Альбом  

Поскольку я иногда публикую впечатления о кино, замечательный Dr.Aeditumus попросил меня дать стартовую тему для рубрики обзоров на книги и фильмы, своего рода пилотную серию, и коль скоро команда собрана, а карандаши заточены до остроты бритвы Оккама, - это тот случай, когда крайне сложно отказать. Словом, если Вам будет интересно, то периодически здесь станут появляться очерки на темы, связанные с художественной литературой и продолжением бессмертного дела братьев Люмьер. Возможно, что в определенном ключе для творчества это не совсем бесполезно, в любой ситуации есть свои светлые стороны, а читать Вы не обязаны. Но с хэштегом #короткий_метр мы иногда станем «говорить и показывать», как пел в далекие времена незабвенный «Пикник». В стартинге я не буду оригинальной, и поскольку у меня сейчас полным ходом идет «кинотеатр военных действий», то эти впечатления — о Спилберге и Нолане в разрезе двух их [не]известных фильмов, связанных со Второй Мировой. Название темы имеет отношение к ее содержимому чуть менее, чем никак, однако, полет Тома Харди над закатным побережьем на остановившемся винте и «одном крыле» из «Дюнкерка» хочется как-нибудь увековечить и вот почему. Во-первых, сцена эта абсолютно метафизична. В искусстве (и в искусстве кино в частности) существуют определенные пороги, перешагнув которые можно выйти в вечность, почувствовать «пронзительное горестное изумление», zeitgeist или внезапно осознать некие вселенские истины по принципу «упал, очнулся, гипс». Такие вещи случаются, и если немного перефразировать двухтысячелетний афоризм - «имеющий глаза да увидит». И в этом, кстати, Нолан сильно от Спилберга отличается. У Стивена прикосновение к вечности Вам заказано. Во-вторых, смотреть на «Спитфайер», беззвучно прокладывающий горизонталь в золотистых лучах закатного солнца, лучше на большом экране. На очень большом экране. Впрочем, как и на все, что у Нолана связано с морем, небом и самолетиками. Только в этом случае можно сполна оценить м а с ш т а б. И здесь нужно сделать лирическое отступление. Даже два. Лирическое отступление номер один. Не знаю, как Вам, но первое, что приходит мне в голову при упоминании последовательности «кино, война, Вторая Мировая, самолетики» - Йоссариан из «Уловки-22» Хеллера [зачеркнуто] - «В бой идут одни «старики». И нужно сказать, что эта повсеместно любимая картина - не про войну, не про Вторую Мировую и не про самолетики. Не сторителлинг, не героический эпос и не судьба человека. Это кино про отношение к жизни. И думаю: оно такое бедное на декорации не потому, что Быкову не дали денег на масштаб. Там этот масштаб — как подводнику парашют. Просто внутренние задачи (задачи самому себе, своей совести и своей системе ценностей) перед Быковым стояли другие. И, кстати, в попавшемся мне по сети сравнении Быкова с Шукшиным мелькнула крайне интересная мысль, что режиссеры они оба были от советского арт-хауса. Не массовые, не поп-корновые. И, какие бы апелляции о всенародной любви к ним (их фильмам, их героям) не предъявлялись, это вот правда. Но напоминаю - «В бой идут «старики» - кино не про войну и не про самолетики. Лирическое отступление номер два. По большому счету ничего о той войне и самолетиках мы себе не представляем. Не с точки зрения пропаганды, этого добра выше крыши, а исключительно на уровне банальной физики. И вот здесь с очень большого экрана Нолан немного подводит нас к реальному вчувствованию в пушечное мясо, когда на это пушечное мясо пикируют с белого неба тонны металла. На своем собственном, опосредованном опыте я могу честно сказать, что увековеченный Толкиеном в образе назгулов пилотаж и вой «юнкерса», простите за каламбур, штука действительно деморализующая. А Толкиен знал толк, потому что у него этот опыт был непосредственный, со всеми действительными свистелками, дуделками и «развалинами, которые перестают казаться метафорой». Так вот, назгулы — это, скорее, из той войны. И да, пятиминутка матчасти: жутко пикировали и кромешно выли только бомбомечущие «юнкерсы». Поэтому, когда вам в кино показывают любой неистово вопящий на вираже фанерный кукурузник — это неправда. Это ерунда. Выли именно пикирующие «юнкерсы» - «штуки», «лаптежники». И на первых порах все это хищно валилось вниз соколом и адски визжало вовсе не ради устрашения, а от тактико-людской нужды. Более-менее точно наметать бомб в тогдашние времена можно было только из вертикального пике, а сирену к самолету прикручивали, чтобы она через остекление кабины и шлем докричалась до пилота. В падении тонны металла набирали скорость как тонны металла, то есть очень быстро, и поэтому после сброса балласта (метров 400 над головами пушечного мяса) оставалось всего 3-4 секунды до прямого втыкания винтом в землю. И вот эта кромешная сирена действовала, как индикатор скорости. Чем сильнее визг, тем выше у пилота шансы вбегания в Вальхаллу прямо со штурвалом в руках. И не было в военных полетушках той войны никакой героической, овеянной красотой романтики, а был сплошной Йоссариан, только еще хуже. И все это нужно понимать, чтобы чуть веселее смотреть на нолановские самолетики и Тома Харди. Хотя, и без этого понимания «имеющий глаза да увидит». Но здесь нужно сказать, что в отличие от Быкова Нолан все-таки о войне. Правда, воздушные бои у него — сплошная хореография, но зато глазами Тома Харди. Глазами Тома Харди видно, что ситуация FUBAR, и как ты свой «Спитфайер» не крути, нет в ней ничего хорошего. Может, только картинка красивая. Но как говорил Андрей Миронов в «Сказке странствий» - «Меня знобит от этого веселья». Меня знобит от этой красоты. И если говорить о распрекрасном фильме о любви пилота к небу и самолетикам, то это не «Дюнкерк», а «Великий Уолдо Пеппер» с очаровательнейшим рубахой-парнем Робертом Редфордом, кино, которое я часто