Альбом  

«Ведь в конце-то концов, любовь, что приходит к тебе равна любви, которая исходит от тебя». Вот этими простыми словами заканчивается песня, заканчивается великий альбом «Abbey Road» великой группы. И заканчивается сама великая группа. The End. Тогда никто не верил, что это действительно конец Битлз. Ну как это! После стольких шедевров! После такой славы! Вероятно, впрочем, это и есть пик мастерства — уйти не тогда, когда иссякли силы и всё померкло, а уйти на высочайшей ноте. Много лет спустя Пол Маккартни со своей группой исполнил то финальное попурри…

Прикольно, чо. Надо будет Наське показать...

В последнее время я все больше удивляюсь современным мультфильмам, которые крутят по телевизору и размещают в интернете. Некоторые из них я бы с удовольствием запретила к просмотру детям. Но сегодня речь пойдет об одной из самой, на мой взгляд, ненормальной категории. Мультфильмы о супергероях. Ничего не имею против них, ведь это всегда зрелищно - этакий "положительный" герой в обтягивающем костюме "тыщ бдыщ и бац" - и "злодей" повержен. Зрелищно. Ярко. Захватывающе. НО. Эти мультфильмы, по моему мнению, как бы на подсознательном уровне говорят: совершать добрые дела и помогать другим могут только супергерои. Если на тебе нет суперкостюма, это не круто. Не здорово и не клёво. И никому не нужно. Так как мультфильмы рассчитаны на детскую аудиторию, то "миссии" в большинстве случаев у героев лёгкие. Но обязательно перед этим идёт пафосное "Вперёд!" и эффектное перевоплощение в костюм. Потом герои так же эффектно мчатся и решают все проблемы. А нельзя помочь человеку без этого? Просто подойти и предложить помощь. Научиться вести диалог с человеком и решить проблему также здорово (придумать оригинальное решение, например). Без излишнего супергеройства. Я понимаю, мультик. Для детей. Но ведь это как раз и есть самое главное: дети. Так какие же герои нашего времени учат их, и главное - чему?

Как-то в феврале мне попалась в руки очередная книжка со стихами из "советской эпохи". Там, как некоторые выражаются, в "совке", много бывало всякого. Но, именно по стихам, бывали и личные открытия: Твардовский, Рубцов, Тарковский... И, конечно, вятские поэты — о них позже, а пока о недавнем: мне попалась книга Михаила Дудина "Судьба". Быстренько пролистав, сделал быстрый вывод — всё типично для советских стихов. Но посмотрев внимательнее, удивился, что автор, в основном, пишет в классическом стихосложении, а не "по желанию души и без рамок стихосложения", как бы выразились сейчас. Это меня заинтересовало и я решил прочесть первый стих. И... да — он (стоило ли удивляться?) о войне. Нууу... их так много, но, всё же, начал читать... Первые пара строф, казалось, были типичны. Но далее в мозг стрельнула строка "Трёхсотпятидесятый день войны" — ну ведь мощно и не стандартно, верно? Ради интереса перелистнул страницу и... был разочарован — первое стихотворение в книге не просто о войне, оно чуть ли не поэма! — так грузить читателя с первого произведения!.. Ладно, вздохнул и... стал читать...

(дальше, как сейчас говорят, -- спойлеры, да и хрен с ними!!!)

И тут я осознал, что буквы то расплываются, то преломляются от... выступивших слёз?..

На этом мне пришлось сделать паузу — я просто не смог сходу прочесть дальше...

Кто бы знал, что этот первый стих настолько вдарит в душу, что, местами с комом в горле и с выступающими слезами, я прочёл всю книгу в один присест, а Михаил Дудин — теперь один из моих любимых авторов. Не спорю: есть (и будут) и другие авторы-открытия, но пока, ко всем прочим, пусть будет Дудин. Отдельно хотелось бы рассказать о вятских авторах, писавших о войне, но это уже другая заметка. А сейчас — несколько стихов Михаила Дудина о... тех временах: всего 5 стихов, но сколько впечатлений и боли!..

