Кандауров Дмитрий

Русь

 

Ты и во сне необычайна.

Твоей одежды не коснусь.

Дремлю – и за дремотой тайна,

И в тайне – ты почиешь, Русь.

 

Русь, опоясана реками

И дебрями окружена,

С болотами и журавлями,

И с мутным взором колдуна,

 

Где разноликие народы

Из края в край, из дола в дол

Ведут ночные хороводы

Под заревом горящих сёл.

 

Где ведуны с ворожеями

Чаруют злаки на полях,

И ведьмы тешатся с чертями

В дорожных снеговых столбах.

 

Где буйно заметает вьюга

До крыши – утлое жильё,

И девушка на злого друга

Под снегом точит лезвеё.

 

Где все пути и все распутья

Живой клюкой измождены,

И вихрь, свистящий в голых прутьях,

Поет преданья старины...

 

Так – я узнал в моей дремоте

Страны родимой нищету,

И в лоскутах её лохмотий

Души скрываю наготу.

 

Тропу печальную, ночную

Я до погоста протоптал,

И там, на кладбище ночуя,

Подолгу песни распевал.

 

И сам не понял, не измерил,

Кому я песни посвятил,

В какого бога страстно верил,

Какую девушку любил.

 

Живую душу укачала,

Русь, на своих просторах, ты,

И вот, она не запятнала

Первоначальной чистоты.

 

Дремлю – и за дремотой тайна,

И в тайне почивает Русь,

Она и в снах необычайна.

Её одежды не коснусь.

 

А.А. Блок, 24 сентября 1906 г.

 

* * *

Сегодня 140-я годовщина со дня рождения Александра Александровича Блока. Уже неоднократно я упоминал, что творчество Блока из всех русских поэтов, даже из столь любимых и близких для меня поэтов Серебряного века, оказало и продолжает оказывать на моё собственное миропонимание и литературное творчество совершенно особое, исключительное влияние. И сейчас, по прошествии многих лет знакомства с его письменным наследием, с историей его жизни, могу сказать: не случайно именно книга его произведений тогда, в детстве, была прочитана и впитана мною.

Разумеется, и тогда, и тем более теперь, я имею в виду определённо раннее творчество Блока, период, отмеченный поисками Вечной Женственности. О поздних его произведениях, в особенности, тронутых социалистическими мотивами и служением (после государственного переворота) новому режиму речи не идёт и ни в какой мере идти не может.

Нет, я не считаю, что после октября 1917 г. Блок стал сознательным предателем страны; однако его разум и, соответственно, его здоровье к этому времени и вплоть до смерти уже явно были повреждены.

В дневниковой записи от 24 декабря 1911 г. Блок признаётся:

«Мне тягостно и от праздника, как всегда, и от сомнений и усталости, которые делают меня сонным, униженным и несчастным. Устал – уже, как рано, сколько ещё зимы впереди. Надо бы не пить больше.»

В записи от 10 декабря 1918 г.:

«Ночные сны – такие, что на грани отчаяния и безумия. Сколько людей свихнулись в наши дни.»

И девятнадцатый век, в котором прошла первая половина жизни Блока, и век двадцатый, принявший вторую половину, ещё 20 с небольшим лет, были эпохами, преисполненными ужасными событиями, которые сменяли друг друга с небывалой в истории ранее быстротой:

«Век девятнадцатый, железный,

Воистину жестокий век!

Тобою в мрак ночной, беззвездный

Беспечный брошен человек!

В ночь умозрительных понятий,

Матерьялистских малых дел,

Бессильных жалоб и проклятий

Бескровных душ и слабых тел!

С тобой пришли чуме на смену

Нейрастения, скука, сплин,

Век расшибанья лбов о стену

[...]

Под знаком равенства и братства

Здесь зрели тёмные дела...

А человек? – Он жил безвольно:

Не он – машины, города,

"Жизнь" так бескровно и безбольно

Пытала дух, как никогда...

Но тот, кто двигал, управляя

Марионетками всех стран, –

Тот знал, что делал, насылая

Гуманистический туман:

Там, в сером и гнилом тумане,

Увяла плоть, и дух погас,

И ангел сам священной брани,

Казалось, отлетел от нас»

 

«Двадцатый век... Ещё бездомней,

Ещё страшнее жизни мгла

(Ещё чернее и огромней

Тень Люциферова крыла).

Пожары дымные заката

(Пророчества о нашем дне),

Кометы грозной и хвостатой

Ужасный призрак в вышине»

 

Всё же, и сознание Блока порою приходило в норму; так, 18 апреля 1921 г., за несколько месяцев до смерти, он записывает в своём дневнике:

«Жизнь изменилась (она изменившаяся, но не новая, не nuova), вошь победила весь свет, это уже совершившееся дело, и всё теперь будет меняться только в другую сторону, а не в ту, которой жили мы, которую любили мы.»

Социализм, разрушивший тысячелетний уклад страны, растоптавший её культуру, её наследие, сам не удержал власть даже и на протяжении одного века. Почти точно в срок окончились для нашего народа семьдесят лет плена Вавилонского...

В наши дни крепнет надежда на то, что и все последствия социализма в нашей стране будут изжиты, искоренены, и жизнь будет меняться только в прежнюю, правильную сторону. И это придаёт сил.

Что же касается окончания жизни самого Блока, об этом, может быть, лучше всего сказал Даниил Андреев:

«Стихи рождались всё реже, всё с большими интервалами – памятники опустошённости и поздних, бессильных сожалений. Художественное качество стихов быстро пошло под уклон, и за целых пять лет ни одного стихотворения, отмеченного высоким даром, мы не найдём у Блока [здесь необходимо отметить, что в эти годы Блок создал достаточно произведений не стихотворного жанра]. Поэма «Двенадцать» – последняя вспышка светильника, в котором нет больше масла; это отчаянная попытка найти точку опоры в том, что само по себе

есть исторический Мальстрём, бушующая хлябь, и только; это – предсмертный крик. Смерть явилась лишь через три с половиной года. Душевный мрак этих последних лет не поддаётся описанию. Психика уже не выдерживала, появились признаки её распада. Цинга сократила мучения, точнее – тот вид мучений, который присущ нашему физическому слою. Блок умер. Впрочем, ещё при жизни многие, встречавшие его, отзывались о нём как о живом трупе.»

Впрочем, как пишет Блок в статье о Пушкине в феврале 1921 г., когда до конца его жизни оставалось уже немного, «Мы умираем, а искусство остаётся». И это действительно так.

* * *

Я коротаю жизнь мою.

Мою безумную, глухую:

Сегодня – трезво торжествую,

А завтра – плачу и пою.

 

Но если гибель предстоит?

Но если за моей спиною

Тот – необъятною рукою

Покрывший зеркало – стоит?..

 

Блеснёт в глаза зеркальный свет,

И в ужасе, зажмуря очи,

Я отступлю в ту область ночи,

Откуда возвращенья нет...

 

17 сентября 1910 г.