пересматриваю из-за некой его грустной светлоты и правдивости. Нолан не слишком правдив. Спилберг и подавно. Но, если сесть, поразбираться и пойти немного дальше сахарного сахара на зрительском поп-корне, то «Спасти рядового Райана» - это тоже не совсем о войне. Но со Спилбергом все несколько сложнее. Объяснение, почему синефилы самой различной толщины не дышали учащенно, не ждали нового фильма по надцать лет и не признавались ему в любви на каждом углу, очень простое. Не было никакой любви. В лучшем случае — некая дань уважения, но так всегда бывает — не можешь любить, сиди уважай. Однако, здесь нужно немного осветить политику партии. Где-то с сороковых годов минувшего века понятие «элитарности» в кино (впрочем, как и всякое понятие элитарности где бы оно ни случилось) стало очень страшной штукой, закрепилось на позиции, глубоко окопалось, наставило вокруг противотанковых ежей с манишками и, сидя на красивом холме, заняло круговую оборону. Мелкие и большие философы строчили свои философии, киноманы влюблялись в авторские поделки и наращивали себе высокие морщинистые лбы, а массы шатались по фойе, жевали поп-корн и недоумевали, зачем устраивать столько шума из ничего, то есть, из обыкновенного развлекалова. И в целом, они были правы. Но понятие элитарности — такая сложная штука, что в двух словах о ней не скажешь. А понятие «элитарности» в кино — это вообще тяжелая артиллерия. И за малыми исключениями синефилы самой различной толщины имеют нехорошее свойство признаваться в любви именно крупнокалиберным снарядам. Так вот, Спилберг — не тяжелая артиллерия. Спилберг — это грандиозное аттракционное развлекалово. И в пору Нового Голливуда, когда в Америках в синему пришли молодые ребята и сказали — старперы, гуляйте, мы сейчас будем снимать по-другому и мы сейчас будем снимать, что хотим, огребая при этом кучи денег, он был таким Стивеном Кингом от камеры. То есть, не нужно ничего высокого, не нужно всех этих сложно считываемых хождений по душе поперек и вдоль, вот пусть на экране большая страшная акула тупо кого-нибудь жрет, и этого достаточно. И это называлось «Челюсти», и этого было действительно достаточно. Достаточно, потому что, конечно, Спилберг не только очень любил кино, но при всей своей любви очень понимал психологию спинного мозга. Ту, которая общечеловеческая и звучит, как «Хлеба и зрелищ». И вот здесь такая штука, что с поры «Челюстей» идейно ничего не изменилось. И всегда это было обращение не к сложному взрослому человеку в твоем лице, а к внутреннему рудиментному ребенку, в лучшем случае к подростку. Все очень просто, толсто, в лоб. Это не диалог с умным человеком, это не авторский монолог, который ты, как зритель, словно случайно подслушиваешь, удивляясь и шокируясь по сартровскому принципу: «Ад — это другие». С такими запросами не к Спилбергу. Поэтому сидим и уважаем. Но с военным фильмом у него не все так просто. И речь, конечно, о том, как Том Хэнкс спасает Мэтта Деймона, то есть, капитан Джон Миллер спасает рядового Райана, обретающегося где-то на задворках Франции ранним летом 1944-ого года. Я не буду здесь рассыпаться по исторической канве. Скажу, что не обезображенные киноснобизмом зрители Спилберга любят, и если вы смотрели картину, у вас есть свои знаковые сцены, ибо без знаковых сцен этот режиссер не был бы этим режиссером. Например, красное пальтишко девочки из черно-белого «Списка Шиндлера» не вспомнить сложно. И не потому что оно хрестоматийно. «В «Спасти рядового Райана» для меня лично таких сцен целых три. Не сильно удивлю вас, сказав, что первая из сцен — это, конечно, сцена высадки. Фильм начинается стандартным флэшфорвардом, от которого хочется заскрежетать зубами: с белыми крестами, американским флагом и крупным (итальянским) планом сильно постаревшего Райана, вспоминающего все остальные два с половиной часа. Но здесь немного сложно, ибо начало этого воспоминания (да и все оно) принадлежит безусловно Тому Хэнксу. И 6 июня 1944 года Том Хэнкс эпично высаживается в район с кодовым названием Омаха Бич при исторически известных декорациях То есть, высаживается он прямиком в преисподнюю, и если вам хочется понимать, что та война — это не 9 мая и даже не падающий в черный дым Тихонов из «Они сражались за Родину», то начало «Спасти рядового Райана» стоит посмотреть. Творится полный хаос, ужас и форменный звездец, пропуска на небеса выдаются мешками вместе с дырками в касках, мертвых рыб выносит на берег кверху белыми брюхами, трупы — лицом вниз, кровь стекает обратно в красную воду ручьем. И сказать бы, что здесь Спилберг очень Спилберговский, гротескно зрелищный и излишне разматывающий кишки по песку, но не получится. Дело в том, что главным режиссером в этой сцене значилась сама высадка в район с кодовым названием Омаха Бич, и единственным правильным решением было показать ее глазами оглушенного, пребывающего в ступоре Тома Хэнкса. Нолан, с которым сегодня идет сравнение, намного тоньше, но на творящийся в Дюнкерке звездец он смотрит с точки зрения бога, а переплюнуть войну-мать с ее шквальным огнем и раскочегаривающимися жаровнями с позиции обыкновенного солдатика невозможно. Словом, добро пожаловать в ад, братишка, мы тебя очень ждали. И здесь можно было бы сказать, что скупые возрыдания Меллиша после атаки — это обычная сценаристская уловка, если бы не их полная, неадекватная истеричность. Совсем не спилберговский прием, кстати, ибо в его приемах, как видно из дальнейших стандартных твистов с отпущенным немцем ,- дожимать гайку сюжета до театрального гротеска. Но повторюсь, «Спасти рядового Райана» - фильм для Спилберга немного не характерный. В нем ход мысли построен несколько иначе, что иногда чертовски сбивает с толку, и я в целом советую его как-нибудь посмотреть, чтобы увидеть его многослойность и самостоятельно оценить.

