Где-то здесь в каких-то Правилах когда-то прочитал, что «рейтинг» можно обменять на местные монетки. До этого на свой «рейтинг» и внимания не обращал, да и на монетки… Но когда начал проводить конкурсы (из принципа или наглости, в ответ на упрёки в неспособности их проводить), то монетки, как призовые, понадобились… И начал я, как культурист-фанатик, наращивать этот свой «рейтинг». Чего-токо не делал - писал, комментировал, голосовал, и даже дошёл до участия в "алчном" конкурсе АПИ в надежде нажиться «на халяву»…) И накачал таки до вполне приличной цифирьки – аж за 6 тысяч!... А на счёту в данный момент – ноль центов, всё растренькал на конкурсы и просадил в АПИ… А тут Конкурс задумал исторический, выдающийся и потрясающий устои… и Призовой Фонд нужен соответствующий… Ну, ничего, думаю, «рейтинг» мне в помощь! Зашёл в банкомат, гляжу 1 серебряная монетка стоит 30 «рейтинга»… 6000 делю на 30 = 200 серебра! Отлично, вполне достаточно, чтоб поделить на 9-х Победителей Поэм-Кубика… А потом присмотрелся…а под «Балансом» обменный «Рейтинг» почти в 6 раз меньше… и его хватает только на 30 монет…(( Вот так вот «овец стригут», вспомнил я выражение, и ещё по-своему выразился… И чё теперь делать? На паперть, с протянутой рукой? Надеяться на спонсоров? А тут счастливая, спасительная мысль озарила мою слабую в смысле экономики головушку – а чем мой Конкурс, наверняка ногой откроющий дверь в Историю, хуже АПИ?... Да и ничем, воскликнули в унисон внутренний и наружный голоса!)) И вот я сейчас, на ваших глазах, вношу мааааленькую поправочку в условия моего потрясающего воображение Конкурса «ПОЭМ-КУБИК-ЗАРУБИК», а именно: «Каждый желающий принять участие в нашем Конкурсе вместе со своей отправленной на модерацию работой должен внести в Призовой Фонд Конкурса (адрес укажет администрация) 1 (одну!) монетку местного серебра. Без этого, думаю, посильного для каждого взноса, работы приниматься не будут.» Вот так, надеюсь, мы потихонечку и пойдём в ногу со временем… «С миру по нитке – Победителям расписные рубашечки!» Ну, и спонсоры, конечно, привечаются и награждаются историческими памятными Дипломами и Благодарственными письмами и телеграммами… «Вот такие времена!»… ) П.С. Кстати, кто-то в последнем выдающемся конкурсе АПИ обещал мне 30 серебра за отменное нытьё… Но так и не перечислил до сих пор. Жду, или опять невыносимо утомительно заною…) П.П.С. Дорогие мои друзья, и все откликнувшиеся перечислением монеток! Спасибо вам всем огромное за отклик и щедрость, но...меня уже начинают подзаваливать монетками и Призовой Фонд с учётом взносов и моих личных сбережений может стать совершенно неприличным, даже для такого грандиозного Конкурса, как этот наш Первый и... Поэтому я опять вынужден изменить условия - никаких вступительных взносов не будет, а желающих стать спонсором, прошу ограничить свою монетарную поддержку в объёме - не более 10 серебра, иначе мне век с вами не рассчитаться... ) И ещё - я не могу принять помощь от людей, у которых я в ЧС, или выпускайте, или сохраните свои денежки для тех, кто может вам ответить... П.П.П.С. Все подробности о предстоящем конкурсе и его "начинке" читайте в выпусках "Вестника ПКВ" в моём дневнике.

Обе кладбищенские строчки спонтанно появились в сознании при мысли об эпиграфе. И это притом, что хотел назвать свой отзыв на фильм Джима Джармуша "Патерсон, или Мгновения вечности". Фильм прост, как взгляд из окна на провинциальный город. Сюжет тривиален, как жизнь захолустного обывателя. Внешние действия персонажей скудны и скупы, как полицейский протокол о нарушении правил дорожного движения водителем, проехавшим ночью по пустому шоссе на красный свет. Отчаявшийся влюблённый с игрушечным пистолетом и закоротившая проводка в автобусе – две самые острые коллизии в тягуче-неспешном развитии сюжета, а смена дней несёт меньше изменений, чем в известном фильме «День сурка». Эмоциональная аура главного героя, как у холодных макарон, сваренных ещё позавчера. Вся суть фильма – это сокровенное умение Патерсона найти поэзию в вяло текущей обыденности, в повторяющихся день изо дня внешне однообразных событиях и обстоятельствах и его личного существования, и жизни всего городка, где даже ружьё, повешенное на стену в первом акте не выстрелит никогда (эпизод с лайт-версией гопников, предупреждающих Патерсона о неспокойных улицах и советующих беречь породистого пса от жуликов логического продолжения не имеет). Специфическое отличие вторника или четверга рождает в тонко организованной душе автобусного водителя особое поэтическое настроение, меняющее взгляд на привычные вещи и проливающееся на чистый лист бумаги прекрасными строками, цельность которых заключает в себе новый, веющий живым дыханием, ни на что не похожий мiр. И это рождение новых мiров может происходить ежедневно, стоит лишь распахнуть душу моменту здесь и сейчас, впитать его полноту, неповторимые смыслы, тончайшую фактуру и неуловимые движения. Конечно, это дзен и конвертированная человеком без корней эстетика японской культуры. Но, как говорил дядя Лёша, мой видавший виды сосед: «За неимением жены, пользуемся кухаркой». Глагол, само собой, у него был другой, более конкретный. Фильм догоняет. Сначала материал сопротивляется, даже отталкивает своей инертной, неповоротливой массой, накатывающейся на тебя раз за разом как тяжёлая океанская волна, бесчувственная и безучастная. Потом ритм