О мертвых мы поговорим потом. Смерть на войне обычна и сурова. И все-таки мы воздух ловим ртом При гибели товарищей. Ни слова Не говорим. Не поднимая глаз, В сырой земле выкапываем яму. Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас Остался только пепел, да упрямо Обветренные скулы сведены. Трехсотпятидесятый день войны. Еще рассвет по листьям не дрожал, И для острастки били пулеметы... Вот это место. Здесь он умирал — Товарищ мой из пулеметной роты. Тут бесполезно было звать врачей, Не дотянул бы он и до рассвета. Он не нуждался в помощи ничьей. Он умирал. И, понимая это, Смотрел на нас и молча ждал конца, И как-то улыбался неумело. Загар сначала отошел с лица, Потом оно, темнея, каменело. Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней. Запри все чувства сразу на защелку. Вот тут и появился соловей, Несмело и томительно защелкал. Потом сильней, входя в горячий пыл, Как будто настежь вырвавшись из плена, Как будто сразу обо всем забыл, Высвистывая тонкие колена. Мир раскрывался. Набухал росой. Как будто бы еще едва означась, Здесь рядом с нами возникал другой В каком-то новом сочетанье качеств. Как время, по траншеям тек песок. К воде тянулись корни у обрыва, И ландыш, приподнявшись на носок, Заглядывал в воронку от разрыва. Еще минута. Задымит сирень Клубами фиолетового дыма. Она пришла обескуражить день. Она везде. Она непроходима. Еще мгновенье. Перекосит рот От сердце раздирающего крика, — Но успокойся, посмотри: цветет, Цветет на минном поле земляника! Лесная яблонь осыпает цвет, Пропитан воздух ландышем и мятой... А соловей свистит. Ему в ответ Еще - второй, еще — четвертый, пятый. Звенят стрижи. Малиновки поют. И где-то возле, где-то рядом, рядом Раскидан настороженный уют Тяжелым, громыхающим снарядом. А мир гремит на сотни верст окрест, Как будто смерти не бывало места, Шумит неумолкающий оркестр, И нет преград для этого оркестра. Весь этот лес листом и корнем каждым, Ни капли не сочувствуя беде, С невероятной, яростною жаждой Тянулся к солнцу, к жизни и к воде. Да, это жизнь. Ее живые звенья, Ее крутой, бурлящий водоем. Мы, кажется, забыли на мгновенье О друге умирающем своем. Горячий луч последнего рассвета Едва коснулся острого лица. Он умирал. И, понимая это, Смотрел на нас и молча ждал конца. Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле Когда он, руки разбросав свои, Сказал: "Ребята, напишите Поле: У нас сегодня пели соловьи". И сразу канул в омут тишины Трёхсотпятидесятый день войны. Он не дожил, не долюбил, не допил, Не доучился, книг не дочитал. Я был с ним рядом. Я в одном окопе, Как он о Поле, о тебе мечтал. И, может быть, в песке, в размытой глине, Захлебываясь в собственной крови, Скажу: "Ребята, дайте знать Ирине: У нас сегодня пели соловьи". И полетит письмо из этих мест Туда, в Москву, на Зубовский проезд. Пусть даже так. Потом просохнут слезы, И не со мной, так с кем-нибудь вдвоем У той поджигородовской березы Ты всмотришься в зеленый водоем. Пусть даже так. Потом родятся дети Для подвигов, для песен, для любви. Пусть их разбудят рано на рассвете Томительные наши соловьи. Пусть им навстречу солнце зноем брызнет И облака потянутся гуртом. Я славлю смерть во имя нашей жизни. О мертвых мы поговорим потом.

Был год сорок второй. Меня шатало От голода, От горя, От тоски. Но шла весна, — Ей было горя мало До этих бед. Разбитый на куски, Как рафинад сырой и ноздреватый, Под голубой Литейного пролет, Размеренно раскачивая латы, Шел по Неве с Дороги жизни лед. И где-то там, Невы посередине, Я увидал с Литейного моста На медленно качающейся льдине Отчетливо Подобие креста. А льдина подплывала, За быками Перед мостом замедлила разбег. Крестообразно, В стороны руками, Был в эту льдину впаян человек. Нет, не солдат, убитый под Дубровкой На окаянном «Невском пятачке», А мальчик, По-мальчишески неловкий, В ремесленном кургузом пиджачке. Как он погиб на Ладоге, Не знаю. Был пулей сбит или замерз в метель. ...По всем морям, Подтаявшая с краю, Плывет его хрустальная постель. Плывет под блеском всех ночных созвездий, Как в колыбели, На седой волне. ...Я видел мир. Я полземли изъездил, И время душу раскрывало мне. Смеялись дети в Лондоне. Плясали В Антофагасте школьники. А он Все плыл и плыл в неведомые дали, Как тихий стон Сквозь материнский сон. Землятресенья встряхивали суши. Вулканы притормаживали пыл. Ревели бомбы. И немели души. А он в хрустальной колыбели плыл. Моей душе покоя больше нету. Всегда, Везде, Во сне и наяву, Пока я жив, Я с ним плыву по свету, Сквозь память человечеству плыву.

