Альбом
ДЛЯ ХОРОШЕГО НАСТРОЕНИЯ "ВЕСЁЛЫЕ ТАНЦЫ"
СМИ о поэзии "Просодия" о Кубке Поэмбука
Я не знаю, зачем я это опять тут пишу, или Не в коня корм
Литературная Гостиная
Автор рубрики: Иванна Дунец
10 октября 2021
Друзья,
сегодня 10 октября в 18.00 (мск) завершатся Чтения «Искусство русской эмиграции». 13 прекрасных эссе было в течение десяти дней представлено вашему вниманию. На следующей неделе будут подведены их итоги, но пока чтение эссе продолжается. Успевайте прочесть и проголосовать за вашего избранного автора! А сегодня я представляю вашему вниманию эссе одного из членов Жюри Чтений — Ольги Ерофеевой о невероятно талантливой писательнице-эмигрантке. Встречайте,
Ерофеева Ольга
«Синдром пишущего человека»
|эссе|
«Я влюблена в жизнь, в её штрихи, в её потрясающую вдохновенную фантазию. Жизнь — великолепная штука…»
Дина Рубина
— Не понимаю, что все так носятся с этой Рубиной, любимая, обожаемая, — сказала мне как-то одна знакомая, дама во всех отношениях приятная и сокрушительно образованная. — Ну, пишет про жизнь, как Токарева. Для плебса это всё, на потребу любителей сериалов. Истории у неё странные, пёстрые, многословные, хотя язык грамотный, но такая эпатажность, арго. Да, и национальное там уж очень накручивается — и такая бешеная популярность! Ну, понятно, эмиграция, оторванность, коммерческие тиражи.
— А что именно прочитали? — спросила я у неё, конечно.
— «На солнечной стороне улицы» честно — до конца, но с трудом, «Белая голубка Кордовы» только до середины, какие-то рассказы: ранние ещё ничего, но этот, про Мессию читать же невозможно! И я даже фильм посмотрела – ну тот, с Мироновым, про старуху, что-то мутное – Фрейндлих, конечно, хороша, но и только. Нет, это не Элизабет Гилберт или Донна Тартт, и даже не Довлатов или Улицкая, — вздохнула интеллектуалка и упорхнула на психологический тренинг, куда в очередной раз безуспешно пыталась заманить и меня.
Эмиграция. Оторванность. Эпатажность. На потребу публики. Как легко ставить диагнозы неведомо-недочитанному, не сопережитому, просмотренному вскользь по касательной модного интереса! Так раздражённо подумала я сначала. А потом растерялась. Что тут возразить, ведь всё это правда: тиражи, ненормативная лексика, эмиграция, наконец. И что я, вообще, знаю о Рубиной? В чём действительно кроется секрет мощного притяжения этого автора? Скажу больше, феномен многолетней народной любви к её творчеству: горячей, искренней, с восторженными отзывами в сетях и благодарными слезами на творческих встречах? Самонадеянно попытаюсь разобраться.
Когда же было моё первое потрясение? После фильма «Когда же пойдёт снег?» в далёком советском 1979 году. Причём не от фамилии автора повести, по которой был снят фильм, но щемящая грусть одиночества, ледяной ужас реальности смерти, и неожиданным подснежником распустившаяся любовь девочки Нины остро сверкают где-то в уголке моей памяти. Потом как-то завертелись институтские годы, замужество, дети, переезды. Начались годы возращения запрещённой классики, чтения жадного взахлёб, но не Рубиной, нет. А потом лихолетье 90-х, от депрессии спасали оптимистичная Донцова, захватывающая Маринина, а затем и мудрая Устинова. Рубина сменила семью, страну, язык, но не переставала писать, и возвращаться. Она вернулась ко мне сначала фильмами: «Двойная фамилия» и «Любка» (рассказы эти прочла много позже). Они были настолько разными, хотя сняты одним режиссёром С. Митиным, давним другом писательницы, что опять же не ассоциировались с её именем. И только после восторженных отзывов подруг «Рубина, Рубина!» произошло, наконец, погружение в эти странные, пронзительно-драматичные, но многоцветные и загадочно притягательные миры: и огромная ретро-чёрно-белая мастерская на Верхней Масловке; и солнечный послевоенный Ташкент; и трагифарсовый Иерусалим; и холодный Прованс; и высокая вода Венеции.