экранного действия цепляет тебя и начинает тащить, мощно и мерно. И ты сдаёшься. И тогда тебе открывается то, что говорит Джармуш без слов и жестов. Ты, наконец, влезаешь в шкуру героя и начинаешь видеть этот убогий мiр его глазами, и выясняется, что этот мiр отнюдь не убог, но глубина его скрыта от тех, кто привык скользить водомеркой по поверхности вещей и событий. Первое впечатление, державшееся более половины фильма, было примерно таким: День ото дня не отличим, Ну, разве что проснёшься в среду В позе чуть отличной от той, В которой пробудился в понедельник. Уткнёшься носом в антрацит волос Рассыпанных небрежно по подушкам Женой, которой просыпаться ещё рано. И тихо выскользнешь из солнечных полос, Пробившихся сквозь пыль, и тюль, и стекла И двойные рамы. Неслышно утекают мои три измеренья В четвертое, похожее на омут или На большой аквариум, где плавают Всего две рыбы. Пусть это будем Ты и Я. Ну, разве не хотела б ты стать рыбой? Зачем, родной? Ведь мы с тобой и так Две дохлые большие рыбы, Давно гниющие на океанском берегу, Пустом и бесприютном, - лишь кучи Водорослей выброшенных штормом, Да крабы, от которых ускользнул отлив, И над всем этим только резкий крик Последнюю надежду потерявших чаек… Ближе к концу оно не то чтобы изменилось, но стало расширяться и вмещать в себя ноты и оттенки, вполне противоположные своему лейтмотиву. Дохлые латимерии, гниющие на пустынном берегу океана бытия, начали воскресать и медленно, но упорно, поползли по спиралям эволюции, стремясь обрести разум, встать на ноги и выразить словами ту бездонную полноту своего сердца, где букеты восторгов и эйфории туго стянуты траурной лентой смерти, а сверкающий жемчуг даров жизни нанизан на шёлковую нить первобытного ужаса. Ведь во внутренней тьме, в глубинах каждой персональной бездны плавает всё та же кистепёрая тварь, о которой мы нечего не знаем, не можем узнать, да, собственно, и не хотим. И тогда мы поступаем как престидижитатор с волшебным ящиком, в котором исчезает кролик в лайковых перчатках и маленьком чёрном цилиндре. Мы отгораживаем свою внутреннюю бездну зеркалом, направленным вовне, и в этом зеркале отражается пустота, постепенно наполняемая облаками, скалами, водопадами, красными кирпичными стенами старых строений, движущимся транспортом, торопливыми или, наоборот, неспешными пешеходами, зеленью деревьев и нежными лепестками цветов, и множеством, множеством глаз, в которых ужас бездны непроницаемо скрыт за такими же как у нас самих зеркалами. Под занавес появляется дзенский мастер и демонстрирует спонтанное действие, которое по неведению можно принять за юродство, однако, его внутренний смысл имеет противоположный юродству вектор. Выбор, по сути, всегда один: мертвая душа в живом до времени теле или живая смерть тела, приютившего и питающего вечный дух, имеющий обетование жизни и власть воскресить своё временное пристанище? Оставаться ли ходячей рамой безжизненного зеркала или разбить стеклянную преграду и войти в кромешную тьму лабиринта страха, выходом из которого станет живая Дверь, ведущая в Вечный Свет. Трудный путь или «некое страшное ожидание суда»? Вряд ли Джармуш вообще видит эту дилемму. Мне кажется, он давно сделал свой выбор и искренне верит в его правильность. Джиму нравится свет, который льётся в его сознание с поверхности зеркал. Пусть этот свет всего лишь иллюзия, но ведь то, что он высвечивает – вполне реально. Пусть где-то там, за мраком неизвестности есть источник истинного Света, но стоит ли тратить силы и время своей краткой жизни и, неоправданно рискуя, бросив свою дохлую синицу, не поймать заветного журавля? Бодхидхарма Патерсон смотрит на стену падающей воды. Это, конечно, не 9 лет носом в сырую стену пещеры, как 28-й Патриарх, но тоже дзен. И когда он крутит баранку своего автобуса – дзен. И когда выгуливает пса, или пьёт в баре пиво, или смотрит на жену, или ест приготовленный ею обед – это всё дзен. Может, когда он выбивал муляж пистолета из рук суицидного Ромео, поверхность его зеркала чуть-чуть затуманилась от учащённого дыхания и заколебалась от возбуждённого сердцебиения, но хорошо натренированная психика быстро восстановила status quo. И всё опять стало дзен. Не зря же японец (Бог весть откуда взявшийся в Патерсоне) опознал в нём родственную сущность. Есть такой фильм, «Большая рыба». Там был городок-пряник, совершенный близнец города Патерсон, в котором живёт поэт-водитель автобуса Патерсон. Даже ещё пряничнее, просто зефир с мармеладом и медовая коврижка с корицей, поскольку "Большая рыба" – это сказка для взрослых. Только герой сей сказки, попав в не чаянный им ванильный рай, сбежал оттуда босиком, в кровь разбив ноги. А городок умер, истлел и рассыпался. Потому что это был муляж из папье-маше, приманка для души истинного обывателя. Герой прошёл искушение и выбрал неизвестное, но настоящее живое будущее, предоставив сахарной иллюзии чахнуть за ненадобностью. Если бы «Большую рыбу» снимал Джим, герой остался бы в этом сказочном городке и нашёл бы своё счастье с его немудрящими обитателями в неизменности ежедневного ритуала, в простоте веселья всем довольного сердца и стабильно лучшем в мiре вишнёвом пироге. PS. И, господа, если чё, не надо кидать в меня гнилыми томатами, я тоже фанат Джима как художника, что отнюдь не обязывает меня быть его идейным соратником. Всем желаю смотреть только настоящее кино, ну или хотя бы хорошее.

