Альбом
Литературная Гостиная
31 октября 2021
Автор рубрики: Иванна Дунец
«Воробышек»
|эссе|
«Dis ce que tu sais, fais ce que tu dois, adviendra que pourra!..»
Sonya Kovalevsky
Если что-то случается вдруг и особенно в тот момент, когда счастье за дверью, а тебе осталось только потянуть за ручку, то невольно задаёшься вопросом: «Где и когда была допущена роковая ошибка?». Время не повернуть вспять, но коварной памяти подвластно всё – окуная в прошлое, она заставляет заново переживать волнительные минуты. Однако, как ни старайся, пытаясь сложить радостные мгновения в надежде получить сумму, намного превышающую количество огорчений, ты непременно сбиваешься со счёта. И это вовсе не связано с тем, как математика давалась тебе в школе, коли такую, казалось бы, простенькую задачу в одно действие не сумела решить даже сама Софья Ковалевская.
Любовь своенравна и никогда не подчиняется законам времени, полностью игнорируя и этические нормы. Так в чём же Софа просчиталась: в том, что искреннюю признательность приняла за любовь, или позволила себе забыть о числах и знаках и всей душой отдаться единственному неописуемому чувству, пленившему сердце, биение которого она вновь ощутила в своей груди? Возможно, ревностные цифры не простили повторного предательства и решили отомстить, во втором действии уравняв собой боль и безысходность?
1883 год, Париж.
Где, как не в Париже, двое влюблённых способны потеряться друг в друге, сочиняя вместе стихи и делая наброски будущего романа, исключив из повседневного лексикона такие слова, как «преданность идеям», «долг», «революция», «математика»? Не зря говорят, что самое простое решение всегда на поверхности, и, пока Соня искала его, перебирая все возможные комбинации, один поляк-революционер разглядел и вычислил формулу любящего сердца безумно понравившейся женщины. Но в тот день он немного опоздал к любимой Сонечке, по воле вездесущего провидения или по причине нахлынувшего от переполняющих чувств состояния эйфории, кто знает? И первым в дверь маленькой парижской квартиры Софы постучался почтальон, принёсший долгожданное письмо из России. Пальцы задрожали от волнения, и, прежде чем вскрыть конверт, она подняла свой взор на крошечное окно, за которым вдруг мелькнул воздушный змей. Ещё в далёком детстве, увидев однажды поднимающегося в небо такого змея, она загадала желание подобно этому бумажному чуду взмыть ввысь, достичь недосягаемой высоты, где все мечты сбываются, и нет места неуверенности и нелепому страху, что испытываешь при виде чего-то незнакомого, поначалу непонятного и удивительного, как та самая стена в детской отцовского особняка.
1855 год, Полибино.
Какими бы скрупулёзными не были расчёты, никогда нельзя в точности предугадать, чем завершится, казалось бы, простой «косметический» ремонт, особенно если хозяин имения генерал-лейтенант в отставке, а мастера слывут на всю округу пропойцами. Опасаясь праведного гнева барина Корвин-Круковского, горе-мастера скрыли пропажу дорогого обойного рулона, привезённого из Петербурга, и одну стену в детской оклеили найденными в чулане большими листами бумаги с намалёванными знаками. Нелепо, правда? Однако, по-моему, вмешалось то, о чём почти век спустя после произошедшего напишет Жан Кокто: «Случай – это то обличье, которое принимает Бог, чтобы остаться инкогнито». Так, по воле случая, обделённая вниманием родителей, маленькая Софа нашла утешение, целиком предаваясь увлекательному занятию – разгадыванию написанного.
«Листы эти, испещрённые странными непонятными формулами, обратили на себя моё внимание. Я проводила целые часы перед этой таинственной стеной, пытаясь разобрать хоть отдельные фразы и найти тот порядок, в котором листы должны следовать друг за другом».
(«Воспоминания детства», Софья Ковалевская)
Судьба начала свою игру, устроив заочную встречу ни о чём не подозревающего академика Остроградского, чьей лекцией по прикладной математике была обклеена стена в детской, и малышки Сонечки, сладостно забывшейся в мире цифр и знаков. Кто же тогда мог предположить, что из этого забытья Софа больше никогда не сможет очнуться?
