Семеро сидели за одним столом. Немолодая женщина разливала по мискам щи. Дети молчаливо наблюдали за матерью. Та поочерёдно выкладывала на стол деревянные ложки, полотняные искусно вышитые полотенца, казан с кашей, пироги, наливала в чашки густой пахучий отвар из шиповника. Дети притихли: знали, что предстоит серьёзный разговор. Отец ещё с утра предупредил, что за обедом сообщит о важном для них известии. И даже самые маленькие отдалённо догадывались, о чём пойдёт речь. Жар с молодых лет работал в кузнице, перенял дело от отца, а тот – от своего батюшки, уж и не помнил дрегович, с какого колена приклеилось это ремесло к роду его. Но нынче стало совсем тяжело. Обделил Бог сыновьями, один вот только Богша – наследник, опора, свет. Четверо остальных – девчурки– мал мала меньше. Полянка только что и могла помочь матери: старше других и крепче росла девочка. А Жар с Богшей в кузнице с утра до вечера не покладая рук. Так и жили.

Когда трапезу закончили и последняя ложка опустилась на центр стола, заговорил Жар густым зычным басом:

– Ну что? Будем Богшу нашего в Чернигов провожать? Случилось так… без него, стало быть, придётся обходиться.

– Да как же это? Свят, свят… Вон у других по двое, трое… рук полно в доме, а у нас один Богша… – Ведана всплеснула руками.

Муж третьего дня был на сходе в Полоцке, в посаде, знался с посадскими людьми кузнечного дела, вернулся домой понурый. Жена не решалась расспрашивать – сам расскажет, коли захочет, – только у сына тайком пыталась дознаться, но и тому отец не сказывал, что на сходе творилось.

– Это ненадолго, месяцев на шесть, а дальше, Бог даст, всё устроится, – смягчился

Жар, спокойно утешая жену. – А вы, девоньки, шли бы во двор. И ты, Поляна, тоже. Матушка тебя кликнет, как занадобишься.

Дети потянулись к выходу, дверь в горницу закрылась, и Жар заговорил снова: «Неспокойно в Полоцке. Черниговский князь по землям соседским рыскает, половцев на подмогу призывает. Отдал супостатам Рязань на разграбление, скольких в плен увели – не счесть. Сам в Рязани сел. Наш Всеслав войско собирает, того и гляди к нам в Полоцк соседи пожалуют. А Менская волость-то к Чернигову ближе всех остальных. Собирал Всеслав у себя мастеров кузнечного дела. Оружия в войско надобно ещё, но сроки дадены, успеем обернуться.

– Что ж тебе теперь, норму удвоят?– забеспокоилась Ведана.

– У меня в Чернигове сородич проживает… Колояр. Породнился некогда с родом знатным, кузнечных дел мастерами. Он Богшу примет, обучит нашему ремеслу поискуснее, у них много своих придумок разных имеется, я ему весточку отправлю. Колояр помнит мою доброту, был у нас с ним один случай… по молодости, не откажет небось. А норму нет, прежняя норма останется.

– Да как же это? А Богша разве один в Чернигов пойдёт? На дорогах неспокойно. Нешто одного отпустим?

– Не один, с Бориславом и Жданом пойдут. Мы с отцом их ещё вчера всё решили, не печалься. Надо гостинцев собрать, семья у Колояра небольшая… да снеди разной. День на сборы, а послезавтра с утра, пока солнышко не взошло, в дорогу, – Жар поднялся, давая понять, что разговор окончен.

– Нужно коней накормить, сбрую перебрать, проверить подковы. Дорога дальняя предстоит.

Ведана старалась виду не показывать, нарочито энергично за сборы принялась, обнимет дочерей, приласкает и снова в кузницу, посмотреть, как отец сына в дорогу собирает. А Богша чувствует печаль матушкину, как свою собственную, с детства это у него: только мать забеспокоится, так и у него на душе неладно. Обнял мать, прижал к груди:

– Не томись, родная, ещё внуков понянчишь. Я оттуда такой меч привезу – никакие вороги не зацепят, а потом мы с батюшкой накуём ещё, нашу Менскую волость не дадим на растерзание.

Мать смахнула непрошенную слезу, ответила:

– Вы там в лесу не ночуйте, коней не жалейте. Быстрее явитесь, быстрее дело завертится.