Марина Якимович (Марина): Владимир, я благодарю Вас за согласие дать интервью. Расскажите моим читателям о себе. Расскажите о своей родительской семье. Я знаю, что Ваша мама была врачом, а отец погиб на фронте, но расскажите обо всём подробнее. Где и как прошло Ваше детство, что запомнилось? Владимир Гоммерштадт (Владимир): Благодарю Вас, Марина, за, ничем не заслуженный, интерес к моей тщедушной персоне! Я был семейным божком (со всеми вытекающими из этого последствиями крайнего эгоцентризма, патологической обидчивости, крайней распущенности — жизнь пообломала края этих крайностей, но, чем богаты тем и рады: приходится довольствоваться наличным, адаптируя к реалиям жизни). Семья состояла из меня, мамы и тёти — старой большевички (был такой термин, внушавший предельное уважение), потерявшей в войну своего единственного сына, обратившей свои уязвлённые материнские чувства на меня: сын Юлик ушёл добровольцем на фронт по причине полной беспризорности, тётя с головой была в общественной работе. Жили мы в Москве, в Орлово-Давыдовском переулке, тетю звали Лия Давыдовна. Её мужу, герою гражданской войны Василию Котенко, стоял памятник в далёкой Якутии, а якутские ученики школы его имени присылали детские поздравления, альбомы с образцами тундровой флоры и фотоотчёты о своей пионерской жизни. Я был «славный мальчик Вовочка», так подписывались книжки, которые дарили бородавчатые тётины сопартийные подруги, а я их, зажмурившись, целовал (согласно предложенному ритуалу), изначально, я был действительно славный, послушный, доверчивый… Отец, в моей жизни, фигура мифологическая — он погиб за несколько месяцев до моего рождения. Мама, человек невероятной энергетической силы, окутывала меня почти богородичною любовью, тем болезненней было оказаться, в соответствии житейским реалиям, в детсадовских коллективах. Потом была, всё более ненавистная, школа и материнская тирания, с желанием сделать меня удобным для себя и общества. Тема детства, задающего ложные, не изживаемые ориентиры, так и застряла в горле — ни проглотить, ни выплюнуть, ни слова не скажешь… промычишь лишь маловразумительное. Марина: Расскажите о том, как сложилась жизнь дальше. Какой и кем был выбран вуз после школы? Владимир: Окончив первый класс на отлично, четвёртый — с двумя четвёрками (тогда была мода награждать успешных учеников памятными книгами: на школьной фотографии свечусь подбитым глазом) в подростковую ломку я вошёл абсолютно неподготовленным, учился достаточно плохо (классе в восьмом была переэкзаменовка по русскому языку). Поэтому моя увлечённость рисованием, случившаяся об эту пору, была воспринята близкими, как спасение чести семьи. Да и мой ангел-хранитель несколько обнадёжился — как то само-собой сложилось, что стал ходить в изостудию; двумя этажами ниже, в дружественной семье, была художница, благодаря которой легко удалось преодолеть обывательскую вкусовщину самонадеянной родни и подготовиться в проходимое для моего уровня «умелой неумелости» художественное училище, где живописи и рисунку, к моему глубокому огорчению, уделялось, не так уж и много времени. Через десяток-другой лет, вновь оказавшись в стенах МТХТУ из-за необходимости получить какую-то канцелярскую выписку, слегка прибалдел, увидев свою курсовую работу в витрине эталонных образцов, припомнив с каким скрипом четвёрку за неё получил. Учился я неряшливо, много прогуливал, был на грани вылета, перевёлся с гримёрного на бутафорское отделение, брал академический отпуск, дипломную работу едва завершил, словом, доверия к своим способностям никоим образом вызвать не мог. Думаю, что это качество — «недосоответствия» — сквозною нитью идёт через всю мою жизнь. Зная это, никогда не притязал всерьёз называть себя ни художником, ни поэтом. Называют, не возражаю, внутренне проговаривая: «знали бы вы…». Марина: В самокритичности Вам не откажешь. Какие книги Вы читали в детстве, что было любимым? Как случился Ваш приход в поэзию? Владимир: Почему-то раннедетские: Чуковский, Маршак, Барто… кстати, сплошные стихи… живут во мне более глубинной жизнью, чем последующая детская проза. Русские сказки с сюжетными наворотами оставили свой след. Первый опыт стихоложества, где-то в четвёртом классе — «За одну с тобою парту посадили нас/ В тот же миг отсел я от тебя/ И жалел об этом после этого/ И жалею я об этот и сейчас»— любовная лирика (предполагалось что это песня). Я бы и сейчас взял отсюда блочёк:«Об этом? После этого — давно всё фиолетово!» Тогда же я изводил учителей навязчивым повтором фразы: «Бáшки-мáшки, страсти-то какие!»