Лянка бежала не разбирая дороги, бежала долго. Осталось позади и злосчастное игрище, и огромное пшеничное поле за частоколом. Стелющийся по земле кустарник острыми шипами застревал между ремнями туфель из недублёной сыромятины. Иглы его нещадно вонзались в белую кожу ног, оставляя кровавые порезы и доставая почти до середины голени. Сползшее на шею очелье натёрло высоко выпирающую ключицу: когда-то кость неправильно срослась, и заметный бугорок проступал даже сквозь льняную рубаху. Одетый в детстве матушкин молвинец отстукивал на груди чёткий ритм, заглушая биение сердца девушки. Она не чувствовала усталости, не чувствовала физической боли, не заметила, как отступил коварный кустарник и лес сделался совсем густым. Неведомая сила гнала всё дальше от родного селения. «Как же мог он? Как мог?!»

***

Летние праздники беззаботны, горячая пора закончилась, а урожай собирать ещё рано. В разгаре Летнее Сварожье – последняя возможность молодым девушкам найти себе жениха в это лето. Но для Лянки такой вопрос не стоял. Ей не было и двенадцати, когда она уже знала: «Вот он мой любый, один такой, никому не отдам». Девушка мало времени проводила с подругами: не ложились ей на душу их протяжные песни, долгие хороводы, венки из васильков и маков. Любила она наблюдать состязания в силе, вёртко пробежать по горячим искромётным углям, не задев пылающего костра,л юбила прыгать с подругами через узкий ров. Парни во рву изо всех сил пытаются дотянуться до платья, поймать маленькую девичью щиколотку. , Кто не поймал, выбывает из игры, а той, до которой всё же дотянулся удалой молодец, место в наблюдателях. В той игре победителями оставались всегда только двое – они с Данко. И девушка его тогда уже не томила, как бы невзначай разматывала она на два оборота свой узорчатый пояс и отпускала его конец до самой земли, чтобы парень мог дотянуться. Изображая побеждённую, Лянка доверчиво протягивала Данко руку, и тот, ухватившись, тут же оказывался рядом. Они кружились, взявшись за руки – так было принято, – и девушка смущённо отворачивалась, боясь, что он вдруг услышит, как бьётся её сердце. А бывало, что Данко просил её подержать на наковальне зажатый клещами нож. И она радовалась, что выдался случай побыть с любимым наедине. Лянка незаметно разглядывала его лицо, отливающее медью в свете пылающего горнила, хотела запомнить каждую ямочку. Данко благодарил за помощь, угощая сдобным яблочным пирогом, который испекла его мать. Они усаживались на большую деревянную лавку возле кузницы, ели пирог, и юноша рассказывал, как поедет с отцом осенью на ярмарку. «Что тебе привезти?» – спрашивал Данко, а она задумчиво смотрела вверх, будто наблюдая за полётом птицы, и хитро молчала.

К этому дню девушка готовилась заранее. Она придирчиво и долго составляла венок из живых цветов. Нижний ярус Лянка соорудила из крупных белых ромашек с редкими вплетениями цветков вишни и яблони. Во втором ярусе над ромашками вперемежку расположились соцветия голубой и розовой фиалки, а в центре, над челом, красовалась красная гроздь оставленной загодя калины и покрашенной в пурпурно-алый цвет для большей яркости. Чтобы подчеркнуть не только свою красоту, но и ум, молодая славянка вплела в это творение любви тоненькие усики хмеля. Венок девушка никому не показывала – она спрятала его в холодном подполе, обмотав стебли мокрой тряпицей, пропитанной специально приготовленным настоем. Было готово и платье к этому дню: на полатях аккуратно лежали белоснежная льняная, вышитая узорами рубаха и новенькая понёва, сшитая из нескольких полотнищ. Полотно для понёвы они с матушкой ткали из крапивы. Эту жгучую траву Лянка собирала голыми руками, не обращая внимания на ожоги. Одежду из крапивы славяне ценили особенно, как защиту от зла. Тут же рядом висел пояс с узорами-оберегами, расшитый передник и навершник - безрукавка до колена длиной. Этой ночью Лянке не спалось. Закрыв глаза, представляла девушка, как подойдёт к ней Данко и подарит птицу, выбрав суженой, а она гордо снимет с головы венок и отдаст парню, выражая своё согласие. Вот только ничего такого не случилось.