– Нешто нам самим охота по лесу бродить? Вы тоже тут без меня не тужите, в делах-заботах время оно быстро пройдёт, не оглянетесь, как вернусь.

 

***

Дорога на удивление оказалась лёгкой, быстрой и гладкой, словно стрела – ни сучка, ни задоринки.

– Это, видно, нам Всеслав помогает, – шутил Ждан с товарищами, – заметки расставляет на деревьях, зверьё путает.

Ходили о Полоцком князе Всеславе слухи неоднозначные среди славян. Держался князь особняком от своих соседей, особо ни с кем дружбу не водил, но и не ссорился. В народе называли его колдуном, оборотнем. Сказывали, что рождён он был от волхованьи в сорочке. Дитя, рождённое с плёнкой на голове, легко по жизни идёт, потому что живут в ней добрые духи и охраняют своего хозяина на жизненном пути. Сказывали, что матушка Всеслава эту плёночку высушила и надела сыну на шею ещё во младенчестве. Вот он и стал князем, и никакие вороги к нему не суются. А иные говорили, будто мог Всеслав оборачиваться волком, и тогда дорогу от Киева до берегов Чёрного моря за одну ночь одолевал, мог ворожбой себе коня добыть. А однажды исчез он из осаждённой крепости под видом рыси, будто растворился во тьме. Говорили, что как захватил Всеслав Киев, то, выходя каждое утро на крыльцо, мог из Киева слышать, как звонят колокола в его родном Полоцке. Потому Полоцк слыл на Руси городом, где творилась всякая чертовщина. Бабы судачили меж собою, а мужики только посмеивались в усы.

Но долго ли, коротко ли остановились путники у ворот Черниговского посада.

– Чьи будете, зачем пожаловали? – раздался сердитый голос из смотрового окошка.

– Мы к Колояру-кузнецу с посланием из Полоцка, – ответил Богша.

Окошко открылось, в маленьком просвете показалось бородатое лицо дружинника, затем просунулась огромная ручища. Богша отдал послание.

– Ждите здесь!

Дверца захлопнулась.

Путники спешились, привязали коней, а сами расположились около ворот. Через час дружинник

окликнул гостей: «Кто Богша из вас, заходи! Остальные назад поворачивайте… восвояси!»

Товарищи обнялись на прощанье.

– Да хранят тебя наши Боги в чужом краю… Даст Бог, свидимся.

Почти сто лет прошло с прихода новой веры, но в иных семьях помнили родных Богов, передавали сказы, молитвы, обереги по цепочке: дед отцу, а отец сыну.

Товарищи двинулись в обратный путь, а Богша зашагал в новую, неизвестную жизнь.

Нужно сказать, что не был юноша в душе своей воином, никогда не тянуло его к воинским искусствам, рукопашным боям и охоте. Скорее мастером представлялся парень сам себе, мечтал, как выкует он меч, с которым в бою ни один ворог не одолеет. Виделся ему меч тот сияющим, огненным, с золочённой рукоятью, почти что волшебным. Часто видел парень его в своих снах. Может, полянин Колояр поможет выковать такой, что задумал он с самого начала, с того самого момента, как впервые зашёл в кузницу к отцу. О мечте своей Богша никому не сказывал, но словно приросла она к нему, будто в сердце поселилась.

Терем у Колояра оказался знатный, не чета их с отцом скромному дому. Детей в семье всего двое: Зореслав – старший сын, да Алатырка. Алатырке весной только пятнадцать исполнилось.

– Ну что, парень, добро пожаловать в нашу вотчину. Будешь сыну моему братом названным, а дочке – ещё одним защитником, а коль по сердцу придёшься… – Колояр ухмыльнулся в бороду.

Девушка покраснела. Матушка и дети обступили гостя, внимательно разглядывая его самого и его одеяние.

– Вот это Богша, будет жить с нами, – продолжал хозяин семьи. – Он вам теперь как брат… и такая моя воля! Отец его, Жар, меня когда-то от медведя спас. И коли бы не он, не было бы вас сейчас на этом свете.

Зореслав одобряюще смотрел на Богшу, будто это он, а не отец его так отличился, но молчал, ожидая, когда батюшка закончит свою речь. А тот неторопливо продолжал.

