Альбом  

Автор рубрики: Иванна Дунец

24 мая 2020 

Виктория Беркович

«Маленькие» люди и два «Предложения» от Чехова»

|эссе| 

«Все мы прекрасные люди, а между тем…»

Это фраза из спектакля по произведению другого великого русского писателя и, тем не менее, она крутится в голове, не отпускает, когда читаешь Чехова. Принимаясь за написание эссе, я так и не смогла до конца понять, как подступиться к этой «глыбе». Писать о творчестве Чехова вообще – почти непосильная задача. Писать об одном произведении – жаль, потому что Чехов настолько разный и многогранный: боишься упустить что-то важное – то, что зацепило, заставило размышлять. И тогда начинает «душить жаба». Потому что я, в этом смысле, «жадна» до безобразия.

О маленьком человеке писали и Пушкин, и Гоголь, и Салтыков-Щедрин, и Достоевский. И, конечно, Чехов. О маленьком человеке в русской классике не писал только ленивый: от школьника до маститого литературоведа. Да и как не писать, если это один из самых главных, самых любимых типов героя, благодатнейшая почва для любого писателя. Он – репрезентативен весьма, и в то же время, у каждого – разный. Жалкий или ничтожный, трогательный или одержимый страстями, сомневающийся или наоборот, закостенелый в убогих рамках собственных суждений. И разное отношение к нему и писателя, в том числе.

И если у Пушкина к своему герою жалость и сочувствие, то у Грибоедова – презрение, а у Гоголя – насмешка и, временами, сочувствие и жалость (достаточно вспомнить Жевакина в «Женитьбе»). У Достоевского – всегда желание спасти, привести к Богу. Но Гоголь, так или иначе, играет со своим героем,  а Достоевский и его, и читателя ведёт к пониманию и осознанию, терпеливо объясняя, иногда почти не оставляя люфта для собственных домыслов. А что же Чехов?

Антон Павлович, вобрав в себя все лучшие традиции русской классической литературы, предлагает свой собственный подход, который так люб любому думающему читателю. Чеховский «маленький человек» – это «Человек в футляре», и он практически всегда у него «в футляре». Чехов, да простят меня за крамольную мысль, как хороший врач-профессионал достаёт его из этого футляра и производит «вскрытие». Он методично изучает героя, описывает симптоматику болезни, анамнез и так далее, но никогда не ставит окончательный диагноз. Антон Павлович просто предлагает сделать это читателю. И читатель, с удовольствием попадаясь на удочку, ставит «диагноз» или ничего не поняв, уходит, недоумевая и, как правило, больше не возвращается. Но для меня лично – это самое вкусное. Когда мне изложили факты и предлагают сделать вывод самостоятельно! Ничего не объясняя и ничего не доказывая.

Отличительная черта Чехова – он играет не с литературным персонажем, он играет с читателем, «проверяет его на вшивость», если можно так выразиться. Это не означает, что он беспристрастен к героям. Все они люди: жалкие, смешные, подлые или несчастные, но люди. Он чётко разделяет их на маленьких по положению и на маленьких в душе. Первых он жалеет и сочувствует им (Ванька Жуков, Иона из рассказа «Тоска», Иван из «Студента»), вторых – презирает или просто не любит (Ионыч или Беликов).  Нет, он явно имеет своё собственное о них мнение, но не озвучивает его в лоб. Он – исследователь душ человеческих, но прежде всего, ему интересен читатель и поставленный над ним эксперимент. Даже, если он не узнает о его результатах. И не важно, рассказ ли это о бесславной судьбе милейшего, но скучного и, в общем-то, никчёмного Владимира Семёновича Лядовского из рассказа «Хорошие люди», который искренне считал себя литератором.

«Это пишущий, которому очень шло, когда он говорил: «Нас немного!» или: «Что за жизнь без борьбы? Вперёд!», хотя он ни с кем никогда не боролся и никогда не шёл вперёд. Владимир Семёнович искренне веровал в свою программу, не знал никаких сомнений, и по-видимому, был очень доволен собой…»

И который взбеленился, когда его невзрачная во всех отношениях сестра, до этого благоговейно наблюдавшая, как он пишет, осмелилась спорить с ним, высказывать собственные суждения и подвергла сомнению нужность всего того, чем он так упоённо занимался. А в результате, он умер один, никому не нужный и был забыт вскорости, как будто бы его и не существовало, как тот «хлам», который он пытался вытащить на свет божий в качестве литературных шедевров.

Или очаровательная и горячо любимая мною пьеса шутка «Предложение» про незабвенные Воловьи лужки (практически Гоголевская по форме и содержанию). С явной аллюзией к грибоедовскому Фамусову и даже цитатой из уст главы семейства, который ещё и на городничего из «Ревизора» похож (думаю, что всё это не случайно) и мнительным женихом, у которого каждые пять минут «отказывало сердце» и «отнималась нога».

Или знаменитый «Вишнёвый сад», в котором все герои – неприятны, и неприятны по-своему. И только Фирс (маленький человек со своей, в общем-то, жалкой психологией служения хозяевам, но и искренней к ним любовью и заботой) – трогательный, настоящий и уходящий. Символ уходящей эпохи. Неслучайно Чехов заканчивает пьесу его мини-монологом, и эта финальная сцена душу раздирает и заставляет ещё больше с неприятностью относиться ко всем остальным персонажам.

«Про меня забыли... Ничего... я тут посижу... А Леонид Андреич, небось, шубы не надел, в пальто поехал... (Озабоченно вздыхает.) Я-то не поглядел... Молодо-зелено! (Бормочет что-то, чего понять нельзя.) Жизнь-то прошла, словно и не жил... (Ложится.) Я полежу... Силушки-то у тебя нету, ничего не осталось, ничего... Эх ты... недотёпа!..»

