Чернова

*дайджест беспардонного безделья*

 

Как украсть миллион, 1966

 

Совершенно очаровательная история о любящей дочери, пройдошном папочке, голубоглазом Питере О`Туле и музейной краже в теплых ламповых интерьерах середины шестидесятых мила не только искрометными диалогами этой полукриминальной троицы, но и незабываемо аристократическим пронаунсом старого дубляжа. Девочкам — целомудренная романтика и максимальное количество гэгов «милые бранятся — только тешатся» на сантиметр пленки, мальчикам — собственно процесс выкрадения Венеры не-Боттичели из-под носа у инфракрасноватой системы «Идеал», всем без исключения — беспечальное удовольствие от просмотра, хрупкая красота Одри, оммаж Хичкоку и куски мирового искусства, разбросанные тут и там.

Для тех, кто в теме:

 

— Он не рассказывал, что ему достался Тулуз Лотрек из коллекции Бонне?

— Твой Лотрек или Лотрек Лотрека?

— Мой, натурально.

— Ооо!

— Надеюсь, что мой Лотрек не хуже, чем Лотрек Лотрека!

 

Не хуже. Ничуть.

 

Возвращение «Святого Луки», 1970

 

Через четыре года после того, как Одри Хэпберн и Питер О`Тул поцеловались в подсобке галереи «Клебер-Лафайет», вор-рецидивист Карабанов, он же Шубин, он же Граф, он же Владислав Дворжецкий, по елкам и болотам сбежал из мест не столь (или столь) отдаленных и с легкой руки Олега Басилашвили был направлен прямо в Пушкинский музей. Шедевр Франца Хальса красть. И украл. Потому что для любви настоящего художника к искусству не существует никаких преград. И пусть это искусство взлома и умыкания, не суть. Настоящего художника обыкновенно губит не les beaux-arts, а бабы, но бабы — это не преграды, бабы — это крест.

Несмотря на то, что фильм снят вроде как на основе реального умыкания Франца Хальса, меня больше заинтересовали не «скандальные подробности дела», а статья, где в ретроспективе давалась эволюция экранного злодея в советском кино. И вот где-то до 70-х (за малыми исключениями) злодеи были плоскими, мерзкими и классовыми, что полностью отвечало курсу партии. Злодеи играли в злодеев внутри фильма, они не являлись неким палимпсестом, кто именно воплощает их на экране не имело большого значения. Но с Владиславом Дворжецким (и с Олегом Далем в «Золотой мине») все было несколько не так. Качественное наполнение антагониста изменилось. И смысл здесь далеко не в смещении вектора «злодейства» с классовости на индивидуальное мещанство. Карабанов, он же Шубин, он же Граф был прежде всего Владиславом Дворжецким, и только после - всем этим прочим бестиарием. Здесь нужно сравнить его с Лоскутовым - Олегом Басилашвили (но я не видела в советском кино другого такого актера, которому бы столь шли роли мелочных мерзавцев, по бессмертному «подлецу — всё к лицу»). И, по-честному, кто из них настоящий злодей?

 

Золотая мина, 1977

 

Из криминальной истории про загубленную дурным влиянием сиротку (да с погонями, да с убийствами, да с юной круглолицей и сладкоголосой Ларисой Удовиченко в милицейской форме) на самом деле можно многое вытащить. По крайней мере, смену курса. И прекрасно задокументированную жизнь конца семидесятых, когда героем молодежи стал не пуленепробиваемый человек из органов с его железобетонными представлениями о стране, чести и доблести, а коммерсант. В фильме, несмотря на его детективную историю с нанесением тяжких телесных, пластическими операциями и преследованиями балаганных полупреступников на отечественном ведре, много подобных мелочей. Осуждение захлестнувшего поздний совок вещизма? Ну, может быть. Но я смотрела ради одной сцены. Ради встречи Олега Даля с Любовью Полищук. Это когда очень циничные и при этом очень красивые мужчина и женщина расписываются в пустоте.

 

Величайшие художники мира. Абстракционизм. Николя де Сталь

 

Мне не хочется соглашаться с французским мнением, что славянские корни несут в мировую живопись «романтизм и отчаяние». Впрочем, и с мнением, что настоящего художника губят бабы, - тоже. Большой плюс именно этого выпуска в том, что он — такая методичка, краткое руководство для чайников «Как понимать абстракционизм и фигуративную живопись, если вы еще не поняли или ничего о них не знаете». И ладно-ладно, Вы убедили меня, сеньор Хосе, нужно, обязательно нужно знать, как создаются картины.