… вполне себе текст. В классах 7-9, не помню с какой-такой стати став социально озабоченным, ваял: «Чёрное солнце душит зноем/ Расплавлен город — течёт асфальт/ Человек, насекомое злое,/ Жизнь твоя —фальш!». Продвинутый одноклассник, комсомолец-отличник, ознакомленный с моими поэтическими дерзаниями, экзальтированно воскликнул: «Да это же — маразм!» Слово показалось настолько серьёзным и созвучным внушающим уважение терминам: марксизм, монизм, махизм… равно непонятным и убедительным в своём звучании, что я, первоначально, возгордился, решив, что соответствую некоему современному поэтическому направлению. Впрочем, в значительной части написанного, я и сейчас этому «направлению» вполне соответствую. Но… руки и мозги не должны быть связаны: многое из той похабели, что я понаписал, заостряет ассоциативный слух при доработке настоящих стихов. Их у меня не так уж и много, однако левые слуховые и смысловые подголоски, в значительной степени отфильтрованы. Марина: Это интересно. Расскажите моим читателям о том, как случилось восхождение от «маразма» и «похабели» к тем великолепным стихам, которые мы читаем сегодня? Владимир: Был период большого интереса к живописи. Мои картинки, казалось, попадали в разряд исканий современного искусства, с другой стороны, чувство природы в пейзажиках вполне себе встречало ответный отклик—рядом на долгие годы появились люди намного лучше меня разбиравшиеся в искусстве. Отношения были более чем доверительные — я не стеснялся показывать любые свои почеркушки, получал исчёрканные свои распечатки с толпами восклицательных и вопросительных знаков, не способных выразить всю меру недоумения… но два-три слова, случалось, были подчёркнуты, а иногда и целая строка, и это означало, что Муму литературной сопричасности плывёт мне навстречу и готова, обняв как родного, ввести в глубины творческой жизни. С другой стороны, два-три раза я был подвергнут такой жестокой порке, что по нескольку лет не мог и слова написать, зато, оклемавшись, почти отучился позволять себе ставить приблизительные слова. Марина: Итак, живопись и поэзия. Скажите, как Вы позиционируете себя? Вы живописец, который увлечён ещё и поэзией или поэт, который иногда пишет картины? Какая из форм Вашего самовыражения первична? Владимир: Как художник я вполне уже скончался. Той минимальной энергетики, которой требует это призвание, у меня давно нет. Время от времени я позволяю себе те или иные резвости в Фотошопе, очень редко, в компании любящих покалякать более-менее близких людей, пытаюсь что-либо изобразить или набросать, удивляясь, что что-то ещё получилось. Марина: Скажите, Владимир, Вам стихи даются легко? Как Вы находите темы? Что их подсказывает? Какая тема случается чаще? Что Вас волнует? Владимир: Я иду не от смысла, а от слова — это конкретное слово, сочетание слов, фраза, которая звучит как голос с другого надъобыденного уровня, жду когда другие слова к ним подтянутся, по некоторым стихам вижу, что прошли десятилетия… На каком-то этапе проклёвывается смысл и мне он интересен, потому что пришёл сам — я его за уши не тянул. Забавно: желая привести в качестве примера стихотворение, сложившееся за тридцать лет из набора бессмысленных фраз, обнаружил его в интернете под чужим именем: "Серебряное мое молчание" Жора Разумов Серебряное мое молчание Нечаянное... Молчу. Вздохну ли — В плену отчаяния Беззвучное Лепечу. И чутко, и чисто — Хрустальное, Неведомое — Звенит... Задумчивое, Печальное, Нежнее листвы молитв. Причудой небесного зодчества Окажешься — Пусть на миг — Соборности одиночества Единственный Ученик. Марина: А вот это ещё интересней. Ваше отношение к плагиату? Вас это оскорбило? Удивило? Расстроило? Владимир: У этого же «автора» я нашёл ещё два стихотворения, очень качественных (как выяснилось, тоже «заимствованных»). Согрело сердце, что мой стиш оказался в такой шикарной компании. А так… Нэ! Нэхорошо! Марина: Скажите, у Вас случается брак? Что Вы делаете с текстом, который не родился? Оставляете «дозревать» или выбрасываете и забываете? Владимир: Ежели по гамбургерскому счёту, брак это девяносто шесть процентов написанного мною: либо на злобу дня, либо шуточки-прибауточки вполне себе бездумные, или, так сказать, рифмованные комментарии на полях. Случаются и там две-три блёстки, «и я вздохнул: ну, пусть живёт…». Когда я пытаюсь навести в чём-либо порядок, непременно выкидываю то, о чём потом искренне сожалею. Упорядоченность, в моём случае, враг творчества, беспорядочность — не меньший, но враг ласковый. Я очень бережно отношусь к опечаткам, зачастую это великолепные подсказки, изменение ракурса видения. Марина: Скажите, Вы когда-нибудь пробовали творить, перенимая манеру любимого поэта? Например а-ля Есенин или Рубцов? Получалось? Владимир: У меня нет любимых поэтов. Есть стихи, которые в конкретный момент близки и внутренне созвучны. А-ля бывало и даже получалось. Однажды я переписал стихотворение Ходасевича в виде набора пустопорожних слов, сохраняющих лишь звукопись оригинала, затем заменял их всё более осмысленными словами. Если не ошибаюсь, получился этот стиш: Тихо. Колокол спрятал язык. Всё тускнеет: и берег, и море… Позолота пустых колоколен, и – кресты на могилах простых… К туче клонится солнечный лик – неказист, по-сиротски бездолен. Ветер, ласков и самодоволен, чуть небрежно коснулся гвоздик. Здесь природы и зов, и закон. Ну, куда от влюблённости деться? Ветер пахнет корицей и детством за окном, что распахнуто в сон. Марина: При написании стиха, что самое сложное? Поиск такой рифмы, чтобы не повториться? Или создание индивидуальности текста: попытка его сделать не похожим ни на чей, и чем-нибудь запомниться? Владимир: Самое сложное не спешить… иначе приходится в большом текстовом блоке, с трудом вылавливать два-три живых слова, дать голове очиститься от прилипчивых смыслов, ждать свежего дыхания и в нём различать слова. Марина: Владимир, расскажите о Вашем отношении к современному русскому языку и к изменениям в нём. Ни для кого не секрет, что язык – живая материя, но перемены в нём воспринимаются по-разному. Есть люди, которые легко встречают новый сленг. Они сами тут же заменяют наречие «замечательно» наречием «круто» или «клёво», существительное «суть» существительным «фишка», глагол «понимать» глаголом «догонять» и т.