На закате горят города, Задыхаются с детскими снами. Эшелоны уходят туда, Эшелоны, набитые нами. Там трещит за редутом редут. Там сломался рубеж обороны. На закат эшелоны идут, Днем и ночью идут эшелоны. На закате горят города. Не гляди, не надейся на чудо. Эшелоны уходят туда. Но они не вернутся оттуда. Провожала нас Родина-мать, И шинель и винтовку вручила. Не просила в бою погибать И в бою отступать не учила. Нам судьбою узнать не дано Все о нас сочиненные были. Мы погибли без спроса давно, А о том, как погибли, забыли. Пролетели над нами года, И салют отгремел многократно. Эшелоны ушли в никуда. И никто не вернулся обратно.

О. Ф. Берггольц Я нес ее в госпиталь. Пела Сирена в потемках отбой, И зарево после обстрела Горело над черной Невой. Была она, словно пушинка, Безвольна, легка и слаба. Сползла на затылок косынка С прозрачного детского лба. И мука бесцветные губы Смертельным огнем запекла. Сквозь белые сжатые зубы Багровая струйка текла. И капала тонко и мелко На кафель капелью огня. В приемном покое сиделка Взяла эту жизнь у меня. И жизнь приоткрыла ресницы, Сверкнула подобно лучу, Сказала мне голосом птицы: "А я умирать не хочу..." И слабенький голос заполнил Мое существо, как обвал. Я памятью сердца запомнил Лица воскового овал. Жизнь хлещет метелью. И с краю Летят верстовые столбы. И я никогда не узнаю Блокадной девчонки судьбы. Осталась в живых она, нет ли? Не видно в тумане лица. Дороги запутанны. Петли На петли легли без конца. Но дело не в этом, не в этом. Я с новой заботой лечу. И слышу откуда-то, где-то: "А я умирать не хочу..." И мне не уйти, не забыться, Не сбросить тревоги кольцо. Мне видится четко на лицах Ее восковое лицо. Как будто бы в дымке рассвета, В неведомых мне округах Тревожная наша планета Лежит у меня на руках. И сердце пульсирует мелко, Дрожит под моею рукой. Я сам ее врач, и сиделка, И тихий приемный покой. И мне начинать перевязку, Всю ночь в изголовье сидеть, Рассказывать старую сказку, С январской метелью седеть. Глядеть на созвездья иные Глазами земными в века И слушать всю ночь позывные Бессмертного сердца. Пока, Пока она глаз не покажет, И не улыбнется в тени, И мне благодарно не скажет: "Довольно. Иди отдохни".

А следующее уже не из книги — штудировал интернет...

Б. И. Пророкову В моей душе живут два крика И душу мне на части рвут. Я встретил день войны великой На полуострове Гангут. Я жил в редакции под башней И слушать каждый день привык Непрекращающийся, страшный Войны грохочущий язык. Но под безумие тротила, Сшибающего наповал, Ко мне поэзия сходила В покрытый плесенью подвал. Я убегал за ней по следу, Ее душой горяч и смел. Ее глазами зрел Победу И пел об этом, как умел. Она вселяла веру в душу И выводила из огня. Война, каменья оглоушив, Не оглоушила меня. И я запомнил, как дрожала Земля тревогою иной. В подвале женщина рожала И надрывалась за стеной. Сквозь свист бризантного снаряда Я уловил в какой-то миг В огне, в войне, с войною рядом Крик человека, первый крик. Он был сильнее всех орудий, Как будто камни и вода, Как будто все земные люди Его услышали тогда. Он рос, как в чистом поле колос. Он был, как белый свет, велик, Тот, беззащитный, слабый голос, Тот вечной жизни первый крик. Года идут, и ветер дует По-новому из-за морей. А он живет, а он ликует В душе моей, в судьбе моей. Его я слышу в новом гуде И сам кричу в туман и снег: - Внимание, земные люди! Сейчас родился Человек!

После ТАКИХ стихов как-то стыдно своими марать бумагу — каюсь, есть парочка (а кто не пробовал?). Но однозначно: нас там не было — нам НИКОГДА не написать такое! И слава богу!!!

Русский советский поэт, переводчик и журналист, военный корреспондент. Общественный деятель, сценарист, автор текстов песен и более 70 книг стихов.* * из Википедии.

P.S. Если заметите опечатки, напишите, пожалуйста, — исправлю.

