Ковешникова Татьяна

Я выросла с кошками. Их, всяких-разных, толпилось в квартире и путалось под ногами всегда несколько. К 25 годам мне до того надоело, что на один квадратный метр площади, кроме моих двух, приходится ещё более десятка других ног, что я съехала от родителей к будущему мужу. Первое, что я там увидела, – это два жёлтых глаза. Сюрприииз. Чёрная, как ночь, Багира приветствовала меня. Через три года мы переехали в другую квартиру и родился сын. Багиру забрала к себе свекровь, святая женщина, и я, наивная, подумала, что кошачья эпопея в моей жизни закончилась.

Сын просил кошечку лет с пяти. Я стояла намертво – только через мой труп. Шерсть, драные обои, лотки и миски ну никак в новой квартире меня не прельщали. Правда, объяснить это ребёнку детсадовского возраста не удавалось. Решив отделаться малой кровью, мы завели рыбок и мышек. Первые сидели в аквариуме, вторые в клетке, ели, болели, мусорили. Сын пошёл в 6 класс, просьбы не стихали. Я стояла намертво – только через мой труп. Ах да, говорила уже. Но эту фразу я твердила семь лет – с его пяти до неполных двенадцати. Я так намертво и стояла бы, если бы не Бася. Если бы Бася не решила почему-то жить с нами...

Тем прелестным сентябрьским вечером мы возвращались домой с карате. Она сидела под машиной возле дома и думала, как жить. Мимо шли разные ноги, но они не внушали ей доверия. Тут из-за угла выплыли мы с сыном. Бася сосканировала две маленькие фигурки, цепким взглядом охватила вывалившуюся перед глазами перфоленту с вариантами, поняла, что нашла беспроигрышный, и, когда мы проходили мимо машины, бросилась нам под ноги. Она упала на спинку, раскинула лапы и вежливо попросила: «Почешите мне пузико, пожалуйста!»

Не могу сказать, у кого рот открылся шире. Я подхватила нижнюю челюсть (зубы-то не молочные, уже не вырастут) и замерла прямо с поднятой ногой. Сын, который секунду назад канючил привычное «кииису», дико взглянул на меня, на небо и как коршун кинулся на кошку. Я поняла – пат. Отнять её можно было только через его труп.

Не верящий своему счастью ребёнок нёс её, как драгоценную вазу, и, похоже, плакал. Я тоже. Мне было лень и жаль себя.

Зайдя в квартиру, сын опустил сокровище на пол и включил свет. Киса глянула в огромный зеркальный шкаф, изогнулась как скрипичный ключ, выпрямила ноги до деревянного состояния и вдруг поскакала боком по совершенно дикой траектории. Я подумала, что у неё эпилепсия, что она сейчас упадёт и забьётся в конвульсиях, проглотив язык, а я должна буду разжать её челюсти, вставить ложку и сделать искусственное дыхание… или что там делают при эпилепсии… Следующая мысль была ещё страшнее – у неё бешенство! Ноги подогнулись. Она наверняка успела обслюнявить ребёнка… её надо срочно выкинуть…сына в пастеровский кабинет… прививки… 90 дней…

Я перевела взгляд на кровиночку. Кровиночка каталась по полу. Бешеная кошка прыгала туда-сюда. Я почувствовала, что схожу с ума.

– Она больная, сынок, – сказала я, стараясь придать голосу как можно больше убедительности.

– Мама! Она другую кошку в зеркале увидела! – захлебнулся сын.

Честно, всю жизнь думала, что это враки – такое кошачье поведение. Постановочные трюки, фотошоп – что угодно. Но вот на моих глазах шерстяная варежка, растопырившись, скакала на цырлах и била лапами по зеркалу. Через пару секунд я каталась по полу рядом с сыном и вытирала слёзы. Сто лет так не смеялась.

Бася оказалась здоровая. У неё были чистые ушки, чистые глазки, чистый носик, она спокойно вынесла купание и шампунь от блох, хотя блох у неё и не было. Пока мы бегали за лотком, сходила на расстеленную газетку, чем покорила моё неприступное сердце.

Сын был на седьмом небе. О такой сестре, как Бася, можно было только мечтать.

Она отталкивалась задними ногами от стен на расстоянии полуметра от пола и неслась по длинному коридору. Её заносило на поворотах, передние лапы и голова были уже в комнате или кухне, а задние всё ещё юзили когтями по ламинату в коридоре. Кошку изгибало под углом в 90 градусов, как загогулину, которой свинчивают шкафы. Она караулила сына за углами и прыгала ему на ноги. Он визжал и убегал, Бася гналась следом. Они долетали до входной двери, и теперь уже сын бежал за ней, топоча и хохоча. Соседи стучали по батарее. Я боялась, что в один непрекрасный день они вызовут полицию и та отправит меня на принудительное лечение в Орловку, потому как выглядеть я буду очень бледно, доказывая, что адские разборки по вечерам, сравнимые с погромом в Гарлеме, устраивают тощая киса и двенадцатилетний мальчик…

