Чернова

Название этого киноэфира относится к его содержимому чуть менее, чем никак, ибо долго, нудно и скучно я буду говорить о Спилберге и Нолане в разрезе двух их [не]известных военных фильмов, однако, дюнкерковский пролет Тома Харди над закатным побережьем на потухшем винте и «одном крыле» хочется как-нибудь увековечить и вот почему.

 

Во-первых, сцена эта абсолютно метафизична. В искусстве (и в искусстве кино в частности) существуют определенные пороги, перешагнув которые можно выйти куда-нибудь в вечность, почувствовать «пронзительное горестное изумление», zeitgeist или с полпинка внезапно осознать некие вселенские истины по принципу «упал, очнулся, гипс». Такие вещи случаются, shit happens, и если немного перефразировать двухтысячелетний афоризм - «имеющий глаза да увидит». И в этом, кстати, Нолан сильно отличается от более «укорененного в ecce homo» Спилберга. У Стивена прикосновение к вечности вам заказано. Но в части про рядового Райана об этом следует сказать отдельно.

 

Во-вторых, смотреть на «Спитфайер», беззвучно прокладывающий горизонталь в золотистых лучах закатного солнца, лучше на большом экране. На очень большом экране. Впрочем, как и на все, что у Нолана связано с морем, небом и самолетиками. Только в этом случае можно сполна оценить м а с ш т а б.

 

И здесь нужно сделать лирическое отступление. Даже два.

 

Лирическое отступление номер один.

 

Не знаю, как вам, но первое, что прилетает мне в голову при упоминании последовательности «кино, война, вторая мировая, самолетики» - это Йоссариан [зачеркнуто] - «В бой идут одни «старики». Так вот, эта повсеместно любимая и цитируемая картина - не про войну, не про вторую мировую и не про самолетики. Не сторителлинг, не героический эпос про превозмогание и не судьба человека. Это кино про отношение к жизни. И думаю: оно такое бедное на декорации не потому, что Быкову не дали денег на масштаб. Там этот масштаб — как подводнику парашют. Просто внутренние задачи (задачи самому себе, своей совести и своей ценностной системе) перед Быковым стояли другие. И, кстати, в попавшемся мне по сети сравнении Быкова с Шукшиным мелькнула крайне интересная мысль, что режи они оба были от советского арт-хауса. Не массовые, не поп-корновые. И, какие бы апелляции о всенародистой любви к ним (их фильмам, их героям) не предъявлялись, это вот правда. Но напоминаю - «В бой идут «старики» - кино не про войну и не про самолетики.

 

Лирическое отступление номер два.

 

По большому счету ничего о той войне и самолетиках мы не знаем и себе не представляем. Не пропагандонски, этого добра выше крыши, а исключительно на уровне тривиальной физики. И вот здесь с очень большого экрана Нолан немного подводит нас к реальному вчувствованию в кусок мяса, когда на этот защищенный только трусами кусок мяса пикируют с белого, как будущий рай, неба тонны металла. На своем собственном, опосредованном опыте я могу честно сказать, что увековеченный Толкиеном в образе назгулов пилотаж и вой «Юнкерса», простите за каламбур, штука действительно деморализующая. А Толкиен знал толк, потому что у него этот опыт был неопосредованный, со всеми действительными свистелками, дуделками и «развалинами, которые перестают казаться метафорой». Так вот, назгулы — это, скорее, из той войны.

 

И да, пятиминутка матчасти: жутко пикировали и кромешно выли только бомбомечущие «юнкерсы». Поэтому, когда вам в кино показывают любой неистово вопящий на вираже фанерный кукурузник — это неправда. Это ерунда. Выли именно «юнкерсы» - «штуки», «лаптежники», названные так нашими из-за не убиравшихся шасси. И на первых порах все это хищно валилось вниз соколом и адски визжало вовсе не ради устрашения, но от тактическо-людской нужды. Падал, конечно, самолет, при этом производя некий шумный шум, но демонически выла сирена. Более-менее точно наметать бомб в тогдашние безгугловые времена можно было только из вертикального пике, а сирену прикручивали, чтобы она во всем этом воздушно-моторном реве дооралась до пилота. В падении тонны металла набирали скорость как тонны металла, то есть очень быстро, и поэтому после сброса балласта (метров 400 над головами кусков мяса) оставалось всего-то 3-4 секунды до прямого втыкания винтом в землю. И вот эта кромешная сирена действовала, как индикатор скорости. Чем сильнее визг, тем выше шансы вбегания в Вальхаллу со штурвалом в руках. На «Юнкерсе», кстати, маленький гугл все-таки был, потому что вот с такими пике появилась необходимость из таких пике как-то вылетать, а перегрузки в 6g не способствовали бодрости пилота. Пилота по [не]понятным причинам отрубало. И не было в военных полетушках той войны никакой героической, овеянной красотой романтики, а был сплошной Йоссариан, только еще хуже. И вот все это нужно понимать, чтобы чуть веселее смотреть на нолановские самолетики и Тома Харди. Хотя, и без этого понимания «имеющий глаза да увидит».

 

Но здесь нужно сказать, что в отличие от Быкова Нолан все-таки о войне. Правда, воздушные бои у него — сплошная хореография, но зато глазами Тома Харди. И глазами Тома Харди видно, что ситуация FUBAR, как ты свой «Спитфайер» не крути. Ничего хорошего. Может, только картинка красивая. Но как говорил Андрей Миронов в Сказке Странствий - «Меня знобит от этого веселья». Меня знобит от этой красоты. И если говорить о распрекрасном фильме о любви пилота к небу и самолетикам, то это не Дюнкерк, а «Великий Уолдо Пеппер» с очаровательнейшим рубахой-парнем Робертом Редфордом, кино, которое я пересматривала неоднократно из-за некой его грустной светлоты и правдивости. Нолан не слишком правдив. Спилберг и подавно. Но, если сесть, поразбираться и пойти немного дальше сахарного сахара на зрительском поп-корне, то «Спасти рядового Райана» - это тоже не совсем о войне.