Дорогие друзья! Нам кажется, что мы не можем изменить мир в лучшую сторону. Но если посмотреть вокруг, то маленькие добрые дела можно делать каждому и каждый день. Уступите место старику, напоите в жару бездомную собаку, улыбнитесь прохожему... Ваши варианты. Сегодня.

Валентину Гафту, королю эпиграмм - 85. Виват, маэстро! Давайте вспомним его колко-ёмкие шедеврики!

Когда мы спустим с флагштоков Поблёкшие ветхие флаги, Когда затопим на рейде Последние корабли, Останется горькая радость, Что нам хватило отваги, Что не посрамили чести И сделали что могли. Не найденные скитальцы, Не встреченные родными, Отчаянье и бессилье Презрев и переступив, Мы шли, рассекая волны, Мы гибли в огне и дыме. Зажатые льдов тисками, Молились: "Не погуби!" И только товарищ верный Нам был в те часы опорой, И только о доме память Нам выжить могла помочь. И мы отгоняли мысли О страхе и смерти скорой, И знали: увидим берег, Когда развеется ночь. В промозглом сыром тумане Затеряны наши души. Но где-то вдали мерцает Огонь маяка во мгле. И значит, жива надежда, Что жизнь ещё станет лучше, Что вместе сойдём на сушу И молча преломим хлеб. А сумрак перед рассветом Обычно темней и гуще. Пронзителен зимний ветер, Безжалостен и суров. Но солнце нас вновь согреет, Проглянет лазурь сквозь тучи, И мы обретём в награду Утраченный прежде кров. И есть утешенье, как будто Последний не спущен парус, Последний не сделан выстрел, Послушен рукам штурвал... И мы ещё встанем рядом, Чтоб встретить достойно старость, И нам ещё хватит духу, И вера ещё жива.

Предлагаю на время забыть о конкурсах и вспомнить человека, без которого мир детской литературы реально осиротел. Сегодня умер писатель Владислав Петрович Крапивин. Предлагаю вспомнить его произведения. Что для вас значит это имя? Читали ли вы его книги или может рекомендовали детям, внукам? И ещё, друзья, не панихиды ради, памяти для, просто хороший был человек, светлый.

Мне кажется- это важно. Во всех дискуссиях вокруг судейства и критериев оценки, я очень часто слышал слово "новизна". Что это? Новизна темы? Но один из классиков американского детектива, по моему Чейз, боюсь ошибиться, писал, что существует не более тридцати тем, на которых можно построить хороший детектив, все остальное на усмотрение автора. Я сам неоднократно получал отказы по причине " нет новизны темы". Господа! Кто рискнет сказать, что он знает тему, на которую никто не писал? Поэтому, этот критерий оценки в конкурсах я предлагаю убрать напрочь. Одно и то же событие сколь угодно большое количество авторов опишут по разному. В меру своих знаний, таланта, опыта и т.д. Соответствует стихо теме конкурса - все! ПРЕДЛАГАЮ ( это касается модераторов) - количество критериев приема стихотворения в конкурс прописать четко и ограничить количеством не более четырех. 1. Техника - размер, рифма ( если это рифмованное стихотворение). ритм. Ну может кто-то предложит что то еще, но не усложнять до бесконечности. 2. Соответствие законам..., не противоречащее.., не разжигающее... и т.д. 3. ..............? 4. ...............? Все! Третье и четвертое предложите свое. Далее. Модератор должен руководствоваться этими критериями и не более, по возможности отстраненно от собственного вкуса , эмоций, предпочтений. И еще. Должен быть какой то механизм защиты авторов от предвзятости. Какой - пока не знаю. С уважением ко всем....

Несколько часов назад в альбоме была опубликована статья Romanы интересного философского содержания, в которой был поставлен вопрос о свободе выбора члена жюри и о том, чем он должен руководствоваться при выставлении баллов. Ее размышления сподвигнули меня обратить внимание, на мой взгляд, самый важный - этический - аспект в работе жюри: чего не должен делать ни один член жюри ни при каком условии — это выносить приговоры участникам, вне зависимости от их уровня, унижать их и их творчество, подчеркивая свое превосходство, во-первых, потому что это дискредитирует членов жюри, во-вторых, показывает их крайне низкий уровень культуры. Зачем таких людей приглашать в судейство? На мой взгляд, жюри будет легче работать, если предельно жестко прописывать критерии оценки: размытые критерии или меняющиеся в ходе комментариев к конкурсу как раз и рождают конфликты.