1863 год, Петербург.
Незаурядные способности младшенькой вызвали неподдельный интерес у родителей. Софа была рада – она сумела привлечь к себе внимание: за восемь лет изучить полный курс мужской гимназии в состоянии осилить не всякий ребёнок, и в особенности хрупкая девчушка. Но годы шли, и невзрачная девочка постепенно превращалась в привлекательную барышню. Сестра Анюта, которая на семь лет была старше Сонечки, уже давно грезила о балах и красивых кавалерах, представляя себя в образе великосветской дамы, покоряющей сердца пылких юношей. Нередко она, придумывая сюжеты и наделяя героев своими мыслями и мечтами, сочиняла рассказы, чем заразила и младшую сестру. Анне улыбнулась удача — она под псевдонимом опубликовала в журнале «Эпоха» рассказы «Сон» и «Михаил». Главный редактор журнала Фёдор Михайлович Достоевский решил лично познакомиться с автором, и вскоре редкие визиты в дом Круковских стали частыми. Писатель влюбился, однако Анюте нужна была литература, которой она хотела посвятить жизнь, а не литератор, в отличие от тринадцатилетней Софы, испытавшей муки первой любви к воздыхателю сестры. Соня забросила математику и во время каждого посещения Федора Михайловича играла на фортепиано разученные произведения обожаемого писателем Бетховена. Писатель, которому к тому времени было за сорок, с улыбкой называл Софу воробышком, что слабыми крылышками наигрывала сонаты великого немецкого композитора. Чувство, ради которого она впервые изменила своему увлечению, осталось безответным. Но бесчувственным цифрам неведомо прощение, и в первом действии заданной судьбой задачи у Сонечки ответ приравнялся нулю.
1868 – 1878 гг.
Анюта, увлеченная идеей Ф.М. Достоевского о свободном выборе жизненного пути, решила помочь сестрёнке, а заодно и себе самой в поисках верного способа исчисления точки отсчёта, откуда начиналось признание и слава. Чтобы решение сошлось с ответом, двух слагаемых не хватало, третьим стал мелкопоместный дворянин Владимир Ковалевский. Он был начитан, образован, в разное время жил в Париже, Ницце, Гейдельберге, Тюбингене, а главное поддерживал женщин в их стремлении получить высшее образование и заниматься преподавательской деятельностью. По плану Анны, Ковалевский должен был заключить фиктивный брак с ней, чтобы получить разрешение на выезд из страны, и молодожёны собирались взять с собой Софу. Тогда за границей Анюта смогла бы без помех продолжить свои литературные изыскания, а Соня – образование. Думаю, самое время вспомнить известное изречение «человек предполагает, а Бог располагает». И снова он вмешался в облике случая – Ковалевский, увидев Сонечку, заявил, что женится только на ней, потому как не сумел противостоять вспыхнувшей в сердце искренней любви к невероятно умной и красивой девушке. Софья же, испытав разочарование в первой любви, желала лишь одного – поскорее избавиться от родительской опеки и ринуться вдогонку за мечтой — стать известным математиком. Теоретически лёгкая задача в действительности оказалась трудноразрешимой. Почти во всех зарубежных учебных заведениях отказались принять женщину в качестве студентки. Софья могла изменить цифрам, но никогда себе самой. Она не сдалась и ценой завидной непоколебимой настойчивости стала ученицей выдающегося Карла Вейерштрасса. Юное создание поразило его не только своим блистательным умом, но и тем, что удивительно походило на первую и единственную любовь старого академика. Он относился к своей Sonya с особой нежностью. По моему, нельзя такое отношение назвать любовью, ибо, когда составными единого целого становятся обожание, восхищение и безудержное желание защитить, укрыть под своим крылом от всех невзгод трепетное создание, переполняющему сердце чувству невозможно найти определённое название — оно гораздо выше любви и не вмещается в рамки вечности. Под руководством любимого учителя Софья написала три научные работы, за одну из которых — «К теории дифференциальных уравнений в частных производных» — Гёттингенский университет присвоил ей степень доктора философии в области математических наук. Она получила заветное признание, правда, на чужбине, но это был грандиозный успех, которого Сонечка добилась, справившись с математическими уравнениями, в то время как жизненные уравнения всё ещё оставались нерешёнными. Подобно ловкому циркачу, жонглируя цифрами и знаками, Софа без труда прокладывала себе путь к вершине успеха, однако никак не могла двинуться с мёртвой точки в собственной жизни.