Ну, и апофеоз эксперимента над читателем – маленький рассказ «Предложение», рассказ для девиц, как написано у Чехова, но в том-то и штука, что он НЕ для девиц. В крохотном произведении намеренно собраны все пошлые литературные шаблоны дамских романов и концовка, рассчитанная на умного читателя, который будет в восторге.

И везде Чехов констатирует, фиксирует, но окончательный диагноз – всегда за читателем. А ружьё, висящее на стене, в конце концов, стреляет в вас!

Чеховские Чтения

Эссе «Маленькие» люди и два «Предложения» от Чехова» в Чеховских Чтениях

Итоги Чеховских Чтений

Начинаем публикацию обзоров работ, выбранных модераторами в свои

"портфели".

Зимняя Стася 

Доброго времени суток. Представляю свою подборку в редакторский портфель, куда я постаралась собрать самые разные стихи, хотя очень люблю нарратив. Знаю, что многие считают лирику королевой поэзии, но считаю, что хороший нарратив писать сложнее. На мой взгляд, предложить читателю, историю, сюжет, малометражку с ударным окончанием, выводом, и при этом не свалиться в пафос, назидательность, но дать возможность поразмышлять – это большой труд. А ещё талант. Впрочем, это тема отдельного поста.

Но, «лирика», «нарратив» – это лишь инструментарий в руках автора. Хороший автор способен удачно выразить свою мысль в любой форме.

ЕЩЁ ОДНА ПОПЫТКА

Не ночь, не дождь и вовсе не аптека,

но город пуст.

И тишина.

Неторопливый Бог ваяет человека

в который раз.

Упорный!

А в раю — весна,

сирень, шмели, и где-то птица

поёт.

Красиво и светло.

Бог потирает поясницу

и, над костром подвесив котелок,

готовит ужин.

Человек из глины ждёт обжига и вдохновения души,

а Бог помешивает в кружке

и почему-то не спешит.

О чём-то думает Всевышний,

неторопливо ест и пьёт.

А глина цвета спелой вишни

молчит и терпеливо ждёт.

Тема, вроде бы, не нова. Творец создаёт человека по своему образу и подобию. Но как обыграна! С первых строк понятно, что это первое творение Всевышнего. Город ещё пуст. Закрываешь глаза и видишь мудрые, добрые, карие и немного уставшие глаза Творца. Почему карие? Потому что автор создал образ из мелочей и дал возможность читателю вообразить себя частью процесса созидания. Мое воображение рисует карие глаза. В этом стихотворении Творец один, но он не одинок. Вокруг звуки (пение птиц, например, шум морского прибоя), запахи и тёплый полуденный ветер. «Потирает поясницу», «помешивает в кружке» – те нюансы, которые создают атмосферу творческого процесса, спокойствия и умиротворенности. «И почему-то не спешит» – очевидно, думает, как в этот маленький кусочек глины вложить свою мудрость, любовь, отчаяние, надежду, страх, радость, жажду познания, боль. Все то, без чего жизнь невозможна. И читатель молчит. И терпеливо ждёт вдохновения души.

ГЛАЗА ВРАГА

Со звездой на фуражке, с крестом на груди,

Он себя убеждал, что страну впереди

Ожидает пора Добра.

А пока, по законам гражданской войны,

Надо тех, что грядущему веку вредны,

Уничтожить под крик «ура».

Что ж, такая эпоха сейчас на дворе –

Не получится спрятать «наган» в кобуре,

Не испачкать в крови ладонь.

Это время не терпит тропинок кривых.

Это путь по прямой – чтоб остаться в живых,

По живым открывай огонь.

«Вот у стенки в исподнем стоит человек.

Не копыта – ступни упираются в снег,

И на лбу не растут рога.

Но, забыв милосердие, просто поверь:

Человек – кровожадный, безжалостный зверь.

Это доблесть – убить врага!».

Так он думал, сжимая холодную сталь.

И нажал на курок, поминая Христа.

И запомнил последний миг –

Человек перед смертью взглянул в небеса,

И без страха и злобы смотрели глаза

В ускользающий светлый мир.

Добро и зло. Вера и беспощадность. После прочтения мурашки по спине. И вроде все правильно: «Человек – кровожадный, безжалостный зверь. Это доблесть – убить врага!». Ведь «испачкать в крови ладонь» – это святое, это как дать кровавую клятву Родине. Но в чем ошибся лирический герой? Почему рука с оружием дрожит? У него своя вера – в светлое будущее, своё добро – убить врага. Но откуда это ощущение липкого страха? Откуда взялось подлое сомнение в правильности поступка? Потому что в глазах врага нет страха. И злобы нет. Потому что враг не дрожит, а Христос все видит. И вот тут я поняла, что это я, читатель, смотрю на врага глазами убийцы. Автор бьет наотмашь этой правдой.

ПЕТЛЯ

Ещё не больно, но уже не страшно,

когда ты сядешь в самолёт бумажный.

Его запустит чья-нибудь рука.

Ни катапульты нет, ни парашюта...

Да, не смешная получилась шутка

на выходе, зато наверняка

развеселить до колик вышло Бога.

В мешке у Бога до хрена убогих...

И твой вопрос, и на него ответ

они давно с Нечистым перетёрли,

и мёртвая петля уже на горле

затянута... и выбит табурет.