Почему же так ждали молодые девушки этот двадцать девятый день кресеня, этот Святодень, который приходился на самый разгар летней жары, когда чествовали славяне небесный огонь и Отца - Сварога? В этот день на игрищах молодые прилюдно оглашали свой выбор. Той девушке, которую выбрал в жёны, парень отдавал птицу. Птицу нужно было изловить самому и непременно руками. Разные хитрости придумывали молодцы, чтобы её приманить: кто манком птаху зазывал, а кто и голосом. Если выбор двоих совпадал, то девушка принимала подарок из рук дающего, подбрасывала птичку вверх, отпуская на волю, и надевала своему избраннику на голову венок, который готовила специально для такого случая. А через полгода его родители засылали к избраннице сватов. Потому и рождались в славянских семьях красивые и крепкие дети – дети от любви.

Лянка словно летела, ступая по мягкой шелковистой траве. Кисть калины алым пламенем подсвечивала мраморно-белую кожу её лба. «Интересно, какую птичку изловил для меня Данко: сойку или ласточку?» Девушка заметила, что в кругу уже образовалось несколько пар, глаза влюблённых светились радостью. А иные девушки, так и не дождавшись своего подарка, разочарованно теребили передники, украдкой поглядывая в сторону, откуда появлялись будущие женихи. Но что это? У ракиты, что так щедро раскинула свой шатёр возле ручья, стоит её Данко, а на голове у него… венок. Лянка застыла в немом оцепенении, тысячи игл безжалостно пронзили девичьюгрудь. Земля завертелась под ногами, словно раскалённый шар, и огромное множество звуков: леса, реки, ветра, людских и птичьих голосов – вдруг слились в один протяжный, нестерпимый вой. Перед глазами одинтолько Данко. Он нежно обнимает Любаву, которая щурится от яркого полуденного солнца и стыдливо закрывается от парня рукой. Пространство лениво плывёт перед глазами, изгибаясь и дразня причудливыми узорами, жаркий воздух струйками колеблется возле лица Данко. Лянка не чувствует ног, они стали словно ватные. Девушка опускается на одно калено, пытаясь ухватиться рукой за подвернувшийся пенёк, и в это мгновение чьи-то сильные руки поднимают её от земли. Это Пересвет из соседнего селения. Он бережно вынимает из-за пазухи белую горлицу и протягивает птицу своей избраннице. Лицо парня светится от счастья, Пересвет вопросительно заглядывает Лянке в глаза. «Не бывать этому! Не бывать тебе суженой, Любава-разлучница, ни за что не бывать!» Лянка что есть сил подкидывает вверх испуганную птицу. Вслед за горлицей взлетает в поднебесье и злосчастный венок. «Поймай, попробуй!» Она молнией устремляется от злополучного игрища, бежит по полю, хлёстко ударяя обеими ладонями по полевым цветам, бежит наугад не разбирая дороги. И только лес, как спасение от лишних взглядов, насмешливых глаз, – прибежище, для того чтобы остудить пронзительную обиду, остановить уханье сердца. Вот тебе и Летнее Сварожье – ненавистный праздник.