 

Хосе Ортега-и-Гассет. Веласкес и Гойя (книга)

 

Совершенно неизбежно, что всякий "блаженный от искусства” будет
 торжественно заявлять, когда он смотрит на картину, что его интересует не
 ее история, не биография ее автора, а чисто эстетическое восприятие, так
 как ’’художественные ценности вечны”. Это просто ханжество. Сегодня, как
 никогда, эпитетом ’’вечный” награждают все подряд, вплоть до того, что
 вечными объявляются десять сантимов. Сталкиваясь с подобной вечностью
 всего и вся, которая есть не что иное, как фривольность по отношению к
 божественному, необходимо помнить, что в человеке как таковом нет
 ничего вечного, в нем все преходяще, тленно, однажды является и однажды
 исчезает, а колыбель становится могилой. Нет ни ’’вечной красоты”, ни
 ’’вечной истины”. (с)

 

Дирижер, 1979

 

Вайда не мой режиссер, по всем рецензиям (достаточно недоброжелательным в самой их сути) шло сравнение с «Репетицией оркестра» Феллини, где более наглядно под «оркестром» скрывалось общество, и общество бунтовало против… против всего. Да, в чем-то достаточно сухой (сплошная сепия), достаточно кривляющийся (Джон Гилгуд отрабатывал контракт, но не более) и достаточно прямолинейный (прямолинейный до отвращения) фильм режиссера, отказавшегося от остро политической конфликтности и перешедшей в сферу иносказаний, которых не было. Но, во-первых, за исключением некоторых моментов на молодого Анджея Северина стоит посмотреть, и где-то в рецензиях были правы — он же совершенный демон. Во-вторых, какая-никакая полемика с фильмом все равно возникает, и здесь либо рассыпаться клоками, многословно выискивая то самое, чего не было, либо ругать, коротко, но беспардонно.

Единственный вопрос, который меня всяко смущает (и это не вопрос по обвинительному приговору и не вопрос противопоставления пятой симфонии Бетховена нарочито голым задницам, читай, душа vs тело), - вот Кристине (которая одухотворенная скрипачка Марта) папенька говорит: «Дитятко мое, собирай манатки и беги отсюда, пока это мелочное, завистливое, мстительное и бездарное монстро тебя не сожрало с костями. Я знаю, о чем говорю, я же был таким монстро». И что же Кристина? «Нет, пусть жрет, а я останусь, мама ведь осталась с тобой».

Это, что, какой-то истинно женский страдательный залог? Всем присущий?

WTF?

 

Страшные сказки, 2015

 

Все виденные и невиденные рецензии начинаются с «Задолго до Шарля Перро и братьев Гримм...»

Не так, чтобы задолго. Скажем, что в Неаполе XVII века, барочном городе песен, воров, убийц, непристойных дам, полного и тотального мультикультурья, замешенного на всех религиозных системах, которые тогда были возможны. Жил да был Джанбаттиста Базиле, тролль, лжец и не девственник. И собирал он всякий неаполитанский фольклор. Собирал и записывал. Сказки всякие. А эти сказки, защитник наш святой Януарий, малым детям в руки ни в коем случае не давать. Побойтесь за их нравственность. Я знаю, я прочитала. Помимо совершенно площадных эпитетов, щедро сдобренных тоннами пословиц и поговорок, мифологий, библейских отсылок и сочинений святых отцов, в легендах этих присутствуют: непристойные женщины, непристойные акты между мужчинами и непристойными женщинами, расчлененки, отходы жизнедеятельности зверей и людей в промышленных масштабах, живой уличный язык (и если он такой в переводе, то страшно представить, какой он был в действительности), а еще — раблезианский (но не безобидный) юмор, бесконечное карнавальное буйство, ярмарка архетипов и сам Неаполь. Щепетильным и детям (а особенно, щепетильным детям) «Сказку сказок» резко не советую. Ибо народный язык, переведенный в устные предания, редко лжет. А уж как он цветаст — не передать.

В 2015 году Матео Гарроне неожиданно для обидевшихся и поэтому обделивших его Канн экранизировал тройку сказок, сразу попав в культурное наследие Италии. И я клянусь вам, было за что. Во-первых, это прекрасные истории с прекрасными актерами, и действительно — чем дальше, тем страшнее (окровавленнее - уж точно). Во-вторых, это в самом деле крайне красиво. До Тарсема с его любовью эксплуатировать в каждом кадре мировую живопись всяко далеко, но невозбранно насладиться есть чем. Для ценителей чего-то посерьезнее олененка Бэмби — настоящий клад.