Письма кучей
Письмо
Привет, мой друг заокеанский Билл.
У нас опять зима в окно стучится.
На улице — так белоснежно-чисто.
Сосед сегодня голову разбил,
поход за водкой утром совершая, —
но этот факт нисколько не мешает
ему за стенкой голосить весь день
какую-то бессмысленную хрень,
насилуя в экстазе караоке.
Всего-то тридцать лет тому назад
он был красив — высокий, кареокий.
Я фото видела — там домик, палисад
и он с любимой. Тонкие рябинки.
Но всё прошло, остались только снимки...
Я здесь, мой Билли, двадцать лет уже.
Недоумение сменив на милость,
в народе этом словно растворилась —
в его до дыр застиранной душе
случаются такие выкрутасы...
Хотя бы взять вечнобухого Стаса
(мучителя несчастных караок) —
под майкой носит на груди брелок,
подаренный ему когда-то дочкой,
которую не видел тыщу лет.
Здесь, милый, многоточны даже точки.
И каждый ждёт, что вытянет билет
туда, где жизнь и лучше, и красивей,
не приложив ни капельки усилий...
А как там ты? Всё так же бодрячком?
На фото — ни намёка на усталость.
Жена твоя, похоже, размечталась
вселиться в наш уютный белый дом?
Ты передай — здоровья и успехов.
Пускай меня заставила уехать,
купируя немыслимый скандал,
(а ты своё “добро“, конечно, дал) —
я на неё не обижаюсь, Билли.
Ну всё, уже кончается тетрадь...
Нет места вспоминать, как мы любили...
Ещё мне надо платье постирать...
Храни, Господь всесильный, наши души.
Привет с Урала.
Левина Манюша.
*******************
Письмо. Ответ Билла
Ну, здравствуй, Маня. Долго ждал письма —
искал всё время между писем прочих.
Твои слова и подзабытый почерк
былое растревожили весьма
внутри неисправимого повесы,
который стал заметно меньше весом
в политике и даже в телесах.
Давненько твой слуга для телептах,
слетавшихся к нему, неинтересен.
А из друзей — остался саксофон,
он верует в неспетость наших песен,
и не продаст за пару баксов он,
как, впрочем, и за пару миллионов.
Да и за сто, в отличие от оных...
Костей не ломит перемытых, да
всё глубже метастазы ностальгии —
я часто вспоминаю нас такими,
какими были, Маня, мы тогда —
намного безрассудней и моложе.
Меня же совесть постоянно гложет
за то, что запер сердце на замок,
за то, что помешать, увы, не смог
тебя к чертям отправить в захолустье.
А если честно, что ни говори, —
повёл себя как негодяй, и пусть я
подлец, но где-то глубоко внутри,
в моей душонке индевело-стылой,
надежда теплится, что ты — простила...
Какая, Маня, гордая ты всё ж —
ютишься в этой... вспомнил! — коммуналке.
Я говорил, что для тебя не жалко
мне ничего — но ты же не возьмёшь...
Когда покинешь, наконец, Челябинск,
суровый уголок земли, чьи хляби
известней даже, чем метеорит,
в них угодивший? Время говорит,
что из него мнемолог никакущий —
и память всё хранит. Не побороть...
Вернись, не обещаю райских кущей,
но — чем смогу.
Храни тебя Господь.
Прости, что вышло муторно и длинно.
Привет из Вашингтона.
Твой Билл Клинофф.
*******************
Письмо Стаса
Здорово, Билли, штопаный кондом.
Я заглянул вчера в почтовый ящик —
там прошлое лежало в настоящем...
Твоё письмо, пришедшее к нам в дом,
я прочитал — уж больно интересны
записки жопы, занимавшей кресло,
а вместе с ним — овальный кабинет
в столице Пиндостана. Кабы не
воздержанность моя и чувство такта,
то я б не церемонился с тобой,
послал бы вдаль и все дела, вот так-то...
Ты знаешь что, стареющий плейбой, —
от Мани от... угомонись, короче, —
и хватит бабе голову морочить.
Вопросы всякие опередив,
скажу: напрасно ты закинул сетки,
оберегать спокойный сон соседки —
категоричный мой аперитив.
Она же места здесь не находила,
страдала, маялась, а ты, чудила,
не вспоминал, похоже, про неё —
ты, Билли, тот, кто совесть продаёт
в базарный день за табаку понюшку.
У нас и монастырь свой, и устав —
не трогай больше, я прошу, Манюшку.
Тихенько двадцать лет сидел в кустах —
и продолжай, спокойствие дороже,
целее нервы, денежки и рожа.
У Мани нет больших доходов, но
живёт нормально, я проблем не вижу —
конечно, скромно, но так мы — не вы же...
А я люблю её, люблю давно,
и мог бы с ней судьбу верстать по новой,
но... преманерный аромат “Тройного“,
потрёпанность и редкозубье рта
(в связи с утратой ценного моста),
и морды краснота, как у индейца, —
надежды на взаимность — никакой...
А Маня не вернётся, не надейся.
На этом всё. Но знай, что мой покой
твоим письмом надолго прикарманен.
Тьфу на тебя с Уральских гор.
Стас Манин.
***************