Весь оставшийся день пробродила девушка по лесу, прислушиваясь к его звукам. Возвращаться домой не хотелось, да и место кругом незнакомое, куда идти? В такую глушь она доселе не заходила, разве что охотники из её селения могли в эти места забраться. Им с подружками грибов и ягод и возле родных мест хватало. Проголодалась. Набрав горсть земляники, Лянка нарочито медленно, по одной ягодке, принялась есть. Ещё несколько дней назадягода казалась такой пахучей, такой вкусной. «Видно, роса успела упасть, не естся совсем. Вчера…всё былопо-другому», – подумала про себя. Выбрав место поудобнее, девушка сняла понёву и, свернув вчетверо, постелила её под берёзой на случай дождя. Устроив вместо подушки пояс с оберегами, улеглась. Лес будто разговаривал. Столько непонятных чудных звуков Лянка не слышала прежде. «Не замечала, а он совсем как живой, видно, я его не понимаю. И земля что-то шепчет, это они, верно, так друг с другом переговариваются… будто люди». Девушка долго ворочалась, прислушиваясь в темноте к этому странному разговору, и наконец уснула, свернувшись колечком и поджав под себя ноги.

***

– А-а-а, продрогла-то как… Ты здесь как оказалась?– женщина укрывала Лянку платком.–Заблудилась?

Девушка вздрогнула, сквозь сон подумалось, будто это матушка будит её, будит, чтобы до восхода солнца поспеть. То была пора, когда славяне запасались кореньями, травамии цветами. Селянки сушили травы впрок для приготовления настоев и мазей. Отряхнувшись, Лянка непонимающе уставилась на женщину. «Зябко-то как, и что-то тяжёлое в груди, словно камень, да что же это?!– спрашивала себя девушка. – А-а-а, вон это что такое…» Вся картина вчерашнего немедленно всплыла в памяти. Вскочив на ноги, Лянка принялась закутывать вокруг талии понёву, туго затягивая её поясом. Она недружелюбно посмотрела на женщину. Та встряхнула свой платок, выпрямилась и, в свою очередь, спокойно рассматривала гостью. Ростом женщина была невелика, но руки крепкие, жилистые, видно, повидали те руки на своём веку. На вид Лянка могла бы дать ей лет пятьдесят, хотя, кто знает, может и больше. Волосы у незнакомки оказались знатные: упругая толстая коса выделялась сквозь платок, делая голову своей хозяйки вдвое больше обычного. Наряд её показался девушке более чем скромным: длинная рубаха серого цвета, навершник из рогожки да стоптанные сапоги из грубой кожи. На лице женщины особо выделялись глаза – таких Лянка отродясь не видывала. Глаза те словно переливались изумрудами и как будто жили они своей собственной жизнью на этом лице отдельно от всего облика своей хозяйки. Смотреть долго в те глаза у Лянки не было никаких сил. Девушка, смутившись, отвернулась, не выдержав взгляда незнакомки.

– Пойдём, я тебя накормлю, ты, верно, проголодалась, – спокойно сказала та и, увидев, что гостья колеблется, еле заметно улыбнувшись, добавила: –У меня есть отвар, ты такого ещё не пробовала в своей жизни.

– Что за отвар такой? Я здесь все травы знаю, – вызывающе ответила девушка.

– А эту не знаешь, – насмешливо сказала хозяйка, быстро смекнув, как можно заманить непокорную гостью.

– Вот и знаю! Знаю! – не унималась Лянка.

– Угадаешь, выведу тебя из леса, – продолжала дразнить женщина.

-– Я и сама дорогу найду, – храбрилась девушка.

Вот так незаметно за этим странным разговором они подошли к небольшому теремку, скорее походил он на избушку. Домик, выстроенный из толстых сосновых брёвен с гладкой дощатой крышей, показался бы совсем простым, если бы не резьба, которая украшала оконные ставни и перила небольшого крыльца. Такие узоры в Лянкином селении вырезали чуть ли не в каждой избе. Рядом с домом девушка заметила колодец и небольшую пристройку с трубой – баня, наверное.

Хозяйка обернулась.

– Тебя как матушка с батюшкой кличут?

– Ляна.

– А я Белава. Проходи, гостьей будешь, – женщина участливо распахнула перед девушкой дверь.

