Альбом
Премия имени Галины Прудниковой
Литературная Гостиная
14 ноября 2021
Автор рубрики: Иванна Дунец
и о
«Неожиданное открытие 2020»
|эссе|
Летом 2020 года я поехала отдыхать в Ленинградскую область. Думаю, ни у кого не возникнет вопроса, почему не в Черногорию, куда собиралась изначально. 2020 год – время «невыездное». Пансионат, где я провела отличную неделю, находится в глубине Карельского перешейка, имеет солидное советское прошлое и соответствующий интерьер, нуждающийся в ремонте. Вопреки ковидным запретам, на длинных подоконниках были разложены книги – старые, потрёпанные временем и многочисленными (за шестьдесят лет существования пансионата!) гостями. Берите, товарищи, читайте. Книг было много, но найти интересного автора оказалось непросто (не забудем, что книжки остались тут со времен существования советского государства и всё это время лежали в открытом доступе). Решив, что выбираю «лучшее из худшего», в первый же день я прихватила с собой на озеро никогда не читанных мною «Эмигрантов» Алексея Толстого. Удивительно!
Неделя прошла в каком-то читательском угаре. Погода была чудесная, я много гуляла, но то и дело присаживалась куда придется: на скамью, за столик, на кровать – и читала, читала, читала. Алексей Толстой? Советский «до мозга костей» писатель? Лауреат трёх сталинских премий? Дворянин, добровольно вернувшийся из эмиграции в страну победившего большевизма? Автор пропагандистских статей и речей? Да, именно он стал моим самым большим открытием 2020 года.
Вернувшись, дома я перечитала давно забытый с детства «Крах инженера Гарина», потом множество рассказов, среди которых особенно потрясла блистательная «Гадюка». Я была очарована, влюбилась в простой отточенный стиль А.Н. Толстого. В последнем томе собрания сочинений, где размещены письма Алексея Толстого, статьи и другая публицистика, прочитала «Открытое письмо Н.В. Чайковскому», редактору Парижского журнала «Грядущая Россия», и поняла то, чего до тех пор не могла понять, а коллеги писателя по цеху, оставшиеся за границей – принять и простить. Причину его возвращения. Его «предательства».
Владимир Набоков, один из моих кумиров, любил Россию, но возможности вернуться не допускал и даже вероятность приезда отрицал. «России больше нет», – говорил он. Кажется, я поняла, в чем разница между этими двумя великими писателями-эмигрантами. Набоков уехал из России 18 лет от роду. Для него слились понятия «Россия» и «юность», с отъездом закончилось и то, и другое. Алексей Толстой стал эмигрантом в тридцать семь лет – зрелым человеком, корнями глубоко вросшим в Россию. Да, на родине поменялась власть, которая жестоко уничтожила так много дорогого. «Я ненавидел большевиков физически, – пишет Толстой редактору. – Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти годы погибли два моих родных брата, – один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядей, восемь человек моих родных умерло от голода и болезней. Я сам с семьей страдал ужасно».
И в этом же письме он объясняет свой выбор. Он убежден, что продолжение кровопролития уже не изменит ситуации. Вот, что он пишет: «признать реальность существования в России правительства, называемого большевистским, признать, что никакого другого правительства ни в России, ни вне России – нет. (Признать это так же, как признать, что за окном свирепая буря, хотя и хочется, стоя у окна, думать, что – майский день.) Признав, делать все, чтобы помочь последнему фазису русской революции пойти в сторону обогащения русской жизни, в сторону извлечения из революции всего доброго и справедливого и утверждения этого добра, в сторону уничтожения всего злого и несправедливого, принесенного той же революцией. Я выбираю этот путь».
И он возвращается на родину, чтобы делать для неё то, что в его силах. Да, в этом же последнем томе собрания сочинений полно пропагандистских статей Алексея Толстого. Я пролистнула их, не вчитываясь. Быть советским писателем и не писать такого – было невозможно. И в «Эмигрантах» есть этот «партийный дух». Местами. Как я понимаю, «линия партии» была добавлена в позднюю редакцию романа, возможно даже по требованию «свыше». Но я хочу поделиться другим. Меня поразили два центральных персонажа – Налымов и Вера. Они выписаны настолько сильно и ювелирно, такими живыми, четкими, рельефными, с такой тонкостью, игрой полутонов – что на отголоски пропаганды просто не хочется обращать внимания. Вот, для примера, первое появление в романе эмигранта Налымова, бывшего семёновского офицера, награждённого в своё время георгиевским крестом, потомственного аристократа, ныне донельзя опустившегося: «Вошедший не одну уже ночь, видимо, провел на бульварных скамейках – до того был помят и грязен. Розовое от пьянства лицо его не то шелушилось, не то давно было не мыто. К Фукьецу неудобно заходить в шляпе, снятой с огородного пугала. Но вошедший как будто не испытывал неудобства. Не подавая руки человеку с бриллиантом, он мутноватыми глазами обвел зеркальные полки с бутылками.
