их своим сладким пением, и всякий зверь был кроток, как агнец, и ласков, как дитя. И видения библейской истории украшали небо: Илия в пламени огненном возносился к диску Солнечному, Аарон погружал конец жезла своего в горячий песок, и сухой жезл, обретая жизнь, расцветал гроздями прекрасных соцветий. Но во след ему, как неотвязных грех, брёл Черный Пёс, рыча и скаля зубы на эту райскую красоту. И вот, порча ведомого на суд грешника, передалась месту тому и людям, там обитавшим, и всему живому и сущему, что там было. И ржавчина разрушения поглотила сей рай земной или небесный, который был явлен ему во сне как истина о человеке и жизни, ему предназначенной. И взошло солнце, и село солнце, и много раз повторялось коловращение дня и ночи, и не осталось ни Красоты, ни Любви, ни Света ни в ком из жителей селения блаженных, только Каин, как соляной столп, всё стоял и стоял над трупом брата своего Авеля. Тогда стали люди возводить каменные стены и отгораживать друг от друга свои лица, и свои сердца. Убийцу же изгнали, и вселился в него Аполлион*, демон-разрушитель, и он бесновался, круша всё окрест себя. Тогда, привязали его к древу и, закрыв ему лицо маской, побили камнями. А когда испустил он дух, случилось затмение, и свет померк. Они развели большой костёр, и, прыгая через огонь, поклонялись бесовской силе, и, объятые пламенем, не сгорали. И от сей поры Истины уже не было с ними. Соединив умы свои во едино, люди воздвигли Башню, и дали ей имя Наука, назвав магию знанием, а мерцание ума своего светом истины. И стали жить так, сказав: Каждый принадлежит всем, а все каждому. Но Башня сия, воздвигнутая из песка и на песке, не имела крепости, и когда один из стоящих в её основании покинул своё место, Башня рухнула, и падение её было великое. И был страх, и мрак, и одиночество. Сон кончился, и спящий проснулся. И помысел о самоубийстве оставил его, ибо увидел он душу свою, сотворившую над собой таковое, как прах пустынный. Рай и ад открылись ему, и уразумел он, что всё сие – в человеке, что суемудрие ума – путь зыбкий и неверный, а в разуме чистого сердца – одномерная, истинная жизнь, от зде начало имущая и в вечность длящаяся. И вышел смешной человек из дома, и пошёл искать девочку, накануне просившую его помощи, потому что в ней было его спасение… *) Аполлион – он же Аваддон.

Сегодня день смерти Владимира Ленина – основоположника советского государства. При нынешнем состоянии общества, одни вспоминают про него с нескрываемой ностальгией, другие с лютой ненависть. Но мало кто знает, что подобно и нам с вами он писал стихи. В №48 казанского журнала «Будильник» тринадцатилетний Володя Ульянов опубликовал следующие строки: Когда в среде тупых понятий, В которых дремлет наш народ, Ты сотни заслужил проклятий, Меня досада не берет: Для них святыня - заблужденья, И долго лжи им не понять, И тьму им долго не прогнать Рассвета ясным возрожденья! Но жаль, что жертвуя другим Своею жизнию свободно, Ты горькой долей был томим, Что жертва вышла так бесплодна! А один из лидером белого движения В.В. Шульгин называл его «гениальной гориллой». Но гориллы, по-моему, стихов не пишут.

Сегодня день рождения писателя Евгения Замятина, автора знаменитого на весь мир романа «Мы», написанного ещё в первые годы революции и гражданской войны в России. Роман-антиутопия описывает XXXII век, где у людей нет имен, а только числа, где они могут заниматься сексом только при предъявлении друг другу талонов «на сексуальные часы» и где мужчина любого возраста, не вправе отказать пожилой женщине если вдруг она захотела с ним уединиться. Любовь – признана абсолютно не нужной и пагубной и есть лишь одна вера в величайшего из людей «Благодетеля». Таким вот увидел будущее русский писатель Замятин. Роман не был опубликован в СССР до 1988 года. Сам писатель последние годы, вплоть до своей смерти в 1937 году жил за границей в Париже. Он не был лишён советского гражданства и никогда публично не критиковал советскую модель развития, но его роман говорит сам за себя, о его общественно-политических взглядах. Евгений Замятин повлиял на творчество таких писателей как Олдоса Хаксли, Владимира Набокова и Джорджа Оруэлла.