– Будет Богша в кузнице мне помогать, ремеслу дальше обучаться, ты-то не помощник в кузнечном деле, – укоризненно обратился он к сыну, – тебе бы всё по лесам да на игрищах упражняться, только и можешь что мечом махать. А чтобы выковать тот меч… Сметка, да умение, да старание, да терпение. Об этом ты думал?

– У каждого своё дело, – легонько заступилась мать, – кому меч ковать, а кому им в бою размахивать. Тут надобно всем заодно думать, чтобы супостата одолеть.

– Да супостаты-то рядом вот с такими, – кивнул он на сына, – наши же славянские земли грабят… Тьфу, мерзость!– сплюнул Колояр, намекая на Черниговского Олега Святославовича.– Им дед, Ярослав Мудрый, что завещал? Жить в мире… А они?!

Славяне за глаза называли Черниговского князя Гориславичем, потому как много горя принёс тот русскому народу. В погоне за властью привлекал Гориславич половцев в войско своё, чтобы захватывать соседские земли. А в награду отдавал супостатам города русские на разграбление. Те жгли храмы безжалостно, уводили в плен побеждённых. С половцами договоры ненадёжны, нарушали их кочевники не моргнув глазом. Культуры своей у них не было, вооружение слабое, выезжали за счёт хитрости: засады устраивали, нападали неожиданно. Быстрый народ, неприхотливый. Но взять хорошо защищённую крепость половцам всё одно не под силу было. Славяне считали, что пустить половца на землю русскую – значит осквернить её, но в погоне за богатством и властью Черниговский князь такой связи не чурался. Потому и не чтил его полянин и стремления сына к воинским искусствам не одобрял.

Так началась у Богши новая жизнь. С раннего утра до полудня обучал его Колояр своим премудростям, ничего не утаивал. Радовался наставник, что наконец появился рядом старательный, сметливый и увлечённый делом человек. В своём сыне мечтал найти такого ученика, да не вышло. Богша не хотел выходить из кузницы и после четырёх дня, выдумывал разные причины, чтобы остаться. А после Зореслав звал парня на игрище.

– Я тебе такой захват покажу, что ни одна погибель тебя не возьмёт.

– Не хочется мне этого, я же говорил, что не люблю зря руками махать, – отнекивался Богша.

– А нападут на ваш Менск, кто будет твою матушку защищать, сестёр твоих? Так и будешь со своим мечом стоять как истукан. Так меч ещё удержать надобно. А если сюда пожалуют, кто Алатырку охранять станет? – парень хитро кивал в сторону сестры, надеясь раззадорить юношу.

И тогда сдался Богша, решил, что хотя бы немного, но должен он обучиться воинскому делу. Ведь и правда, коли вороги придут на родную землю, кто встанет у них на пути? Отец стар, а больше нет защитников в их семье. Так убедил он себя, что возьмёт меч в руки не иначе как для защиты. Да и Алатырка над ним всё время насмешничала:

– Тот не мужчина, кто оружие в руках держать не умеет.

На самом деле проделывала это девушка лишь для того, чтобы обратить на себя внимание парня. Богша Алатырке сразу приглянулся: волосы у парня густые, как спелые колосья, глаза ясные, светло-серые, и на солнце блестят те глаза как два топаза, взгляд от них девушка не могла оторвать. Чтобы парень её заметил, стала она разные хитрости выдумывать: забежит в кузницу, пока Богши нет, то щипцы спрячет, то соль по наковальне рассыплет, а то и вовсе закинет в горнило мокрых еловых веток. Раз парень её за руку изловил во время таких шалостей.

– Ты что тут затеяла?! – прижал он Алатырку к стене.

Девушка потупилась, затем стала вырываться.

– Я не посмотрю, что ты дочь хозяйская. А ну сметай соль, пока отец твой не увидел.

– Вот ещё, буду я! – засопела та.

Это было первое их столкновение один на один. А второй раз случилось, когда забрался Богша усталый после трёхчасовых боёв на игрище в густой тальник, чтобы его там не нашёл никто да и задремал. Разбудила его травинка – то Алатырка по щеке его легонько водила пушистым колоском. Богша возьми да и ухвати её за руку. Алатырка вскрикнула от неожиданности, запнулась о пенёк и повалилась, не удержав равновесие.

– Ты чего? – уперлась девушка взглядом в его руку.