д. Есть люди, которые, напротив, очень тяжело воспринимают подобные новшества. Как на это смотрите Вы? Владимир: Время от времени из меня выпрыгивают удивляющие меня словечки, я их записываю, иногда они сразу идут в дело, но, чаще, вылёживаются, случайно на них натыкаешься свежим взглядом, правишь, к ним притягиваются другие слова, удивляешься появившемуся вдруг смыслу — они живут своей жизнью, я стараюсь им не мешать и с интересом наблюдаю… К «сленговщине» отношусь с живым интересом, когда ситуация позволяет расспрошу поподробнее о «ньюансах»; сожалея о своём недопонимании, рыщу по словарям — не исключено, что это самое интересное для меня чтение: словари. Обожаю слово: «типа» за его снисходительное всепрощение. Готов трансформировать, искать сочетаний: «клёво выклеванный подсолнух…» сейчас в голове проклюнулось. Но, как поэтическая заготовка, скорее, сгодится: «клёво выклеванный воздух»! Окутанный прекрасным многословьем, пленяющей игрой нечётких рифм, ту книгу притулил у изголовья, свой не решаясь чувствовать язык. Так и уснул. И сон был молчаливый. Но утро разбудило: — На, бери! Вот — слово! Записал. И терпеливо весь божий день листаю словари. Марина: Спасибо. Скажите, Владимир, вопросами «а не графоман ли я? стоит ли хоть чего-нибудь то, что я выражаю?» задается каждый уважающий себя человек. Как Вы думаете, где искать ответа на этот вопрос? В самоанализе? В квалифицированном мнении со стороны? Владимир: Право на творчество есть у каждого человека. «Нам не дано предугадать…» Сколько существует замечательной мемуарной литературы, где литературная неискушённость оказывается решающим стилистическим фактором достоверности и подлинности. Зачем душить творческий импульс надуманным вопросом соответствия чему-то там… он должен быть реализован. Это часть жизни. Захотелось одеть это вот платье сегодня. Право на ошибку освобождает личность от оков лжи — на ошибках учатся. Марина: Не кажется ли Вам, что чем образованнее автор, чем больше он набит бродским-маяковским-самойловым, тем сильнее сомнение в собственном потенциале. И наоборот, чем меньше литературных примеров, тем увереннее человек, потому что ему не с чем сравнивать? Отсюда вопрос: полезно ли глубокое знание литературы? Не вредит ли оно самооценке, ведь на начальном этапе графоманы все. Владимир: Ну я-то уж точно: в силу своего невежества (неискушённости — скажем мягче) прошмыгнул в святую обитель искусства. Рисовать начал цветными карандашиками где-то лет в четырнадцать-шестнадцать, увидев в журнале «Америка» очень качественную репродукцию картины Ван-Гога «Звёздная ночь». Я «словил импульс». И оказалось — что цвет из под моего карандаша тоже импульсирует, контактирует со мною, что это… диалог! А стихи, в подавляющем большинстве, стали «доходить» до меня, лишь когда более-менее настоящих своих понаписал. Но, есть же и трепетные литературоведы, которым творческий импульс говорит: не отвлекайся на «своё», здесь— много бóльшее— «наше»! Марина: Давайте поговорим о Вас. Скажите Владимир, Вы тщеславны? Есть желание быть знаменитым, иметь узнаваемый почерк? Владимир: Как человек не уверенный в себе, мнительный и скрытный, маскирую своё тщеславие даже от себя. Быть знаменитым — это работа, а я ленив. Те три-четыре публикации, что у меня были, состоялись благодаря, отнюдь, не моим усилиям. Моё встревание в литературу произошло как-то помимо моих волений— в больнице лечащий врач предоставил мне во внерабочее время кабинет, чтобы я мог рисовать. Вскоре подтянулся народ потусоваться— в конце концов главврач прикрыл эту лавочку, но я успел сдружиться с одним из тусовщиков, литератором. Он поинтересовался не пишу ли. Я дал ему почитать свои дневники, которые тогда вёл, он предложил попробовать написать рассказ… Ему мои рассказы не нравились, но один из них приглянулся другому моему знакомому, у которого были связи в журнале «Советская женщина», и рассказ был протиснут в рубрику «Читатели пишут»… на японском языке. Я получил гонорар и узнал что для японцев я —Уради́миру Комирушютáто. Марина: И Вы стали писать прозу? Владимир: Да. И, исподвольно, стала нарабатываться чуткость к слову. Гиперответственность, присущая мне, не раз и не два проделывала эту злую шутку — уж лучше не делать вовсе, чем делать плохо. Пиши-ка ты, братец, стишки — авось, в трёх соснах не заблудишься. Марина: Скажите, Вы легко идёте на общение, или коммуникабельность не