Чернова

Как вы помните, с легкой руки Борхеса в мировом сторителлинге определены всего четыре сюжета: об осажденной крепости, о поиске, о возвращении и о самоубийстве бога. Можно спорить, можно разрабатывать свои статистические классификации, но мне с Борхесом приятно соглашаться.

 

И чтобы понять некую необыкновенность Спилберга в его военном фильме, я предлагаю взглянуть на этот фильм с точки зрения мирового сторителлинга.

 

Итак, после мясорубки на высадке в далекой солнечной америке стучат машинки, набивающие похоронки, и внезапно оказывается, что у миссис Райан до десанта в задницу Франции было четыре сына, а остался один. И это, конечно, с точки зрения американской системы ценностей, где во главе угла отдельный человек, а не общность, семья, а не партия, и голливуд, - жуткое дело. Поэтому суровые генералы-гуманисты-отцы решают, что последнего дитенка маме нужно вернуть сейчас и немедленно, а иначе небо рухнет от несправедливости. Или от материнского горя, что в целом одно и то же.

 

Но напоминаю, дитенок десантировался куда-то в задницу Франции, поэтому вернуть его нужно пешком, пойдя сапогами по репьям и желтым цветам туда, не знаю куда, и для выполнения этого доблестного задания немедленно собирается отряд рейнджеров, только-только отряхнувших фашистскую кровь с рукавов своих рейнджерских курток.

 

Ситуация, когда при военной операции за одним рядовым посылается целый отряд не-последних бойцов полна такого маразма, что после добрую половину фильма сценаристы, актеры, даже сам Мэтт Деймон, даже зритель с другой стороны экрана пытаются как-то понять — зачем и почему? И, конечно, Том Хэнкс должен ответить безапелляционное «потому что. точка», а иначе всем, даже репьям по дороге, будет обеспечен когнитивный диссонанс. Собственно, Том Хэнкс и отвечает: «Мы солдаты. Таков приказ. Поэтому заверните свои возражалки обратно туда, откуда они развернулись, и пошли искать рядового Райана. Точка».

 

И получается, что на старте мы имеем сюжет о поиске, приправленный некой низенькой моралью солдатского долга, а если чуть глубже - сверхвысокой и сверхмощной моралищей мессианского пожертвования собой ради другого, причем пожертвования без размышлений. Ну, так надо.

 

Направление аллюзий и то, что Борхес был неправ, сюжет всего навсего один, вы улавливаете.

 

Спилберг в определенном ключе здесь поддакивает. Чтобы спинной мозг не расслаблялся, Вин Дизеля подстреливает снайпер, кровь красной лентой ложится на дождевую грязь, есть душещипательная сцена с вовлечением французской девочки, есть сплошной экшн с перестрелкой из-за случайно рухнувшей стены, дальше солдатские жетоны прыгают по столу, как игральные фишки, в конце концов, Том Хэнкс решает продолжить мессианство уже не ради одного человека, а ради всего человечества и по коровам ведет свой отряд на обезвреживание вражеского пулемета. В процессе обезвреживания [опять же] душещипательно [зритель, не переставай рыдать] гибнет Уэйд, и, конечно, пленного немца нужно отпустить, чтобы закрутить твист с окончательным убийством бога от руки предателя и воспарением капрала Алхэма до полного осознания, кто здесь враг, и что жалость к врагам дорого обходится. Должна же быть «мораль сей басни такова».

 

И всё бы ничего, и всё бы замечательно, вечная история с положенной долей зрительских переживаний и растроганных слез по каждому из убитых рейнджеров, а то, что Спилберг в нюансах очень трогателен — это без сомнения.

 

Но нет. Все это бред. И хоть к тому времени уже полуубитый Том Хэнкс на финале палит по танку из пистолета, чтобы довершить свое ритуальное самоубийство ради великой искупительной жертвы, - хрен Вам, дорогие зрители, и не пишите нам возмущенных писем.

 

Спилберг ломает шаблон где-то ближе к середине, говоря губами усталого Тома Хэнкса, задранного этой проклятой войной по самые не балуйся, — не нужно мне Ваше чертово мессианство, идите лесом, всё, что мне нужно, это вернуться домой. И это Вам не Библия, успокойте свои нервы, это сюжет о возвращении, чистый Гомер, это одиссея, при том невозможная, страшная одиссея мертвеца, которому не суждено вернуться. И понимание, что не суждено, приходит во второй знаковой для меня сцене — когда задранный этой проклятой войной по самые не балуйся Том Хэнкс говорит вообще нереальную вещь — всё это, мое прошлое, моя профессия, мой дом, моя жена — все это с точки зрения войны не важно, все это просто утратило смысл.

 

И Спилберг, он поэтому не совсем о войне. Он о том, как на войне всё, что было для тебя раньше главным, безвозвратно утрачивает смысл. Помните Кастанеду - «есть лишь решения, которые мы принимаем перед лицом своей неминуемой смерти.». Смерть у Спилберга очень проста, очень близка, смерть у Спилберга в «Спасти рядового Райана» - это война. И весь глянец, который там наводится, чтобы не расстраивать детей в кинозале и запилить счастливый финал — «ты заслужил», Райан выжил, спасен, доплыл до седин, - не больше, чем бутафория.

 

Нет в этом фильме ничего, кроме утраты смысла перед лицом неминуемой смерти и самой смерти, которую не миновать.

 

И это очень видно в третьей знаковой сцене. Кода Мэтт Деймон увлеченно рассказывает о случае с девчонкой брата, вообще братьях, со здоровым, фермерским смехом недалекого увальня, и вот тут он [вообще-то гениальный парень (вне Умницы Уилла Хантинга)] показывает о чем весь этот фильм (если вы еще сомневаетесь и не поняли). Он после захлебывающегося здоровым фермерским смехом рассказа вдруг замолкает, вспомнив, что братьев-то у него больше нет, что они перед лицом их смерти тоже утратили смысл. Нет возврата. Нет ничего. И никто не выберется из жизни живым.

 

И если говорить по-честному, Нолан, безусловно, тоньше, вывереннее, божественнее, но здесь у Спилберга большая фора, здесь Спилберга не обойти никак. Потому что бог богом, вечность — вечностью, и все это прекрасно, но мы — люди, и смерть для нас смерть, и она по-прежнему — главная тема, и этого факта никогда не изменить.