Нарочито уверенно Лянка поднялась на крыльцо, шагнула внутрь и… в изумлении застыла на пороге, удивлённо разглядывая убранство жилища. О таких местах Лянке когда-то сказывала её матушка, но увидеть самой не доводилось. Более всего внимание девушки привлёк широкий дубовый стол, на котором помещались множество горшочков, кувшинчиков, коробочек, склянок с разноцветными настойками. Было здесь и несколько деревянных ступок с различной формы пестиками, строго друг за другом лежали пучки высушенных трав и цветов. А в иных склянках плавали причудливые камушки и веточки в виде высушенных птичьих лап с коготками. Над столом из-под потолка свисали мохнатые грозди высушенных веток деревьев: ольхи, дуба, ясеня, сосны. Белава, хитро прищурившись, наблюдала реакцию своей гостьи. Не дав девушке опомниться, она ловко подхватила боковую створку стола с одной стороны, с другой, и всё это многообразие баночек и скляночек чудесным образом оказалось внутри. А гладкую ровную поверхность женщина быстро накрыла светлой скатертью. Вручив Лянке ухват и указав на печь, Белава предложила: «Достань-ка чугунок, помоги мне», сама же ловко поставила на стол две глиняные чарки, кувшин и блюдо с кашей. Девушка достала из печи чугунок с варевом. «Это зелье с наветом?» – вызывающе обратилась она к хозяйке, указывая на чугунок. Та достала ковш и, зачерпнув пахучее варево, налила в свою миску густые щи. Девушка смягчилась. Всё, что сейчас помещалось под этой створкой, никак не давало ей покоя.

– А можно такой настой приготовить, чтобы суженого вернуть?

– Можно.

– И чтобы от Любавы-разлучницы отвратить?

– Можно.

– И чтобы моим навек сделался?

– Можно, – насмешливо проговорила ведунья, – но ты сначала отведай моего угощения, я тебя в баньке своей попарю, отдохни с дороги, а потом уж и спрашивай.

Лянка уверенно зачерпнула из чугунка, с удовольствием вдыхая аромат пищи, только теперь почувствовала она, как сильно проголодалась. Она прихлёбывала из своей миски и думала: «Ничего, явам ещё покажу». Щи казались необыкновенно вкусными, но девушка в еде соблюдала меру. Она не заполняла миску более чем на треть, знала, что лишняя пища склоняет к лени и безделью. Подкрепившись ровно насколько это необходимо, Лянка вопросительно взглянула на женщину.

– Ну что, будем баньку топить?– Белава по-хозяйски собрала со стола посуду и направилась к выходу, выказывая таким образом гостье своё доверие.

А девушка тем временем продолжала осматривать жилище ведуньи, и было здесь на что посмотреть, а об иных вещицах она даже не догадывалась, для чего те предназначены. Над входом Лянка сразу приметила оберег – медвежий коготь для защиты жилища. По стенам висели пучки трав, корений, маленькие и большие мешочки, а в самом тёмном углу стоял большой резной сундук, на котором сидели несколько тряпичных кукол. Куклы безлики – ни носа у них, ни глаз. Девушка ни к чему не прикасалась, чувствовала, что каждая вещица своей силой обладает и сила та не её: что-то возьмёшь и тотчас же что-то отдашь – так матушка сказывает. А вот в светлой части комнаты, где горело сразу несколько свечей, на высоком сундучке стояло множество деревянных изваяний – вот у тех можно рассмотреть и глаза, и губы. Лица добрые, злые, молодые, бородатые и даже смешные попадались. Сколько ж их тут? Лянка принялась пересчитывать и каждый раз сбивалась– то ли двенадцать, то ли одиннадцать. А особо ей одна фигурка приметилась – красавица в сарафане с двумя косами, а на голове шапочка, будто с ушками. В правой руке держит она веретёно, а в левой – клубок ниток.

– Что, Макошь тебе приглянулась?– мягко произнесла ведунья, Лянка и не заметила, как та вошла.