– А ты? – парень отпустил, отвёл глаза.

Алатырка достала платок и, вытирая сбитое колено, тихо всхлипнула.

– Больно? – парень сорвал лист подорожника, легонько приложил к ранке.

Девушка отдёрнула ногу, поправила длинную юбку.

– Завтра на этом же месте после рукопашной ждать тебя буду, – призывно прошептала она и, вскочив с места, заспешила прочь.

 

***

 

А дела в кузнице двигались спешно. Богша быстро усваивал всё, что показывал ему Колояр, бывало, что и сам высказывал учителю свои мысли и придумки, как и что лучше сделать. Тот нарадоваться не мог на своего ученика, стал уже замышлять, как парня подольше у себя в Чернигове удержать. Поделился Богша с полянином, что хочет выковать меч, такой, чтобы и лёгкий, и острый, и прочный, и чтобы форма у него получилась знатная, такая форма, которой ни у кого ещё не было. И чтобы в бою с таким мечом одолеть его никто не смог.

– Ну, – тихо произнёс Колояр, – пошли тогда.

И повёл он юношу в свои закрома, отварил старый сундук и вынул из сундука того ножны из выделанной кожи тура и украшенные медными наконечниками с гравировкой. Отстегнув ремень, достал Колояр меч, и замерло сердце юноши. Точно такой видел он в своих снах.

– Как… Как же это может быть? – прошептал.

– Оставайся! Оставайся со мной. Я всему тебя научу... Но с таким оружием тебя из Чернигова на чужбину никто не выпустит. Если только в ратном бою за наше княжество выступишь.

– Значит нужно научиться, чтобы потом меч такой в Менске сделать, в кузнице у батюшки моего, – отвечал юноша.

Тоска-печаль тотчас омрачила лицо учителя, и рад был он, что при тусклом свете не видит Богша печали той. Ну да так тому и быть, не вправе я удерживать того, кто сам своей жизнью распорядиться должен.

– Но тут хитрость одна есть, – испытующе поглядел на парня Колояр, – коли сохранишь в тайне секрет тот, ото всех сохранишь, чтобы за тобой он только в нави схоронился.

Юноша вскинулся: слово это запретное, и нельзя его было вслух говорить. Слово «навь» уходило в старую веру, которая канула в прошлое почти как сто лет тому назад.

– Клянусь, – прошептал Богша.

Старый кузнец между тем вытащил из того же сундука деревянную четырёхликую фигурку Свентовита и ещё Лады-Богородицы, опустился на одно колено и тихо проговорил: «Свет Белый, Свет Родитель, Свентовит Победитель! Славу Тебе речём, ибо ты есть Бог Прави и Яви. Песни тебе поем и требы жжем, ибо ты есть Святость Великая. Ты есть Мир видимый и бытие Яви, береги нас в мире Нави, ибо мир через Тебя мы видим, Правой наполняясь. От того Хвалу тебе Великую поем и славы слагаем, возле огня танцуя, тебя призываем». Поднявшись, Колояр опустил меч в ножны и, спрятав свои секреты в сундук, тихо промолвил: «Коли б не родные Боги, не видать было бы этого меча ни мне, ни тебе. Когда их призовёшь, дело-то, оно быстро делается. А особо что касается ратных доспехов. Вот и весь сказ».

Богша всегда под рубахой носил оловянный крестик, матушка ещё в детстве надела на него, но особо не вспоминал юноша о той вещице, срослась она с телом как-то сама собой, и не было особого случая, чтобы в слезах обратился он к ней, – такого случая, когда уже невмочь. А о старой вере отец сказывал ему лишь однажды, но вскользь и шёпотом. Нельзя было об этом говорить, под строжайшим запретом та вера была.

В ту же ночь увидел Богша сон, странный, необычный. Будто зашёл он в кузницу, но не ту, что в Чернигове, а к батюшке своему. А в кузнице той прямо в горниле разные Боги стоят. Тут и Христос на кресте, и Дева Мария, и Свентовит, и Лада-Богородица, и ещё разные другие, которых Богша доселе не видывал. Разгорается горнило, а Боги стоят себе как вкопанные, ни жара и ни огонь их не берёт. А горнило всё ярче делается. И превратилось то горнило в огромную огненную мельницу. Искры от мельницы так и сыплются во все стороны. И стала она расти – сначала размером с кузницу сделалась, потом как двор, поле, а потом и вовсе на весь посад выросла. Искры от мельницы разлетаются, в воронки закручиваются и снова возвращаются в неё же саму. Смотрит юноша, а мельница уже до неба сделалась, и внутри неё всё, что есть на земле, помещается: и небо, и море, и весь свет. И в свете мельницы этой столько любви и счастья, что невозможно их в себя вместить. А почему ж нельзя, думает Богша сам с собой. А потому, что я-то внутри этой мельницы сам… Так и проснулся.

