Альбом
Литературная Гостиная
Литературная Гостиная
30 августа 2018
Ведущая рубрики: Иванна Дунец.
Друзья,
в первой декаде сентября начнется приём ваших эссе в Чтения «Экранизация». У вас есть ещё полторы недели для их написания. Анонс Чтений вы можете посмотреть по ссылке: https://poembook.ru/blog/34168. А сегодня я представляю вашему вниманию эссе члена жюри предстоящих Чтений «Экранизация» — Савелия Акимова (Аким). В следующем выпуске я завершу публикацию работ уважаемых членов Жюри эссе Игоря Филатова.
Савелий Акимов
«Шестьдесят седьмая параллель»
|эссе|
|
|
«Все мы, русские люди, до старости остаемся в чем-то ребятишками, вечно ждем подарков, сказочек, чего-то необыкновенного, согревающего, даже прожигающего душу, покрытую окалиной грубости, но в середке незащищенную, которая и в изношенном, истерзанном, старом теле часто ухитряется сохраняться в птенцовом пухе»
«Царь-рыба»
Виктор Астафьев
Жил-был «сельдюк узкопятый» Акимка где-то на берегу Енисея в посёлке Боганида, место для которого выбирали люди, которые жить в нём не собирались — разведали богатые рыбой места и заслали сюда людей, не обременявших себя житейскими заботами: делают, что сказано, живут, где велено, едят, что выдано… Похоже на зачин северного сказа. Но совсем не сказочна для неискушённого городского жителя таёжная реальность — условия Севера, далёкие от комфорта и кипучей суеты больших городов. Тайга это не просто огромная территория, непролазный лес, болота, ледяные горные реки, глушь на многие километры без жилья и людей (одно угодье Акима — местного охотника, рыболова, начинающего промысловика — «две Бельгии и полторы Франции»). Как не затеряться в этих диких местах, в глуши, не поддаться отчаянию и тоске одиночества? Промысловики, как правило, берут «связчиков» (напарников по охоте и рыболовству). Так спокойнее, сподручнее, да, и веселее.
Аким же в тайгу идёт не за весельем и не за крупными нечестными барышами, для него это ремесло, возможность немного заработать и почувствовать себя настоящим охотником. К тому же, это своего рода ритуал инициации, испытание, а его, как повелось исстари, непременно нужно пройти одному: выдержать, не струсить, не проиграть этот спор человека и дикой природы. Но планы планами, а жизнь порой преподносит сюрпризы, и человек, привыкший доверяться наитию, плыть «по воле волн» и ничему особенно не удивляться, воспринимать и радость и беду, как естественные явления жизни, такие выкрутасы судьбы переносит сложно. В тайге нельзя терять бдительность, расслабляться, нужно быть готовым ко всему, что бы ни случилось, но:
«… Аким бросился к топчану, поднял шкуру, разрыл тряпье, откинул скомканную палатку и в грязнющем спальном мешке обнаружил беспамятного, горячего подростка. Вместо лица у него был костяк, туго обтянутый как бы приклеенной к нему восковой кожей, оскалились зубы, заострился нос, выпятилась кость лба — печать тления тронула человека. Преодолевая отвращение, Аким сдернул с него изопрелые джинсы, вместе с ними паутиной стянулось что-то похожее на женские колготки, и скоро обнаружился фасонно шитый, вяло болтающийся на опавшей груди атласный бюстгальтер.
«Ба-а-ба-а!» — отшатнулся Аким…»
Да, не ожидал наш охотник обнаружить в своём зимовье женщину, а по виду — подростка — тяжелобольную, горячечную, умирающую…
С этого неожиданного события и начинается рассказ Виктора Астафьева «Сон о белых горах», являющийся частью повести или, если быть точным, цикла рассказов «Царь-рыба» (1976 г.). Так случилось, что познакомиться мне с этим произведением довелось ещё в школе. «Выцепив» из списка литературы на лето понравившееся название, я взял в библиотеке книжку и… проглотил прочёл её за несколько дней. В ту пору я увлечённо читал и смотрел всё, что касалось рыбалки, охоты, дикой природы, как художественную, так и публицистическую литературу, фильмы. Позже я ещё не раз возвращался к понравившимся рассказам Астафьева, смакуя описания природы, быта главных героев, вместе с ними переживая перипетии их судеб.