Нет, «тощая» – это не то слово. Бася была тонкая и грациозная, как балерина. Как египетская статуя. Вдоль коричневой спинки шла чёрная полоса, а по бокам от неё были разбросаны леопардовые пятна. Кошка была такой точёной, что с осени по весну спала в батарее. Ложилась внутри и вытягивала передние лапы, пристроив на них узкую морду. Киса-принцесса. Киса-модель. Сознавая свою красоту, она на полушаге хлопалась на бок, разбрасывала лапы, прищуривала зелёные умные глаза и говорила: «Ну что, хороша?» «Хороша!» – соглашалась я, но тут появлялся сын и начинял гонять её как простую подзаборную кошку, а не особу царских кровей. Бася защищалась, как Ангсунамун в «Мумии». Тем более что мечей у неё было целых двадцать. Сын ходил с такими изодранными руками и ногами, что закрадывалась мысль: «Что люди скажут?» Разве в приличной семье у ребёнка могут быть такие руки?!

После ужина Басенька любила вздремнуть, а часов в десять, когда мы ложились спать, начинала скакать по коридору как кавалерийская лошадь. Перед сном в течение получаса мы ходили и выковыривали из всей щелей спрятанные шарики, фантики, крышечки, карандашики, в общем, всё, что наша запасливая хозяюшка заботливо рассовывала целый день, чтобы отрываться ночью. Лишённая подручных средств Бася, от которой хозяева ещё и запирали на ночь двери, начинала орать: «Мне скучнооо!» Негодующие вопли прекращались только, если она находила что-нибудь, что мы проморгали. Тогда начинались скачки.

Я мечтала выспаться больше всего на свете, поэтому решила не давать Баське спать после ужина.

– Засыпает! – кричала я.

Сын хватал кошку и ставил на пол. Она щурила сонные глаза, вздыхала, зевала и начинала клевать носом. Но едва только прыгала на диван или кровать, как мы спихивали её, вынуждая бодрствовать. Промучившись так пару часов, мёртвым сном засыпали все трое. Правда, Бася быстро восстанавливалась и уже в три часа утра была бодра, как слон после бани.

Став постарше, Басенька возлюбила аквариум. Она запрыгивала на комод, где он стоял, спихивала крышку и глушила рыб. Клянусь, я не вру! Я стала класть на крышку книжку. Книжка ночью летела на пол, я просыпалась и чертыхалась. Однажды я подумала, что проблема решается просто: надо положить что-то тяжёлое! И положила молоток.

Среди ночи моё сердце вдруг решило выпрыгнуть из горла. От адского грохота в голове запищали, забились и дали дуба мысли примерно такого содержания: «Дому хана… 11 баллов…не меньше… Взрыв газа… Эвакуация…» Зажав горло рукой, я перекрыла сердцу выход наружу, оно ткнулось в десницу, бухнулось обратно, качнуло кровь, и благодаря прилившему к голове кислороду я вдруг вспомнила, что живу на Восточно-Европейской равнине и у меня электроплита. Никакого конца света нет! Бася всего-навсего свалила с аквариума молоток и выудила предпоследнюю не сдохшую ещё от страха рыбу. Спасибо тебе, господи!

Утром, глядя в королевские изумрудные глаза, я тщетно вопрошала: «Басенька, ну ты же девочка! Ну зачем тебе молоток?!» Развалившись на полу и поводя египетскими ушами, Бася снисходительно молчала.

Кроме египетских корней, у неё обнаружились ещё и американские. Наша кошка была прапраправнучкой знаменитой Лары Крофт. Часа в четыре утра она шла в лоток и начинала копать там в надежде прорыть тайный ход к соседям на четвёртый этаж. После раскопок – примерно с 4.30. до 5.00 – она играла на варгане. Подцепляла лапой лоток с камнями, он падал на кафель, и звук, леденящий душу, тоскливый и дикий, нёсся по стояку…

На людей, поднимающихся со мной в кабине лифта, я боялась поднять глаза. Мне казалось, что у каждого из них за пазухой лежит парочка увесистых камней, один из которых предназначен Басе, а второй мне.

Единственным существом, на котором никак не сказалось Басино воцарение в квартире, была белая мышь Оливка. Её тёмненькая сестра Сливка, видя Басю рядом с клеткой, благоразумно уходила в деревянный домик хлопотать по хозяйству. Оливка же была Басе под стать – абсолютная оторва. Если Басенька совала свой нос в прутья клетки, Оливка вцеплялась в него. Бася изумлённо распахивала глаза, в которых читалось: «Это вы со мной ...так?» «С тобой, с тобой!» – отвечала безбашенная песчаная мышь и кусала ещё раз. Бася вынимала нос и ложилась рядом с клеткой думать. Сливка не выходила, наверное, мыла полы. Оливка демонстративно наматывала километры в колесе, поплёвывая через плечо в Басину сторону. Та беспомощно переводила взгляд на меня. «Басенька, она чокнутая!» - пыталась утешить её я. Кошка на секунду выныривала из когнитивного диссонанса, но тут же ловила презрительный Оливкин взгляд и впадала в него снова.

