Cript13

Ветер резко усилился, теперь он дул с моря и походил на резвящегося зверя — то неподвижно замирал, то налетал диким, пронзительным шквалом. Потянуло холодом. В небе неожиданно, никто не успел заметить откуда, появилось огромное, иссиня-чёрное облако, оно так стремительно меняло очертания, что невольно начинала кружиться голова. Облако походило на рваную прореху в небесном куполе, и, казалось, именно оттуда, из жуткой непроглядной выси, дул этот адский ледяной ветер. Вскоре он стих ненадолго, повалил снег, ветер, точно спохватившись, вскинулся вновь, погнал снежную сыпь почти параллельно поверхности моря гигантским валом в несколько ярусов. Самый нижний, во всех изгибах повторяющий вздыбленный рельеф волн, казалось, почти не касался воды, однако море тотчас вспучилось серой игольчатой чешуёй. Верхний же ярус почти начисто закрыл небо, принял его цвет, слился с ним воедино, небо исчезло, лишь гигантский чёрный провал в тучах, разрастающийся, захвативший зенит колыхался угрюмо и неотвратимо. Порой в мглистом чреве его угадывались короткие сполохи, казалось, неведомая недобрая сила рвалась на землю из ледяной пустоты.

«Сивилла» пошла правым галсом, взяв сильный крен, глубоко зарываясь в волны. Снег бил по парусам, ложился на палубу.

Однако настоящий шторм начался как только «Сивилла», маневрируя, меняя галсы, миновала высокий клювообразный утёс, прикрывающий вход в Столовую бухту. Чёрная туча окончательно захватила небо и стала небом. Над океаном стоял глухой, невообразимый гул, но шёл он не сверху, не с небес, не ветер вызывал его. Он словно поднимался откуда-то снизу, из беспросветных глубин, из беспросветного мрака. Глубина оживала на глазах, она словно отделяла себя от верхней оболочки воды и готовилась вырваться наружу и явить себя. Цвет воды поминутно менялся, океан, словно в приступе ярости, покрывался пятнами.

В тот вечер в Южной Атлантике буйствовало сразу несколько ветров, верх брал то один, то другой. Юго-западный был самый слабый из них, он наскакивал лишь изредка, когда уставали другие, но именно он гнал впереди себя липучую снежную сыворотку, ослепляющую судно, мёртвой хваткой виснущую на парусах, именно он налетал предательским шквалом, гнал одуревшее судно обратно к берегу, чтобы с маху расщепить его о прибрежные скалы.

Грот-мачта, скованная до судороги, стонала и охала, словно умоляла освободить её от напора бешено раздутого паруса, но убрать парус и лечь в дрейф было невозможно, судно неминуемо будет взято за бока сразу двумя ветрами и вышвырнуто на берег. Приходилось, срывая до крови кожу на ладонях, отчаянно работать поминутно переплетающимися, рвущимися из рук брасами, ловить ветер, признавать в нем вероломного союзника. Дальше, дальше, прочь от берега! Работали по пояс голыми, несмотря на холод, и привязанными длинной скользящей верёвкой к бортам, дабы не быть смытыми волной.

Когда «Сивилла» достигла наконец оконечности Мыса Доброй Надежды, в дело вступил помалкивавший доселе за скалистой грядой суши юго-восточный ветер. Он тут же заткнул глотку юго-западному. Парус убрали и закрепили, судно стало сносить на юг, но спохватившийся западный ветер надсадным воем заставил замолчать остальные, «Сивилла», подгоняемая волнами, помчалась на восток.

У Игольного мыса ветра нежданно стихли, переводя дух, стало непривычно тихо, слышалось лишь прерывистое, хриплое дыхание океана. Тишина однако вскоре была нарушена необычным зловещим гулом с востока. Оттуда же, прямо навстречу судну, неслась, словно подгоняемая ужасом, орущая стая птиц. Короткий, мощный шквал разом остановил «Сивиллу», мачты её отчаянно заскрипели, прогнулись назад, будто пятясь в страхе. Прямо на них нёсся гигантский тёмный вал. Такие волны не рождаются ураганами, это был сгусток тьмы преисподней, его рождением и назначением была смерть. Волны, что прежде вселяли ужас, казались рядом с ним мелкой рябью. Ослепляющая вспышка молнии на миг осветила бешеные кущи пены на её невообразимо высоком гребне. Это была бездна, вывернутая наизнанку. Противиться этому буйству мрака было бессмысленно.