Ваша черта и хотелось бы, чтоб все оставили Вас в покое? Владимир: К сожалению, культура пауз отсутствует в нашей сообщительности. Крайне редко доводится услышать, что говорит данная целокупность собравшихся — соборное начало, пусть бы и двух человек. Это обессмысливает общение, к которому я отношусь с религиозным трепетом, увы… практика жизни показала — лучше пусть оставят в упокое. Но, на коротких отрезках, почти любое общение освежает. Марина: Кроме поэзии и живописи чем Вы любите заниматься? Владимир: С детства природа в моей жизни то, с чем-кем контакт несёт некую важную бытийную информацию. Я люблю ландшафтничать: обживать в лесу своё место, прокладывать путь солнечным лучам, дыханию ветра… «другая часть работы — смотреть на облака и ни о чём не думать…» Марина: И Вам не страшно? Медведи, росомахи, кабаны тоже любят «ландшафничать» в лесу. У меня, например, нежелание встречи с ними подкреплено убеждённостью в несостоятельности моих аргументов. Владимир: Острастка конечно нужна. Я далеко не знаток звериных повадок. Но, думаю, серьёзный зверь чует, что это чужое место и любопытствовать попусту едва ли станет. Однако, без костра заночевать в диком лесу едва ли решусь… А вот иссине-чёрную красавицу гадюку, пытавшуюся обжить моё место, пришлось убить. Марина: Как Вы думаете, почему люди страдают? Владимир: По своей жизни знаю, что многое надо было именно выстрадать — получить как благостный плод страдания. Человек коснеет в своём благополучии… То же, наверное, можно сказать и про Народ. Марина: Я хочу спросить Вас о любви. Что это такое? Это рабство? Счастье? Наказание? Что нужно, чтобы любовь (случившаяся невзаимной) не оставила выжженное поле? Владимир: Как человек, промотавший этот дар, что я могу сказать? Испытание! Марина: Давайте поговорим о деньгах, вернее, о больших деньгах. Скажите, деньги – это свобода или порабощение? С одной стороны, деньги – это решение многих вопросов до того, как эти вопросы образуются в проблему. А с другой – неизбежность подозревать окружающих в меркантильных мотивах общения с тобой и, как следствие, потеря лёгкости в общении, подспудный страх, в дальнейшем - одиночество. Кто менее разрушен, олигарх или бедняк? Владимир: Марина, как олигарх олигарху, надеюсь, Вы меня поймёте: приходится косить под бедняка, чтобы сохранить себя от внешнего и внутреннего разрушения меркантилизмом. Марина: Какую литературу Вы читаете? К каким книгам возвращаетесь? Бывало ли, что какая-нибудь книга «переворачивала» Вас? Какая книга приводила Вас в восторг, и Вы советовали друзьям и близким её прочесть? Владимир: Я всегда искал «учительной литературы», понимая, что ничего не смыслю в жизни. В юности поставил себе задачку прочитать наиболее именитых авторов, и решал её самым тупым образом: форсируя по шестьсот страниц за день. После такого самоистязания проще стало что-то написать самому, нежели пытаться понять в написанном другими. Марина: Владимир, скажите, что нужно обязательно успеть сделать любому человеку? Что важно не упустить? Владимир: Пока есть состояние диалога с Жизнью успевать ничего не надо — главное при тебе. Марина: Скажите, Владимир, Ваше становление и зрелость прошли в Советском Союзе. Расскажите моим читателям о своем отношении к советскому времени? Вам жаль, что оно ушло, или это хорошо, что всё закончилось? О чём утраченном Вы жалеете и каким переменам рады? Владимир: А что закончилось? Ложь и лицемерие на всех уровнях! Не дай бог прикоснуться к политике. Страх смотрит из всех углов. Мошенники и воры — эталон для подражания. Зябкое, тревожное ожидание перемен… Всё то же. Разве что, в ожидании зябкости поприбавилось. Марина: Ну и последний вопрос. Эрих Мария Ремарк сказал: «И что бы с вами ни случилось — ничего не принимайте близко к сердцу. Немногое на свете долго бывает важным.» Скажите, Владимир, что важным быть не перестаёт? Что в жизни значимее всего? Владимир: Ремарка «Марии», по своему, точна. Здесь ключевое слово — «немногое»… Хотелось бы остаться в рамках этой целомудренной недоговорённости. Иначе придётся мне что-нибудь пафосное навернуть… Есть в моём внутреннем лексиконе термин «божественная ощупь» — это о трепетности прикосновения к реалиям жизни: физическим, ментальным, какие там они ещё бывают… ко всяческим. Искусство, в сущности, этому учит. Трепет — тот же «страх божий» — его бы сберечь. Марина: Я благодарю Вас, Владимир, за откровенность и уделённое мне время. Владимир: И Вам спасибо, Марина! Кто бы меня, убогого, стал слушать… 25.03.2021г *** Был пасмурный день потускневшего лета. В серебряной роще вечернего света, В свеченьи берёзовых слёз, Я думал о том, как уходят мгновенья, В которых рождаются стихотворенья, Которые сердцем поёшь. Как серость графита, легко серебрится Печали божественной серая птица, И я её медленно нёс. Но в клетке груди моей ей слишком тесно, И наше единство на миг лишь уместно — В серебряных слёзах берёз. Владимир Гоммерштадт Дорогие читатели, вы можете задать свой вопрос Владимиру. Мой гость ответит на все. Автор лучшего вопроса будет премирован 50-тью серебряными монетами.