 

Сдружился юноша с детьми Колояра, родными они ему сделались. Зореслав обучал товарища боевым искусствам, но на игрище Богша не так преуспел, как в кузнице. Алатырка спозаранку просыпалась. Выйдет Богша на крыльцо, а девушка уж с ковшом воды стоит, чтобы ему на руки полить. Любили они втроём вечерами возле реки у костра сидеть, разные небылицы друг другу рассказывать. Алатырка, бывало, как затянет песню, проникновенно так, протяжно – у Богши от голоса её сердце разрывается. Смотрит парень, как искры от костра летят в разные стороны, и представляется ему горнило, а в нём Боги стоят. А однажды бродили они с Алатыркой по лесу. Девушка прижалась лбом к берёзе, закрыла глаза и страстно зашептала дереву своё желание. Богша не стал им мешать. Алатырка подошла к юноше совсем близко.

– Не уезжай, Богша. Останься с нами, – а на глазах слёзы.

– Я вернусь… Я за тобой обязательно вернусь, слышишь? – парень вытер слезу с её щеки.

– Не вернёшься, я знаю.

– И откуда ты всё знаешь?

– Чувствую.

Парень обнял Алатырку, гладит по голове.

– Ты себе всё надумываешь.

– Нет!!! Нет!

Девушка сняла с шеи крестик, протянула Богше. Тот высвободил из-под рубахи свой, оловянный.

– Тогда меняться давай.

– Он тебя защитит… от всех напастей. Меня всегда защищал, – шептала Алатырка, надевая медальон парню на шею.

– Не он тебя защищал, ты сама…

Девушка вскинулась.

– Ты не веришь?! Ещё, наверное, и вашему Перуну требы возжигаешь? – она понизила голос до шёпота, опасливо оглядываясь вокруг.

– Ты понимаешь, они не люди… не люди.

Девушка удивлённо уставилась на Богшу.

– Ясно, не люди. Боги они… Вернее, Бог.

– Ты не понимаешь, они не такие, как мы думаем.

– Какие же они? – запальчиво прищурилась Алатырка.

– Один он, но большой… Огромный… и он везде. На небе и под землёй… и в тебе тоже.

– Во мне? – недоверчиво проговорила девушка.

– Да, и в тебе, и во мне, и в брате твоём, и в отце, и в матушке – в каждом.

Алатырка помолчала.

– А ты почём знаешь, кто тебе это рассказывал?

– Я сам знаю… Я его видел, – парень обнял девушку ещё крепче.

Та прижалась к его щеке. Алатырке было сейчас всё равно, что говорил ей Богша про Бога. Девушка вдыхала запах его волос, слушала, как стучит его сердце, и ничего, кроме этого, было ей не нужно сейчас.

– Всё равно, не уезжай, – упрямо проговорила она.

 

***

Так прожили они до весны. Настала пора сеять. Собрал как-то Колояр всю семью за столом.

– Ну что? Будем Богшу домой провожать? – грустно посмотрел он на парня. – Приняли мы его в нашу семью, и стал Богша нам родным. Но получил я вчера весточку от отца его. Жар пишет, что все драгОвичи должны до начала березня в родной вотчине собраться – указ князя Всеслава. И нарушать княжеские указы никому не дозволено.

Домочадцы растерянно смотрели на главу семьи, молчали.

– Думаю, что мы должны отпустить Богшу. Если Гореславич издаст свой указ – никого из княжества не выпускать, – то много бед можем принести мы их семье тем, что станем его держать. Жар не простит мне этого. Да Богша и сам у нас не останется, – Колояр в упор посмотрел на парня.