Всегда тяжело менять жизнь. Особенно – если резко, полярно. Стих – не крик отчаяния. Стих – констатация факта. Стих – принятое твёрдое решение. Стих-горечь. Стих-крах. И это не несчастная любовь и разбитые мечты. За этим решением стоит жизнь и проигрыш. За этим решением стоит смерть. Хочется крикнуть: «Подожди! Мы что-нибудь придумаем!» Но выбит табурет. Можно долго рассуждать на тему самоубийства, но последней строкой автор ставит меня в тупик: а о самоубийстве ли стих? А стих о принятии неудобного и отчаянного решения. Стих-поворот.

ПУШКИНСКОЕ...

Твой узок глаз, моя калмычка,

Взгляд прост и ясен, без затей.

Стегать коня кнутом привычка

И мчать галопом средь степей

В монгольской прихоти твоей.

Но хоть глаза твои и узки,

Мир в них бескраен и широк,

Ты Oiseau bleu...(по-французски),

Летишь седло зажав меж ног.

Кумыс не дружит с самоваром,

В калмыцкий чай ты соль крошишь,

Не озабочена Сен-Маром,

И запределье не ценишь.

Твой ум не тяготит мечтанье,

Лишь буйный ветер в голове

Путь ищет по степи.. Ма dov’e?

Стихийно благ твоих собранье…

Глаз отвести я полчаса,

Не мог, пока мне запрягали

Коня...И мысли занимали

Раскосых глаз твоих краса

И степь. Она пленяла то же:

Хмелел, вдыхая всей душой

Я запах...И стелилось ложе

Травой ковыльной, кочевой...

Oiseau bleu...голубая птица

Есть у меня друг Джангар. Калмык, буддист-шаманист и по какому-то загадочному стечению обстоятельств (а у этих калмыков все загадочное), капитан полиции. Человек, любящий Калмыкию до боли в сердце. Я читала стих и думала: «Интересно, а чтобы Джан сказал?» Но дочитав до слов «но хоть глаза твои и узки, Мир в них бескраен и широк» поняла, что вот она вся суть этой любви к Калмыкии. Автор в таком вот пушкинском стиле нашёл нужные слова, чтобы передать эту любовь. Без пафоса и без фальшивой восторженности. Просто и со вкусом калмыцкого соленого чая. Сейчас не в моде пушкинская лирика. Но этот стих, с такой вот этнической окраской, дарит читателю возможность увидеть эту степь и вспомнить о том, что Пушкин прекрасен.

СПИНУ ГОРБИТ ФОНАРЬ...

Спину горбит фонарь, утомленный ночью,

я на связи ещё, но уже непрочной.

Паутина дрожит на оконной раме,

я ещё не убит, но серьёзно ранен.

Наползает рассвет заржавевшей сталью,

я не в ближнем миру, но ещё не в дальнем.

Злые звёзды бегут от зари гурьбою,

я дышу тяжело, но уже без боли.

Старый клён не стучит ни в стекло, ни в душу,

я ещё не герой, но уже не трушу...

Мужская лирика. Честная, сильная и откровенная. Из тех стихов, что хочется учить наизусть. Которые оставляют след и которых всегда мало. Стих о том самом пресловутом последнем часе ночи. Когда тени становятся длиннее, а время не просто останавливается, но идёт вспять. «Злые звёзды бегут от зари гурьбою». Помните Ремарка? Когда «тайный поток жизни становится слабее и почти угасает именно в этот последний час ночи». Когда человек готов к смерти, но хочет жить и цепляется за жизнь глазами – «паутина дрожит на оконной раме». Стих о неизбежном принятии смерти.

ЛАДУШКИ

Не спрашивай моего имени, не оглядывайся — мы здесь одни.

В душной, не нашей комнате не до знакомств, болтовни.

Вспомнишь жену свою — ладушки, мне всё равно!

Помяни чёрта ли, Бога ли, но возвращайся молчать.

Мне наплевать на последствия, на текущее... Кажется, на себя.

Кажется — жаль, что не крестится. Жаль, что проложенная колея

станет путём единственным — ладушки. С̶у̶щ̶н̶о̶с̶т̶и Лирики пущей для:

Где перебесимся? — Стол, подоконник, кровать...

Ты здесь истерика — веточка выбраться, выбежать, пересечь

будни, застрявшие костью чуть выше моих обнажённых плеч,

Страх, отодвинутый в сторону — всё ещё пялится: - Сжечь, суку, сжечь!

Если про боль — то бессмысленно. Ave, вино!

Дверь этой комнаты крепкая — выдержит, вытерпит, не подведёт.

Выйдем во вне — там откроется с чистой удачей нечистый счёт.

Вытри помаду, оттенок не твой... Нас двоих не залечит йод.

Ты как? — Не знаю! А мне каждый раз всё равно.

Измена. И вроде писано-переписано о ней. Но чаще это про муки душевные и страдания горькие. Мало кто может передать чувства лирических героев без нытья. И это ценно. Изменяют оба, но больно всегда одному. Она упрекает и надеется на чудо. Она ждёт этих встреч и считает дни – «будни, застрявшие костью чуть выше моих обнажённых плеч». Она слышит шепот осуждения за спиной «Сжечь, суку, сжечь!» и напивается по вечерам одна. Она каждый раз дает себе обещание, что это в последний раз. Вот выйдут они из этой комнаты, и все начнётся с нуля. Но Он молчит, потому что устал и безразличен. Ему давно это все надоело: ее вечные истерики и молчание жены. И эта помада ему надоела. Буря эмоций главной героини, переданная в коротком стихе, заставляет переживать эту горечь с ней вместе. Тот самый случай, когда в памяти остаются эмоции, тревога и грусть. Не рекомендую читать перед сном)

ПЫЛИНКИ

Как же с лёгкостью я забываю про все свои пла́чи.

