Чернова

Объяснение, почему синефилы самой различной толщины не дышали учащенно, не ждали нового фильма по надцать лет и не признавались Спилбергу в любви на каждой площади, очень простое. Не было никакой любви. В лучшем случае — некая дань уважения, но так всегда бывает — не можешь любить, сиди уважай.

 

И здесь нужно немного осветить политику партии.

 

Где-то с сороковых годов минувшего века понятие «элитарности» в кино (впрочем, как и всякое понятие элитарности где бы оно там ни случилось) стало очень страшной штукой, закрепилось на позиции, глубоко окопалось, наставило вокруг противотанковых ежей с манишками и, сидя на красивом холме, заняло круговую оборону. Мелкие и большие философы строчили свои философии, киноманы тотально влюблялись в авторские поделки и наращивали себе высокие морщинистые лбы, а массы шатались по фоей, жевали поп-корн и недоумевали, зачем устраивать столько шума из ничего, то есть, из обыкновенного развлекалова. И в целом, они были правы. Но понятие элитарности — такая сложная штука, что в двух словах о ней не скажешь. А понятие «элитарности» в кино — это вообще тяжелая артиллерия. И за малыми исключениями синефилы самой различной толщины имеют нехорошее свойство признаваться в любви именно к крупнокалиберным снарядам.

 

Так вот, Спилберг — не тяжелая артиллерия.

 

Спилберг — это грандиозное аттракционное развлекалово. И в пору Нового Голливуда, когда в Америках в синему пришли молодые ребята и сказали — старперы, гуляйте, мы сейчас будем снимать по-другому и мы сейчас будем снимать, что хотим, огребая при этом кучи денег, он был таким Стивеном Кингом от камеры. То есть, не нужно ничего высокого, не нужно всех этих сложно считываемых хождений по душе танками и голыми ногами поперек и вдоль, вот пусть на экране большая страшная акула тупо кого-нибудь жрет, и этого достаточно. И это называлось «Челюсти», и этого было действительно достаточно. Достаточно, потому что, конечно, Спилберг не только очень любил кино, но при всей своей любви очень понимал психологию спинного мозга. Ту, которая сверхмассовая, и звучит, как «Хлеба и зрелищ».

 

И вот здесь такая штука, что с поры «Челюстей» идейно ничего не изменилось. Только варьировалось в сторону спилбергского ветра. И всегда это было обращение не к противоречивому взрослому человеку в тебе, а к внутреннему рудиментному ребенку, в лучшем случае к подростку. Все очень просто, толсто, в лоб. Это не диалог с умным человеком в твоем лице, это не авторский монолог, который ты, как зритель, словно случайно подслушиваешь, удивляясь, вписываясь и шокируясь по сартровскому принципу: «Ад — это другие». С такими запросами не к Спилбергу. Такого у Спилберга не будет. Что будет? В основных его мастерписах будет большая тема, распрекрасные актеры, сказочность происходящего и не происходящего, ходульные решения драмы, сплошной театр, и высокая мораль, которая не высокая и не мораль. А, еще обязательно по ходу сюжета кого-нибудь опять пачками станут жрать большие страшные акулы, чтобы спинной мозг не расслаблялся.

 

Поэтому сидим и уважаем.

 

Но с военным фильмом (по определенным причинам не считаю таковым «Боевого коня», хотя, многовозрастные дети от Боевого коня приходили в совершенно вопящий восторг, однако, возвращаясь, с единственным военным фильмом) Спилберга не все так просто. И речь, конечно, о том, как Том Хэнкс спасает Мэтта Деймона, то есть, капитан Джон Миллер спасает рядового Райана, обретающегося где-то на заднице Франции ранним летом 1944-ого года.

 

Я не буду здесь рассыпаться по исторической канве. Скажу, что не обезображенные киноснобизмом зрители Спилберга любят, и если вы смотрели картину, у вас есть свои знаковые сцены, ибо без знаковых сцен этот режиссер не был бы этим режиссером. Например, красное пальтишко девочки из черно-белого «Списка Шиндлера» не вспомнить сложно. И не потому что оно хрестоматийно. «В «Спасти рядового Райана» для меня лично таких сцен целых три. И еще танчик [зачеркнуто].

 

Не сильно удивлю вас, сказав, что первая из сцен — это, конечно, сцена высадки. Фильм начинается стандартным флэшфорвардом, от которого хочется заскрежетать зубами: с белыми крестами, американским флагом и крупным (итальянским) планом сильно постаревшего Райана, воспоминающего все остальные два с половиной часа. Но здесь немного сложно, ибо начало этого воспоминания (да и все оно) принадлежит безусловно Тому Хэнксу. И 6 июня 1944 года Том Хэнкс эпично высаживается в район с кодовым названием Омаха Бич при исторически известных декорацях То есть, высаживается он прямиком в преисподнюю, и если вам хочется понимать, что та война — это не спасибо деду за победу и даже не падающий в черный дым Шукшин из «Они сражались за Родину», то начало «Спасти рядового Райана» стоит посмотреть.

 

Творится полный хаос, ужас и форменный звездец, пропуска на небеса выдаются мешками вместе с дырками в касках, мертвых рыб выносит на берег кверху белыми брюхами, трупы — лицом вниз, кровь стекает обратно в красную воду ручьем. И сказать бы, что здесь Спилберг очень Спилберговский, гротескно зрелищный и излишне разматывающий кишки по песку, но не получится. Дело в том, что главным режиссером в этой сцене значилась сама высадка в район с кодовым названием Омаха Бич, и единственным правильным решением было показать ее глазами оглушенного, пребывающего в тотальном ступоре Тома Хэнкса. Нолан, с которым сегодня идет сравнение, намного тоньше, но на творящийся в Дюнкерке звездец попроще он смотрит с точки зрения бога, а переплюнуть войну-мать с ее шквальным огнем и раскочегаривающимися жаровнями с позиции обыкновенного солдатика невозможно. Словом, добро пожаловать в ад, братишка, мы тебя очень ждали. И здесь можно было бы сказать, что скупые возрыдания Меллиша после атаки — это обычная сценаристская уловка, если бы не их полная, неадекватная истеричность. Совсем не спилберговский прием, кстати, ибо в его приемах, как видно из дальнейших стандартных твистов с отпущенным немцем, в итоге дострелившим Тома Хэнкса до окончательного небытия и достреленным до того же небытия капралом Алхэмом, - дожимать гайку сюжета до театрального гротеска.

 

Но повторюсь, «Спасти рядового Райна» - фильм для Спилберга немного не характерный. В нем ход мысли построен несколько иначе, что иногда чертовски сбивает с толку, но я попробую объяснить.