«Мне грозит большая опасность: я превращусь в учебник математики, который открывают только тогда, когда ищут известные формулы, но который перестаёт интересовать, когда попадает на полку, среди других книг»
(Из письма Ковалевской подруге Лермонтовой)
Желая избежать участи «учебника», Софья сблизилась с мужем, дав себе и ему шанс стать семьёй. Владимир грезил об этом с момента их венчания, но вынужденно скрывал чувства, чтобы любимая не приняла его за недостойного мужчину, готового воспользоваться правами законного мужа. Появившаяся вскоре на свет девочка стала лучшим доказательством прочности их семейных уз. Но, как известно, доказательство требуется для теоремы, и только аксиома имеет право на самостоятельное и непоколебимое существование. Софа допустила ошибку, приняв за аксиому любви заурядную теорему признательности и не совсем осознавая, что переписать заново не удастся, поскольку страницы из Книги Судьбы невозможно вырвать, а записи в неё можно сделать единожды и несмываемыми чернилами. Иллюзия счастливой семьи просуществовала недолго. Настал миг, когда Соня почувствовала, что задыхается в душном пространстве семейной обители, ей необходимо было вновь испытать то ощущение, когда, как воздушный змей, взмываешь ввысь, всецело доверяясь свободному ветру. Подобное состояние эйфории охватывало её исключительно благодаря цифрам. Владимир же чувствовал искреннюю вину за невидимые оковы, что Софа добровольно надела на себя ради семьи, и за то, что, будучи профессиональным палеонтологом, оказался никудышным коммерсантом, не способным обеспечить своей семье безбедное существование. Даже возвращение в науку обернулось для него очередным банкротством, на этот раз подвела память. Тогда Владимир последнюю надежду возложил на ту, которая никогда не отказывала в кредите, даже если ты был абсолютно неплатежеспособен, без каких-либо процентов, только вот долг она требовала вернуть собственной жизнью.
1883 год, Париж.
Соня оторвала взгляд от окна и медленно вскрыла конверт. Она и предположить не могла, что весть о самоубийстве человека, подарившего ей свободу, потрясёт её – Софа потеряла точку равновесия. Как же так: Соне казалось, что измена мужа, после которой она уехала из Петербурга, чтобы с головой уйти в работу, убила в ней все былые чувства к нему. И вот она была сражена наповал, хотелось одного – умереть, но не от любви, а от гложущего чувства вины, и от полной безнадёжности в поисках верного решения задачи судьбы, которая в первом действии ответом выдала ей ноль, а во втором действии – боль и безысходность оказались прямо пропорциональны друг другу.
1884 год, Берлин, Стокгольм.
Ковалевская уехала, а точнее убежала из Парижа, наивно полагая, что подобным образом удастся избежать необходимости довести решение задачи до конца. Где можно спрятаться от строгого учителя судьбы? Конечно, под крылом доброго наставника. Софа приехала в Берлин, а Вейерштрасс нашёл ей ещё более укромное местечко – Стокгольмский университет, где она стала преподавать любимый предмет, став профессором кафедры математики. Однако Париж никогда не отпускает тех, кто однажды и навсегда влюбился в него. Софье пришлось вернуться сюда, чтобы проводить в последний путь единственного родного человека – сестру Анюту, получить мировое признание и встретить настоящую любовь. Сонечка никак не могла смириться с ранним уходом Анюты, которая служила единственной ниточкой, связывающей её с беззаботным детством. Глубоко потрясённая, она все болезненные переживания доверила бумаге. Так появилась драма «Борьба за счастье», написанная ею в соавторстве со шведской писательницей Лефрер-Эдгрен. Эта драма состояла из двух частей, в первой из которых героев постигло несчастье, а во второй – наоборот, все испытали счастье. В её основу Ковалевская вложила научную идею.