Художественный фильм «Таёжная повесть» (1979 г.) я посмотрел значительно позже, хотя память выдала «остаточные файлы», что когда-то давно, вероятно в детстве, я уже его видел, конечно, задолго до прочтения самой книги. Экранизация — дело тонкое, и во многом неблагодарное. Ведь, как часто мы слышим: «Фильм гораздо хуже книги! Лучше сначала посмотреть, а потом уже читать, чтобы не разочароваться…». С «Таёжной повестью» всё не так просто, как может показаться на первый взгляд. Да, Астафьев мастерски пишет природу. Именно пишет, создаёт живописное полотно — дышащее, живое. Читаешь и видишь, настолько всё реально и ярко, или же, наоборот, приглушённо, мазками, почти что акварельно, а иногда — тонкими штрихами к портрету главных героев. И визуально воплотить подобное творение мастера титанически сложно, как сложно переплыть — даже в разгар северного лета — холодную горную реку. Но этот фильм снят по мотивам произведения Астафьева «Царь-рыба», о чём прямо говорится в начальных титрах. Работа сценариста и режиссёра в данном случае, на мой взгляд, сильно осложнилась «сквозным» повествованием в книге. Ведь, цикл рассказов, который даже пытались назвать романом (однако, сам Астафьев таковым не считал из-за налёта публицистического стиля), раскрывает нам характеры и судьбы героев постепенно — от главы к главе добавляя всё новые колоритные черты. В книге Аким появляется уже в первых главах, да и с другими персонажами, в частности, Георгием Герцевым, «вольным человеком» и литературным антиподом Акима, мы знакомимся задолго до «Сна…». С каждой страницей рассказов их образы «обрастают» подробностями, словно напитываясь соками таёжных трав и ягод, созревая под скудным северным солнцем вместе с ними, расцветая редкими местными диковинными цветами. Поэтому главные герои к рассматриваемой нами главе становятся читателю практически родными. Конечно, визуализировать их портреты в рамках 93-х минутного одно серийного фильма вряд ли возможно. Тем не менее, я считаю экранизацию удачной по нескольким причинам.
Во-первых, это, конечно же, личность и талант режиссёра фильма. Владимир Фетин был сыном немецкого барона Фетингофа. После Октябрьской революции по понятным причинам семья сократила фамилию до Фетинг, для титров «Полосатого рейса» режиссёр решил ещё больше «русифицироваться», но по документам так и остался Фетингом. За 22 года творческой деятельности им было снято не так много фильмов, но зато каких! Дебютировав в 1959 (в год окончания ВГИКа) с короткометражкой «Жеребенок», снятой по мотивам одноимённого рассказа Михаила Шолохова, он следом снимает легендарную комедию с Евгением Леоновым «Полосатый рейс» (1961 г.). Затем в 1964 г. историческую драму «Донская повесть», по мотивам рассказов Михаила Шолохова «Шибалково семя» и «Родинка». За фильмом «Виринея» (1968 г.) с промежутком в три года выходят на экраны «Любовь Яровая» (1970 г.); «Открытая книга» (1973 г.), по одноимённому роману Вениамина Каверина; «Сладкая женщина» (1976 г.) и «Таёжная повесть» (1979 г.), которая была предпоследней работой режиссёра. Экранизация «Царь-рыбы» не могла быть провальной уже хотя бы потому, что на съёмочной площадке был представлен очень талантливый актёрский состав, который наряду с тандемом режиссёра и сценариста сделал фильм таким человечным и пронзительным. Последним же фильмом Фетина стал «советский детектив» «Пропавшие среди живых» (1981 г.).