То хватаю штанину, он для меня значит.

То как-то само собой выдыхаю.

То и вовсе узду закусила, несёт, ветер в харю.

Взбесившаяся кобыла.

Ни страха, ни боли. Сотни раз уже было.

И тысячи будет.

Бог усыпляет меня. Дьявол будит.

Чмокает в шею. Завтрак готовит.

А мне так наплевать… на эспрессо, на covid,

На брехливость готовящихся революций:

Завтра – время проснуться

В ещё большем, чем нынешнее, мягком месте.

Дьявол шторы снимает, комнаты крестит –

Мира этому дому.

Я опять поддаюсь. Я овца. Я ведома.

Я опять забываю про все свои пла́чи.

Надоело быть мыслящей, слышащей, зрячей.

Надоело быть. Надоело бы. Если б не он.

И мне так параллельно на смену времён…

Губы с шеи, на плечи, к запястьям – ломает мне руки.

Бог родил. Дьявол губит. Кодирует. (выродок сукин!)

Рассыпаюсь. В пылинки. Не помню про пла́чи.

И мне так безразлично… Мне так всё иначе…

_ _ _

Новый день возрождающей гибелью начат.

Стих читается на одном дыхании. Я знаю много людей, которые живут в мире с собой и со всем, что их окружает. И я знаю, что многие желают хотя бы раз испытать то, о чем пишет автор. Стих-качели. Это и ярость, злость на себя и собственную слабость, и нежность, и нежелание что-либо менять. «Новый день возрождающей гибелью начат» – утро начинает набирать такую скорость, что вечером душа рассыпается в пылинки. Это забег на дистанцию длиной в жизнь. Ощущение жизни, которое не радует, но остановиться невозможно, потому что остановка – смерть. Автор описал не только жизнь и ощущение от неё одного человека, а принцип жизни галактик. В маленьком творении автора представлена главная загадка мира, который поведал человечеству еще Гермес Трисмегист, записав ее на изумрудной скрижали: «Вот истина, совершенная истина и ничего кроме истины. То, что вверху, подобно тому, что внизу. То, что внизу, подобно тому, что вверху. Одного этого знания уже достаточно, чтобы творить чудеса». Мы, созданные Творцом и понукаемые лукавым, рассыпаемся в пылинки, чтобы каждое утро начинать все сначала, «забывая о своих пла́чах».

КАРТЫ

Я на задворках бытия

Ищу рассыпанные карты.

А, может, это и не я

К последнему готовлюсь старту.

Шестёрку крою я тузом,

А надо бы совсем иначе.

И, как обычно, напролом

Моя лошадка резво скачет.

Но, спотыкается уже:

Ведь годы, да, берут за плечи,

И на последнем рубеже

Нас безуспешно доктор лечит.

Но всё так хочется вперёд,

Ещё вперёд. А как иначе?

Всё жду, а вдруг мне повезёт,

Безумно радуясь удаче.

Фортуна - штучка та ещё,

Увы, ко мне не благосклонна,

Да ладно, выровнять бы счёт,

Найти площадку для разгона.

Туда, к холодным небесам

Проложена давно дорога.

А карты оставляю вам

У деревянного порога.

Женская лирика. Только женщине удавалось так просто, нежно и не надрывно рассказать о приближающейся старости. Да и о старости ли? «Ещё вперёд. А как иначе?» – здесь мне видится лирическая героиня вне возраста. Вот бывают такие женщины. Они рождаются, как будто загораются, и всю жизнь горят. Как Мишель Лами или Моника Белуччи. Они всегда стильные и целеустремленные. Они не колют ботекс, потому что любят себя в любом возрасте. Они во всем и всегда ищут «площадку для разгона». Они прекрасно осведомлены о том, что жизнь чаще заканчивается болезнями и смертью, но им хочется гореть и жить. Если вдруг на вас нападет хандра, то перечитайте этот стих.

В ГРАНИЦАХ ЛИЧНОГО ПРОСТРАНСТВА

В границах личного пространства
Часы не ходят, а бегут.
Для ощущенья постоянства
Хватает нескольких минут.
Они ценней всех денег мира,
Важнее тысяч мелочей
И превращается квартира
В волшебный замок «Дю Солей».
Неровным слоем лягут тени
На штор зеленое сукно,
Запрыгнет кошка на колени,
И будет щуриться в окно.
А на столе горели свечи,
Плясал их отблеск на стене.
Глядел холодный, зимний вечер
На свет в рубиновом вине.

Есть стихи без философских наворотов, но необычайно глубокие и волшебные. Это именно тот случай. Автор делится с читателем частичкой своего внутреннего восприятия жизни. Автор не ощущает одиночества, оставшись один на один с собой. Автор любит своё одиночество. Для него одиночество «ценней всех денег мира». И тут есть такой маленький, но очень аутентичный нюанс – «запрыгнет кошка на колени». Кошка – проводник в мир фантазий, волшебства, таинства и спокойствия. Я всегда отделяю автора от его лирического героя, но тут не смогла, как ни старалась. Тут именно стих об авторе и его силе. «Умному человеку не бывает скучно – ему всегда найдется о чем подумать» Борис Акунин.