Из сериала "Девять неизвестных" читает Валентин Гафт. Скорбим.

Единственное, что достойно сегодняшней записи в Альбоме - это упоминание о кончине Валентина Гафта - известнейшего Артиста и известнейшего Автора эпиграмм - очень едких, очень добродушных, но всегда правдивых литературно-художественных миниатюр! Пусть земля ему будет пухом!

Алёна Ткаченко (Алёна): Марина, взять интервью у тебя особенно интересно. Спасибо, что согласилась. В последнее время ты много задаёшь разных вопросов жителям Поэмбука. Настало время и тебе ответить… Марина Якимович (Марина): Спасибо за приглашение. Ну, что же, задавай вопросы. Алёна: Спрашивать о детстве не буду, поскольку ты о нём рассказала в своём первом интервью на нашем сайте. Просто расскажи о себе. Марина: Ну, не совсем так. В предыдущем интервью я рассказала только об эпизоде из детства, который оставил очень сильный след в душе. Я с этим живу, он не растворяется в прошлом. Но если говорить о своем детском быте, то надо сказать, что мне вспоминается только один антураж: наша квартира, огромное количество книг, и в этой квартире я одна. У меня есть старшая сестра, но в школьные годы мы учились с ней в разные смены, и поэтому я постоянно была одна. А по окончании школы она вообще уехала учиться в другой город, и я опять-таки осталась одна. Мама работала в школе-интернате для детей с ДЦП. Сначала она преподавала математику и физику, потом стала воспитателем. Её воспитанники были крайне сложными, очень немногие имели родителей, в основном, социальные сироты. Быт в интернате на такой грани человеческого горя и отчаяния, что к нему невозможно привыкнуть. Она всегда перерабатывала, приходила поздно. Всегда в молчаливом, подавленном настроении. Я знаю, что дети с дефицитом родительского внимания обычно бунтуют. Это не про меня от слова «совсем»: я никогда не ревновала маму к её работе. Более того, я гордилась ею. Уже тогда, будучи ещё ребёнком, я если и не понимала всю серьёзность, то чувствовала её и готова была ждать сколько угодно, может быть потому, что я бывала у мамы на работе и видела этих детей. Мне не хватало маминого участия. Я помню, как хотела с ней делиться мыслями, событиями, прочитанным и ждала. Но, когда она приходила, уставшая до предела, я откладывала разговор на будущие времена, которые, как я тогда верила, когда-нибудь наступят. Уверена, ты тоже помнишь те времена, когда в нашем распоряжении было убогое телевидение (я имею в виду ассортимент передач, а не качество) с двумя каналами, и такое же радио. Ничем, кроме чтения, себя занять было невозможно. И я читала, читала очень много. По сути, только это и делала. Сейчас я благодарна этим обстоятельствам. Думаю, если бы в моём детстве было такое же количество девайсов -гаджетов и доступ в паутину, я тоже отвлекалась бы от чтения, потому что детям сложно понять настоящую ценность литературы. Не могу избавиться от сравнения себя с моими внуками, которые читают до ужаса мало и до кошмара не то. Моей старшей внучке 12 лет, к настоящей литературе она даже не прикоснулась. Помню, что я к 14-ти уже потеряла интерес к романам Дюма. Именно в этом возрасте я пришла в восторг от новеллы «Ожерелье» Ги де Мопассана. Помню, что она так глубоко проникла в меня, что какое-то время я не могла взяться за что-нибудь другое. Вообще, это в моей жизни показатель качества книги. Если после прочтения нужна пауза, значит, книга была сильной. Потом перешла к Ремарку. Сколько себя помню, я читала всегда. Заканчивала одну книгу – переходила к другой. Алёна: А как к тебе это пришло? Неужели только из-за «нечем себя занять»? Марина: Как пришло? Сразу же. Это тоже случай. У меня, как я уже сказала, есть старшая сестра. В шесть лет её стали усиленно готовить к школе. Мама занималась с ней чтением каждую свободную минуту. Я всегда пристраивалась рядом. Может оттого, что от меня не требовали результата, я научилась читать легче и быстрее, чем она. Отец тогда возглавлял в Якутске строительство какой-то АЭС и дома отсутствовал по 8 месяцев. Зато потом отпуск длился 4 месяца (с тех пор я полюбила зиму). И вот он приехал, стал спрашивать нас о делах. И мама сказала, что я уже очень хорошо читаю, а сестра - нет. Отец заключил, что если человек умеет читать, то у него должны быть свои книги. Теперь уже не узнать, хотел ли он поощрить меня или таким образом мотивировал сестру, но мы торжественно отправились в магазин детской книги. Отец купил мне сказки Андерсена. Я до сих пор помню эту книгу. Это было роскошное издание альбомного формата. Плотные листы, на каждой странице – иллюстрация. Книга была настолько большой, что для меня она была неподъёмной. Я папе дала слово, что каждый день буду прочитывать по сказке. В этот же день ко мне забежали подруги и позвали кататься на санках с горки. Я