Вау! У меня не хватает эмоций, чтобы выразить восхищение нашими мужественными хрупкими девчонками, которые просто порвали Мировое первенство по фигурному катанию. Аня Щербакова, Лиза Туктамышева, Александра Трусова. Точка! И больше никого. Пьедестал наш. Слёзы восхищения и тех самых мурашек от бесподобного зрелища. Вот мы говорим - поэзия! А вы видели, каким коньковым пером пишут историю на белоснежном полотне, вырисовывая причудливые вензеля, российские девочки? Хрупкость и сила. Талант слышать музыку, передавать её в движении танца и при этом сражаться в немыслимых тройных и четверных прыжках. Вот кому надо давать медали "За мужество". Конечно, случались и обидные падения. Но они ничто по сравнению с тем, как наши фигуристки проживают танец, наполняя каждое движение воздухом, чувственностью, нежностью. Саша Трусова - герой дня, однозначно. После промежуточного 12 места в короткой программе собрать всю силу в кулак и доказать всему миру в произвольной, что её недаром называют в России "Русской ракетой", добраться до бронзового пьедестала, выполнив наисложнейшие прыжковые элементы, буквально выгрызть для себя бронзу с отливом золота(!) - дорого стоит. Как же я болела именно за эту девочку-ребёнка! Императрица фигурного катания Лиза бесподобна. Туктамышева - само воплощение женственности и страсти на льду. От неё невозможно отвести глаз, и даже небольшие помарки не могут отвлечь внимание зрителя от ее прекрасного чувственного танца. Аня Щербакова - юный гений, иначе и не скажешь. Сколько в ней хрупкости и лёгкости, все её танцы в высшей степени эстетичны. Это настоящий балет на льду! Низкий поклон вам, дорогие Чемпионки! Вы подарили каждому из нас праздник души и фейерверк эмоций! Плачу...

Хочу услышать ваш аргумент о точности расположения частицы "бы" в предложении. В разговорной речи мы используем любой из предложенных вариантов. А с точки зрения грамматики, все ли варианты легитимны? А если нарушается, то грамматика или стилистика? — Вас бы какой вариант устроил? — Вас какой бы вариант устроил? — Вас какой вариант бы устроил? — Вас какой вариант устроил бы?

Дорогие профессионалы! Мне позарез нужна книга Еськова Н. А. Нормы русского литературного языка XVIII—XIX веков: Ударение. Грамматические формы. Варианты слов. Словарь. Пояснительные статьи. — М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2008. — 578 с. — (Studia philologica). У кого она есть в электронном виде? Поделитесь пожалуйста. Буду очень благодарна.

Впервые в истории сайта «Поэмбук»! Первый экспериментальный Конкурс «ПОЭМ-КУБИК-ВРУБИКА» (ПКВ) Ориентировочно с 12 по 18 апреля. Участвуют все желающие без каких-либо ограничений, как говорят у нас в Одессе – «Вэлкам тугеза!» Трое маститых, лютых, можно сказать прожженных в горнилах многочисленных конкурсов, модераторов отберут из всех направленных на конкурс работ – 54 на их взгляд, вкус, нюх и интуицию лучших. «Рубить будут аккуратно, но сильно!», потому как «Лес рубят – щепки летят!» Девять авторитетнейших, популярных, уважаемых и для многих любимых авторов нашего сайта наденут на себя судейские мантии и совершенно беспристрастно, не взирая на … , а взирая только на качество поэтического содержания отобранных работ, оценят их по всей строгости судейской шкалы. Читатели, в силу своих вкусовых «топориков» могут вносить свою оценивающую лепту в составление итоговой Победной Грани конкурсного Кубика. Девять огранённых высшими судейскими и читательскими баллами работ сложат Победную Грань, а их авторы получат свою долю поэтической Славы, подкреплённую, пропорционально занятым местам, призовым серебром. Красивейшие памятные Дипломы украсят странички всех авторов Победной Грани, а также модераторов и судей. Детальные подробности предстоящего конкурсного вращения Кубика можно будет узнать из «Вестника ПКВ»,периодически публикуемого в моём Дневничке. Вас ждёт необыкновенное, захватывающее, интригующее, вдохновенное творческое действо, никого не оставляющего равнодушным и уже сейчас, на ваших читательских глазах, входящее в ряд самых выдающихся событий этого поэтического сезона! Спешите видеть и участвовать! П.С. Да, вот ещё... Не успел я даже толком вдохнуть глоток свободного воздуха, как мне тут же влёт запретили комментировать аж до 1 апреля! по причине - "троллинг" (кого я "тролльнул" и что бы это всё значило я ума не приложу)... Так что общаться со мной по вопросам Кубка возможно только через личку, пока она не перекрыта... Как говорит Познер - вот такие времена!... ( П.П.С. Всем, кого заинтересовал этот проект и у кого есть вопросы - обращайтесь или ко мне в "личку", или читайте "Вестник ПКВ" в моём дневнике - там по-шагово вся начинка нашего Кубика выложена и слегка разжёвана... )

Роль личности в истории... Не будем углубляться в дебри этой самой истории и вспоминать полно-, полу- и не-мифических персонажей в духе Прометея, египетских фараонов, Католических королей Испании etc. Обратимся к средней школе обычного наробраза - наше поколение (50++) в школе учили, что она - эта самая роль личности - ничтожна. Дескать, и Наполеон держался только на штыках гвардии (сразу вопрос - а почему гвардия так охотно, без раздумий и колебаний, подставляла свои штыки под Бонапарта?! Уж явно не для того, чтобы императору было неудобно сидеть), да и наше Отечество спасла "дубина народной войны" , а вовсе не проспавший всю кампанию 1812-го года Кутузов (к слову, не только - а может и не столько - великий полководец, но и тонкий дипломат и царедворец, а второе обстоятельство при дворе Российских императоров в его эпоху было не менее значимо, чем тезис о дипломатии. Впрочем, и при прочих дворах того времени подобная конъюнктура была не менее важна ). Маленькое отступление - при всей уничижительности для отдельного индивида такой точки зрения на влияние личности на исторический процесс, та (советская) пропаганда одну конкретную личность ставила буквально в один ранг с другой, жившей примерно на 2000 лет раньше (о чём ниже) фигурой. Речь, конечно же, о В.