Veteranus

 

В этих словах эпиграфа мы видим основные аспекты философии творчества Ивана Александровича Ильина, которыми он стремился руководствоваться в своей жизни и творчестве. Свобода, взыскательность к себе, вдохновение, вынашивание совершенного произведения в труде благородного подвига верности правде как явленной здесь тайны бытия человека и мира в общении с Духом Божиим. Ибо “Здешнее” и “нездешнее” тесно переплетаются в мистическом поэтическом откровении.

Размышления об этом мы можем прочитать во втором и третьем томах «Переписки двух Иванов».

Так, в одном из своих писем И. С. Шмелеву летом 1936 года И. А. Ильин выражает мысль, что именно сфера метафизического искусства является не только областью прозрений и наитий, но и неким здешним местом встречи «и Господа, и тех светлых, которых Он отозвал к Себе», единением с ними в состоянии «трезвения и покоя», в котором главное — уметь видеть сердцем:

«Не кончается наша жизнь здесь. Уходит туда. И “там” реальнее здешнего. Это “там” — земному глазу не видно. Есть особое внутреннее, нечувственное видение, видение сердца; то самое, которым мы воспринимаем и постигаем все лучи Божии и все Его веяния. Нам не следует хотеть видеть эти лучи и веяния — земными чувствами; это неверно, это была бы галлюцинация. Но мы должны учиться видеть сердцем, — уже здесь, и Господа, и тех светлых, которых Он отозвал к Себе. Из этого видения, которое столь дивно и славно известно Вам в искусстве, — родится единственное и великое утешение; родится созерцание, ради которого можно и должно жить на свете. Чуется мне, что Вам дано и предстоит выработать его в себе еще в большей степени, чем это Вам уже присуще. И для этого уведена Ольга Александровна в тот мир, чтобы Вам это открылось. Но не только для духовного общения с ней, а и для молитвы и для творчества. Но не в экстазе, а в трезвении и покое» (Письмо 284, И. А. Ильин — И. С. Шмелеву, 28.08.1936) [1, 158].

Да, творчество глубокое и глубинное рождается — как это ни парадоксально — в молитвенном состоянии трезвения, покоя и… благоговения перед тайной жизни — молиться и слушать, как оно само в душе растет. Весной 1937 года И. А. Ильин размышляет об этом, созерцая обычное пробуждение природы от зимнего сна: «Тайна творчества сложна и глубока, деликатна и непроницаема. Здесь необходима величайшая осторожность в подходе к своему собственному творческому акту: не дергайте себя, не нудьте; не кричите на себя, не разъедайте себя сомнениями. Мне кажется, что лучше молиться и слушать, как сама трава растет» (Письмо 298, И. А. Ильин — И. С. Шмелеву, 21.03.1937) [1, 180].

В ответных размышлениях И. С. Шмелев отмечает, что вера также может пониматься в категориях философии творчества: есть дар или талант веры, есть искусство веры, есть упражнения в вере, есть “мастерки разного калибра”, помогающие созидать в душе храм веры. Есть и “муза” Богопознания. И от человека полностью зависит — как он ответит на “веленье Божие”, призывающее его к этому высочайшему Искусству из Искусств, лишь бы было желание «хоть красочки тереть, хоть перышки точить» в стремлении к святости как к шедевру огранки собственного сердца.

Шмелев так об этом говорит в своем письме от 7 апреля 1946 года: «Хотелось бы развить чуть брошенное в предыдущем письме... — о вере, о путях к ней. Да, вера в Господа, — дар, талан. Разного калибра. Как в искусствах. Малый талан — малое искусство. Вера — самое величайшее искусство. И, конечно, это искусство Богопознания никакими философиями не приобретается. Вот оно, — притча о «талантах». Имеешь зачин, росточек... — приумножай. Упражнения необходимы, да. Но всегда — предел: поскольку даровано. Почему так, одному — два, другому — пять...? Так, назначено. И все тут. Все эти отшельники, пустынники, — все искатели в своем искусстве, приумножающие. Есть, конечно, закончики — облегчать приумножение, как есть теория стихосложения, «теория словесности». Но как петуху не петь соловьем, так и «обойденному» — не стать верующим, а лишь — касаться сего, тереться у стен Церкви... и взывать. Вот откуда редкость явления истинно Святых! Как гениев в искусствах. А — вообще — мастерки, разного калибра. И как в искусствах — главное — сердце — область чувствований и способность вчувствований... — иначе — ноль! — так особенно и в самом великом искусстве — Богопознания. Это высоты Творчества... Я чуть трогаю все это... о сем надо то-мы! Есть «муза» Богопознания, и — есть на сие — «веленье Божие». Так вот, в сем Искусстве Искусств — мне бы... хоть красочки тереть, хоть перышки точить... хоть бумажку подкладывать под вдохновенную Руку, хоть отгонять надоедных мух от... ! Вы чудесно сказали, что такое «совершенное в искусстве», что есть — искусство. Для меня — труднейшее и недоступнейшее из искусств, незнаемое мною, как незнаема музыка и живопись, только в эн плюс единица раз больше — Искусство Богопознания. Как зажечь сердце, если оно сырое и пропитано аммиаком?! как раскрыть сердце и принять Господа, если оно нераскрываемо?! Можно только тереться о святое... плакаться и вопить — «Боже, милостив буди мне грешному!» (Письмо 401, И. С. Шмелев — И. А. Ильину, 7.04.1946) [1, 410–411].