Женщина держала в руке горшочек с мелкими камушками, из которого возвышалась свеча. Пламя той свечки отливало сочной зеленью, совсем как глаза той, что её держала.

– Садись-ка сюда, – Белава указала взглядом на лавку возле стола, а сама постелила на столе полотняную белую салфетку и поставила на неё две свечи. В центр стола женщина положила плоский камень и на эту возвышенность поставила фигурку Макоши. Лянка не заметила даже, как тут же рядом на столе оказались несколько еловых веток, перевязанных красной ниткой, и четыре шишки. А возле них красовалась гроздь калины – совсем как та, что была на Лянкином венке. Девушка уже хотела что-то возразить, но ведунья предупредительно прижала палец к губам, давая понять, что всё уже началось. Она взяла руки девушки и велела положить их на стол ладонями вверх.

Белава сосредоточенно вглядывалась в пламя, будто пыталась там что-то разглядеть, губы женщины медленно шевелились: «Матушка, Макошь, государыня, небесная мать, Богородица. Ты – рожаница, ты – мать, ты – Сварога родная сестрица. Приди Ляне, Богиня, на выручку, даруй удачу дому её. Даруй роду её защиту, здоровье её сородичам, счастья всем малым и великим. Отныне и вовеки веков, от круга до круга. Так было, так есть, и так будет. Именно». Ведунья шептала и шептала, словно книгу какую перечитывала. Голос её то шумел, как непокорный лес, то волнами перекатывался, а то напоминал журчание ручья. Одолел Лянку такой нестерпимый сон, не совладать с собой– руки, ноги словно не её стали. Не поняла девушка, как оказалась она лежащей на деревянной лавочке, а ведунья знай её веником охаживает, горячей водицей поливаетда распевает. Сначала осиновым веничком, пока одни веточки от него не остались, затем берёзовым, дубовым–три веника исхлестала. «Вот тебе и на, баня? Как же это?» Лянка снова закрывает глаза. Видит она себя сидящей на огромном камне, из камня пар валит, но не чувствует девушка ни жара, ни холода. Видит только, что из сакрального места её струна натянута аж до самого темени. На струне той столько наростов разных, улиток, веточек, бугорков. Струна тусклая, тоненькая совсем, как ниточка. А ведунья знай её ножичком скоблит – все наросты, все улитки так и отлетают. Струна всё чище, ярче, всё глаже становится. Зазвенела струна, да с такой силой, что лес ахнул. А женщина давай её световой оплёточкой оборачивать, будто лучиком серебристым вверх-вниз, вверх-вниз. Струна всё толще делается, все ярче светится. Тогда Белава стала ту струну растягивать, один конец в землю ушёл, а другой вверх высоко-высоко, и вдруг ведунья как вывернет струну, словно чулок, устремляя лучом в небеса. Воткнулась струна в солнце, как молния в землю, и зазвенела, словно колокол. А после Лянка уже ничего не помнила. Помнила только руки ведуньи, молодые-молодые, совсем как у неё самой. Очнулась девушка на лежанке. Белава приподняла ей подушку и поднесла чарку с отваром.

– Пей, пей родимая, я уж думала, не проснёшься, – шептала ведунья.

– А сколько я спала?

– Да три дня уже.

Лянка отхлебнула из чарки и закрыла глаза.

 

***

На рассвете следующего дня девушка почувствовала себя лучше.

– Ну что, когда будем Данко привораживать? – обратилась она к хозяйке.

Та сокрушённо развела руками.

– Нельзя тебе это, милая.

– Как это нельзя?

– У тебя сила великая, скоро сама всё поймёшь. У тебя её столько, что она в светлицу любимого твоего не поместится.

– Зачем же ты это сделала?

– Это не я… Это тебе так написано.

– Где написано? Кто написал?!

Белава грустно посмотрела на девушку, сказала только:

– У каждого свой удел.

– Я домой к матушке с батюшкой хочу!

– А тебя здесь никто и не держит. Ты выйди за порог, а там сама решишь, куда тебе подаваться.