«Интегралы дифференциальных уравнений являются непрерывными кривыми линиями, которые разветвляются только в некоторых изолированных точках. Теория показывает, что явление протекает по кривой до места раздвоения, но здесь нельзя заранее предвидеть, по которому из разветвлений будет дальше протекать явление»
(из книги Софьи Ковалевской и Лефрен-Эдгрен)
Дальнейшие события показали, что порой даже простому смертному подвластно небесное искусство предсказания, поскольку вычисления, описанные ею в драме, стали пророческими. Софа обрадовалась, что, наконец, сумела направить свою жизнь по верному «разветвлению», совершенно забыв про случай, имеющий привычку вмешиваться, когда совсем этого не ждёшь.
1888 год, Париж.
Члены жюри Парижского конкурса научных работ были сильно удивлены, распечатав конверт, на котором красовалось надпись: «Dis ce que tu sais, fais ce que tu dois, adviendra que pourra!». («Говори, что знаешь; делай, что должен; и будь, что будет!»).
Это был девиз Софьи Ковалевской. Так весь мир узнал имя той невероятно одарённой женщины, сумевшей открыть третий классический случай разрешимости задачи о вращении твёрдого тела вокруг неподвижной точки. Софья стала лауреатом премии Бордена Парижской академии наук, которая не присуждалась до этого уже три года подряд и была выдана в увеличенном размере из-за чрезвычайной важности открытия. Вскоре и Шведская академия наук выдала ей премию за вторую работу на ту же тему, а на родине Ковалевскую избрали членом-корреспондентом на физико-математическом отделении Российской академии наук. Однако спустя год, когда Софья приехала в Петербург в надежде занять вакантное место преподавателя в Академии, ей было отказано. Расстроенная Софья возвратилась в Стокгольм, а затем вновь в Париж, где её снова ждал случай.
Соня встретила Максима, по иронии или вердикту судьбы, тоже Ковалевского. Галантный социолог и правовед был очарован её красотой и манерой поддерживать беседу, за что шведы назвали Софью «Микеланджело» разговора. Она долго не отвечала на его изысканные ухаживания, пока тот же случай не поймал Софу в искусно расставленные сети в ресторане. Она нечаянно пролила вино на своё любимое платье и не смогла скрыть искреннее огорчение. Рано утром Максим нанёс ей визит вежливости с подарком в руках. Когда Соня открыла коробку, то была поражена, созерцая содержимое – в ней лежало точно такое же платье, которое она накануне вечером испачкала вином. В течение одной ночи достать для любимой женщины наряд, как две капли воды похожий на испорченный, мог только по-настоящему влюблённый мужчина. Софа приняла предложение руки и сердца Максима. Казалось бы, в третьем действии задачи судьбы все данные, сложившись, должны были составить непременно счастливый ответ, ведь воробышек на этот раз полетел по пути второго «разветвления», если бы снова не случай, роковой случай, когда зигзаги жизни выравниваются в одну прямую линию.
2017 год, мыс Канаверал, Флорида.
Перед своей гибелью автоматическая межпланетная станция Cassini-Huygens отправила на Землю последние снимки Сатурна, на которых он был изображён точно так, как описала его Софа приблизительно два века назад. Она сумела опередить то, что невозможно даже ненамного обогнать, — время. Однако гениальный математик Софья Ковалевская так и не смогла для Сонечки-воробышка вывести формулу женского счастья. Видимо, потому, что судьба не позволяет любовь и счастье заключать в рамки: ни в круглые, ни в квадратные. А случай всегда стоит на страже, чтобы знак бесконечности никогда не стирался с определённого ему места – памяти благодарных потомков.