А в сентябре 1946 г. И. С. Шмелев, намекая на юридическое образование Ильина, в восторге именует его философию творчества “законом”: «Получил Вашу книгу-машинопись — «О тьме и просветлении». Прочел, и буду еще читать. Труд Ваш, поистине, огромный и плодоносный. Так еще не давали, насколько знаю, «анатомии» и «психологии творчества». Эта книга вытекает из Вашей теории эстетики, выраженной так блестяще в труде «Основы художественного творчества» — «о совершенном в искусстве». Теория Ваша, по-моему, уже не теория, не «гипотеза», а — закон. Как бы увенчание всех теорий. И как же Вы ее художественно-четко применили! И свет, и блеск!» (Письмо 415, И. С. Шмелев — И. А. Ильину, 4.09.1946 [1, 442].

Более того, Шмелев говорит о том, что философия творчества И. А. Ильина сродни богословию, то есть представляет собой не что иное, как богословие творчества в “словесно-четкой оправе”: «Вы сумели дать то, чего никто не дал: явно связать земное с космическим, обнаружить эту непостижимую, невидимую “пуповину”... и заставить озирнуться и радостно вострепетать. Вы своею “эстетикой” торите для мира пути к Богу, как ни один из современных, — и не только совр. “богословов”. Незримые россыпи богатства, неоглядные. И — в какой же словесно-четкой оправе!» (Письмо 417, И. С. Шмелев — И. А. Ильину, 7.10.1946) [1, 454].

И. С. Шмелев в своем пафосе о возрождении России настаивал, что для этой цели нужен именно тип творческого русского человека, сочетающего в себе при этом качества мыслителя и учителя. По сути, это и есть праведный поэт-пророк, совершающий нравственные поступки, возжигающий сердца людей нужным словом в нужный момент, преодолевший в себе закваску благодушно-радетельного лицемерия и ханжества: «Нужен — русский человек, мыслитель, учитель, тво-ри-тель... а не “общественник”: известно, как “рождается” общественник: “благих намерений” — 80 грамм, “самоуважения” — 18 гр., “любви” — можно и обойтись без оной, “честолюбия” — квантум сатис и растворить в розовой водице, добавив, елико можно, “непримиримости” и “у нас все скверно”» (Письмо 426, И. С. Шмелев — И. А. Ильину, 11.11.1946) [1, 492].

И здесь высвечивается еще один момент творческой аскезы писателя и поэта — ежедневная готовность к смерти, ежедневная готовность предстать перед Господом и дать ответ за свои мысли, слова и дела. Поэт-пророк — это солдат-смертник, но не безвольно идущий на убой с толпой себеподобных, а стремящийся выжить и победить, понимая, что может и не увидеть этой самой победы духа. Ильин вспоминает в этой связи русских солдат, обуздывающих свое воображение подобно подлинным поэтам-аскетам: «Воображая свой расстрел (а я, готовясь к нему, психически упражнялся в этом ежедневно по нескольку раз — года три), я не мог творить. Надо было обрывать эти упражнения, отодвигать, вновь успокаиваться — и тогда писать. Тогда-то я начал и ту книгу, которую завершаю теперь: «Аксиомы религиозного опыта». Я и сейчас солдат, Его солдат. Мне и сейчас необходимо спокойствие и бесстрашие, чтобы творить. А великие храбрецы русской армии говорили мне: “боятся все, без исключения, но храбрый умеет обуздывать свое воображение и повелевать ему; только упусти его из-под спуда — и ты никуда не годишься”. И были правы» (Письмо 550, И. А. Ильин — И. С. Шмелеву, 10.03.1948) [2, 286].

В этой связи уместно привести краткую и ёмкую ильинскую характеристику противоположного состояния искусства: оно все больше «бредит на языке больных страстей и бесцензурно выбрасывает сырой материал бессознательного», став «не то развратною потехою, не то беспринципным промыслом» [3, 67–68].

Конечно, свобода художника проявляется как в следовании за светлым вдохновением (реализация «свободы для»), так и подчинении мрачному внедрению в сознание инфернальных девиаций, кажущихся выражением «свободы от». И тем отраднее читать слова И. С. Шмелева в завершении-свершении как его переписки с И. А. Ильиным, так и в самой его жизни, исполненной, как он верил, в согласии с промыслом Божиим:

«Мое положение, выливающееся как бы случайно в роман “Пути Небесные”, оказалось (для меня, по крайней мере) наиреальнейшим: каждому дан от Господа “план жизни”. И если человек вглядывается в чертеж этого плана, следует ему, — его жизнь — плодотворна и благоденственна. Иначе — страдания великие. То же и у кажд народа, у нашей Земли, и у всей Вселенной... — все “в плане”, все задано — “выполняй, а Я помогу тебе”. Господь в вечном творчестве, так и челов (кк и природа) всегда в творчестве (даже в неподвижности своей), но важно, чтобы это твво соответствовало хотя бы тени “плана”». (Письмо 640, И. С. Шмелев — И. А. Ильину, 4.03.1950) [2, 419].

Хочется надеяться, что именно такое устроение человека, общества и мира может быть и ныне востребовано и воспринято в качестве реальной философии творчества, выражающей тайну сочетания человеческого творческого замысла и Промысла Божия в красоте исполненной высокого смысла жизни.

 

Литература

1. Ильин И. А. Переписка двух Иванов (1935–1946) // Его же. Собрание сочинений. М., 2000. Т. 2.

2. Ильин И. А. Переписка двух Иванов (1947–1950) // Его же. Собрание сочинений. М., 2000. Т. 3.

3. Ильин И. А. Основы художества. О совершенном в искусстве // Его же. Собрание сочинений. М., 1996. Т. 6. Кн. I.