СОНЕТ

Ни страх, ни боль меня не остановят,
Зачем бояться языков кликуш?
Стеснительность не принесёт покоя
И вызовет разлуку близких душ.
Начнется безуспешная погоня
За будущим. Не трогай, не нарушь -
Столь глупы откровения порою,
Что не приводят ближе к слову - муж.
Не спрятаться от знака Водолея -
В слезах укрыта нужная стезя.
Люблю, страдаю, до конца не веря.
Но чувства появляются незря.
Так почему, в который раз бледнея,
Я говорю холодное - нельзя?

А не взяться ли нам за Франческо нашего Петрарку? Вот вам классический сонет. И вроде бы все просто. Но перед нами не совсем обычный сонет. Точнее, не совсем привычная для такого рода сонетов лирическая героиня. Автор достаточно ярко обрисовал ее образ. И перед нами не страдалица по несчастной любви или окрылённая чувствами голубица, а молодая, хитрая, даже порою циничная особа - «столь глупы откровения порою, Что не приводят ближе к слову - муж». Девушка, что называется, загорелась влюбленностью и целью.
И вот под личиной классического итальянского сонета замаскировалась современная тонкая ирония над охотницами за золотыми тельцами.

Полностью прочесть работы и проголосовать за них можно здесь:
Редакторский портфель

 
Хороших нам стихов!

№2 («Ной»)

Предыдущие выпуски: №1

Гость рубрики — Виктория Беркович

Ведущий — Илья Рейм

Вопрос того, насколько стихи должны быть понятны каждому их читателю и насколько автор имеет право использовать заведомо трудносчитываемые ходы и образы — вопрос в поэзии вечный. И в ответах на него — и у авторов, и у читателей — традиционно сражаются две крайности. Одна заключается во фразе «Поэт пишет для народа, он обязан быть понятным народу, Пушкин понятен, Есенин понятен, какого лешего надо писать сложно?» Другая: «Я пишу так, как вижу, остальное — проблемы читателя!» Первая недалека от «читатель всегда прав». Вторая может довести нас до хлебниковского:

Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиэээй — пелся облик,
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо.

Когда-то в детстве (лет в десять или одиннадцать) мне прочитали это стихотворение и спросили, что оно может значить. Я подумал, что кого-то ведут на цепи («гзи-гзи-гзэо» — это, соответственно, звук волочащейся цепи). Оказалось, никого не ведут. Просто у Хлебникова была выраженная синестезия (кто не интересовался, это любопытное явление, отнюдь не редкое, бывает у многих — переплетение различных ощущений, случается, что звуки вызывают цветовые ассоциации, случается и другое, например, у меня к звучанию слова примешиваются тактильно-вкусовые ощущения), причём у него фонемы были окрашены в цвета. Звук [б], в частности, ассоциировался с красным, то есть загадочное «бобэоби» — всего лишь выражение красного цвета губ, далее в том же духе.

Имел ли поэт право так написать? Иметь-то имел, конечно. Другой вопрос, что вряд ли такое стихотворение может стать чем-то помимо любопытного курьёза, поскольку шансов на понимание читателем около нуля: сами понимаете, синестезия — это всегда чисто индивидуальные ассоциации, и даже у тех людей, у которых она есть в той же форме (в данном случае фонемы окрашены в цвета) вероятность совпадения конкретного цветового кода невелика, в итоге ценность текста для постороннего читателя очень сомнительна. Конечно, наличие такого текста в записной книжке у поэта нормально. Сделать же это стихотворение интересным для читателя может только любопытство к личности и творчеству необычного автора, но самостоятельной ценности оно, скорее всего, не имеет вообще. Как и любой «Чёрный квадрат» (который я, признаться, отказываюсь считать картиной), это голая декларация, приобретающая какой-то смысл только в контексте других работ автора и его творческих принципов.

Другая крайность — требование бесспорной понятности для каждого (или почти каждого) читателя от каждого образа в стихотворении, причём понятности без какого-либо обдумывания, без какой-либо даже возможности непонимания. К сожалению, образы, настолько бесспорные, что их в принципе нельзя прочитать превратно, обычно довольно банальны, и за две сотни лет эволюции современной нам русской поэтической традиции во многом выработаны (я сознательно не считаю XVIII век и беру за начальную точку Пушкина, т.к. именно он для нас — хронологически первый из крупнейших поэтов, почти все стихи которого общедоступны, поэтика же более ранних эпох куда дальше от нас). Это не значит, конечно, что сейчас есть место только для нетривиальных образов. Это значит, что пребывать полностью в рамках однозначно читаемого уже нельзя. Да и попытка ограничиться бесспорным и предсказуемым всегда останавливает развитие.

Вывод прост: во всём нужна некая разумная середина. Вряд ли кому-то, кроме самого автора, ценны стихи, написанные так, что никто больше не поймёт. Но и мучительно проверять каждый образ на предмет «а не окажется ли этот образ не до конца понятным кому-либо?», устраняя всё спорное — идея не лучшая: полностью идти на поводу у читателя, скорее всего, не стоит.

Лично мой подход при чтении стихов примерно таков: если в целом стихотворение считывается, успешно воспринимается иррационально и по преимуществу прочитывается умом, но отдельные образы, не нарушая целостного иррационального восприятия, кажутся не очень совпадающими по используемым внутренним кодам с моими представлениями — я даже не буду, скорее всего, сильно заострять своё внимание на таких точечных несовпадениях. Если несовпадений много, они уже могут мешать. В любом случае «игра в Прокруста» — попытка подогнать всё в читаемом стихотворении под себя — не очень продуктивна.