– Ты поедешь провожатым, Зореслав! Ты опытный воин, сам назад доберёшься. Не хочу, чтобы знали в округе, что Богшу провожаем, много глаз кругом разных, не навредить бы парню, да и нам всем… Грядёт время тяжкое… Непонятное… Что Гореславыч задумал, одному Богу известно.

– Выйдем, Богша, в кузницу. Надобно нам с тобой с глазу на глаз говорить, – Колояр кивнул парню на дверь.

Когда все слова, все напутствия были сказаны, то вынул Богша меч, который тайком ковал от учителя своего. И ножны сделал сам, и гравировку на медном обрамлении: «Учителю от ученика его – Богши». Подал Колояру свой подарок юноша, обнял учителя. Обнажил кузнец меч, заиграл тот на солнышке. Рассматривает его Колояр, дивится.

– Как же ты успел? Когда?

– Подарок, – ласково произнёс парень, – сказали же вы, что с таким оружием меня за ворота никто не выпустит. А я в Менске ещё лучше сделаю.

Так они и простились. Алатырка на удивление ни слезинки не проронила, но знал Богша, что проплакала девушка всю ночь, и подушка её мокра от слёз, и рубашка её.

– Ладно, хватит причитать, – одёрнул муж Ведану, – долгие проводы, лишние слёзы.

Скупо обнял названного сына на прощанье, махнул рукой и зашагал в свою сиротскую кузницу.

Девушка дождалась, пока все уйдут.

– Помни меня, Богша. Молиться за тебя буду… твоему большому Богу, – Алатырка прижалась к его груди.– Поцелуй меня на прощанье.

Обнял девушку Богша, обхватил её голову и поцеловал в лоб.

– Не… не так поцелуй, – Алатырка потянулась своими губами, закрыла глаза.

– Не сумею я тогда уйти от тебя, родная, – молвил в ответ и послушно нежно приник к её губам.

 

Когда путники подошли совсем близко к Полоцкому княжеству, остановил Зореслав коня, спешился.

– Дело есть, – испытующе посмотрел он на товарища.

Достав из ножен Сварожича, надрезал запястье на левой своей руке. Алые капельки заскользили по белой коже парня, затем подал нож товарищу. Богша повторил всё в точности, отдал нож и протянул навстречу другу своё запястье. Капли алой крови стекали по рукавам и того, и другого, и уже нельзя было распознать, где чья кровь.

– Теперь мы братья с тобой… родные, – уверенно произнёс Зореслав.

– Мы и так братья, один народ… Но раз тебе надобно такое подтверждение, чего там… Пусть будет.

Обнялись они на прощанье, и каждый двинулся в свою сторону.

 

***

В семье Богшу встретили радостно, мать не могла наглядеться, а сестрёнки так и висли на нём, все поочерёдно. Только отец как-то меньше вдруг сделался, словно к земле его что-то притянуло.

– Вы, батюшка, не больны ли? Наверное, тяжело одному в кузнеце без меня?

– Да я тут Полянке уже показал, как лучше щипцы держать, девчонка она смышлёная, крепкая, – кивнул отец в сторону дочери.

А та гордо заявила:

– Я и тебе, Богша, теперь смогу подержать, хочешь, покажу?

Но чувствовал парень тревогу какую-то вокруг, только понять не мог, что изменилось. Ну да ничего, скоро всё устроится, будет как прежде. И столько разговоров, рассказов было у них, каждый хотел о своём поведать. Только теперь почувствовал парень, как соскучился, как важна всегда была для него семья, не мог наглядеться на матушку, сестёр. А они подросли, вытянулись сестрёнки, совсем большие стали. Вот вроде совсем немного прошло, а как-то уже всё будто по-другому вокруг. Да это, видно, я сам другим стал, вот и они мне по-другому видятся, думал сам с собой Богша.

– Я теперь такой меч, батюшка, могу сделать, ты такого ещё не видывал. Я Колояру уже подарил, дай только время.

– А времени-то нет у нас совсем, – отвечал отец, – придётся тебе моим мечом сражаться.

Сын непонимающе смотрел на Жара.

– Шутишь, с кем сражаться-то?

Тот отвёл глаза.

– Да с Олегом… Вернее, с войском его, с половцами… Да и черниговских в бою повстречаешь… куда они денутся? Всеслав войско собирает, так что и тебя не обойдут.

Повисло долгое молчание.

