ТВОРЧЕСКАЯ КУХНЯ

№2 («Ной»)

Предыдущие выпуски: №1

Гость рубрики — Виктория Беркович

Ведущий — Илья Рейм

Вопрос того, насколько стихи должны быть понятны каждому их читателю и насколько автор имеет право использовать заведомо трудносчитываемые ходы и образы — вопрос в поэзии вечный. И в ответах на него — и у авторов, и у читателей — традиционно сражаются две крайности. Одна заключается во фразе «Поэт пишет для народа, он обязан быть понятным народу, Пушкин понятен, Есенин понятен, какого лешего надо писать сложно?» Другая: «Я пишу так, как вижу, остальное — проблемы читателя!» Первая недалека от «читатель всегда прав». Вторая может довести нас до хлебниковского:

Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиэээй — пелся облик,
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо.

Когда-то в детстве (лет в десять или одиннадцать) мне прочитали это стихотворение и спросили, что оно может значить. Я подумал, что кого-то ведут на цепи («гзи-гзи-гзэо» — это, соответственно, звук волочащейся цепи). Оказалось, никого не ведут. Просто у Хлебникова была выраженная синестезия (кто не интересовался, это любопытное явление, отнюдь не редкое, бывает у многих — переплетение различных ощущений, случается, что звуки вызывают цветовые ассоциации, случается и другое, например, у меня к звучанию слова примешиваются тактильно-вкусовые ощущения), причём у него фонемы были окрашены в цвета. Звук [б], в частности, ассоциировался с красным, то есть загадочное «бобэоби» — всего лишь выражение красного цвета губ, далее в том же духе.

Имел ли поэт право так написать? Иметь-то имел, конечно. Другой вопрос, что вряд ли такое стихотворение может стать чем-то помимо любопытного курьёза, поскольку шансов на понимание читателем около нуля: сами понимаете, синестезия — это всегда чисто индивидуальные ассоциации, и даже у тех людей, у которых она есть в той же форме (в данном случае фонемы окрашены в цвета) вероятность совпадения конкретного цветового кода невелика, в итоге ценность текста для постороннего читателя очень сомнительна. Конечно, наличие такого текста в записной книжке у поэта нормально. Сделать же это стихотворение интересным для читателя может только любопытство к личности и творчеству необычного автора, но самостоятельной ценности оно, скорее всего, не имеет вообще. Как и любой «Чёрный квадрат» (который я, признаться, отказываюсь считать картиной), это голая декларация, приобретающая какой-то смысл только в контексте других работ автора и его творческих принципов.

Другая крайность — требование бесспорной понятности для каждого (или почти каждого) читателя от каждого образа в стихотворении, причём понятности без какого-либо обдумывания, без какой-либо даже возможности непонимания. К сожалению, образы, настолько бесспорные, что их в принципе нельзя прочитать превратно, обычно довольно банальны, и за две сотни лет эволюции современной нам русской поэтической традиции во многом выработаны (я сознательно не считаю XVIII век и беру за начальную точку Пушкина, т.к. именно он для нас — хронологически первый из крупнейших поэтов, почти все стихи которого общедоступны, поэтика же более ранних эпох куда дальше от нас). Это не значит, конечно, что сейчас есть место только для нетривиальных образов. Это значит, что пребывать полностью в рамках однозначно читаемого уже нельзя. Да и попытка ограничиться бесспорным и предсказуемым всегда останавливает развитие.

Вывод прост: во всём нужна некая разумная середина. Вряд ли кому-то, кроме самого автора, ценны стихи, написанные так, что никто больше не поймёт. Но и мучительно проверять каждый образ на предмет «а не окажется ли этот образ не до конца понятным кому-либо?», устраняя всё спорное — идея не лучшая: полностью идти на поводу у читателя, скорее всего, не стоит.

Лично мой подход при чтении стихов примерно таков: если в целом стихотворение считывается, успешно воспринимается иррационально и по преимуществу прочитывается умом, но отдельные образы, не нарушая целостного иррационального восприятия, кажутся не очень совпадающими по используемым внутренним кодам с моими представлениями — я даже не буду, скорее всего, сильно заострять своё внимание на таких точечных несовпадениях. Если несовпадений много, они уже могут мешать. В любом случае «игра в Прокруста» — попытка подогнать всё в читаемом стихотворении под себя — не очень продуктивна.

