Чернова

говорить можно бесконечно, и о создании, и о том, что предполагалось, а куда получилось, но здесь нужно небольшое фортепьянное отступление (оркестр на фоне играет сентиментальную увертюру) о природе историй.

 

Скажем, что есть истории вне контекста и истории в контексте. И поскольку я за кадром продолжаю читать разные траченные молью и поросшие мхами веков тексты, то, например, всякие Персы Эсхила (ораторная трагедь о том, как греки наваляли арабам при Саламине) — это вещь в контексте (за исключением некоторых совершенно трансвременных оборотов), а Медея Еврипида (которая, кстати, госзаказ) — нет.

 

То есть, в целом не важно, при каких обстоятельствах и с какой погодой за окном была создана внеконтекстуальная история. И не важно, какой табуреткой. Зрителю, чтобы войти в ее пространство, знать не нужно вообще ничего, кроме общего культурного бэкграунда, хотя, можно обойтись и без него. Внеконтекстуальная история - это такая вещь в себе.

 

С контекстуальной историей все немного сложнее.

Она может быть (и, как правило бывает) очень герметичной и self-telling, но удовольствие зрителя окажется неполным, если он не знает того самого контекста и не в курсе, куда нужно смотреть.

 

И вот «самое великое гангстерское кино» - это очень контекстуальная история. Чтобы смотреть его «правильно», необходимо представлять себе контекст. Не говорю: иначе станет скучно. Вполне возможно, что совсем наоборот, хотя, мы, конечно, больше любим (и небезгрешно) парадигмы европейской синемы, а не чистого зрелища. Проклятая достоевщина скелетами вываливается из всех шкафов и пустоглазыми черепами Йориков катится по всем полам. Но в том самом контексте Битти сотоварищи хотели (и сняли) как раз очень европейское для своего времени кино (сложно представить, чтобы в голливудской картине читали стихи, а тут - пожалуйста). И понимание американского синематографического времени здесь как раз крайне важно.

 

На что действительно стоит смотреть?

 

На Фэй Дануэй в первую очередь. Я не большой знаток старого Голливуда, но на мою память — это первый образ женщины, которая не просто соблазняет мужчину и в точном соответствии с заветами Фридриха является для него игрушкой, но активно движет внутренние потоки сюжета и картинки. «Ветер, ветер, ты могуч...». И да, Фэй, как тот самый ветер, могуча.

 

На первый диалог Дануэй и Битти. Когда Уоррен строит предположения и угадывает, что девочка — официантка. Это прямая отсылка к великой американской мечте, вбитой во всех жителей континента, но для большинства заканчивающейся весьма прозаично. Это еще и ключ ко всему контексту фильма. Молодежь, как и всякая молодежь, верила, что она создана для чего-то большего, и «Бонни и Клайд» стали для нее гимном бунту.

 

На Джина Хэкмена. Но, имхо, на него следует обращать внимание всегда. И здесь нужно сказать, что помимо Дануэй и Битти в фильме на тот момент не было актеров со звездной внешностью. Да и актеры были не киношные, а театральные. Команда картины ломала шаблоны о коленку. Но это описано в тоннах посвященной периоду литературы.

 

На прекрасные со сценаристской точки зрения сцены первого ограбления, прогулки с владельцами похищенного автомобиля, забега Фэй через поле и встречи с матерью.

 

На великолепную с режиссерской и социальной точки зрения сцену погони, пересеченную врезками с очевидцами. Здесь меня настигла неоперабельная степень не-детского восторга.

 

На главные новаторские вещи в этом кино: актеры не идеальные картинки, у которых не мнутся/не гнутся забетонированные прически и глаза сияют в правильно акцентированном свете. Битти потеет, Фэй постоянно в разной степени растрепанности, Хэкмен умирает совсем не геройски, про дурочку Парсонс (но у нее есть потрясающая сцена) и клоуноподобного, неопрятно-грязного Полларда вообще не говорю. Персонажи пересчитывают сдачу, укрываются от миниганов матрасами, застревают на парковке, они максимально очеловечены и переведены в пространство реальности.

 

На отличное техниколорное решение кадра. Несмотря ни на что, это золотистое мерцание света, вкус кока-колы, ветер в ветвях деревьев — все переживается, настолько осязаемо. Плюс — как меняется пейзаж по мере развития сюжета. Он словно следует за душевным состоянием Фэй. И если в начале — безмятежное лето, то ближе к середине — это сплошь выжженные пространства и неуютные, мертвые интерьеры.

 

На то, что этот фильм — не ретро-кино о знаменитой парочке техасских преступников 30-х годов. Это фильм о молодежи и для молодежи середины шестидесятых. И если совсем серьезно, только о ней и ее протесте против поколения отцов. Без этого контекста картину будет сложно осознать, так наверное. То, что говорит по сути гробовщик — владелец похищенной машины на предложение присоединиться к банде Бэрроу «Дома меня точно не поймут» мог повторить каждый второй. Недаром, ох, недаром Клайда и Бонни сдает «охотникам» именно отец. И недаром, ох, недаром между ним и К.В. Моссом такая полемика. Молодежи шестидесятых, как и всякой молодежи, нужен был свой миф. Новый миф.

 

Жаль, что никакие новые мифы невозможны.