И, во-вторых, актёрская игра Михаила Кононова, Евгения Киндинова и Светланы Смехновой. Они буквально «оживили» героев Астафьева, достаточно тонко передав то самое главное, что делает персонажей особенными. Девица Эля — рафинированная и городская: от вытравленных белых волос и любовью к поэтам (и поэзии) до теннисной ракетки, прихваченной с собой в тайгу, в исполнении Смехновой очень реальна, правдоподобна. Всё в ней просто кричит об избалованности и некоторой инфантильности. Сколько их таких, привыкших к комфорту, доступности благ цивилизации, наводняют улицы городов. Суровая повседневность и таёжный быт ломает и опускает с небес на землю, сталкиваясь с простыми и жестокими в своей простоте законами природы, такие бабочки-стрекозы теряют привычные ориентиры, складывают крылья и ждут милостей судьбы.
Балагур и ловелас Георгий Герцев (Гога) «запудрил мозги» городской девочке Эле, обаял, увлёк, потянул за собой — к приключениям, в дикий неизведанный ей мир Заполярья. Имел ли он на это право? Задумался ли хоть на миг, как будет сложно им обоим в жестких северных условиях? Ничуть. Бывший друг по университету сказал как-то Герцеву: «Ты какой человек? Ты ж с девкой полчаса разговариваешь, а она и не замечает, что её уже двадцать девять минут раздевают!». И, словно в подтверждение слова Герцева Эле: «Ты видела в кино белые горы? Отныне ты их будешь видеть наяву и не заметишь, как войдешь в дивную сказку…». Старо, как мир. Не получилось сказки. Однако, если уж быть до конца справедливыми к Георгию, обратим внимание на одну деталь, позволяющую характеризовать его, если не положительно, то хотя бы не совсем мрачно: он не бросил Элю одну умирать в зимовье, не оставил её больную, хотя мог бы, судя по тому, что нам известно об этом персонаже. Что заставляло его продолжать нести бремя ухода за больной? Ведь даже с родителями он не поддерживал общение, не вёл переписки, вообще обычные человеческие отношения, похоже, его тяготили. «Не умел он отступать, уступать, поворачивать» — в этом, по-моему, и есть причина упорства Герцева. Хорошо или плохо, но только благодаря упрямству своего хахаля, «связчика», Эля осталась жива до появления в зимовье охотника.
Аким — сын тайги, малограмотный, рано лишившийся матери — полная противоположность образованному Гоге, имеющему своё устоявшееся мировоззрение, пусть и основанное на чужих цитатах и мыслях. Между этими двумя людьми словно выросла высотой до неба 67-я параллель — Полярный круг. Вот её зрительная ассоциация у Акима: это граница, по одну сторону параллели — лес, ягоды, кустарники, боровая птица, лесной зверь, а по ту — сразу же голая тундра, испятнанная озерами, и ничего там нет, кроме мха и кустарников, уток да гусей, песцов и куропаток. Возможно, упрощу, но вижу я в этой самой параллели воплощение светлой и тёмной сторон самих героев, хотя жизнь не чёрно-белая, и в ней «навалом» (любимое словечко Эли) полутонов и оттенков. Речь Акима очень точно передана актёром Михаилом Кононовым, со всеми ядрёными выражениями и местным наречием, свойственными «сельдюкам»: «тихий узас», «ё-ка-лэ-мэ-нэ!», «фершал, н-на мать!», «откуль», «покуль», «ни кина, ни охоты!» и прочие. Простоватый и прямой, привыкший сызмальства заботиться о семье и близких, двадцатисемилетний Аким повидал многое, но при этом остающийся искренним, честным и немного наивным. В эпизодах фильма, где он, не обладающий серьёзными познаниями в медицине, вытягивает больную девушку с того света, лечит её своими, знакомыми ему с детства, таёжными способами: отварами, травами вперемежку с лекарствами, горчичниками и уколами, можно заметить, как сложно даётся Акиму это исцеление. Человек он по натуре робкий и стеснительный, не избалованный женским вниманием, поэтому скольких усилий стоит ему хотя бы помыть девушку, заросшую грязью. Он уговаривает себя, что сделать это необходимо, и в роли няньки, «фершала», выглядит хоть и чуть-чуть смешным, но очень основательным и надежным. Человек, который валил сохатого, ходил на медведя, без лишних эмоций обдирающий шкурки с песцов и белок, до дрожи в руках боится сделать укол больной, понимая, как она хрупка, как невесома её душа в тщедушном, измотанном болезнью теле. Он боится причинить боль, ещё немного боли, дополнительно к той, что разрывает Элины лёгкие. И только острая необходимость и понимание, что от болезненной процедуры зависит жизнь человека, заставляют его, переступив через себя, вколоть иглу в почти бездыханное тело.
