У отца-воеводы построен немаленький терем, чьи пустые светёлки наполнены скрипами. Далеко повзрослевшие дети. Стучит в подреберье беспокойство — из гнёздышка птенчики выпали. Ты один у него оставался, совсем нелюбимый — не силён и не скор, и лицом не порадовал: всё сидишь с корабельными книгами осень и зиму.

 

В середине земли паруса разве надобны?

 

Воевода тебе про двуручник, кинжалы и молот, предлагает учиться у лучших наставников. Мол, одумайся, сын, всё не поздно пока ещё молод. Ты идёшь по тропинке желания давнего. Через горы и степь пролегает дорога до моря. Налегке, без напутствий, с секирою дедовой: непонятно зачем, но вручённой отцом, как ни спорил. К кузнецу завернёшь, как печёнка поведала; и орудием плотника в пламени станет наследство. Переплавлено в острый топор, перековано, и мне видится якорем крепким — на что же ещё опереться?

 

Пусть морячки нередко становятся вдовами, но борта из твоих мастерских не боятся стихии, неизменно приходят назад и с товарами. На вопрос о семье и о роде — ответы сухие. Сирота. И жена — вот, секира. Столярная.

 

Через тысячи вёрст пробираются славные слухи: младший сын-то с богами на ты и талантливый. Воевода гордится, в стаканы подлив медовухи, говорит — он не зря ночевал с фолиантами. Холодок пробирается ветром под ворот рубахи. Постаревший мужчина забыл бы историю, он не баба, над сказкой гадалки на ярмарке ахать... Но она словно памяти голосом вторила. Как прапрадед обидел словами лесного шамана; про безумие битвы и горе воителя... Он не помнил, отдав тебе верный источник дурмана.

 

Ты не знал и не слушал.

 

И стал победителем.