Девушка непонимающе смотрела на хозяйку.

– Спасибо за хлеб-соль. Где моя одежда?

Ведунья пододвинула к лежанке скамью, на скамье аккуратно лежала выстиранная Лянкина одежда, а рядом красовался её венок Любви.

Девушка наскоро оделась, даже не взглянув на венок, и поспешно вышла из дома.

Решительно спустившись с крыльца, она обернулась, поклонилась месту, что её приютило, посмотрела вверх. Отыскав солнце, Лянка двинулась в сторону своего селения. Сейчас она знала точно, в каком направлении ей следует идти. Запахи и звуки обострились как во сне. Девушка чётко различала, в какой стороне река – ветерок принёс запах воды, – знала, что метрах в пятидесяти отсюда в нижнем дупле большого ясеня впервые в это лето поселился пчелиный рой. Она чувствовала, как стонут больные деревья, как в ста метрах от неё крадётся лисица, выслеживая свою добычу. Тысячи запахов и звуков, которых Лянка не знала раньше, стали доступны и понятны. Девушка старалась идти совсем тихо, не задевая веток и не нарушая общей гармонии. Самым удивительным и радостным оказалось чувство полного единения сэтим пространством – лесом, его обитателями, рекой, травой – миром растительным и миром животным. Лянка будто всецело сливалась с этим миром, словно она родилась в этом самом лесу и никогда отсюда не уходила. Девушка подошла к берёзе, которая приютила её накануне. «Что, подружка, не весело тебе?» Лянка гладила белый ствол, ощущая, как под корой орудуют множество маленьких жучков, вгрызаясь в плоть с виду здорового дерева. От прикосновений девичьей руки ранки под корой по чуть-чуть зарубцовывались, а вредители испуганно замирали. «Ничего, милая, всё устроится, скоро поправишься», – ободряла девушка белоствольную красавицу. Как-то незаметно для себя славянка вышла к реке, ноги сами вывели куда следует. Поперёк речной протоки лежала плотина, не давая реке течь. Место рядом с плотиной заметно обмелело, берега покрылись слоем ила. «Ещё немного, и болотце найдёт здесь себе приют, – озабоченно подумала девушка, – непорядок». Она вдруг ясно увидела когда-то вольно текущую широкую реку с крепким здоровым подлеском по обоим берегам. «Что ж делать-то с тобой, голубка моя?» Лянка сосредоточила свой взгляд на еле заметном течении реки рядом с плотиной, пытаясь расшевелить ленивые, почти стоячие воды. «Ещё немного, милая, чуть-чуть постарайся». Девушка меняла направление течения то вправо, то влево, то с одной стороны плотины, то с другой, усиливая водные потоки до тех пор, пока вокруг плотины не образовалась мощная стремительная воронка глубиной до самого дна. Поваленные кусты протяжно застонали, множество веток и веточек отделялись от общей массы завала, уплывая по ходу течения малой речки иустремляясь к месту её слияния с полноводной широкой рекой. Расшатывая плотину, Лянка протяжно распевала непонятно откуда взявшуюся, неизвестную ей доселе песню. А голос свой она и вовсе не узнавала: из девичьего он превратился в гортанное пение, полное непонятных утробных звуков. Наконец задвигались и большие деревья, которые составляли основу плотины, построенной лесными бобрами. С оглушительным стоном стволы поваленных деревьев разъединялись и медленно выплывали туда, где Лянка разогнала течение до неимоверной скорости. Вскоре от плотины осталась совсем небольшая дорожка из тоненьких осинок и прутиков. Девушка перевела дыхание и ослабила силу голоса, возвышая его тембр и одновременно снижая скорость течения реки. Наконец дело было сделано. Устало присев на подвернувшийся пень, Лянка вытерла пот со лба и подумала вдруг о бобрах. «Мишки на вас нет! У-у-у, безобразники! – сердито пригрозила она.– Ну да ладно, пришла пора мне обедать.» И решительно зашагала в сторону дома ведуньи. А та уже ожидала девушку, будто и не было меж ними утреннего недопонимания. На столе стоял горшочекс ежевичным вареньем и миска с пирогами.

