20.. год
Шел две тысячи какой не помню год,
умирала незаконченная юность,
под столом, давился рыжий кот,
всю еду, пытаясь в пасть засунуть,
за окном, а впрочем, как всегда
слякоть, непогода, грязь и суки,
ой ошибся, сучья господа,
с почками, набухшими от муки.
Колокольный звон встревает в шаг,
все кого-то, прославляют в церкви,
что за жизнь, у нашего попа,
ведь от зависти в аду подохли черти?
И на лавочке у дома ждет конвой,
Собутыльника, что вышел похмелиться,
он конечно, прихватил с собой,
то, что им всем может пригодится.
Где-то там, за миллионы миль,
за морями ввысь летят ракеты,
у живущих, еще много сил,
чтобы развиваться в мире этом,
а у нас, с протянутой рукой,
вся страна на паперти ютится
и мечтает обрести покой,
или просто молча удавиться.
Проклиная всех живет народ,
палец ведь о палец не ударя,
запустив, у дома огород,
овощи на рынке покупая
и кривя душей беря кредит,
что б купить себе то что не надо,
каждый третий, так вообще сидит,
а всех остальных все душит жаба.
Но ведь у соседа как всегда
и трава то зеленей чем наша,
в кранах у них чистая вода,
да и выглядит, немного, но по краше.
А у нас? Да что вы все про нас!?
Вон они-то мир заполонили,
лезут суки в наши города,
и богатства наши захватили!
И диктуют нам, как дальше жить,
в голубых парадах отличаться,
с кем дружить и воевать, кого любить,
и на выборах как стоит отмечаться,
ну а мы, молчим и все жуем,
сопли, и в обиде признаемся,
не хотим бороться мы с жульем,
вдруг оно и нам чего вернется.
И надеемся, что будем лучше жить,
хотя жить-то лучше не умеем,
нам привычней же навоз месить,
ну и иногда винить евреев…
А зубами, стиснуть удила
и пахать, пока без сил не ляжем,
это ведь не наше господа,
вот сейчас напьемся и все скажем!
И из века в век, со дня на день,
положивши, на свои заботы,
пропиваем беспробудно лень,
и на нас напавшие невзгоды.
И две тысячи какой не помня год,
умирает незаконченная юность,
только под столом блюет все кот,
всю еду, сумевший в пасть засунуть…
20.... год