Вообще, конечно, то, что вкладывает автор, никогда нельзя прочесть полностью. Как бы понятно ни был написан текст, сама природа стихов не позволяет рассчитывать на точную передачу всего, что есть в голове у автора. Чаще всего передаётся некая суть, квинтэссенция переживаний, породивших стихотворение. Для лирики, особенно короткой, нередко характерно существенно меньшее внимание к внешним деталям (во всяком случае, набор изображаемых деталей — не исчерпывающий, выхвачено обычно лишь показавшее автору важнейшим) и конкретным мыслям по сравнению с непосредственной передачей состояния, заключающего ту самую квинтэссенцию переживаний. Кстати, поэтому, как правило, чем короче лирика, тем менее однозначно её толкование. Японские хокку, из которых нередко можно узнать, что в старый пруд прыгнула лягушка, за чем последовал всплеск воды — пожалуй, типичный пример, часто почти нечитаемый для представителя нашей культуры: это вовсе не про лягушку, это про внутренние состояния автора на материале микроистории с прыжком лягушки в воду. Из-за всего вышесказанного авторский комментарий к лирике может быть существенно длиннее самой лирики. Впрочем, цель такого комментария — рассказать об авторском видении текста, но не предписать читателю, как надо этот текст читать.

Другими словами, однозначного ответа на то, насколько должен автор ориентироваться на читателя, по всей видимости, нет. Крайности, бесспорно, ответами не являются, а поиск середины, как и везде, является не самой простой задачей, и на этом пути каждому из нас можно лишь пожелать удачи.

Виктория Беркович, «Ной строит ковчег»

Вызрел ли день новым светом, вечным ли смыслом,
небо ведром прохудившимся низко зависло,
город плывёт в мареве недозимы.
Мы — глупые рыбы, рыбы — не-мы…
Ныне. Вовеки. Присно.

Кто я такой? — не лучшая реплика Ноя —
строю ковчег, понимая, строить не стоит.
Разве кого-то можно спасти вопреки?
Всякая рыба ищет свой путь до реки
прежде, чем стать перегноем.

Ну, а пока божьи непарные твари
в баре сидят до утра\ щи дома варят
Им недосуг верить в какой-то потоп —
кто усомнится в крепости ноющих строп…
стоп, или рук, или век?

Бог из кармана ссыпает невидимый снег.
На повороте зимы наступает предел.
Ною плевать на усмешки беспечных людей.

Ной строит ковчег

В целом стихотворение достаточно понятное, хотя и насыщено образами, да и «культурными кодами» в виде, например, едва скрытой цитаты «Мы — не рабы, рабы — не мы».

Есть Ной, который действует, исходя из некой логики, отличной от логики «беспечных людей», хотя, видимо, и его собственный ум сомневается. Дальше возможно довольно много философских толкований, и мне трудно сказать, что именно находится на первом плане для автора, но читателю не возбраняется выбрать и увидеть своё.

У меня, пожалуй, присутствует некоторое внутреннее несогласие с небом, которое «ведром… низко зависло» — с «зависанием», слово не кажется убедительным. Затруднения с расшифровкой образов есть в конструкции про стропы-стопы-руки-веки и ссыпании невидимого снега, однако обе эти конструкции никакого несогласия уже не вызывают.

Но послушаем автора, это интереснее.

В общем-то, начиная с названия, автором обозначается действие, которое сопровождает все размышления автора (читай ЛГ) происходящие по ходу этого действия. А дальше… дальше идёт описание места действия, фон, на котором это действие происходит. И хотя оно прямо не называется, это вполне себе конкретное место. И каждый, кто знаком с автором и знает, откуда он, это место узнает, а тот, кто не знаком, просто воспримет его, как вполне подходящее. Потому что оно на самом деле – подходящее, и поэтому совершенно не важно, обозначено ли оно конкретным именем или нет. Просто автору было удобно поместить героя именно в это пространство и на этот фон, так как он ему хорошо знаком, и автор может описать его достоверно. А дальше уже начинается экзистенциальное. Дело в том, что автор любит Сартра. Автор знает, что очень многие не любят Сартра. Более того, автор понимает, почему. Но для него философия Сартра и вообще экзистенциальная философия мила тем, что это такой, хоть и сомнительный, но всё же аусвайс на «выдать бунтаря». Свобода, ограниченная необходимостью обязательно сделать выбор. То есть нельзя не сделать выбор, но ты свободен в том, какой выбор сделать в предлагаемых обстоятельствах. И это всегда выбор из плохого и плохого. Разница только в величине последствий и в цене, которую придётся заплатить. И даже, ничего не выбирая, ты всё равно делаешь этот выбор, просто это самый плохой выбор. И тут это есть тоже. ЛГ понимает, что всё тщетно, но из «сделать хоть что-то» и «не делать ничего» выбирает делать, достаточно ясно осознавая, что результат будет примерно один и тот же. Но для него важен сам факт собственного несмирения перед неизбежным, потому что в этом есть смысл его персонального существования. Иначе зачем? Вообще в строке про рыб дан ясный намёк на противопоставление философии экзистенциальной философии стоиков, обыгранный в этом «рыбы не-мы», в котором и «рыбы немы» и «рыбы – не мы», а ещё чисто фонетически созвучно аллюзии на «мы – не рабы, рабы – не мы». И вообще в этих рыбах много чего заложено. Во-первых, место действия, город на месте которого когда-то плескалось море и плавали рыбы, которые до сих пор водятся в этих местах. Во-вторых климат. В котором жители – ощущают себя если не рыбами, то амфибиями точно. Ну и, наконец, рыба – символ христианства, а значит, смирения. Но ЛГ не хочет этого смирения, бежит от него. Хотя и понимает, что большинство уже смирилось со всем. Автору много пеняли на эту строку: «всякая рыба ищет свой путь до реки…». Как так может быть, если рыба априори уже в реке? Это сухопутная рыба? И т.д. Но в том-то и дело, что это ведь не про рыб, а про нас. Все мы – рыбки в садке у Бога.