Но главное открытие ожидало меня с приходом эпохи аудиокниг. Оказывается, вот оно что, да Дина Рубина – настоящая большая актриса, волшебница-чтица! Вот где корни авторского мастерства оживления нафантазированного, откуда наше классическое «верю» всем оживляемым ею героям. Глубокий, богатый всяческими оттенками голос, великолепная дикция, а главное – трепетное проживание, а то и пропевание каждого слова, как Слова. Только теперь явление этого поистине артистического таланта развернулось передо мной в полную силу. И какое счастье, что «На Верхней Масловке» сначала прочитано, потом прослушано – и только после был фильм («ну тот, с Мироновым»)! Теперь все вещи Рубиной я только слушаю (и прекрасно, что она не даёт их читать никому) – это исключительно драгоценный «рубин», или лучше — сплав, полное воплощение всего: и замысла, и души героев, и прекрасного сочного живого языка, неутраченного вдали от родины, а только роскошно отшлифованного скитаниями его носителя по белу свету. Да, бывают и жёсткие страницы, потому что жизнь врывается в них своими болями страданий и ужасами терактов. Да, иной раз с романтических высот повествование камнем падает в натурализм, как это было в романе «Бабий ветер»: «ниже пояса и выше облаков – повесть о потерянных людях, которым нет места на земле», ещё одна горько-смешная и драматичная история про эмигрантов, в которой звучат эти поэтические строки.
Человек – как трава, дни его, как цветок полевой,
Так отцветает он, ибо ветер прошел по нему –
И нет его, и место его не узнает его.
Казалось, чем ещё может удивить Дина Рубина, кроме новых романов и феерических творческих встреч? Но, совсем недавно вышла необыкновенная книга, много лет созревавшая, видимо, подспудно в душе писательницы – «Одинокий пишущий человек». На мой взгляд, это искромётное горькое и честное эссе. О себе, о стремительно меняющемся мире, о творчестве и писательском труде (а Рубина потрясающая труженица), о настоящем Читателе и о том, из чего сделан пишущий человек вообще.
Так из чего же «сделана» писатель Дина Рубина? Из семейной закваски: загадочных генов прабабки-цыганки («заповедные пути наших ДНК, прошивающие поколения одной семьи крепчайшей невидимой нитью»), воспитания сурового отца художника («отец работал дома, он не терпел даже намёка на чужие голоса, и потому никогда – никогда! – мы с сестрой не могли, не имели права привести домой друзей») и матери, потрясающей рассказчицы, учительницы истории («ученики её обожали, это был театр!»). Из ташкентского детства: колоритно-многоязычного, шумного и певучего («опыт плавания в своеобразном ноевом ковчеге, вокруг клубились десятки этносов со своими обычаями, привычками и наречиями»), наполненного открытиями, страхами, увлечениями лепкой из пластилина («до сих пор мои пальцы помнят упругое ощущение проминаемой гладкости, тугую сопротивляемость материала»), побегами с уроков в зоопарк, экзаменами в музыкальной школе для одарённых детей.
«Я строптивой была, ускользала из любого коллектива, уклонялась от любого педагогического мероприятия. Если рассматривать моё детство с точки зрения ролевых игр, я была шутом – удобная позиция в любом сообществе, особенно в тюремном и детском: есть надежда, что, отсмеявшись над тобой, тебя оставят в покое…»
И всё это время в несуразной, неуёмной девчонке-фантазёрке рос и развивался дар сочинительства, хотя сама Рубина называет это иначе.
«Айсберги и минареты отчаянной лжи – могучий непотопляемый талант к вранью, мгновенное придумывание правдоподобной истории – вот истоки настоящей школы творчества! А какая многолинейность сюжетов, ведь матери надо врать иначе, чем отцу...»