собралась уходить. Папа удивился, мол, а прочитать сказку? И, чтобы быстрее убежать к друзьям на улицу, я решила прочесть самую короткую. Самой короткой оказалась «Девочка со спичками». Прочитав её, задохнулась от ужаса и слёз. Мне никак не верилось, что сказка могла быть такой. И я тут же её перечитала снова, но, чуда не произошло. Сюжет меня потряс настолько, что о прогулке не могло быть и речи. Но наряду со скорбью мне удалось испытать сладость горестного переживания ситуации. И я сразу же взялась читать следующую, в ту минуту я стала читателем. Не думаю, что моё пристрастие к чтению – книгоглотство, я полностью пропускала через себя прочитанное и проникалась им. Следующее, что сильно потрясло меня, был рассказ Короленко «Дети подземелья». И самым поразительным местом для меня была сцена в кабинете отца. Может быть потому, что мой отец к этому времени уже погиб в Якутске. Должна сказать, что отец сыграл громадную роль в моей судьбе. Благодаря ему, я долгое время думала, что плохих отцов не бывает и искренне верила, что отец у человека или есть, и тогда он очень достойный человек, или его нет, потому что мужчины иногда гибнут. Про отцов-пьяниц, предателей, деспотов, я, не без удивления, узнала значительно позже, и как счастье расценила то, что судьба дала мне. Отец погиб рано. Ему было 36 лет, мне - 8. Но он успел невероятно много. Плюс ко всему, оставил несметное количество писем, стихов, несколько бобинных записей с его песнями. Качество отвратительное (на фоне много шума, посторонних голосов) и все равно - это немыслимая ценность. Впрочем, и без записей помню - он как-то по-особенному трогательно пел: «…красивые и мудрые как боги, и грустные, как жители Земли…» или «…даже если сердце будет из нейлона, мы научим беспокоиться его…». Самой любимой его песней была «Костёр на снегу». Пусть недолго, но у меня отец был. Настоящий отец. И этого у меня уже никому не отнять. Алёна: Спасибо тебе. Я даже не знаю, о чём ты сейчас рассказала больше - том, как стала читателем, или о том, как много значил для тебя отец… Марина: Отец сам был ценителем сто́ящей литературы. Собрал содержательную библиотеку. Поэтому, если говорить о роли книги в моём детстве, обойти такую тему как отец невозможно. Алёна: А мама? Марина: Мама всецело принадлежала своему времени. А тогда почему-то для всех наших мам было главное проследить, чтобы чадо было одето и накормлено «не хуже других». Это, в свою очередь, означало, что одеть и накормить нужно лучше, чем у всех. После гибели отца, она оставила преподавание в школе и ушла работать на железную дорогу, где зарплата была выше втрое. Видеть я её стала ещё меньше. Но это уже ничего не меняло. Она к этому времени стала для меня нравственным ориентиром (вот это ей не понравилось бы, а вот это она одобрила бы). «Ищите рай у ног матери своей» - это про неё. Моя любовь к ней базируется на колоссальном уважении и благодарности. Я не знаю ни одного случая, когда она повела бы себя недостойно, она обладала невероятным авторитетом. Алёна: Марина, я намеренно буду тебе задавать те вопросы, которые часто задаёшь своим респондентам ты. Хорошо? Марина: Да, конечно. Милости прошу. Алёна: Один из таких вопросов. Какую книгу, на Ваш взгляд, должен прочесть каждый? Марина: Мишель Монтень «Опыты». Но если говорить о книге, которую я безумно люблю, то это роман Владимира Короткевича «Колосья под серпом твоим». Я его рекомендую всем. Мне жаль, что он мало и редко переиздаётся. Искренне завидую всем, кто его ещё не прочитал, им предстоит пережить удивительные эмоции. Алёна: А художественный фильм? Ты могла бы назвать самый-самый полюбившийся фильм? Марина: Легко! «На Верхней Масловке». Восхищение вызывает всё! Обалденные диалоги, образы, антураж, игра актёров. Поразительно, что сюжет почти не имеет динамики, и всё же этот фильм я могу смотреть по кругу. Фильм о дружбе-поддержке-любви двух незаурядных творцов на фоне разных, подчас конфликтующих, характеров рафинированных интеллигентов. Но самое главное в фильме – диалоги! Содержательные с изрядной долей юмора! Алёна: Вот ещё часто тобой задаваемый вопрос - «Почему поэзия, почему не живопись или вокал?» Позволь, я спрошу по аналогии. Марина, почему интервью? Марина: Видишь ли, в мире нет ничего интереснее человека. Тебе известна моя позиция я – атеист, и по моему убеждению – всё, что мы видим и слышим вокруг себя, это человеческое изобретение, включая бога и концепцию христианской морали. (Это изобретение самое гениальное!) В интернете мне как-то попалась забавная картинка, на ней маленький динозаврик спрашивает у большого: «Папа, а бог есть?» И тот отвечает сыну: «Ещё нет»… Наряду с этим, именно человек изобрёл всё самое чудовищное, что есть на земле. Войны, пытки, казнь. Дьявол – тоже человеческий