– Виноградной водки, – приказал человек с бриллиантом и ногой подвинул второй табурет. – Садитесь, Налымов. Если вы не пьяны до потери сознания, поговорим о деле.
Вошедший сел на табурет прямо, привычно, даже изящно, и мягкое лицо его сморщилось, будто от беззвучного смеха.
– Я необыкновенно трезв. Но водки пить не стану. Вы все-таки не держитесь со мной, как хам. Августин, коньяку с содовой».
Этот текст – описание героя – подобен работе художника-акварелиста. Каждый эпитет, каждое слово Налымова и его собеседника, каждый их жест тонко продуман и точно подобран, добавляет оттенков рисунку образа. Краски размыты, нерезки, но результат необыкновенно выразителен: «Из верхнего зала доносилась музыка. Налымов жмурился, наслаждался – рюмочка за рюмочкой, – слегка под музыку раскачивался. Еды почти не касался и ничем не выражал внимания к собеседнику. Лицо его оживлялось внезапно, когда с залитого солнцем тротуара в кафе входила какая-нибудь американочка с детским лицом и птичьим голоском. Внимание его привлекала роза в узкой вазе, он, всхлипнув, глядел на опадающие лепестки».
И вдруг через зал ресторана проходит член царской фамилии – великий князь Константин Владимирович: «Повернул к Налымову вялое продолговатое лицо с темными усиками под носом. Налымов сейчас же встал, опустил руки. Человек словно обласкал его сверху вниз беспечальными глазами:
– А-а, Налымов… Что же ты? Ну, сиди…».
Простое движение: встал, опустил руки. Заметьте: не просто встал, а «сейчас же» встал. И мы сразу поняли, что семёновский офицер еще жив в этом спившемся, опустившемся человеке, так старающемся убить в себе, залить алкоголем и придушить живое чувство, полный воспоминаний разум, растерзанную совесть – всё, спаянное со страшной горечью потерь и унижений, через которые пришлось пройти. Не удержусь и процитирую еще немного. Вот сцена расставания Налымова и влюблённой в него Веры Юрьевны, бывшей константинопольской проститутки, бывшей княгини Чувашевой. (Ох, какой чудовищный контраст между последовательно сменившими друг друга ролями этой женщины!).
«Осторожно она потянула полу его пиджака и что-то положила в карман. Он покачал головой, в кармане нащупал пачку денег и, вытащив, осторожно положил на траву. Взглянул на Веру Юрьевну, – губы ее дрожали, в глазах было такое, что ему стало холодно. Он совсем было примирился, приспособился, выдумал даже особую философьишку – простейшего организма, амфибии, похихикивающей в рюмочку среди оглушительно мчащихся времен. И вдруг – назад, к человеку, в жаркую женскую тьму! Самое простое было – приподняв шляпу, бодренько уйти вниз по беловатой дороге. Но потемневшие глаза Веры Юрьевны умоляли: ведь ты не убежишь, ты видишь, ты чувствуешь – уйдешь навсегда, – я же не буду защищаться.
– У меня пять франков, Вера Юрьевна, хватит на поезд, метро и папиросы… Постараюсь быть к обеду… (Взял ее за руку, потом – осторожно – за другую…) Может быть, это глупее всего, но – вернусь, вернусь к вам…
У нее забилось горло. Вырвала руки. Он неожиданно всхлипнул (почти так же, как тогда у Фукьеца за столом, нюхая розу), перекинул через плечо тросточку, пошел к вокзалу».
Так цитировала бы и цитировала, не пересказывать же своими словами то, что так гениально передано автором: адская душевная боль, страдания, падения, тщетность попыток подняться, безнадежность – и всё же сила, всё же красота человеческой души.
Остановлюсь на этом. Все произведения Алексея Толстого, которые прочла или перечла, невзирая на их идейную подоплёку – бесконечно талантливы. Гениальный советский писатель! Да, он хотел писать. Да, он хотел жить на родине. Да, он хотел дружить со своей совестью, сам себя пытался убедить в том, в чём обязан был убеждать читателя. Приходилось искать компромиссы. Пусть осуждают другие. Кроме того, известно, что он, как мог, помогал пострадавшим во время репрессий. Он воевал на фронте. И Сталиным уже был подписан приказ об его аресте, когда он умер. Успел уйти, не оказавшись «врагом народа», оставшись «советским писателем», которого можно было всегда изучать в школе, издавать, свободно покупать – в отличие от писателей-эмигрантов, оставшихся на чужбине. И это факт отнюдь не умаляет его достоинств.
Эссе “Неожиданное открытие 2020» в Чтениях «Искусство русской эмиграции»
ГАЛИНА, МЫ ПОМНИМ! Анонс Премии имени Галины Прудниковой-2021
"Паук" (2002), или Что-то с памятью мое стало... - Клиника, но фанатам Кроненберга смотреть неотложно.
200 лет вместе