Рассказывая это, писательница и теперь немного лукавит, интригует нас. А ведь на самом деле: «В этой голове много чего крутилось. Там скапливалось столько разных придуманных людей, существ, действий и ситуаций, что я стала записывать их в тетрадки. Меня обуревало стремление заполнить тетрадный лист буквами, словами, строчками». А тетради эти «мать выбрасывала пачками», пока не случилось неожиданное, как гром небесный, – первая публикация рассказа девятиклассницы(!) во всесоюзном журнале «Юность». Далее она «принялась заваливать журнал рассказами, и их продолжали печатать». Всего через два года вышли первые книги и «в непристойно юные года меня приняли в Союз писателей СССР».
Вот оно, то неудержимое прорастание таланта, тот синдром «пишущего человека», который всегда помножен на титанический труд. А к этому – формирование уникального богатого, ритмически завораживающего языка, который и реченькой журчит («отец был меломаном, работал под музыку – это была классика, чаще всего Бетховен, Гендель, Гайдн и Бах, да и пианистическая выучка, многочасовой терпеливый труд за клавиатурой»), а то и ядрёным словцом вспыхнет («прадед по отцу – извозчик, а сам отец в своём крутом нраве часто вспыхивал и в такие минуты становился страшен, ни маму, ни нас с сестрой он пальцем никогда не тронул, но чайников о стены порасшибал немало»).
Обо всём этом в ярчайших живых образах рассказала Рубина в своих произведениях. Но именно в книге-эссе уловлено мною неуловимое – тот самый неудержимый, всепоглощающий словесный синдром, дар и крест писательский на непростую судьбу. Искры из этого дара высекала сама жизнь, как это случилось, например, в момент ташкентского землетрясения.
«В тот миг – я помню его ослепительно ярко и хлёстко, как удар прожектора по глазам, – внутренний стон от бессилия выразить это словами слился во мне с таким же неслышным победоносным воплем: я знала, что отныне буду упорно искать слова, которые приблизятся к чувствам, настигнут их, оттиснут на бумаге. С тех пор прошло более пятидесяти лет. Я всё так же мучительно ищу слова и всё так же первое озарение ускользает от меня, посмеиваясь и оставляя в дураках, хотя из книг, которые я написала, можно составить небольшую сельскую библиотеку…»
Во время написания эссе, я перечитала несколько любимых книг Дины Ильиничны Рубиной и сотни читательских отзывов, силясь найти и сравнить негативные с положительными для объективности. Не получилось! Зато могу привести для сравнения три из них: возрастные (мужской (!) и женский) и юношеский (простите, но оформление первоисточника сохранила). По-моему, это очень показательно:
«Не ожидал, искренне не ожидал, что Дина Рубина сможет настолько сильно встряхнуть мой маленький мирок и перевернуть его вверх тормашками!»;
«Неожиданно, мощно, остроумно, и, как всегда, сочно написана книга. Своего рода предупреждение нам, легкомысленным графоманам, о том, что писательство – нелёгкий труд и никуда от этого не деться – удел избранных»;
«Мой первый опыт чтения нашумевшей Рубиной. Штош. Уже купила последние несколько книг – в том числе аудио, советовали именно слушать. Это таки театр у микрофона. Я не знаю, как она это делает, но «Одинокий пишущий человек» – грандиозный стендап. Очень стильный, смешной, жизненный. Ни разу не думаешь о том, что это не авантюрный роман, не приключение, не монументальная биография. Рубина заслужила все свои награды и сопроводительные эпитеты. Она правда крута!».
У каждого пишущего своё одиночество – глубокое или не очень, тихое или бурлящее подземными потоками. Эти воды мучительно отходят при рождении текста, главное, чтобы ребёнок родился живым. У Рубиной, к счастью, это случается всегда.
Так просто
"Я киборг, но это нормально", " Минари". #культур_егерь
Здоровья и сил Тамаре!