Как-то раз я пошла на минутку в ванную набрать воду в поилку и не закрыла клетку: Бася спала на диване в комнате. Когда я вернулась, моё не привязанное к месту сердце упало в живот и не разбилось только потому, что там лежало полкилограмма картошки пюре. Басина голова была внутри мышиного дома. Перед ней на задних лапах стояла Оливка. «Сантехника вызывали?» – спросила Бася. «Нет!» – отрезала Оливка. «Ну если что – зовите», – сказала Бася. «Всенепременно!» – ёрничала Оливка. «До свидания», – вежливо попрощалась Басенька и, попятившись задом от решившей проводить её Оливки, грохнулась с подоконника в экзистенциальный кризис.

В марте наша девочка, вдыхая весенний воздух на перилах балкона, решила, что уже пора, и заявила: «Хочу кота!» Сын сочувственно почесал ей пузико, я предложила волшебную таблетку. Бася оскорбилась и плюнула ею в меня. «Больше ничем помочь не могу», – развела руками я и собралась ложиться спать. Бася горестно вздохнула и зарыдала. Столько неизбывной женской тоски было в этом плаче, что моё каменное сердце дрогнуло и я разрешила ей спать со мной. Она легла рядом и всю ночь стонала, кряхтела, топталась, мурчала, звала, жаловалась. К утру я возненавидела всех мужиков – и с двумя, и с четырьмя ногами. Злая и невыспавшаяся, поругалась на работе с начальниками – милейшими людьми! – только на том основании, что они были Петром и Василием.

Дома сын сидел на полу, гладил Басю и втолковывал: «Ну зачем они тебе? Вон посмотри на маму, живёт себе и счастлива». Кошка смотрела, и в её глазах явно читалось: «Ну ты и дура…» Я пыталась игнорировать эти взгляды, но она падала перед моими ногами на бок, вытягивалась в струну и стонала: «Видишь, как я страдаю… А ты – дура!» На четвёртый день мне стало так жалко и её, и себя, что я зарегистрировалась на сайте знакомств. Клюнувший рыбак пришёл в гости, заявил, что у него аллергия на шерсть и предложил выпустить Басю на улицу, поскольку в роду у неё одни хищники и она не пропадёт. Я выпустила на улицу его и спросила: «Ты этого хотела? Ну, кто у нас дура?» Неожиданно Бася вняла моим словам и прекратила стенать. Я долго считала, что умнее кисы свет не видывал, а потом оказалось, что сыну просто удалось впихнуть в неё «Контрсекс».

24 июля я собиралась на работу. Сын гостил у бабушки на даче. Бася пряталась где-то от жары. Перед выходом я стала её искать и не нашла. Обошла квартиру раз, другой, пятый – кошки не было. Я выбежала на балкон, где она, помня Египет, любила принимать солнечные ванны, но и там её не обнаружила. Вдруг сосед из дома напротив крикнул: «А ваша кошечка спрыгнула за птичкой». Я помертвела и свесилась с балкона. Пятый этаж, на минуточку. Кровавое месиво встало во весь рост в моём больном воображении. «Она уползла», – сообщил парень, и я почувствовала, как с сухим треском, словно пожар в степи, идёт по моим волосам седая волна. Ноги не держали, руки тряслись, я вылетела из подъезда и заорала: «Басяяя!» Сосед выглянул снова и махнул рукой в направлении арки. Я помчалась в глубь двора и у соседнего подъезда, на ступеньках, ведущих в подвал, увидела её. Она лежала, уронив голову на окровавленные лапы. «Басенька», – завыла я и, шатаясь, понесла её домой.

С работы примчалась любимая подружка, страстная кошатница. Она притащила переноску, сделанную в виде рюкзака с пластиковым окном-иллюминатором. Мы погрузили в него умирающую Басю, которая уже не открывала глаз, и рванули в ветклинику. По дороге позвонил сын и поинтересовался, что у меня с голосом. «Бася прыгнула с балкона», – сказала я.

Ветврач, молодой и улыбчивый, достал её из переноски и положил на холодный операционный стол. Пощупал голову, лапы, спину, пузо и посмотрел на меня. Полуживая, я собрала последние силы и прошептала: «Что с ней?» «Кошечка ваша губу разбила, – подмигнул врач, – поэтому лапки в крови». Я сглотнула и хриплым шёпотом спросила: «А ещё?» «А всё, – улыбнулся Айболит. – Бася ваша артистка гениальная!»

Кинозвезда лежала на операционном столе и поглядывала исподтишка, видим ли мы, как ей плохо. У меня потемнело в глазах. «Эй, эй, я сроду людей не лечил!» – испугался ветеринар и сунул мне под нос нашатырь.

Я посадила мошенницу в рюкзак и обозвала её Терешковой. Дома отмыла ей лапы, уложила на пуфик в коридоре и присела рядом поговорить о доверии и лжи.

В замке заворочался ключ. С дачи явился ребёнок. Мы посмотрели друг на друга, и я опять не могу сказать, у кого шире открылся рот.

Чуткий тринадцатилетний сын привёз осиротевшей матери …кота.