Было и про «невидимый снег из кармана». Как снег может быть невидимым? Может. И дождь может быть невидимым. Принадлежность к фону, знакомому автору и незнакомому кому-то другому. Однако, не это важно. Автор понимает, что для него образ зримый, но зримый он не для каждого. Он использовал знакомый ему образ для обозначения метафорически того, что знают все. Что сыпал Бог на землю? Манну небесную. Для тех, кто был с ним. А тот, кто его не принимает, её не может увидеть, потому что для него Бога нет. Всё просто.

Самые большие споры вызвали «стропы». Даже не стопы и руки, а именно стропы. Хотя, для автора это странно, ибо это весьма простая метафора. «Стропы» – образ всего того, что держит. В данном случае, того, что держит Землю. Именно Землю, а не ковчег, как некоторые решили. Хотя, и тут можно было бы поспорить, ведь «ковчег» – всего лишь образ того, на чём можно спастись, будь то дирижабль или космический корабль. Почему бы и не без строп. Но об этом чуть ниже и подробнее, поскольку именно это место в тексте вызвало самое большое количество вопросов.

«кто усомнится в крепости ноющих строп… -- ноющие хорошо, а вот стропы, кажется, случайное слово, потому что ковчег не самолёт ведь».

Но в том-то и дело, что стропы здесь не к ковчегу, а к Земле, а она, как известно, тот ещё самолёт. Из текста, совсем не следует, что стропы относятся не к Земле, а к ковчегу.

Ну, а пока божьи непарные твари

в баре сидят до утра\ щи дома варят

Им недосуг верить в какой-то потоп –

кто усомнится в крепости ноющих строп…

Твари сидят не в ковчеге, а живут на Земле и не верят в потоп, который на неё придёт. Для них всё нормально и надёжно. Зачем им сомневаться в надёжности чего бы то ни было, относящегося к ковчегу, если сама необходимость постройки оного для них не очевидна? Другое дело, про следующий за стропами ряд. Он... не то, чтобы неудачен... скорее не очевиден для читателя, а это, как автор уже успел убедиться - всегда минус. Герметичный образ, построенный на одному только автору ведомой ассоциации, может попасть в цель, а может и мимо сигануть.

Попробую объяснить/показать. Тут вообще... такой ряд картинок/кадров что ли. Знаете, есть такие мультфильмы рисованными контурами, где один образ как бы вырастает из другого. У Саакянца это классно реализовано, к примеру. Вот отъезжает камера и... шарик земной, который и есть этот не дирижабль, но воздушный шар со стропами, а потом он превращается в полосатый арбуз, который висит в авоське (помните такие сетки были в советское время) и ручки от авоськи - тоже стропы, за которые он привязан к небу. И вот он болтается под этим небом от ветра и шторма, стропы скрипят и стонут, но они скрипят так уже тысячи лет и столько же ещё проскрипят, и никто уже не обращает на это внимания, потому что каждый уверен в том, что то, что было всегда - будет всегда. А потом он превращается в круглый камень, который маленький Сизиф катит в гору, отсюда стопы и руки, а потом наезжает камера на этот камень, и он становится глазным яблоком - отсюда веки, которые потом превращаются в лодку с парусом на ней, несущую это яблоко... Автор просто перед тем, как написать стих, "посмотрел" про него видео... некоторым образом.

Мне кажется, что непонимание со «стропами» возникает ещё и потому, что многие видят это слово в очень узком его значении, исключительно как «парашютные стропы», а некоторые вообще имеют смутное понятие о том, что это, и у ни возникают совершенно иные ассоциации, к примеру со «стропилами».

Про Сизифа. Для автора в данном контексте и в контексте его личного Ноя вполне закономерно его превращение в Сизифа, потому что и Сизиф, и авторский Ной понимают всю тщетность и бессмысленность своего труда, но упрямо продолжают катить/строить. Хотя разница всё же есть. Для Сизифа – это был не его выбор.

А в итоге, концовка, вновь обозначающая действие, закольцовывает его и опять же приводит к аналогии с Сизифом. Бесконечно по кругу, снова и снова, вопреки всему.

Ну, и напоследок, немного о механизмах считывания. Я писала об этом целую статью в дневнике, и родилась она из диалога с Ирой Чудновой. Да, конечно, воспринимаем прочитанное всегда через себя. А автор всегда пишет о своём. И если это не стихотворение без какой-либо персональной внутренней философии, апеллирующей исключительно к личным маркерам автора, то это – лотерея. Кому-то заходит сразу, потому что коррелирует с его внутренним мировосприятием. Кому-то заходит, потому что автор (а я всегда) оставляет некие свободные точки в пространстве текста для читателя, куда тот встраивает свои маркеры и считывает уже своё. А кому-то не заходит вообще в силу того, что авторское не совпало, пазы не подошли по размеру... или не там расположены были. Мне кажется, что именно так это работает. Более того, мне кажется, что именно так это и ДОЛЖНО работать. Спасибо за прочтение.

Вот такой вот авторский разбор. Происхождение некоторых образов кажется мне довольно непростым (особенно в части картинок из мультфильмов) — честно говоря, я ничего подобного не предполагал, да и не мог, наверное. Но к чему это всё идёт? А идёт к тому, что всё-таки читателю не нужно понять в стихотворении всё. И уж точно невозможно понять всё, что вкладывал автор. Часть образов прекрасно работает и без осознания читающим их происхождения, просто как объект целостного восприятия, хотя достичь их логического понимания не удаётся. И это не является проблемой, но, конечно, если в стихотворении непонятным будет буквально всё, видимо, это не скажется хорошо на читательском восприятии.