Литературная Гостиная
06 октября 2021
«Человек, который увидел ангела»
|эссе|
«Мы распяты в одной плоскости, а мир — многомерен. Мы это чувствуем и страдаем от невозможности познать истину…
А знать не нужно! Нужно любить. И верить. Вера — это знание при помощи любви. Искусство даёт нам эту веру и наполняет нас чувством собственного достоинства. Оно впрыскивает в кровь человека, в кровь общества некий реактив сопротивляемости, способность не сдаваться. Человеку нужен свет. Искусство даёт ему свет, веру в будущее, перспективу…»
Андрей Тарковский
Как только я начинаю думать о нём, звучит музыка. Она чуть слышна вначале, это обязательно скрипка или виолончель, почти нет ударных, она грустная и трепетная, её хочется слушать и слышать, и как только она затихает, появляются звуки природы. Девственной, не тронутой цивилизацией, со всеми полетами шмелей, пчёл и стрекоз. С шелестеньем листьев, потрескивающим огнем в камине или ветром, что нарушает покой деревьев и трав. Со звуками льющейся воды, грозы или летнего дождя. И финалом его ухода из пространства — хор человеческих голосов с солируемым альтом, поющий на иностранном языке, но как-то по родному по-русски, как пела в моём детстве прабабушка, когда пряла шерсть. Ассоциации «по-тарковски» понятны. Понятны тем, кто смотрел его фильмы не единожды. Кто слушал его рассуждения об искусстве, поэзии и музыке. Кто читал его тексты. Но, что действительно для меня до сих пор остаётся непостижимой тайной, — как явление в лице Андрея Арсеньевича Тарковского смогло у нас не просто проявиться, а быть и даже остаться последующим поколениям?
Андреево детство было чёрно-белым. Первые воспоминания у Тарковского о себе, доме и семье с полутора лет, с 1933 года. Своей памяти он всю жизнь был благодарен за образы, сохранённые почти с рождения. В три года от мамы Андрея — Марии Вишняковой — уходит к другой женщине отец Тарковского — Арсений Тарковский. Андрей переживал, как и любой оставленный ребенок, но, по его словам, это было ещё не самым страшным испытанием. Война. Когда придёт она, в жизни Андрея появятся постоянные спутники — страх, голод и отчаяние. Эвакуация, чужие места, растерянная и устающая мама, маленькая сестрёнка, ушедший добровольцем на фронт отец, раненный впоследствии и потерявший ногу — и есть андреево детство. Чёрно-белое, с меняющимися пространственными кадрами, с печальной увертюрой к взрослению и отчаянной жаждой жизни.
«Художник питается своим детством всю свою жизнь. От того, какое его детство, зависит, каким будет его творчество. Для меня играло, конечно, огромную роль то, что мой отец — поэт, и на меня оказали огромное влияние его поэзия и его взгляды на русскую литературу, искусство. Хотя должен сказать, что на меня гораздо большее влияние оказала мать — Мария Ивановна Вишнякова. После того, как отец ушел из нашей семьи. Мне было тогда три года. Несмотря на то, что мы, конечно, сохраняли наши отношения — мы с ним, или он с нами, потому что я был еще ребенком, совсем. Жизнь была настолько тяжелой. Вскорости началась война, и эта тяжесть легла на плечи моей матери, естественно которая, будучи совершенно не приспособленной к жизни, спасла не только нам жизнь (нам с сестрой) и жизнь своей матери, нашей бабушки Веры Николаевны, но также и вообще сделала всё, чтобы мы получили образование. Я окончил среднюю музыкальную школу по классу рояля, школу живописи, и сейчас я совершенно не понимаю, каким образом мать могла достичь этого, потому что условий никаких для этого не было. И когда меня все спрашивают — как правило, рифмуя мою творческую биографию с биографией моего отца, — я всегда стараюсь всё поставить на свои места вот таким образом: если бы не моя мать, конечно же, я никогда бы не смог быть режиссёром. Хотя я не уверен, что я должен был им стать. У меня такое впечатление, что я был очень не прав, когда не стал продолжать своё музыкальное образование. В общем-то, я очень жалею, что не стал музыкантом…»