– Коли так дело встало, прятаться не станем. Подневольные мы. Научил меня Зореслав… на свою голову…

***

 

Рядом с Богшей и Василько, и Ратко – все в кольчугах, а на лицах наносники плотно к шлемам прижаты. Не привычно Богше новое одеяние, словно чужое. Отцовский меч в ножнах будто к земле тянет, нож в чехле за поясом, за спиной колчан со стрелами – матушка всю ночь стрелы те зельем натирала. Конница впереди, а Богша с товарищами в лесу, в засаде засели. Славяне тактику эту любят: заманить супостата в лес, да в болото, где самим каждая травинка знакома, а ворогам чужая, а потом сцепиться в рукопашном бою на смерть, чтобы уже не ушёл ворог.

Так вот и защищали свою землю. Но что это? Половцы впереди. Сначала, видно, Гореславич решил чужаков выставить. Тех было видно сразу, у них своё одеяние. Половцы всегда налегке, нет у кочевников с собой ничего лишнего – стрелы, копьё да лошади – быстрый народ, хитрый. Встретились две вражеские конницы, но дрегОвичи быстро половецких коней к лесу вытеснили, а в лесу конница тяжела для боя, там и лучники на деревьях, и ямы, как для зверья – загодя заготовлены, под валежником спрятаны. В лесах родных Всеслав как у себя дома, да ещё колдовские свои хитрости у него про запас. А вот и поляне пожаловали, не заставили себя долго ждать. У тех одеяние не как у половцев, другое совсем – тяжёлое. Завязалась кровавая битва, летят головы с одной стороны и с другой. Стон, крик, храп, ржанье лошадиное. ДрегОвичи в своём лесу хозяева, неуютно на чужой земле супостатам, да вас сюда никто и не звал. Выступили тут и Менские из своей засады, рядом с Богшей Ратко, а Василько уже далеко, только меч его сверкает. Вот один рубеж взяли, другой. Повалил Богша полянина на спину приёмом, который ему Зореслав показывал, отточил он свои умения, довёл до совершенного. И сила вдруг откуда-то у него взялась нечеловеческая, хватка железная, сметка небывалая, как лучше увернуться от вражьего ножа. Поднял Богша свой меч высоко над головой полянина, но потянулась другая рука его сама собой, да и сорвала наносник с вражеского лица… «Брат?!» Поплыл лес перед глазами Богши, и только лицо Зореслава перед ним, глаза его. Плывёт лес, словно в дымке, полыхает горнило, огромное такое, а в горниле том Боги стоят. И воткнулся меч Жара в землю рядом с Зореславом, вошёл по самую рукоять. «Брат, – бессильно опустилась голова дрегОвича, – ты брат мой».

Но что это? Какое странное чувство, незнакомое доселе, и так нестерпимо жжёт под левой лопаткой. То лучник-полянин на дереве стрелы свои одну за одной выпускает. Обратилось тотчас то горнило мельницей огненной, окропила мельница эта весь лес, землю всю, завертелась бешеным веером, разбрасывая свои кровавые искры. Закрутился Богша искоркой в крутую воронку, да и нырнул в самый центр той мельницы.

 

Вскочил Зореслав, склонился над братом.

– Богша, Богша, да что ж это, братцы… да как же это…

Обхватил голову руками и закричал пронзительно, страшно, так закричал, что лес и вся земля эхом ему отозвались. Вытащил полянин из-за пояса рожок и вострубил войску своему об окончании боя. Побросали поляне с дрегОвичами копья свои, мечи да луки и стали брататься да обниматься. Объединились и прогнали навсегда проклятых половцев со своей земли, чтобы неповадно было русским князьям на родную землю ворогов пускать.

 

P.S.

А Богша видел всё… но только с самой высокой выси… с той выси, куда редко кому из людей попасть доводилось. Искра - слеза упала тогда на землю, точно в то место, где настигла Богшу вражеская стрела. И родился в этом месте из земли маленький росток, который превратился со временем в огромное дерево - дуб. Дуб тот и по сей день стоит на земле бывшей Черниговской волости, и никакая молния и время его не берут. Напоминает он славянам о заветах Ярослава Мудрого. Присядет усталый путник отдохнуть под кроной могучего дерева, слушает, как перешёптываются друг с другом на ветру усталые листья. Зайдётся любовью душа, и задумается он всерьёз о жизни своей.