«… — Давно хочу спросить: Эля — это как будет?
— Эльвира.
— Е-ка-лэ-мэ-нэ! Че эти интеллигенты токо не придумают! — возмущенно стукнул кулаком по колену охотник, с большим сочувствием глядя на Элю: — Но серамно ты хоросый селовек, и я тебя нигде не брошу. Если пристигнет погибель, дак вместе! Правда?..»
Конечно, правда. Он не бросит Элю хотя бы потому, что уважает и чтит таёжные законы — не оставлять в беде, спасать, искать в надежде, что человек не пропал, ждет выручку, нуждается в помощи. В чём тут секрет? Неужели таёжники такой особый народ — отзывчивый и чувствительный, добрый? Да нет же, просто слишком мала погрешность, которая может привести к трагическим последствиям, но слишком велика вероятность случайной и нелепой смерти — тайга не прощает ошибок. А значит, цена человеческой жизни очень высока, чтобы бороться за неё. В то же время, он уже начинает испытывать к ней нечто большее, чем того требуют обычное внимание и заботливость:
«… И приснились ему белые горы. Будто шел он к ним, шел и никак не мог дойти. Аким вздохнул сладко от неясной тоски, от непонятного умиления, и ему подумалось, что всё его давнее томление, мечты о чем-то волнующем, необъяснимом, об иной ли жизни, о любви если не разрешатся там, среди белых гор, то как-то объяснятся; он станет спокойней, не будет криушать по земле, обретет душевную, а может быть, и житейскую пристань…»
Вот оно, такое важное и жизненно необходимое для главного героя книги и фильма состояние души — любовь-спокойствие, любовь-пристань. По ходу повествования нам ещё и открывается история отношений Акима и Гоги Герцева. Кто такой Гога, становится понятно сразу, далее только точечные штрихи метко дополняют характер этого человека. Астафьев всего несколькими словами задаёт базу для понимания сущности Герцева: «Злой на язык, твердый на руку, хваткий в работе, … не по возрасту спесив и самостоятелен», «держался он гоголем не только с работягами, но и перед начальством, … воспоминаниями о первой любви и грешных тайнах ни с кем не делился, в общем котле был справедлив, добычу, если она случалась, не утаивал. В геологическом отряде Герцева уважали, сказать точнее, терпели, но не любили. Впрочем, в любви и разных там расслабляющих человека чувствах он и не нуждался». «Не говорил, а прямо-таки вещал», «мысли он изрекал не новые и не свои, но с такой убежденностью, таким неотразимым напором, что устоять невозможно».
В ответ на вопрос своей случайной пассии-библиотекарши Людочки: «А одинокой старости вы не боитесь?» Гога уверенно заявляет: «У меня не будет старости» — окаменелое, надменное лицо Герцева, в котором просвечивала ощутимая приподнятость над всякой шевелящейся тварью, линяло, становилось постным — его возвышенные мысли падали в пустоту». Надо сказать, что в фильме подноготная Георгия блестяще раскрывается актёром Евгением Киндиновым. Именно так я себе представлял Герцева, когда читал книгу. Особенно хорошо заметна его неприязнь к простым работягам, местным жителям, в мерзкой до неприличия сцене с медалью «За отвагу» Киряги-деревяги — снайпера, прошедшего войну и потерявшего ногу: пропил Киряга медаль, за «путыльку» отдал Гоге, что обобрал инвалида войны, выменял последнюю медаль на бутылку дешёвого портвейна. А ведь только медаль, да нога-деревяшка у Киряги и остались – то, что выделяло его среди «бросовой бродяжки»:
«— Где Кирягина медаль? Отдай! — ворвавшись в мастерскую, запальчиво налетел на Герцева Аким.