Если подвести итог, всё это к тому, что, хотя понимать строение и суть образов может быть интересно, иногда это не так уж обязательно. И уж стремиться распилить каждый образ и непременно найти то, что у него внутри, ставя автору в претензию любую неудачу такого анализа, на мой взгляд, обычно неконструктивно. Анализ — хорошо, важно, нужно, я его даже люблю. Но не одним анализом жива поэзия, всё-таки её суть скрыта в чём-то совсем другом, а анализ — лишь приятное дополнение, во всяком случае, мне видится так.

И несколько вопросов о творческом процессе.

Первый вопрос, видимо, будет в этой рубрике традиционным. Ты достаточно детально описываешь «расшифровку» стихотворения. А в какой момент ты сама её осознаёшь — до написания, в процессе, после? Насколько рационален твой процесс письма и в какой степени ты сама открываешь для себя стихотворение уже впоследствии?

Ну, обычно в процессе. Такие вещи, как эта, зачастую приходят сами. То есть существует n-ное количество стихов (достаточно большая их часть) которые записываются почти без правки, вот как есть. Есть такие, которые собираются, как пазл. Сначала приходят две последние строчки, потом надстраивается всё остальное. Или, наоборот, рождается один катрен, который будет где-то в тексте, а всё остальное строится вокруг. Но строится быстро. В процессе приходят те или иные образы, которые «Ах, вот оно!», и они не вызывают у меня сомнения, потому что я точно понимаю, что имеется в виду и почему. Некоторые вещи вызывают отторжение у людей, которым я показываю написанное первым, но, если точно уверена в том, что написано, и мне это нравится – только через мой труп изменить это. Некоторые вещи обретают второе дно уже после написания. И я радуюсь, что вот, тут ещё и это. Такое бывает нечасто, но случается. Иногда пишу, а у меня крутится видеоряд в голове, как в случае с Ноем. Но больше всего ценно для меня то, что записалось сходу на одном дыхании. Это кайф.

Как приходит идея стихотворения, как задумываются образы?

О, это – самое сложное и самое долгое. Особенно конкурсное. Могу несколько дней ходить и думать над темой, а в башке полная пустота. А потом вдруг раз и сверкнёт идея. Но это ещё полдела.  Ещё пару дней могу катать её в голове так и этак, пока она не встроится туда окончательно. А потом сесть и написать за полчаса. Иногда минут за пятнадцать.)) А образы, в основном приходят сами, но они же не берутся из ничего. Культурный код срабатывает. Определённый фон, в котором живу. Вот, кстати, к вопросу о прохудившемся ведре. Сразу и расшифрую. Для меня это было изначально понятным. Потому не стала этого делать в разборе. Ведь кроме тебя, так никто и спросил. Видимо, у большинства тоже встроилось. Это чисто питерское. Низко зависло – это про небо Питера. Мы настолько к этому привыкли, что это стало общим местом всех питерских поэтов, мне кажется.  Люблю этот образ и часто обыгрываю. На руках, и на плечах у многих было, а у меня на голове вместо шапки было, сомбреро было тоже. И крышкой от банки даже. А тут низко зависшее ведро, ну, потому что цинковое. У нас небо цинкового цвета, когда облачно. И плотное. Ощущаешь себя не под колпаком, а под потолком, в конце концов. Почему, тогда уж, не ведро? Про прохудившееся вряд ли есть необходимость объяснять, но… У нас дождь, это то, чем мы дышим, и он разный. Но практически никогда не льёт как из ведра. А вот, как из прохудившегося ведра – это даже не как он идёт, а какое ощущение от этого ты получаешь.)))

Моё замечание про ведро, кстати, было чуть о другом. Сам образ прочитался легко, я же тоже из Питера, даже именно цинковое ведро в голове нарисовалось. Но слово «зависло» вызывает посторонние ассоциации и лично мне кажется немного неаккуратным.

Что бы тебе хотелось написать, что ещё тобою не написано?

Сложный вопрос. Хотя есть у меня давний замысел. Очень хочу написать цикл «Свои» об истории своей семьи. Пока в нём четыре стиха, и надо ещё где-то шесть. Это сложно для меня. Потому что больно. И потому что нарративный сюжет. А я практически не пишу нарратив. Не моё. Мне бы порассуждать, порефлексировать, выдать реплику, мнение, позицию, в конце концов. А ещё хотелось бы всё-таки попробовать написать настоящий верлибр. Но пока боюсь даже подступаться к этому. Видимо, надо к этому сознательно прийти внутренне, мозгами. Пока не готова.

В какой степени ты пытаешься быть понятной читателю, когда пишешь стихи?

Да, честно говоря, особо не задумываюсь об этом.  Обожаю интертекст. У меня всегда много разных аллюзий. И где-то краем сознания я  понимаю, что не все поймут, потому что не все знают, но… ничего не могу с собой поделать. Ужасно злюсь, когда не считывают, но то, что считают все, это про Таню и про Мастера с Маргаритой. Скучно. И не хочу себя этим ограничивать. Категорически.

Кто из поэтов, по твоему мнению, оказал на тебя наибольшее влияние?

Наверное, прежде всего, любимые. Это Маяковский, Саша Чёрный, Мандельштам. Ну, Блок и Пастернак ещё оказали, наверное. И немного Рембо.) А, да, и Кабачкова.))

Задавайте в комментариях вопросы. По возможности будем пытаться ответить.