(Из интервью Андрея Тарковского Игорю Померанцеву, опубликованном в журнале «Форум», №10, Мюнхен, 1985 год)
Когда ты слушаешь голос Андрея Тарковского, произносящий цитируемые выше слова в интервью, ты понимаешь, насколько он музыкален. Интонационно, чувственно, неожиданно открыто. И мысль, что он никогда мог не стать тем Тарковским, которым его знает весь мир, апокалиптична сама по себе. В 1943 году Тарковские возвращаются в Москву. Андрюша учится в школе, ходит в музыкальную школу по классу фортепиано, а в старших классах он покорён живописью, да настолько, что начинает ходить ещё и на художественные курсы. А мама? Мария Ивановна устраивается на работу в обычную типографию, и все оставшиеся годы до выхода на пенсию там работает. В 1951 году Андрей выбирает из множества ВУЗов самый странный из возможных (по тем временам). Он становится студентом арабского отделения Московского института востоковедения. Но уже в первый год студенчества Тарковский понимает, что совершил колоссальную ошибку. Бросив институт, Андрей оказывается на распутье: что делать, как и для чего дальше жить, какой профессии посвятить свою жизнь? Во время поиска ответов на эти вопросы он связывается, как он сам говорил, с «дурной» компанией. Как могла в дальнейшем сложиться его жизнь, если бы не вмешалась мама? Никто не знает. Её решение, каким образом «перевоспитать» его, потрясающе в своей простоте и глубине. И именно оно подарило нам впоследствии великого режиссёра. Весной 1953 года Андрей Тарковский был принят в научно-исследовательскую экспедицию института «Нигризолото» в Туруханский район Красноярского края, где проработал почти год на реке Курейке, пройдя пешком по тайге сотни километров. Он смотрел, слушал, рисовал. Очень много рисовал. Свои рисунки он сдаст по приезду в архив института.
«В своё время я пережил очень трудный момент. В общем, я попал в дурную компанию, будучи молодым. Мать меня спасла очень странным образом — она устроила меня в геологическую партию. Я работал там коллектором, почти рабочим, в тайге, в Сибири. И это осталось самым лучшим воспоминанием в моей жизни. Мне было тогда 20 лет. Всё это укрепило меня в решении стать кинорежиссёром…»
(А.А. Тарковский)
1954 год изменит навсегда жизнь и Андрея, и его семьи. ВГИК станет его волшебной палочкой. А Альбусом Дамблдором — кинорежиссёр Михаил Ромм, в чью мастерскую был принят Тарковский на режиссёрское отделение. Удача? Сказка? Нет ответа. Но то, как Михаил Ильич Ромм любил своих будущих гениев-режиссёров, а именно таковыми он считал каждого ученика, безусловно, повлияло на Тарковского. В период учёбы у Ромма Андрей Арсеньевич, покорённый талантом Бунюэля, Бергмана, Куросавы и Феллини (чуть позже), всё более приходит к идее снимать исключительно авторское кино. Дипломную работу Андрея Тарковского теперь знает весь мир. Уникальная короткометражка «Каток и скрипка» до сих пор смотрится на одном дыхании. Магия, что и говорить. В 1960 году Андрей Тарковский оканчивает ВГИК с отличием.