продукт. Да-да! Человеческий! Так что пенять не на кого. «Бес попутал» – лишь трусливый перевод стрелок. Никто никого не путал. Косячим сами, и косячим непростительно. Человек – это падение и подвиг, великодушие и подлость, рождение и убийство. И пути к любому из этих пунктов, мотивы этих телодвижений, бесконечно интересны. Конечно, наивно думать, что интервью раскрывает человека всецело, но дверь немного приоткрывает. И меня это устраивает. Я бы не хотела подменять интервью исповедью. То, о чём человек хочет рассказать, значительно интереснее, чем то, что он хочет скрыть. И если говорить о том, о чём он говорит сам - это общение. Если раскапывать то, что он скрыл, то это уже сплетня. Мой выбор очевиден. Я понимаю, что всё очень индивидуально, но лично меня это занимает. Каждый из моих респондентов высказал как минимум одно суждение, достойное стать афоризмом. Алёна: Как ты думаешь, твои респонденты говорят правду? Или слегка привирают? Марина: Мои респонденты, Алёна, говорят правду, даже если привирают. Как сказал наш сосайтник Дель Саша, «я в ответ навру с три короба». Видишь ли, я ставлю перед собой задачу раскрыть человека. И хочешь – верь, хочешь – нет, но здесь фантазии показательнее фактов. Алёна: Расскажи об интервью, как о литературном жанре. Как ты думаешь, успех твоих интервью в чём? Марина: Стоп! Начнём с того, что далеко не все свои интервью я считаю успешными. Они, действительно, принимаются «с аппетитом» жителями Поэмбука. Но не потому, что они жанрово безгрешны, а главным образом потому, что в этих постах мои читатели встречаются со своими друзьями, а им это дорого. Интервью - жанр сложный. Сложность в том, что качество его зависит от обеих сторон. От меня зависят только вопросы и нельзя сказать, что они (вопросы) решают всё. Нет, ответы тоже важны. Случается, что на редкий, интересный вопрос звучит весьма проходной, банальный, ответ. И, наоборот, на самый «затёртый» вопрос может прозвучать неожиданно интересный ответ. Надо понимать, что респондента меньше всего волнует качество контента. Он с удовольствием высказывается, на него направлены все софиты – одним словом - максимум внимания. Это хорошо. Очень. Но слаженности диалога это нередко вредит. Несколько раз я сталкивалась с тем, что, зацепившись за какое-нибудь слово в вопросе, мой собеседник начинает развивать тему, а на сам вопрос так и не отвечает. Причём рассказывать он может настолько интересно и тепло, что это может занимать читателя. Скажу больше того, читатель может даже не заметить, что интервьюер и респондент поговорили о разных вещах. Получается интересно, но о содружественной, гармоничной работе речь уже не идёт. Профессиональный глаз это видит. Я нередко сравнивала интервью с танцем. Здесь важно каждое движение: поддержка, сольный эпизод. Нужно вовремя отступить в тень и вовремя выйти на передний план. С некоторыми сосайтниками – это танго, с некоторыми – вальс. А с некоторыми – «Ты меня пригласила – спасибо. Теперь отвали. Щас сбацаю» Надо сказать, что это никак не сказывается на успехе контента. Он всё равно может быть воспринят «на ура». Алёна: Ой, Марина, захотелось примеров. Какие интервью самые удачные, на твой взгляд? С кем было танго? Марина: Ну, ты же знаешь, что я брала интервью не только на этом сайте. Самым-самым удачным, красивым, профессиональным интервью на Поэмбуке я считаю интервью с Владом Южаковым. Влад слушал и слышал меня. Он понимал, чего я от него хочу и шёл навстречу. Он отвечал на суть моих вопросов. Он не был сухим, но и не уходил в ненужные детали. Там каждое слово на своём месте. Это единственное интервью, которое я не купировала совсем. За ним следует целый ряд. В нём интервью с Рогалевым, Мариной Южаковой, с Тимуром, с Викой. Отдельное место занимает интервью со Светой Ахмедовой. Оно наиболее дорого мне. Там были повторы и ненужности, но сам язык интервью - песня. Я читала и получала удовольствие. Его я не купировала, потому что было жалко резать. Там каждое слово выдержано в том духе, которым Света решила наделить весь текст. К этой работе я возвращаюсь, когда депрессую. Я читаю его, и мне становится легче. Алёна: Марина, бывало ли, что люди отказывались дать интервью? Марина: Конечно, и это встречается не так уж редко. Люди отказываются от интервью по разным причинам. Я не стремлюсь их узнать. Какими бы они ни были, я уважаю решение собеседника. Происходит это в разной форме. Иногда тон отказа вежлив, но очень категоричен. У нас на сайте есть такой автор - Чернова (к сожалению, я не знаю её имени). Она ответила, как отрезала, без задержки: «Мне нравятся Ваши интервью, но мне самой это не нужно». Но был случай, когда в ответ на приглашение меня оскорбили. Есть случаи, когда мне говорят, дескать, с удовольствием, но не теперь. Я искренне