Вообще, конечно, то, что вкладывает автор, никогда нельзя прочесть полностью. Как бы понятно ни был написан текст, сама природа стихов не позволяет рассчитывать на точную передачу всего, что есть в голове у автора. Чаще всего передаётся некая суть, квинтэссенция переживаний, породивших стихотворение. Для лирики, особенно короткой, нередко характерно существенно меньшее внимание к внешним деталям (во всяком случае, набор изображаемых деталей — не исчерпывающий, выхвачено обычно лишь показавшее автору важнейшим) и конкретным мыслям по сравнению с непосредственной передачей состояния, заключающего ту самую квинтэссенцию переживаний. Кстати, поэтому, как правило, чем короче лирика, тем менее однозначно её толкование. Японские хокку, из которых нередко можно узнать, что в старый пруд прыгнула лягушка, за чем последовал всплеск воды — пожалуй, типичный пример, часто почти нечитаемый для представителя нашей культуры: это вовсе не про лягушку, это про внутренние состояния автора на материале микроистории с прыжком лягушки в воду. Из-за всего вышесказанного авторский комментарий к лирике может быть существенно длиннее самой лирики. Впрочем, цель такого комментария — рассказать об авторском видении текста, но не предписать читателю, как надо этот текст читать.

Другими словами, однозначного ответа на то, насколько должен автор ориентироваться на читателя, по всей видимости, нет. Крайности, бесспорно, ответами не являются, а поиск середины, как и везде, является не самой простой задачей, и на этом пути каждому из нас можно лишь пожелать удачи.

Виктория Беркович, «Ной строит ковчег»

Вызрел ли день новым светом, вечным ли смыслом,
небо ведром прохудившимся низко зависло,
город плывёт в мареве недозимы.
Мы — глупые рыбы, рыбы — не-мы…
Ныне. Вовеки. Присно.

Кто я такой? — не лучшая реплика Ноя —
строю ковчег, понимая, строить не стоит.
Разве кого-то можно спасти вопреки?
Всякая рыба ищет свой путь до реки
прежде, чем стать перегноем.

Ну, а пока божьи непарные твари
в баре сидят до утра\ щи дома варят
Им недосуг верить в какой-то потоп —
кто усомнится в крепости ноющих строп…
стоп, или рук, или век?

Бог из кармана ссыпает невидимый снег.
На повороте зимы наступает предел.
Ною плевать на усмешки беспечных людей.

Ной строит ковчег

В целом стихотворение достаточно понятное, хотя и насыщено образами, да и «культурными кодами» в виде, например, едва скрытой цитаты «Мы — не рабы, рабы — не мы».

Есть Ной, который действует, исходя из некой логики, отличной от логики «беспечных людей», хотя, видимо, и его собственный ум сомневается. Дальше возможно довольно много философских толкований, и мне трудно сказать, что именно находится на первом плане для автора, но читателю не возбраняется выбрать и увидеть своё.

У меня, пожалуй, присутствует некоторое внутреннее несогласие с небом, которое «ведром… низко зависло» — с «зависанием», слово не кажется убедительным. Затруднения с расшифровкой образов есть в конструкции про стропы-стопы-руки-веки и ссыпании невидимого снега, однако обе эти конструкции никакого несогласия уже не вызывают.

Но послушаем автора, это интереснее.