– Пойдём, Лянушка, полью тебе, умоешься студёной водицей, отдохнёшь немного, – обратилась к славянке Белава, снимая с крючка глиняный ковш.

Девушка вопросительно посмотрела не ведунью.

– А ты разве сама не могла?

– У меня нет такой силы. У каждого сила своя. Твоя во-о-о какая, – развела руками Белава.

– И что мне с ней делать?

– А это ты уж сама решай, я тут тебе не советчица.

– Ладно, утро вечера мудренее, – тихо ответила девушка. – Давай умываться.

 

***

Так началась у Лянки новая жизнь. То муравейники переносить, то деревья расспрашивать – с ними ведь тоже не простой разговор, – а то и лосихе помочь… разродиться. Дел в лесу всегда полно. Полюбила Лянка лес, но иной, не людской любовью. Понимала, что всё едино здесь на земле, всё есть один большой организм, светом питается и любовью, без любви жизни нет. Но самым желанным её занятием стало собирание сомы. Это она в себе обнаружила случайно, зимой. Зима – время, когда сильные трескучие морозы сковывают всё вокруг и дел становится не так много. Зимой лес засыпает, но на самом деле всё живое вызревает именно зимой. Длинными зимними ночами, когда луна входит в свою силу и лунный диск почти полон, свет её особенно целебен для всего живого. Как-то, гуляя поздним вечером по лесу, девушка засмотрелась на ночное светило и заметила, как свет от луны разливается тоненькими струйками сквозь густые ветки елей. Лянка подошла к небольшой ёлочке и подставила ладошки на два вершка под одну из её веток, наблюдая, как дерево радуется, что именно его удостоила своим вниманием лесная помощница. И на ладонь девушке вдруг упала капелька. Лянка тут же попробовала её на язык, пока та не замёрзла. Вкус чуть сладковатыйс запахом ландыша. Странно, откуда здесь эта влага могла появиться, трава под снегом, да и на смолу не похожа. Веточку ту славянка про себя заметила, а дома соорудила небольшую полочку на нитках и на следующий же вечер опять отправилась на прежнее место. Закрепив свою придумку на ветке, Лянка установила на неё небольшую склянку и повелела ёлочке ту склянку не раскачивать. Подняв голову к светилу, девушка заговорила с ним по-своему, по-особенному. Оставив склянку на ночь, она поспешила домой, а на следующее утро, пока солнце не взошло, опять вернулась к своей ёлочке. В склянке обнаружилось всего несколько капель, жидкость не замёрзла, она словно светилась на тёмном фоне густых еловых веток. Девушка заметила, что лунный свет превращается в нектар только тогда, когда луна почти полная и когда она непременно набирает силу, растёт. Когда в склянке образовалось чуть меньше половины, Лянка решилась показать свою находку Белаве. Та восторженно всплеснула руками.

– Тебе удалось?! Как тебе это удалось?!

– А что это такое? – спросила девушка.

– Да это же сома – лунный нектар, напиток Богов. Умением собирать сому владела только моя прапрабабушка. В нашем роду всего двое могли собирать сому.

– А что в ней такого особенного, в этой соме?

– Это лекарство… от любого, самого тяжёлого недуга, телесного и душевного. А ещё… это как молодильное яблоко, слышала про такое?

– Про яблоко слышала, а вот про молодильное, – девушка хитро прищурилась.

– Нектар растрачивать без нужды не велено, это ценность великая, – серьёзно продолжала ведунья.

– Кем не велено? – не унималась Лянка.

– Богами не велено, это их напиток, людям он не положен… только в самых особых случаях.

– Ну, если в особых… – смиренно произнесла девушка и поставила склянку на высокий сундучок рядом с фигуркой Макоши.