верю, что люди, которые попросили отсрочить, ещё напишут ко мне: «Время пришло, я готов». Алёна: А бывало, что люди напрашивались? Марина: Было. Правда, это случается не часто. Надо сказать, что я не считаю, что это плохо. Если человек приходит и говорит: «Возьмите интервью у меня», - то это совсем не говорит о его нескромности. Это говорит о том, что ему, в принципе, есть, что сказать людям. Это залог успеха. Человек готов к работе и сам участвует в построении диалога. Это здорово. Потому что когда на интервью приглашаю я и спрашиваю: «На какой теме Вам проще раскрыться, о чём бы Вы хотели поговорить?», - вразумительный ответ почти не звучит. Автор, который на интервью идёт сам, знает, чего хочет. Он перенимает инициативу. Мне с ним работать много проще. Алёна: То есть ты не откажешь никому, кто к тебе придёт с такой просьбой? Марина: Не совсем. Люди, которым я откажу, есть. Справедливости ради, я скажу, что таких людей не много. Разумеется, я не стану перечислять их имена. Скажу только, что мне крайне не интересна (именно не интересна) людская озлобленность. С человеком, который сеет вокруг себя повсеместную агрессию, говорить не о чём. Он глуп, потому что не понимает, что на руинах нельзя жить. Жить можно только в отстроенном доме. На злобу много ума не надо. А вот на великодушие, доброту и прощение нужно значительно больше душевных сил и мудрости. Здесь есть, о чём говорить. Алёна: Марин, ты часто спрашиваешь об отношении к критике, а как с этим у тебя? Марина: Ой, Алёна, знаешь, плохо. Её нет, а я бы хотела послушать мнение со стороны. Единственное критическое замечание, которое мне было высказано и с которым я согласилась, заключалось в том, что я беру интервью у тех, у кого уже несколько раз его взяли. «Вечно у одних и тех же, вон у Хельги взяли интервью трижды». Это и справедливо, и нет. Справедливо потому что, действительно, на сайте очень много интересных людей, кроме тех, с кем уже «поговорили». А несправедливо потому, что решение беседовать с этими людьми продиктовано интересом к яркой личности: Ольга настолько интересный человек, что общение с ней - всегда приятное событие. Но к замечанию я прислушалась и стала заглядывать в раздел «интервью с …». Я стала приглашать тех, у кого интервью ещё не брали. Надо сказать, что это осложнило задачу, потому что я с удовольствием поговорила бы с теми, кто уже «высказался». Никита Зонов, Сергей Касатов, Андрей Мансветов мне представляются бесконечно интересными людьми. Я с огромным желанием выслала бы приглашение им. Но знаешь, ничего не проходит даром. Хорошо, что это замечание было высказано и хорошо, что я стала отклонять свои порывы взять интервью у известных и ярких людей сайта и «отправилась в народ». Может благодаря этому я вовремя взяла интервью у Сергея Шишкина. Вот уже две недели, как его нет в живых. И какая удача, что на сайте остались его высказывания, его мысли, его рассказ о детстве.( https://poembook.ru/diary/67747-pogovorim-po-dusham-sergej-shishkin-zapis-17 ) И сейчас я спрашиваю у себя, какие бы я задала бы ему вопросы, если бы знала, что до ухода ему оставалось два месяца. И не нахожу ответа. Алёна: Марина, ты говорила о том, что твои интервью «далеки от совершенства». Тебе открылись ошибки? Сейчас ты уже построила бы их иначе? Марина: Да, конечно. Я напрасно педалировала такой раздел интервью, как рассказ о себе, о своём детстве. Мне думается, что сейчас именно это основная причина отказов идти на интервью со мной. Мне это так и говорят, мол, я не готов говорить о себе, я не хочу рассказывать о детстве и семье. И сколько я ни заверяю, что на неугодные вопросы можно не отвечать, что я готова обойти эту часть, приглашённые уже не соглашаются. Алёна: У Николая Рогалева ты спросила о том, куда бы он отправился в путешествие. Как ответила бы ты? Марина: Знаешь, мне кажется, что на земле нет людей, которые не любят путешествовать. Я не исключение. Но акцент в «охоте к перемене мест» здорово поменялся. В молодости я путешествовала с целью посетить галереи – любила поглазеть на подлинники, посмотреть на картину или скульптуру на расстоянии и вблизи, чтобы отследить каждый мазок или надрез мастера. Я люблю архитектуру. В Праге и Дрездене я оставила своё сердце. Мои путешествия тогда – это путешествия-познания. Сейчас дело иное – хочу в дорогу, но сегодня уже не поехала бы ни в Париж, ни в Венецию, ни в красавицу Варшаву, а отправилась бы в Россию, на Псковщину, в Михайловское, «туда, где рощи пламенеют». Я ничего не хочу уже познавать. Искала бы уединения и покоя, хотелось бы напитаться атмосферой усадьбы Пушкиных и этим вылечить душу. Я бы не спешила, задержалась бы на аллеях Михайловского парка, где, как сказал наш Рустем, «Среди звенящей тишины —деревьев ломкие сплетенья», подошла бы к