Гога открыл стол, взял двумя пальцами за тройничок изящную, кислотой обработанную блесну и, как фокусник, покрутил ее перед лицом Акима.
— Лучше фабричной! Не находишь?
— Ну, ты и падаль! — покачал головой Аким. — Кирьку старухи зовут божьим человеком. Да он божий и есть!.. Бог тебя и накажет…
— Плевать мне на старух, на калеку этого грязного! Я сам себе бог!..»
Ни больше, ни меньше. Иногда мне кажется, что «последыши» этого самонаречённого «бога» до сих пор топчут землю и коптят небо, ставя своё раздутое эго превыше всего, упиваясь надменностью и собственным (зачастую, мнимым) величием. Чего же стоит это величие? Герцев в пылу ссоры с Акимом заявил, что мордобой — дело недоносков, он не опустится до драки, а вот стреляться, «по благородному древнему обычаю», — пожалуйста. В меткости Герцева сомнений нет — тот, натренировавшись на стендах и в тирах, бил птицу без промаха, а в тайге патрон дороже золота, с малолетства Акима приучили экономить припас, стрелять наверняка и с близкого расстояния. «Вольный человек» рассчитал всё правильно — встреться они в тайге один на один — несдобровать бы Акиму. И жизнь расставила всё по своим местам. Следуя таёжным законам, Аким нашел Герцева недалеко от зимовья:
«… «Сам себе бог», иссосанный гальянами, изгрызенный соболюшками, валялся, поверженный смертью, которая не то, что жизнь, не дает себя обмануть, сделать из себя развлечение. Смерть у всех одна, ко всем одинакова, и освободиться от неё никому не дано. И пока она, смерть, подстерегает тебя в неизвестном месте, с неизбежной мукой, и существует в тебе страх от нее, никакой ты не герой и не бог, просто артист из погорелого театра, потешающий себя и полоротых слушательниц вроде библиотекарши Людочки и этой вот крошки, что в избушке доходит…»
Это не случайность, даже не закономерность — это божья высшая мера наказания для конкретного человека: смерть в безвестности и забвении. Сгинул Гога Герцев, как и не было его, и никто о нём горевать не будет, потому что попросту некому. Примечательно, что у охотника, который был с Герцевым в остро неприязненных, конфликтных отношениях, нет ни злорадства, ни радости от смерти врага – только удивление, осознание того, что произошло и как, хоть, и сожаления нет. Он понимает, что это естественный ход событий.
«… Похоронив Герцева, Аким, потупившись, сказал: «Ну вот, понимас, како дело…». Теми как раз днями Аким широко обмывал с друзьями в игарском ресторане будущее фартовое зверовство, а здесь вот люди загибались — кругом противоречия, и ликвидируй их попробуй. Всегда было и есть: одному хорошо, другому плохо и «живой собаке лучше, чем мертвому льву…»
Возвращаясь к экранизации, отмечу ещё несколько особенностей. Снимали кино в условиях нехватки средств и цейтнота при минимальных декорациях, основу которых составляли природные красоты Севера и имеющиеся в наличии постройки. Меня всегда удивляла эта черта советского кинематографа: при минимальных затратах и антураже добиваться максимального эффекта. Три главные роли, несколько эпизодических, не считая собак, которых тоже можно отнести к актёрам, поскольку заставить животное делать что-то по сценарию очень сложно, и две ветки — воплощённое одиночество и брошенность — в середине фильма и в финальной сцене.