В общем-то, начиная с названия, автором обозначается действие, которое сопровождает все размышления автора (читай ЛГ) происходящие по ходу этого действия. А дальше… дальше идёт описание места действия, фон, на котором это действие происходит. И хотя оно прямо не называется, это вполне себе конкретное место. И каждый, кто знаком с автором и знает, откуда он, это место узнает, а тот, кто не знаком, просто воспримет его, как вполне подходящее. Потому что оно на самом деле – подходящее, и поэтому совершенно не важно, обозначено ли оно конкретным именем или нет. Просто автору было удобно поместить героя именно в это пространство и на этот фон, так как он ему хорошо знаком, и автор может описать его достоверно. А дальше уже начинается экзистенциальное. Дело в том, что автор любит Сартра. Автор знает, что очень многие не любят Сартра. Более того, автор понимает, почему. Но для него философия Сартра и вообще экзистенциальная философия мила тем, что это такой, хоть и сомнительный, но всё же аусвайс на «выдать бунтаря». Свобода, ограниченная необходимостью обязательно сделать выбор. То есть нельзя не сделать выбор, но ты свободен в том, какой выбор сделать в предлагаемых обстоятельствах. И это всегда выбор из плохого и плохого. Разница только в величине последствий и в цене, которую придётся заплатить. И даже, ничего не выбирая, ты всё равно делаешь этот выбор, просто это самый плохой выбор. И тут это есть тоже. ЛГ понимает, что всё тщетно, но из «сделать хоть что-то» и «не делать ничего» выбирает делать, достаточно ясно осознавая, что результат будет примерно один и тот же. Но для него важен сам факт собственного несмирения перед неизбежным, потому что в этом есть смысл его персонального существования. Иначе зачем? Вообще в строке про рыб дан ясный намёк на противопоставление философии экзистенциальной философии стоиков, обыгранный в этом «рыбы не-мы», в котором и «рыбы немы» и «рыбы – не мы», а ещё чисто фонетически созвучно аллюзии на «мы – не рабы, рабы – не мы». И вообще в этих рыбах много чего заложено. Во-первых, место действия, город на месте которого когда-то плескалось море и плавали рыбы, которые до сих пор водятся в этих местах. Во-вторых климат. В котором жители – ощущают себя если не рыбами, то амфибиями точно. Ну и, наконец, рыба – символ христианства, а значит, смирения. Но ЛГ не хочет этого смирения, бежит от него. Хотя и понимает, что большинство уже смирилось со всем. Автору много пеняли на эту строку: «всякая рыба ищет свой путь до реки…». Как так может быть, если рыба априори уже в реке? Это сухопутная рыба? И т.д. Но в том-то и дело, что это ведь не про рыб, а про нас. Все мы – рыбки в садке у Бога.

Было и про «невидимый снег из кармана». Как снег может быть невидимым? Может. И дождь может быть невидимым. Принадлежность к фону, знакомому автору и незнакомому кому-то другому. Однако, не это важно. Автор понимает, что для него образ зримый, но зримый он не для каждого. Он использовал знакомый ему образ для обозначения метафорически того, что знают все. Что сыпал Бог на землю? Манну небесную. Для тех, кто был с ним. А тот, кто его не принимает, её не может увидеть, потому что для него Бога нет. Всё просто.

Самые большие споры вызвали «стропы». Даже не стопы и руки, а именно стропы. Хотя, для автора это странно, ибо это весьма простая метафора. «Стропы» – образ всего того, что держит. В данном случае, того, что держит Землю. Именно Землю, а не ковчег, как некоторые решили. Хотя, и тут можно было бы поспорить, ведь «ковчег» – всего лишь образ того, на чём можно спастись, будь то дирижабль или космический корабль. Почему бы и не без строп. Но об этом чуть ниже и подробнее, поскольку именно это место в тексте вызвало самое большое количество вопросов.

«кто усомнится в крепости ноющих строп… -- ноющие хорошо, а вот стропы, кажется, случайное слово, потому что ковчег не самолёт ведь».

Но в том-то и дело, что стропы здесь не к ковчегу, а к Земле, а она, как известно, тот ещё самолёт. Из текста, совсем не следует, что стропы относятся не к Земле, а к ковчегу.

Ну, а пока божьи непарные твари

в баре сидят до утра\ щи дома варят

Им недосуг верить в какой-то потоп –

кто усомнится в крепости ноющих строп…

Твари сидят не в ковчеге, а живут на Земле и не верят в потоп, который на неё придёт. Для них всё нормально и надёжно. Зачем им сомневаться в надёжности чего бы то ни было, относящегося к ковчегу, если сама необходимость постройки оного для них не очевидна? Другое дело, про следующий за стропами ряд. Он... не то, чтобы неудачен... скорее не очевиден для читателя, а это, как автор уже успел убедиться - всегда минус. Герметичный образ, построенный на одному только автору ведомой ассоциации, может попасть в цель, а может и мимо сигануть.