домику Арины Родионовны, где, как сказал Эдуард Струков, «растеряло время прыть», спустилась бы к мельнице. Сегодня я уделила бы этой поездке больше времени, чем когда-то Третьяковской галерее. Наверное, старею. Ну, что поделать? Как сказала Полина Тау – «настало время с августом покончить». Алёна: У Сергея Вострикова ты спросила о переоценке ценностей. Как с этим у тебя? Было? Марина: Было. Но не совсем переоценка. Я бы это назвала дооценкой. Когда у меня рождались дети, мне казалось, что это огромное счастье. Маленький человек безмерно трогателен. Не боялась «приучить к рукам» - приучала. Таскала целыми днями, несмотря на усталость, а когда укладывала ребёнка спать, руки тосковали. Всё, что бы ребёнок ни делал, казалось необъятным счастьем. Мне тогда и в голову не приходило, что это не счастье – толика его. Теперь мои дочери выросли. Они начитаны и образованы. Вузы сделали их бойкими интеллектуалами, мне нравится их сложный юмор и бесконечно интересные пикировки. Я тихо замираю от восторга и не верю, что имею прямое отношение к существованию этих незаурядных людей. Высший миг родительского счастья – телефонный звонок: «Я защитила диссертацию!» Люблю ли их за успех? Конечно, нет. Но люблю и их успех. В конце концов, их успех – часть их самих! Взрослые хорошо воспитанные и образованные дети – лучшее, что может подарить человеку судьба. Теперь я это уже точно знаю. И сейчас понимаю размер этого счастья, истинную его величину - я дооценила его. Алёна: Марина, ты несколько раз задавала вопрос о человеческих недостатках. А чего в людях не терпишь ты? Марина: Не люблю высокомерия, мне тяжело с ним мириться. Но в отдельных случаях получалось закрыть на это глаза. Вообще, высокомерие – признак недалёкости. Ведь не фокус возомнить себя богом. Фокус – добиться, чтобы в это поверили. Иначе ты смешон, потому что ты – генерал без армии. Чего совсем простить не могу – это невзвешенности слов. Я старомодна, как канделябр, и для меня слово – всему начало и всему венец. Могу понять горячность и резкость эмоционального слова, но не убийственную жестокость его. Яркий пример: здесь, на сайте, в одном из диалогов меня обвинили в фашизме. Я поинтересовалась, понимает ли собеседник значение этого слова и сможет ли объяснить мне мою связь с этим понятием. Собеседник тут же взял слово назад. Я сделала вывод, о совершенно невозможной для меня беспринципности и воспользовалась кнопочкой «ч/с». Он больше не собеседник. Уверяю тебя, что эмоционально-резкое слово «дура» я пережила бы значительно легче. Лукавлю: я вообще не переживала бы. Для меня также немыслимо бросить слово «подлец». Его произнести можно только, имея очень серьёзные основания и будучи готовым объясниться. Обвинение в подлости без основания – подлость. Ещё меня отталкивает наглость и стремление эпатировать одиозностью. Я вижу за этим бездонную пустоту. Алёна: А ещё ты спрашивала о качестве, которое привлекает. Какое качество привлекает тебя? Марина: Человечность. Им обладают все мои друзья. Особенно оно развито у Владимира Шелеста и Сергея Вострикова. Я не представляю себе, чего каждый из них не способен был бы понять. каждый из них великодушен и умен. И в оценке они опережают ситуацию. Говоря иными словами, оба умеют учесть присущие любому человеку слабости и простить человеку вину до того, как тот сам её осознает и извинится. Это признак мудрости. С Володей я знакома визуально, а с Сергеем Востриковым – нет. Мне искренне жаль, что он много занят и наше общение сведено к минимуму, и в то же время я благодарна интернету за знакомство с ним. Я знаю, что могу прийти к нему с бедой или сомнением, радостью или отчаянием. Знаю, что не откажет ни во внимании, ни в помощи, в чем бы она ни выражалась. И я не оставляю мечту когда-нибудь приехать в Воронеж и познакомиться визуально с Сергеем и со Светой Ахмедовой. Представляю себе, как я их обниму - крепко-крепко! Алёна: Насколько я знаю, твои друзья на сайте всячески поддерживают твоё начинание. Марина: Да, серебро, которое раздаётся моим читателям за лучший вопрос, мне дают друзья. Лидируют в вопросе спонсорства Лена Скачко и Вика Беркович. Они отваливают сотнями. Но нельзя не сказать и о Серёже Вострикове и Владимире Шелесте. Не оскудевают дающие руки друзей моих. Но было и ещё одно чудо: после интервью в альбоме со Светой Ахмедовой, был премирован автор 413. Когда я ему перечислила 50 серебряных, он добавил ещё 50 и вернул назад с отметкой «На развитие проекта». И, конечно, дело не в виртуальных сольдо, а в получении ещё одного подтверждения, что моя деятельность простым читателем оценивается высоко. Алёна: А твои враги? Марина: Их нет. Правда, в ч/с валяется пара имён… Но я туда отправляю не тех, к кому испытываю отрицательные эмоции, а тех, о ком я сделала вывод, что