Наследники мои узрят в моём движенье
пружин и рычагов тугие сопряженья
и благородный шаг восторженно поймут.
Но те же, что теперь столпились вдоль дороги,
не верят ничему и, бесконечно строги,
навязывают мне любезный им маршрут.
«Как вы, создатель «Словаря» и «Мыса»,
такое пишете! Мы в том не видим смысла».
Все ходят по прямой, всем страшен поворот!
Но лишь за гробом нашим песни наши вечны,
звездой горит стопа, на Путь ступая Млечный,
и спелым кажется наш кисло-сладкий плод.
Жан Кокто
"Табу" (2017) - Мрачно, жестоко, напряжённо, достойно всяческих похвал.
С ДНЕМ КОМСОМОЛА!
Хлебные крошки Михаила Булгакова. Приглашение к разговору
Конкурсъ "Осеннiй кубокъ", начало XIX века.
Литературная Гостиная
Автор рубрики: Иванна Дунец
24 октября 2021
Вера Полозкова
«Работа горя»
|стихотворения, 2020|
– мама, почему слова твои соль и пепел?
голос можжевельник и куркума?
почему ты других исцеляешь лучше,
чем умеешь вылечиться сама?
– я помогаю людям с работой горя.
я чиню проигрыватели ума…
(Вера Полозкова)
Тёмный зал. Тишина, чуть разбавляемая звуками покашливаний и переговаривающихся шёпотом людей. В метрах двух от меня сцена. На ней микрофон, пюпитр со стихотворениями и много-много колонок. Поверхность её тёмная, с пошарканным полом и тяжёлыми кулисами. Сцена, на которой случится сейчас действо, что изменит навсегда тех, кто рядом со мной, позади меня и чуть выше вдалеке на балконе. Мы вошли в Театр Драмы одними людьми, а выйдем другими. Нас изменит слово. Нас изменит музыка. Нас изменит Вера.
Знаете, я помню момент, когда поэзия Веры Полозковой стала мной не просто любима, она стала частью моей жизни, как поэзия Иосифа Бродского или Поля Элюара. Я услышала её. Я начала перечитывать и переслушивать её стихотворения. Прошло девять лет. Вера, по-прежнему, один из самых моих любимых поэтов. Она пишет. Она уже в истории. Она останется в русской поэзии начала XXI века навсегда. Изданными книгами на бумаге. Электронными изданиями. Записанными на её стихотворения песнями. Прочитанными в залах стихами. И я знаю, что дети наших детей, вырастая, будут по-прежнему читать/слушать её стихотворения. А Верины дети обязательно сподвигнутся на музей её стихотворного творчества в Москве.
Зал в нетерпении хлопает. Тишина разряжена. Слышится смех, диалоги — все в предвкушении. 19.00. Время на часах останавливается для меня. Я несколько месяцев думала об этой минуте. Время настало. Аплодисменты. (Так громко?!). Я встаю. Люди рядом тоже. Вера в чёрном выходит на сцену. Вы ничего не видите вокруг, кроме её глаз и улыбки. Они сокрушают вас тут же. Вы становитесь частью пространства Веры. Частью бытия поэта. Здесь и сейчас всё только начинается. Здесь и сейчас она «поможет людям с работой горя, она починит проигрыватели ума».
то, что заставляет покрыться патиной бронзу, медь,
серебро, амальгаму зеркала потемнеть,
от чего у фасадов белых черны подглазья, —
обнимает тебя в венеции, как свою.
смерть страшна и безлика только в моём краю.
здесь она догаресса разнообразья.
всюду ей почёт, всюду она, праздничная, течёт
восхищённых зевак она тысячами влечёт,
утверждая блеск, что был у неё украден.
объедая сваи, кирпич и камень, и всякий гвоздь,
она держит в руке венецию будто гроздь
золотых виноградин
и дома стоят вдоль канала в одну черту,
как неровные зубы в щербатом рту
старого пропойцы, а мы, как слово весёлой брани
проплываем вдоль оголённой десны, щеки
молодые жадные самозванцы, временщики,
объективом к открытой ране
вся эта подробная прелесть, к которой глаз не привык,
вся эта старинная нежность, парализующая живых,
вся безмятежность тихая сан-микеле —
лишь о том, что ты не закончишься сразу весь,
что тебя по чуть-чуть убывает сейчас и здесь,
как и мостовой, и вообще истории, еле-еле.