Попробую объяснить/показать. Тут вообще... такой ряд картинок/кадров что ли. Знаете, есть такие мультфильмы рисованными контурами, где один образ как бы вырастает из другого. У Саакянца это классно реализовано, к примеру. Вот отъезжает камера и... шарик земной, который и есть этот не дирижабль, но воздушный шар со стропами, а потом он превращается в полосатый арбуз, который висит в авоське (помните такие сетки были в советское время) и ручки от авоськи - тоже стропы, за которые он привязан к небу. И вот он болтается под этим небом от ветра и шторма, стропы скрипят и стонут, но они скрипят так уже тысячи лет и столько же ещё проскрипят, и никто уже не обращает на это внимания, потому что каждый уверен в том, что то, что было всегда - будет всегда. А потом он превращается в круглый камень, который маленький Сизиф катит в гору, отсюда стопы и руки, а потом наезжает камера на этот камень, и он становится глазным яблоком - отсюда веки, которые потом превращаются в лодку с парусом на ней, несущую это яблоко... Автор просто перед тем, как написать стих, "посмотрел" про него видео... некоторым образом.

Мне кажется, что непонимание со «стропами» возникает ещё и потому, что многие видят это слово в очень узком его значении, исключительно как «парашютные стропы», а некоторые вообще имеют смутное понятие о том, что это, и у ни возникают совершенно иные ассоциации, к примеру со «стропилами».

Про Сизифа. Для автора в данном контексте и в контексте его личного Ноя вполне закономерно его превращение в Сизифа, потому что и Сизиф, и авторский Ной понимают всю тщетность и бессмысленность своего труда, но упрямо продолжают катить/строить. Хотя разница всё же есть. Для Сизифа – это был не его выбор.

А в итоге, концовка, вновь обозначающая действие, закольцовывает его и опять же приводит к аналогии с Сизифом. Бесконечно по кругу, снова и снова, вопреки всему.

Ну, и напоследок, немного о механизмах считывания. Я писала об этом целую статью в дневнике, и родилась она из диалога с Ирой Чудновой. Да, конечно, воспринимаем прочитанное всегда через себя. А автор всегда пишет о своём. И если это не стихотворение без какой-либо персональной внутренней философии, апеллирующей исключительно к личным маркерам автора, то это – лотерея. Кому-то заходит сразу, потому что коррелирует с его внутренним мировосприятием. Кому-то заходит, потому что автор (а я всегда) оставляет некие свободные точки в пространстве текста для читателя, куда тот встраивает свои маркеры и считывает уже своё. А кому-то не заходит вообще в силу того, что авторское не совпало, пазы не подошли по размеру... или не там расположены были. Мне кажется, что именно так это работает. Более того, мне кажется, что именно так это и ДОЛЖНО работать. Спасибо за прочтение.

Вот такой вот авторский разбор. Происхождение некоторых образов кажется мне довольно непростым (особенно в части картинок из мультфильмов) — честно говоря, я ничего подобного не предполагал, да и не мог, наверное. Но к чему это всё идёт? А идёт к тому, что всё-таки читателю не нужно понять в стихотворении всё. И уж точно невозможно понять всё, что вкладывал автор. Часть образов прекрасно работает и без осознания читающим их происхождения, просто как объект целостного восприятия, хотя достичь их логического понимания не удаётся. И это не является проблемой, но, конечно, если в стихотворении непонятным будет буквально всё, видимо, это не скажется хорошо на читательском восприятии.

Если подвести итог, всё это к тому, что, хотя понимать строение и суть образов может быть интересно, иногда это не так уж обязательно. И уж стремиться распилить каждый образ и непременно найти то, что у него внутри, ставя автору в претензию любую неудачу такого анализа, на мой взгляд, обычно неконструктивно. Анализ — хорошо, важно, нужно, я его даже люблю. Но не одним анализом жива поэзия, всё-таки её суть скрыта в чём-то совсем другом, а анализ — лишь приятное дополнение, во всяком случае, мне видится так.

И несколько вопросов о творческом процессе.

Первый вопрос, видимо, будет в этой рубрике традиционным. Ты достаточно детально описываешь «расшифровку» стихотворения. А в какой момент ты сама её осознаёшь — до написания, в процессе, после? Насколько рационален твой процесс письма и в какой степени ты сама открываешь для себя стихотворение уже впоследствии?