«Первая совместная работа Тарковского и Юсова – «Каток и скрипка», отмеченная раскрепощенностью камеры и цветовой выразительностью, получила первый приз на фестивале студенческих фильмов в Нью-Йорке в 1961 году. Посмотрев её, понимаешь, никогда Андрей Тарковский не будет относиться к искусству как к ремеслу, развлечению или источнику дохода. Всегда оно будет для него не только делом собственной жизни, но и вообще делом для всей жизни, деянием. И это высокое уважение к искусству впервые он выразил в короткометражном детском сюжете…»
(Майя Туровская)
Первую же картину, которую задумал снять Тарковский после выпуска из ВГИКа, был тот самый «Андрей Рублев». Но ему запретили, сославшись на отсутствие опыта. И тогда он берётся за «Иваново детство», сделавшее Тарковского известным всему миру. Фильм получил 19 кинематографических премий, включая: главный приз «Золотой лев» на кинофестивале в Венеции 1962 года; приз «Золотые ворота» на Международном кинофестивале в Сан-Франциско за лучшую режиссуру; главный приз «Золотая голова Паленке» МКФ в Акапулько в 1963 году; специальный диплом на МКФ в Карловых Варах в Чехословакии, в 1970. И после такого успеха ему, конечно же, разрешают взяться за Рублева. Оператором на картине становится вновь Вадим Юсов. По-моему, взаимопонимание режиссёра и оператора – залог не просто прекрасной работы, но здесь в конкретном случае — талантливого воплощения замыслов Андрея Тарковского. С Вадимом Юсовым Тарковский снимет все свои картины, он останется верен талантливому другу и оператору до самой смерти. «Андрей Рублев» тоже принесёт Тарковскому много наград и признание зарубежных коллег. Потом будут «Солярис», «Зеркало», постановка «Гамлета» в Театре Ленинского комсомола и «Сталкер». О каждом фильме Андрея Тарковского можно написать исследование, а не просто эссе. Но сейчас не об этом. Уже после выхода фильма «Зеркало» в 1974 году Тарковский чувствует, как его, несмотря на мировое признание, на родине открыто не поддерживают и не понимают. С чиновниками от кино возникают проблемы, которые впоследствии приводят к «полочному возлежанию» снимаемого кино. Время «хрущевской оттепели» прошло и государство, отрезвев от стиляг и иностранных кинолент, начинает активно поддерживать только тех режиссёров, которые «понимают» курс коммунистической партии и ратуют за коммерциализацию киноиндустрии. И на этом фоне «Зеркало» или «Сталкер» Тарковского! Сами подумайте. Но, несмотря на вновь проявившийся чёрно-белый фон в жизни Тарковского, в январе 1980 года Андрею Арсеньевичу было присвоено звание «Народного артиста РСФСР». И, словно в насмешку замерзающей оттепели, в этом же году «Сталкер» получит приз Каннского фестиваля.
«Поэтому я очень быстро почувствовал это похолодание после оттепели. И уже вторая картина, которую я сделал (начал делать в 1964-м и закончил в 1966-м году) «Рублев» — уже ее история ярко показывает этот переходный период. Я помню Коллегию Комитета по кинематографии, где присутствовало очень много наших кинематографических деятелей. Все они очень-очень хвалили картину, очень неожиданно для меня, потому что я еще сам не понимал, что получилось. И это меня очень поддержало. Я был очень благодарен моим коллегам, и для меня было очень много неожиданностей в тех комплиментах, которые они мне расточали. Я даже стыдился своих мыслей, когда вспоминал о том, как мне казалось, что многие недоброжелательны ко мне. И это как-то очень-очень на меня хорошо подействовало, эта коллегия. Но, тем не менее тут же после этого картина была положена «на полку» (такой есть термин кинематографический, очень распространенный у нас), спрятана и не выходила на экран пять с половиной лет…»
(Андрей Тарковский)
Художественный фильм «Ностальгия» был следующим важным шагом к решению об эмиграции Андрея Тарковского. Сценарий к фильму был написан Тарковским совместно с Тонино Гуэррой. В 198о году Тарковский уезжает в Италию сначала работать над сценарием, а позже снимать фильм. Когда Андрею Арсеньевичу исполняется 50 лет, он, находясь в Италии, понимает, что юбилейные торжества, чествования и прочие принятые «поклоны-речи» от государства не случились и уже не случатся. Затем происходит тот самый скандал в Каннах, в который был вовлечен режиссёр Сергей Бондарчук. И Тарковский принимает решение остаться пока в Италии. Обращается за разрешением побыть несколько лет за границей, поработать вне СССР, но незамедлительно получает отказ. Позже опубликуют это чудовищную секретную докладную Ф.Т. Ермаша в ЦК КПСС:
«Рассмотрев обращение Тарковского А. А., Госкино СССР считает, что его решение остаться за рубежом едва ли является только следствием эмоциональной неуравновешенности и определённой неудачи на Каннском фестивале, откуда Тарковский А. А. рассчитывал вернуться с главным призом. Сосредоточившись на собственном эгоцентрическом понимании нравственного долга художника, Тарковский А. А., видимо, надеется, что на Западе он будет свободен от классового воздействия буржуазного общества и получит возможность творить, не считаясь с его законами. В любом случае Госкино СССР не считает возможным принимать условия Тарковского А. А., имея при этом в виду, что удовлетворение его просьбы создаст нежелательный прецедент».