приезжай весной, бери карандаш с мягким грифелем и тетрадь
и садись на набережной пить кофе и умирать,
слушать, как внутри потолочные балки трещат, ветшая,
распадаться на битый мрамор, труху и мел,
наблюдать, как вода отнимает ласково, что имел:
изумрудная, слабая, небольшая.
Из аннотации автора к книге стихотворений «Работа горя»:
«Вера Полозкова — поэтесса, автор сборников «Фотосинтез», «Непоэмание», «Осточерчение», «Ответственный ребёнок». «Работа горя» — новая долгожданная книга поэзии, включающая в себя сотню стихотворений, написанных за семь лет, это книга, которая собиралась, копилась, нарастала семь лет подряд: тяжелых лет, прекрасных лет, в течение которых родилось трое моих детей, был заключен и рассыпался мой брак, скрежетала и лопалась по шву привычная картина мира, начинались войны между самыми дорогими мне странами, уходили из жизни мои друзья, люди вокруг меня являли чудеса душевной щедрости или выбирали предать все, что провозглашали и любили; когда всё, что я знала о себе, всё, каким я видела свое будущее, время несколько раз опрокинуло и вывернуло наизнанку. Это книга о том, как тесно переплетены в нас все эти состояния: бессилия, горечи, любви, ярости, смирения, отчаяния, упоения настоящим. О том, что взросление — это именно то, как мы пытаемся отгоревать, что мы больше не всемогущи. То, как мы встречаемся со своей тенью, со своей слабостью, то, как мы принимаем собственное несовершенство, неравенство своим ожиданиям. Это книга о том, что ремесло — спасает. О том, что моя душа нашла свой дом, и это — комнатка с верандой с видом на океан. Это книга о том, что равновесие, знание, возможность полагаться только на себя стоят гораздо дороже, чем мы думали в юности. Но сколько бы мы ни отдали за них, они самое главное наше обретение (В. Полозкова)».
Вера улыбается. Выглядит невероятно счастливым человеком. Она открыта. Она с залом. Слышу первый аккорд. Вижу, как Вера перебирает на пюпитре белые листы. Она начинает. Музыка органично соседствует с её словами. Музыка не может им помешать. Она часть их. Музыкальна ли Вера? О, да. Ритм, ритм, она еле слышно отбивает его носком туфли. И начинает читать.
а на третий год меня выпустят,
я приду приникнуть к твоим воротам.
тебя кликнет охранник,
ты выйдешь и спросишь – кто там?
мы рискнём говорить, если б говорили ожог и лёд,
не молчали бы чёрт и ладан:
«есть порядок вещей, увы, он не нами задан;
я боюсь тебя, я мертвею внутри, как от ужаса или чуда,
столько людей, почему все смотрят, уйдём отсюда.
кончилась моя юность, принц дикий лебедь,
моя всесильная, огневая,
я гляжу на тебя, по контуру выгнивая;
здорово, что тебя, не задев и пальцем, обходят годы,
здорово, что у тебя, как прежде,
нет мне ни милости, ни свободы
я не знаю, что вообще любовь, кроме вечной жажды
пламенем объятым лицом лечь в снег этих рук однажды,
есть ли у меня ещё смысл, кроме гибельного блаженства
запоминать тебя, чтоб узнать потом
по случайной десятой жеста;
дай мне напиться воздуха у волос,
и я двинусь своей дорогой,
чтобы сердце не взорвалось, не касайся меня, не трогай,
сделаем вид, как принято у земных, что мы рады встрече,
как-то простимся, пожмём плечами, уроним плечи»
если тебя спросят, зачем ожог приходил за льдом,
не опасна его игра ли,
говори, что так собран мир, что не мы его собирали,
всякий завоеватель раз в год выходит глядеть с досадой
на закат, что не взять ни хитростью, ни осадой, —
люди любят взглянуть за край,
обвариться в небесном тигле, —
а вообще идите работайте, что это вы притихли.