В 1978 году «Царь-рыба» Виктора Астафьева (1924—2001) , предварительно подвергшись значительным вмешательствам цензуры, получила высшую награду: была удостоена Государственной премии СССР в области литературы, а в 1979 году состоялась премьера фильма «Таёжная повесть». Кстати, в нём звучит замечательная музыка известного советского композитора Соловьёва-Седого, для которого эта работа оказалась последней — он умер, не дожив до премьеры около месяца. Конечно, картина тоже не осталась без внимания цензуры: некоторые моменты были вырезаны в соответствии с веяниями того времени. Определённая усечённость сюжета чувствуется и в других моментах. Так, в фильм не вошли эпизоды «московской жизни» Эли, сцены с её матерью, на роль которой изначально планировалась Татьяна Пилецкая. Образ Георгия Герцева мог бы получиться более объёмным и красочным с добавлением к нему истории с библиотекаршей Людочкой и отношений с родителями и некоторых других эпизодов, которые более полно раскрывают натуру Герцева в произведении.
В целом, экранизация очень точно воспроизводит атмосферу книги, диалоги и образы героев максимально приближены к источнику. Но, вот что подправили сценарист и режиссёр, так это финал. В конце рассказа Аким суёт в руку Эле последнюю мятую пятирублевку на такси, чтобы она не простудилась в автобусе, и уходит. В фильме же в купюру завернуто золотое кольцо, снятое им с погибшего Гоги: намёк на возможное развитие отношений этих двух таких разных людей. Мне вариант, предложенный Виктором Астафьевым, кажется более жизненным и правдоподобным. Да, Эля сильно изменилась после встречи с Акимом, повзрослела, стала проще и мудрее, как будто вместе с мокротой из её лёгких ушло всё ложное, искусственное и из её души — очистилась она сама. Но они, по-прежнему, два разных мира — две стороны той самой 67 параллели, разные и неимоверно далёкие.
«… Все течет, все изменяется — свидетельствует седая мудрость. Так было. Так есть. Так будет. Всему свой час и время всякому делу под небесами:
Время родиться и время умирать;
Время насаждать и время вырывать насаженное;
Время убивать и время исцелять;
Время разрушать и время строить;
Время плакать и время смеяться;
Время стенать и время плясать;
Время разбрасывать камни и время собирать камни;
Время обнимать и время избегать объятий;
Время искать и время терять;
Время хранить и время тратить;
Время рвать и время сшивать;
Время молчать и время говорить;
Время любить и время ненавидеть;
Время войне и время миру.
Так что же я ищу? Отчего мучаюсь? Почему? Зачем? Нет мне ответа…»
Финал цикла рассказов Астафьева «Царь-рыба», как и их экранизации, остаётся открытым. Каждый волен выбирать то, что ему важнее: искать золотую середину или золотую жилу, гармонию или остроту ощущений, любовь или одиночество. Все мы «вольные люди», была бы душа чиста.
P.S: Автору самого интересного вопроса или комментария к этому выпуску я с удовольствием вручу 25 серебряных монет (спасибо меценатам Литературной Гостиной!), а вот, кому именно — выбор за эссеистом Савелием Акимовым.
Хорошего чтения!
Утреннее веселье. Нашёл всяческие работы Светы в сети. Некоторые имеют место
ЛЮДИ, КАКИЕ ЖЕ ВЫ ГЕНИАЛЬНЫЕ!
Модерирую одновременно два конкурса - Голубой карбункул и Про Лошадей.
Эти работы обязательно стоит прочесть! Не пожалеете!
Читаешь про лошадок - есть такие шедевры, что хочется одарить автора всеми сокровищами мира!
Читаешь про камни - хочется издавать громкое лошадиное ржание и скакать, как радостная лошадь! Непередаваемое получаешь удовольствие от прочитанного! Просто диву даёшься, как можно такие трудные словосочетания, как голубой карбункул и священный Грааль вплести в стихи?! В хорошие стихи!
А кто ещё не с нами - вдохновляйтесь и спешите!
Спешите и пишите! Пишите, мы вас ждём!