И. Ульянове(Ленине). Вот это, дескать, тот, кто реально перелопатил историю! (В скобках - "наши древние вожди - Маркс и Энгельс" (© Гоблин, перевод "Властелина колец"), хотя и были основоположниками, куда меньше почитались по сравнению с "самым человечным из людей") Взаимоисключающие параграфы, однако ;-) Но речь моя, естественно, не об этом. Пожалуй, единственная Личность, чьё персональное влияние на судьбы Истории (sic, с заглавных букв) не вызывает сомнения - так это некий малоизвестный в своё время проповедник непонятной и чуждой современникам идеологии (как мы бы сейчас сказали) из захолустного местечка Назарет. Да и то, насколько реален этот персонаж - да простят меня верующие, термин употребляю исключительно в его историческом значении - до сих пор в большой степени вопрос веры (хотя, по современным данным, историчность этой фигуры достаточно подтверждается не только документальными, но и археологическими изысканиями). Но влияния этого проповедника (Учителя, Спасителя - как кому угодно), хоть реального, хоть мифического, на все последующие две с лишним тысячи лет истории и культуры, полагаю, сомнению не подлежит. Но пора вернуться к теме разговора. А знает ли близкая нам история подобных персонажей (подобных не Назарею, конечно же, а тому же Наполеону Бонапарту)? Полагаю, что да. И один из самых ярких в этой плеяде, конечно же, сэр Уи́нстон Леона́рд Спе́нсер Че́рчилль** (Sir Winston Leonard Spencer Churchill), внук 7-го герцога Мальборо. A propos, не стоит делать распространённую ошибку - сам персонаж данного поста герцогом Мальборо никогда не был, поскольку по праву майората титул переходит только к старшему сыну, а отец сэра Уинстона старшим не был, потому и не унаследовал титул и, соответственно, не передал его своим потомкам. Титул же «сэр» Черчилль получил не по праву наследования, а только после того, как королева Елизавета II пожаловала ему членство в рыцарском ордене Подвязки, что случилось уже на закате его карьеры, 24 апреля 1953 года. Более того, в 1955 году, сразу после отставки, королева предложила eмy титул 1-го герцога Лондонского. Совершенно неслыханная честь - каких только герцогов не было в Соединённом Королевстве, но вот Лондонского никогда. Черчилль...отказался! Почему - видимо, мы уже никогда не узнаем, поскольку ни в его многотомных мемуарах, ни у биографов никаких указаний на причину отказа нет. Да и зачем Уинстону Черчиллю титул? «Какую ещe славу можно добавить к этому имени?»* Так каким он был, Уинстон С.Черчилль? Конечно, я вовсе не собираюсь здесь рассказывать о нём. Во-первых, некомпетентен, во-вторых, формат альбомного поста не позволяет. Я только порекомендую интересующимся замечательную книгу Бориса Тенебаума «Великий Черчилль». Конечно, о сэре Уинстоне написаны десятки (а то и сотни) книг, среди них наверняка есть более подробные (особенно англоязычные). Но достоинство этой в том, что она написана хорошим языком и с большой любовью к своему герою. Читайте, не пожалеете! Не удержусь разве что от замечания об одной черте личности Черчилля, имеющей непосредственное отношение к нашим палестинам. Был ли он антикоммунистом? Да, убеждённым и последовательным, против большевизма выступал с самого его прихода к власти в России в 1917 году. Но он был ещё более последовательным, даже можно сказать, ярым, антинацистом: «Если бы Гитлер вторгся в преисподнюю, я нашел бы случай сказать несколько добрых слов о дьяволе в палате общин» (УЧ) Ненавидел ли он Россию (как страну, а не государство в любом изводе) и населяющий её народ (в его времена советский)? Нет, никогда. По поводу вторжения гитлеровцев в СССР им было сказано: «Я вижу, как на все это [СССР***] надвигается гнусная нацистская военная машина… Я вижу серую вымуштрованную послушную массу свирепой гуннской солдатни, надвигающейся подобно тучам ползущей саранчи» (УЧ) Ну и последнее, о чём стоит сказать. Черчилль никогда не бежал от опасностей, более того, он искал этих опасностей, видимо, в силу своей необыкновенно деятельной натуры. Это касается опасностей как личных, выпадавших на его долю ещё в бытность молодым офицером, так и государственных, на множестве постов первого разряда в Британском правительстве, включая высший - главы Кабинета министров. Вынесенные в заголовок поста слова необыкновенно точно характеризуют этого человека и политика, одного из величайших в XX веке.

__________________ * Б.Тенебаум, «Великий Черчилль» ** тут, конечно, неправильное употребление титула «сэр». Дело в том, что титул употребляется ͟и͟с͟к͟л͟ю͟ч͟и͟т͟е͟л͟ь͟н͟о или с именем, или с фамилией, т.е либо сэр Уинстон, либо сэр Черчилль, но никак не с полным именем. И объяснений этому факту нет никаких, кроме самого главного для британцев - традиция! Но мы, не являясь подданными Британской короны, будем снисходительны к копипасте из википедии ;-) *** выше в речи, из которой приводится цитата, очень проникновенные и сильные слова о стране. Этот отрывок речи приведён в книге. Пометка (УЧ) означает высказывания Уинстона Черчилля.

Есть идея: провести конкурс хайку, написанных по мотивам сказок. Например: Большой огород. Репка родилась на славу. Семья - это сила. Катится колоб. В доме - шаром покати. Скатертью тропка. Заколдованный принц. Клин вышибают лишь клином. Расцвёл алый мак. Дата проведения - какой-нибудь красивый праздник: Троицын день, ночь на Ивана Купалу) Если идея народу нра, то нужен орг.