Потом были ещё стихотворения. Музыка. И песни. Был невероятный экспромт с фонариками от гаджетов. Были слёзы. И были улыбки. Был монолог Веры. И диалог с нами. Были стихи Саши Маноцкова, так полюбившиеся в Лондоне. Пространство вне времени. Здесь. Сейчас. И вот, два часа пролетают, как две секунды. Ты резко выдыхаешь на Вериных словах «Это всё. Я пошла…». Соскакиваешь с места, громко кричишь «Браво!», аплодируешь, под мышкой держа её новую книгу, надеясь, что на первой странице будет автограф любимого поэта. Овации. Вера выходит на бис и… поёт. Удивление. Как прекрасно она поёт! После уходит со словами, что непременно вернется. И вы ждете. Вы все с книгами в руках. Сначала молчите. Потом начинаете говорить о Вере. Потом о жизни. Позже о мире. Возращение Веры вы воспринимаете, как прекрасное продолжение вечера. И начинается автограф-сессия. Вер, как хватает тебя на всех нас? Как ты выживаешь после стольких эмоций и прожитых судеб, жизней, вопросов? Когда из моих рук она взяла свою книгу и пригласила меня сесть рядом, смотрела мне в глаза и, улыбаясь, спросила моё имя… я думала, что готова к этому. Нет. Невозможно быть готовым, чтобы прикоснуться к эфемерному, но остающемуся в веках. Она обняла меня. Я искренне перестала дышать и испугалась, что моё сердце сейчас остановится и не забьется. Что моя сердечная патология подведёт меня именно здесь и сейчас. Я испугалась. Но Вера посмотрела на меня, улыбнулась, сказала какие-то искренние, очень добрые слова и оно вновь забилось. Оно не смогло ей отказать в моей жизни. И в моей любви.
садись у озера и говори ему:
вот этой черноты твоей возьму
и с нею на плечах перезимую.
чтоб ропота, и плеска, и огня
не стало на поверхности меня,
и только колыбельную земную
доносит ветер с дальнего крыльца.
ну разве месяц, ободок кольца,
да звезды юные колеблются, мерцают,
пока их дымом не заволокло.
спокойное и чистое стекло,
которого ничто не проницает.
полезно ведь и выбыть иногда
из гореванья тяжкого труда,
из общего настырного учета,
и поглядеть, как время, без тебя,
ступени разгрызая и скребя,
как войско бессловесное течет, а
город опадает как тростник.
и ты возник, и целый сад возник,
но полководцы не сбавляют шага.
никто не прав, у каждого билет
куда-то, где названий больше нет,
и там темнее, чем вот эта влага,
и ни одной приметы не спасти.
застынь, вода, и черноту сгусти,
а мы ее легко разнимем сами.
подкладка бытия, скользящая чуть-чуть -
мне только подержать да плечи обернуть
сырая, как земля, а пахнет небесами.
Я не помню, как прошли несколько минут, часов, дней после её выступления. Во мне звучала музыка Саши Маноцкова и стихи Веры Полозковой. Голос её был прекрасен. Она неземная. Она очень талантливая. Очень счастливая. Очень несчастная. Она удивительная мама. Она пишет потрясающие детские стихи. Она такая красивая! Она такая настоящая! Она self-made. Она явление.
Она — ПОЭТ.
все это лишь морская соль,
цветочная вода
немного облегчает боль,
а лечит никогда
касается волос и лба
прохладная ладонь,
и снова тошнота, судьба,
сомнение, огонь
великого прощенья знак,
прозренья тихий снег, —
и ты опять разбит и наг
и только человек
суглинок, бедная руда,
ты устоишь не весь,
когда цветочная вода
обрушится с небес
распорет надвое, как меч,
и обнаружит: пуст,
так пусть воспроизводит речь
из чьих-то горних уст.