— Все к борту! — закричал капитан, теряя самообладание. — Лечь на палубу. Лицом вниз!

Бездна гнала впереди себя другую, уходящую отвесно вниз, словно своё перевёрнутое изображение,

— Иисусе! — страшным голосом закричал Брандер, на миг открыв глаза и увидев прямо перед собою закрывшего зенит чёрного исполина.

Корабль замер, словно налетев на вязкое, упругое препятствие. Исступлённый рёв ветра заглох, будто за ним затворили дверь, остался лишь гулким фоном, зато вместо него возник Звук. Сквозной, свербящий, словно высверливающий мозг. Он пульсировал, перерастал в некую мелодию, простейшее, завораживающее чередование двух-трёх нот. И эти две-три ноты выкладывали постоянно меняющийся калейдоскопический звуковой узор.

«Сивилла» меж тем, словно сорвавшись с края, отвесно полетела в бездну. Казалось, она уже не касалась днищем воды, неслась почти вертикально, кормою вниз. Возможно, это её и спасло: окажись она выше, она была бы смята и раскромсана ударом чудовищной толщи воды. Судно зарылось под самое основание вала, прошла как бы меж его корней, ниже его чрева. Никто из людей на судне не смог бы сказать, сколько продолжалось это неимоверное скольжение по глубине. Вода, казалось, была податлива и разрежена, как воздух в грозу, даже, как ни странно, позволяла дышать. Тем не менее, дикая, неимоверная тяжесть вдавила всех в доски палубы, не позволяя шевельнуться. Бездна, переросла в колодец со стенами словно из литого волокнистого стекла, испещрённого вихревыми протоками, завораживающими, мгновенно ускользающими из памяти виденьями.

Толща воды наконец выдавила судно из своего нутра, страшное давление, распластавшее людей на палубе, исчезло, но люди с трудом осознали это. Невероятная, адская какофония, волной поднимавшаяся снизу, стала оглушительной, ощущаемой не только слухом, но и всей кожей. И было невозможно в исступлении зажать ладонями уши, ибо звук проникал сквозь плоть, как сквозь сгустившийся, волглый воздух. Вселенная вздыбилась, как обезумевшая взмыленная лошадь у края пропасти.

Не нужно было открывать глаза, чтобы понять что их окружает непроницаемый мрак. Этот мрак – нечто большее, чем отсутствие света, то был невообразимо плотный сгусток сумрачных, вихрящихся фантомов, отдалённо напоминающий те болезненно пульсирующие блики и соцветия, которые рождаются в мозгу, когда сдавливаешь пальцами сомкнутые веки. «Где мы?!» — вдруг в ужасе захрипел Фил Ларкинс. Пространство, сотканное тьмой уродливо преобразилось, утратило все мыслимые очертания, небо, казалось, осело под тяжестью и выгнулось в колышущийся дымчатый свод. Люди перестали ощущать себя, отделились не только от обессиленной плоти, но и от угасающего, подёрнувшегося пеплом разума, Затем кромешный хаос звуков стал вдруг обретать черты зыбкой, постоянно ускользающей гармонии. Бледное, матовое свечение в глубине свода стало приближаться, и все четверо, точно заворожённые, увидели в переливающемся световом конусе своё судно, отрешено скользящее по склону воронкообразной пропасти неведомо куда, и самих себя на палубе, бледных, с обесцвеченным безумием лицами…

Время перестало существовать. Никто не успел заметить, как тьма и хаос выпустили их наружу. Люди, ещё не оправившись от душного, обморочного бреда, с трудом узнавали друг друга, боялись даже самих себя, словно души их, оставившие было плоть, неохотно и наощупь возвращались обратно. Потрясение было слишком велико, чтобы верить в избавление. Да ничто вокруг и не походило на избавление, изматывающие душу звуки как-то незаметно стихли, наступило глухое, мёртвое безмолвие. Тишина словно свинцом вдавливалась в уши. Зато мрак как-то странно разредился: откуда-то сверху облачными волнами опускалось тусклое, светло-лиловое свечение, обозначившие не людей и предметы, а лишь слабые контуры их. Свет словно стелился с небес мелкими снежными хлопьями…