человек способен на флуд и готов «гадить» под постом. Интервью даются непросто, это плотная недельная работа. А троллю безразлично это – он пришёл покуражиться с шутками «ниже пояса», чего я терпеть не могу. На эти комментарии отвечают другие, и начинается бардак, который мало того, что сам по себе не симпатичен, да ещё и оттягивает внимание читателей от самого поста. Всё это создаёт негативный фон. Мои интервью не должны становиться площадкой для словесных баталий. Поэтому, в ч/с я запросто отправлю любого хама – и рука не дрогнет! Алёна: 11 декабря у тебя день рождения, тебе будут желать много-много… Но вот что ты пожелала бы себе самой? Марина: Опять прибегну к цитате. Как сказала наша Ирина Чуднова, «самое время просить немоты и слепого бесчувствия». Я в последнее время стала сентиментальна до слезливости, и мне это не нравится. Хотелось бы равновесия. Алёна: Ты сегодня много цитировала наших авторов из Поэмбука, а я закончу интервью тем, что процитирую тебя: «Я благодарю Вас за откровенность и уделённое мне время». Марина: Алёна, я тоже благодарю тебя за истинный интерес ко мне и за проделанную работу. 12.12.2020г Сергею Вострикову Войди в моё стихотворенье от сердца – с левой стороны, непроходимою сиренью нетронутой голубизны. Иди на цвет, ступай на запах, туда, где звуки – птичья трель. Где пчёлы пьют из ярких шапок лесных цветов нектар и хмель. И, поселившись на странице, свободно дух переводя, попробуй с целым миром слиться в просторной капельке дождя. Марина Якимович Автор самого интересного, по мнению Марины, вопроса получит 50 серебром)

Сегодня в рамках литературного фестиваля "Компрос" (Пермь) прошел традиционный конкурс "Шанс для неизданных книг" в жюри которого входили известные уральские и российские поэты, издатели, редакторы. Победителем стал проект автора Поэмбука Селима Эсилова . И ещё до нового года сигнальный тираж книги стихов "Фаюмские портреты" увидит свет.

Марина, поздравляю с Днём рождения! Желаю никогда не сомневаться в себе и воплощать самые яркие и оригинальные идеи, чтобы тебя окружали добрые и любящие люди. Желаю здоровья, благополучия, отличного настроения и много подарков!)

Братцы и сестрицы, приветствую вас! Я, кацца, вам вторую часть конка задолжал. Ну, вот решил перед НГ рассчитаться со всеми долгами ещё и потому, что этот конк должен стать для меня последним. Поэтому хочу поставить жирную точку в уходящем году. Конк для тех, кто принимал участие в 1 этапе, но прошли не все, а лишь часть бойцов, читай - творцов. Следите за уведомлениями, а подробности узнаете непосредственно из условий самого конка. Всем - вдохновения!

А сколько еще таких слов и словосочетаний. Мое любимое: Гаджеты - гад же ты.

"Уже выкинули зонт? Завтра -20*С", - сообщает робот Алиса во всплывающем окне, и я ловлю себя на мысли, что впервые улыбаюсь её шутке. И чуть ли не воспринимаю её как личность. В век тотального интернета общение в Сети уже составляет большую часть нашей жизни. Как бы мы ни упирались, называя её "имитацией", чувства и эмоции в этой своей электронной ипостаси мы испытываем настоящие. Здесь появляются настоящие друзья, настоящие дела, настоящая любовь, настоящая боль, настоящие радость и счастье. Не перестаю утверждать, что в Сети мы точно такие же, как и в реале, и если ты внимательно смотришь на человека в Сети, он тебя не сможет удивить своей противоположностью в реале (может удивить лишь своей ещё большей прекрасностью в связи с появившимся влиянием на другие органы чувств). В нашу жизнь постоянно кто-то врывается. Человек - существо стадное, ему нужно общаться, создавать конгломераты или прибиваться к ним, сбиваться в стаи и ворковать по парам. И не секрет, что каждый ищет собеседника, слушателя, читателя, друга, человека близкого. Интересно, как же мы находим "себе подобных"? Среди великого множества общений и общих дел в Сети мы вдруг выделяем для себя какого-то человека (или людей) - по каким признакам? Если в реале можно очароваться чьим-то взором горящим или накачанными бицепсами, быть пленённой запахом, тембром голоса и тактильностью, то в Сети в глаза сразу бросается что-то другое... Ведь прежде чем мы понимаем, что нам с кем-то, возможно, здесь и сейчас по пути, мы же стараемся более-менее тщательно сканировать каждого, кто показался интересным. По каким признакам вы узнаёте, что человек по ту сторону экрана, делающий шаг вам навстречу - потенциальный друг, товарищ и брат? А этот - ну, может быть. При определённых обстоятельствах. А этот - если только он останется последним человеком на планете. А тот - ни за что, даже под угрозой коммуникативной голодухи. Строгий ли "фейсконтроль" у вас на входе, несмотря на всю вашу дружелюбность по умолчанию? Или ваши объятия открыты для всех, кто хотя бы просто не с мечом?