 

***

Незаметно в трудах и заботах женщины дожили до весны, а за весной и лето пожаловало. Работы в лесу прибавилось, особенно много хлопот лесной хозяйке доставляли бобры, не успевала Лянка за их усердием. «Вот же неуёмные», – думала про себя девушка, ласково ругая бобров и разгребая очередную плотину. Закончив тяжёлую работу, она отправилась вглубь леса проверить муравейники. Ну что это? В лесу неладно, видно, к нам гости пожаловали. Девушка прислушалась: и верно, это парни из её селения резвятся, наверное птиц на Летнее Сварожье приманивают. И решила девушка над ними подшутить. «Не поймать вам сегодня ничего, пустыми придёте!» Взобралась Лянка на самый высокий пригорок и стала наблюдать, кто появится. И вдруг видит, Данко идёт. «Что это он? Одну птичку Любаве подарил, что ж ему ещё?» Смотрит девушка, а у парня в руках ни силка, ни манка. То в одну сторону Данко пойдёт, то в другую, так и ходит кругами, будто ищет чего. И дивилась она, что нет в ней того… прежнего… ни обиды, ни горечи, ни даже злости. Вот так на! Вышла Лянка навстречу парню.

– Что ты здесь ходишь, Данко? Потерял чего?

А у него глаза сделались большими-пребольшими, и он как будто дар речи потерял. А Лянка обошла его кругом и спрашивает:

¬– Ты онемел что ли? Да говори же ты, что случилось? Может, я тебе помочь чем могу?

– Ляночка, свет, да где же ты пропадала столько? Мы всем селением тебя уже три дня ищем, – руки парня дрожали, речи путались, он девушку будто в первый раз видел.

– Всего три дня? А один год ты прибавить забыл?

– Какой ещё год? Если ты обиделась, что я с Любавой, так то матушка так захотела. Любава ей давно приглянулась, они с батюшкой решили нас поженить, когда нам еще семи лет не было. С её родом породниться хотели.

Девушка молча слушала Данко.

– Ещё ведь ничего не случилось, я тебя люблю, тебя одну… А ты? Ты меня любишь?

Девушка помолчала и спокойно ответила:

– Да… Как брата. Я Данко, конечно, тебя… я вас всех теперь люблю… очень-очень… я ведь весь мир люблю.

И самое интересное было в том, что говорила Лянка сейчас чистую правду.

– А коли так, иди за меня замуж! Пойдёшь за меня? Любви в тебе много…

– Её так много, что в нашу с тобой светёлку она не поместится, – просто ответила девушка.

– Ничего, ничего, это я тебя тут нашёл, первый нашёл… третий день уж ищем… – приговаривал Данко. – Матушка твоя все глаза выплакала, думала уже, что медведь задрал.

Данко призывно протянул к девушке руки. Лянка отстранилась, помолчала, потом заулыбалась, будто что-то вспоминая, и говорит.

– А, мишки… Мишки меня сейчас не трогают… Я с ними дружу.

Парень удивлённо глянул на девушку, что-то в ней не то, вроде она… и не она…

– Ладно, пойдём уже, что томить родных… я и сама ой как соскучилась, – это она уже будто сама с собой разговаривала.

 

Отварив дверь своего дома, Лянка увидела мать, сидящую за столом. Та сидела, низко опустив голову и закрыв лицо руками.

– Мам, – тихо позвала девушка.

Женщина вскочила.

– Ах… доченька, да как же это? – мать бросилась к девушке, обняла крепко и заплакала.

Лянка вытирала слёзы с её лица, силясь изо всех сил, чтобы самой не расплакаться.

– А я тебе вот гостинчик принесла, – загадочно молвила девушка, снимая с шеи верёвочку. На нитке рядом с материнским молвинцем она привязала маленькую склянку. Отлила незаметно, пока Белава не видит.

Мать открыла, понюхала.

– Что это?

– Это? Это как молодильное яблоко… для тебя. Не показывай никому.