БРЕЙГЕЛЬ Khelga Питер Брейгель рисует шестнадцатый век: Холод, ветер, зима. Вызревающий снег. Угловатые Альпы, седая река. Далёких часовен гул, Лай голодных собак, скрип гружёных телег, Хрупкость серых деревьев, идущих след в след. Суматоха и смех молодого катка. Охотники на снегу: — Мы бродили полдня по окрестным лесам, Но добычей — всего лишь плутовка-лиса. Брейгель хмурится: пара штрихов там и тут, Сорока по веткам — скок. — Не шумите, пожалуйста. Дайте сказать. Отключите девайсы — зовут небеса. Усыпите на несколько нервных минут Вертлявую Firefoх. Говорит командир корабля, господа. За бортом минус триста — ветра, холода. В спинках кресел журналы — пошли по рукам? В журналах самая суть. Наш маршрут надваршавен, надпражен, над... да, Альпы тоже увидите сверху, когда Ваши бойкие дети заснут — ну и вам Придётся чуть-чуть вздремнуть. Застегните ремни на железный засов. Сок? Томатный? Весьма своевременный сок. Пилотажные петли наперегонки — Так много, Много Фигур. Белый след. Белый свет. Самолёт был таков. Брейгель ловит куски шебутных облаков. Питер-Пётр резвится: бросает снежки В охотников на снегу. Поздравляю мир с новым КорнейЧуковским. «Брейгель» - стих для детей, для семейного чтения. Киндеры не идиоты. С ними можно и нужно говорить о сложном. И говорить вот таким языком. С языка и начну. Большой плюс автора – стилистика. Khelga не объясняет, а показывает. Впрочем, как иначе, если это репортаж? В тексте – четыре строфы-октавы. Половина отдана «земле», половина – «небу». Читатель оказывается между ними. В каждом восьмистишии – две сцены, два катрена. Стих написан анапестом, но все катрены завершает клаузула с амфибрахием. События начинаются внизу – в Альпах (потом их можно разглядеть из самолёта) – и завершаются там же. Папа-Брейгель, мама-сорока и маленький Питер-Пётр, приземлившись, оказываются в картине 16-ого века. Теперь собственно препарирование стиха-репортажа. Первая строфа – ответ на вопрос «что-где-когда». Питер Брейгель рисует шестнадцатый век: Холод, ветер, зима. Вызревающий снег. Угловатые Альпы, седая река. Далёких часовен гул, Общий план. Панорама. Сцена заканчивается «гулом далёких часовен». И как же здорово перекликается 16 век с этими часовнями и подводит к следующей сцене. А связующее звено – звук. Едва различимый «гул» и чётко слышимый «лай». Камера приблизилась. Лай голодных собак, скрип гружёных телег, Хрупкость серых деревьев, идущих след в след. Суматоха и смех молодого катка. Охотники на снегу: Слышен не только лай, но ещё скрип телег и смех. Между этими резкими звуками – хрустальный, трогательный образ – хрупкие серые деревья, идущие след в след. Они привносят лиризм в отстранённость повествования. И по звуку – отличный переход: «скрип – хруп – смех». Где смех, там и речь. Микрофон – охотникам, и пошла вторая строфа: — Мы бродили полдня по окрестным лесам, Но добычей — всего лишь плутовка-лиса. Брейгель хмурится: пара штрихов там и тут, Сорока по веткам — скок. Охотники отчитались. Крупным планом – сосредоточенный Брейгель, он добавляет пару штрихов. Штрихи – ветки. На ветках – сорока. Сорока – это 1) репортёр, 2) птица – похожа на самолёт, 3) персонаж из «ладушки-ладушки, где были у бабушки» - та самая белобокая пернатая, что кашку варила и деток кормила – в общем, мама, или стюардесса. Тоже, как и репортёр – массовик-затейник: — Не шумите, пожалуйста. Дайте сказать. Отключите девайсы — зовут небеса. Усыпите на несколько нервных минут Вертлявую Firefoх. В этой сцене меняется место и время действия. Но связь между ними не теряется. У охотников – плутовка-лиса, у пассажиров - вертлявая Firefoх. От неё – к третьей строфе: Говорит командир корабля, господа. За бортом минус триста — ветра, холода. В спинках кресел журналы — пошли по рукам? В журналах самая суть. «Что-где-когда» №2 - отчёт командира корабля. Он тоже Бог-Брейгель, и как родитель, заботлив, сосредоточен. Наш маршрут надваршавен, надпражен, над... да, Альпы тоже увидите сверху, когда Ваши бойкие дети заснут — ну и вам Придётся чуть-чуть вздремнуть. Финальная строфа, первая сцена. Речь замедляется. Слова пассажиры воспринимают уже как сказку, колыбельную. Ритмика в четвёртой строке меняется: пассажиры от дремоты перешли в глубокий сон: Застегните ремни на железный засов. Сок? Томатный? Весьма своевременный сок. Пилотажные петли наперегонки — Так много, Много Фигур. Пилотажные петли возвращают читателя к охотникам на снегу, которые полдня бродили по запутанным звериным следам. Два века, два мира переплелись, как параллельные прямые в геометрии Лобачевского. Всё относительно. А белый цвет вмещает в себя много чего: Белый след. Белый свет. Самолёт был таков. Брейгель ловит куски шебутных облаков. Питер-Пётр резвится: бросает снежки В охотников на снегу. Концовка – светлая, лиричная, задорная. Игра в звуки и в смыслы. Слово, как снежок, летит в читателя – и попадает ему в сердце. И он понимает, что все времена, все миры – картина, самолёт и «наш общий дом – Земля» тесно слиты. И нельзя это единство нарушать. Пусть всегда будет Солнце, мама и маленький Питер-Пётр. Автор разглядел в картине Брейгеля след самолёта. Да что может быть лучше для детей, для развития фантазии. Если она, конечно, есть. Поэтому настаиваю: стих – детский.

"А я в Россию, домой хочу - Я так давно не видел маму." Ну, как ещё в двух строчках песни высказать то, что невозможно адекватно воспринять в нынешних "патриотических" выкриках и жестах потомков тех, чьи кости лежат по всей Европе, неопознанными до сих пор. Михаилу Ножкину - сегодня 85. Мой нижайший поклон и безмерное уважение!