И Андрей Тарковский принимает единственное решение — не возвращаться на родину. Страшное решение. Для него, для его семьи, для культуры страны, в целом. Есть запись пресс-конференции, на которой Андрей Арсеньевич с женой озвучивают своё решение на весь мир. Сохранилось и другая документальная реликвия — письмо Тарковского своему отцу о сложившейся ситуации, в котором он с невероятной нежностью пытается быть понятым человеком, многие годы назад предавшим его, сестру и жену:
«Мне очень грустно, что у тебя возникло чувство, будто бы я избрал роль «изгнанника» и чуть ли не собираюсь бросить свою Россию. Я не знаю, кому выгодно таким образом толковать тяжёлую ситуацию, в которой я оказался, «благодаря» многолетней травле начальством Госкино, и, в частности, Ермаша — его председателя. Может быть, ты не подсчитывал, но ведь я из двадцати с лишним лет работы в советском кино — около 17 был безнадёжно безработным. Госкино не хотело, чтобы я работал! Меня травили всё это время и последней каплей был скандал в Каннах, где было сделано всё, чтобы я не получил премии (я получил их целых три) за фильм «Ностальгия». Этот фильм я считаю в высшей степени патриотическим, и многие из тех мыслей, которые ты с горечью кидаешь мне с упрёком, получили выражение в нём».
Позже будет увольнение с «Мосфильма», долгая борьба за Андрюшу-младшего, не получающего право выезда из СССР, постановка «Бориса Годунова» в Ковент-Гардене в Лондоне, съёмки уникальнейшего фильма «Жертвоприношение» (один из самых любимых) и страшная болезнь, которая заберёт его в 1986 году. Ему было всего 54 года. Сколько ещё прекрасных фильмов и постановок он мог сделать. Сколько нежности, чуткости, боли и надежды мог бы он оставить в своих историях. Так как явление в лице Андрея Арсеньевича Тарковского смогло у нас не просто проявиться, а быть и даже остаться последующим поколениям? Наверное, нет ответа. Но я позволю себе его сформулировать интуитивно. Ангел, которого увидел Андрей Арсеньевич при рождении, был не просто рядом с ним всю его жизнь, — он сделал всё возможное, чтобы и мы с вами смогли увидеть его через призму дара Андрея Тарковского.
«Знакомство с первым фильмом Тарковского оставило впечатление чуда. Неожиданно я оказался на пороге комнаты, ключей от которой мне до тех пор не давали. Там, куда мне давно хотелось попасть, Тарковский чувствовал себя свободно и уверенно. Нашелся человек, сумевший выразить то, что мне всегда хотелось, но не удавалось, — это обнадеживало и вдохновляло. Тарковский — величайший мастер кино, создатель нового органичного киноязыка, в котором жизнь предстает как зеркало, как сон. Фильм, если это не документ, — сон, греза. Поэтому Тарковский — самый великий из всех. Для него сновидения самоочевидны, он ничего не объясняет, да и что, кстати сказать, ему объяснять? Он — ясновидец, сумевший воплотить свои видения в наиболее трудоемком и в то же время наиболее податливом жанре искусства. Всю свою жизнь я стучался в дверь, ведущую в то пространство, где он движется с такой самоочевидной естественностью. Лишь раз или два мне удалось туда проскользнуть…»
(Ингмар Бергман)
P.S: Друзья,
Чтения «Искусство русской эмиграции» представлены вашему вниманию до вечера 10 октября. На следующей неделе мы подведём их итоги, а пока время читать, читать и читать! 13 прекрасных эссе ждут вас в Чтениях. Выберите своего фаворита и подарите ему победу! Словом, приходите обязательно почитать!