Ну, обычно в процессе. Такие вещи, как эта, зачастую приходят сами. То есть существует n-ное количество стихов (достаточно большая их часть) которые записываются почти без правки, вот как есть. Есть такие, которые собираются, как пазл. Сначала приходят две последние строчки, потом надстраивается всё остальное. Или, наоборот, рождается один катрен, который будет где-то в тексте, а всё остальное строится вокруг. Но строится быстро. В процессе приходят те или иные образы, которые «Ах, вот оно!», и они не вызывают у меня сомнения, потому что я точно понимаю, что имеется в виду и почему. Некоторые вещи вызывают отторжение у людей, которым я показываю написанное первым, но, если точно уверена в том, что написано, и мне это нравится – только через мой труп изменить это. Некоторые вещи обретают второе дно уже после написания. И я радуюсь, что вот, тут ещё и это. Такое бывает нечасто, но случается. Иногда пишу, а у меня крутится видеоряд в голове, как в случае с Ноем. Но больше всего ценно для меня то, что записалось сходу на одном дыхании. Это кайф.

Как приходит идея стихотворения, как задумываются образы?

О, это – самое сложное и самое долгое. Особенно конкурсное. Могу несколько дней ходить и думать над темой, а в башке полная пустота. А потом вдруг раз и сверкнёт идея. Но это ещё полдела.  Ещё пару дней могу катать её в голове так и этак, пока она не встроится туда окончательно. А потом сесть и написать за полчаса. Иногда минут за пятнадцать.)) А образы, в основном приходят сами, но они же не берутся из ничего. Культурный код срабатывает. Определённый фон, в котором живу. Вот, кстати, к вопросу о прохудившемся ведре. Сразу и расшифрую. Для меня это было изначально понятным. Потому не стала этого делать в разборе. Ведь кроме тебя, так никто и спросил. Видимо, у большинства тоже встроилось. Это чисто питерское. Низко зависло – это про небо Питера. Мы настолько к этому привыкли, что это стало общим местом всех питерских поэтов, мне кажется.  Люблю этот образ и часто обыгрываю. На руках, и на плечах у многих было, а у меня на голове вместо шапки было, сомбреро было тоже. И крышкой от банки даже. А тут низко зависшее ведро, ну, потому что цинковое. У нас небо цинкового цвета, когда облачно. И плотное. Ощущаешь себя не под колпаком, а под потолком, в конце концов. Почему, тогда уж, не ведро? Про прохудившееся вряд ли есть необходимость объяснять, но… У нас дождь, это то, чем мы дышим, и он разный. Но практически никогда не льёт как из ведра. А вот, как из прохудившегося ведра – это даже не как он идёт, а какое ощущение от этого ты получаешь.)))

Моё замечание про ведро, кстати, было чуть о другом. Сам образ прочитался легко, я же тоже из Питера, даже именно цинковое ведро в голове нарисовалось. Но слово «зависло» вызывает посторонние ассоциации и лично мне кажется немного неаккуратным.

Что бы тебе хотелось написать, что ещё тобою не написано?

Сложный вопрос. Хотя есть у меня давний замысел. Очень хочу написать цикл «Свои» об истории своей семьи. Пока в нём четыре стиха, и надо ещё где-то шесть. Это сложно для меня. Потому что больно. И потому что нарративный сюжет. А я практически не пишу нарратив. Не моё. Мне бы порассуждать, порефлексировать, выдать реплику, мнение, позицию, в конце концов. А ещё хотелось бы всё-таки попробовать написать настоящий верлибр. Но пока боюсь даже подступаться к этому. Видимо, надо к этому сознательно прийти внутренне, мозгами. Пока не готова.

В какой степени ты пытаешься быть понятной читателю, когда пишешь стихи?

Да, честно говоря, особо не задумываюсь об этом.  Обожаю интертекст. У меня всегда много разных аллюзий. И где-то краем сознания я  понимаю, что не все поймут, потому что не все знают, но… ничего не могу с собой поделать. Ужасно злюсь, когда не считывают, но то, что считают все, это про Таню и про Мастера с Маргаритой. Скучно. И не хочу себя этим ограничивать. Категорически.

Кто из поэтов, по твоему мнению, оказал на тебя наибольшее влияние?

Наверное, прежде всего, любимые. Это Маяковский, Саша Чёрный, Мандельштам. Ну, Блок и Пастернак ещё оказали, наверное. И немного Рембо.) А, да, и Кабачкова.))

Задавайте в комментариях вопросы. По возможности будем пытаться ответить.