Чернова

Из-под черной линии горизонта в кроваво-алое солнце экрана медленно въезжают четыре всадника апокалипсиса [зачеркнуто]. Силуэтные кони то ли с чернофигурной живописи греков по вазам, то ли с плакатного минимализма про вестерны нервно крутят длинными хвостами. Но ни Гераклов, голыми ногтями забарывающих бронированных львов, ни улюлюкающих вождей краснокожих в орлиных перьях не предвидится. «Громыхает гражданская война». И детскому зрителю, внутренне притихшему и от архаичной эстетики первого кадра, и от сурового пафоса стартового саундтрека, письменно сообщается, что да, юным героям гражданской войны посвящается, что фильм будет не про всех этих скучных, нудно треплющих друг другу нервы теть и дядь, а вот сейчас – про него. С погонями, наганами, аэропланами, коварными врагами, верными друзьями и местом для подвига. Потому, что в жизни должно быть место для подвига, а не контрольная по математике и всякие непонятно где непонятно за что цепляющиеся колготки.

 

И вот уже бушуют по вертикали кадра волны черного дыма, выходит красавец (где-то как-то я всегда была за противоречивость зла) Лютый в черкеске, героически не колеблется в своих убеждениях привязанный батя в рваной тельняшке, плюет злодею в бровь. Камера поочередно выхватывает из хаоса пожарища всех будущих действующих лиц. Проходится по колоритным типажам той самой гражданской войны. Под незабвенное отныне ку-ку, под скачущий мотив музыки, поверх конной погони зависают на экране первые титры – «Неуловимые мстители», по мотивам, сценарий, постановка, текст песен – Р.Рождественского.

 

Но, мама моя дорогая, если оставить за скобками «прогулки с динозаврами» и всякие синтезированнные на цифре «ночные дозоры» и «гарри поттеры», то для детско-юношеского взора поздних девяностых и ранних нулевых – «неуловимые» - лучшее, что вообще могло случиться.

 

И, кстати, никто не гарантирует, что «ночные дозоры» и «гарри поттеры» будут так же восторженно смотреться подростками через пятьдесят четыре (пятьдесят четыре, Карл!) года после изначального проката, а пленки с приключениями Даньки, Ксанки, Валерки и Яшки-цыгана впервые легли в кинопроектор в 1966. Но речь не только о подростках, да. Ведь если отвлечься от экшного слоя, комиксного монтажа ярких крупных планов и в целом залипательной картинки, то весь фильм – немного больше, чем развлекательно-воспитательное кино про юных героев гражданской войны.

 

Это не пространство волшебной сказки.

 

Достаточно послушать речь Бурнаша про коров и последнюю гастроль артиста-солиста императорского театра драмы и комедии, достаточно вглядеться в проблематику мести (Данька все-таки одержим местью) и в тот самый хаос революционного междувременья, чтобы увидеть во-первых, жесткую сатиру, во-вторых высокий стиль. Ну, то есть, высокий стиль русской драмы, очень, кстати, отличающейся от всяких других иногородних драм. И если вы теряетесь в терминологии, то русская драма – это вот не Чехов, не Толстой (все у них так камерно и компактно-цивилизованно, так по-европейски), это вот шолоховский Тихий Дон, азиатская дикость, степная необъятность и тоска потерянности в необозримой горизонтали переменчивой пустоты.

 

Но возвращаясь к «неуловимым» - да, высокий стиль, но такой шестидесятнический еще. Если вдруг начнете пересматривать, просто обратите внимание на деревенских детей. Они – с крестиками. То есть, крупно, визуально, с этими разлапистыми, византийского стиля церковными крестиками на шнурках. Попа на первых кадрах опустим, он карикатурен, скорее. Но – дети? В 1966 году, с огромных экранов кинотеатров, в стране, где всего-то полпоколения назад за веру, за царя (исключим Отечество, Отечество, как жена Цезаря, вне подозрений) – долгосрочная экскурсия на Колыму с опытными гидами в погонах? И не нужно мне про то, что Кеосаян просто добивался исторической достоверности. Такое кино могли снять только в шестидесятых, с их большими надеждами, которые были да не сбылись.

 

Детству и юношеству, конечно, такие нюансы непонятны и по сути не важны. Но собака порылась в том, что модели поведения копируются с тех, кто кажется нам правым. А кто здесь прав – ясно и без слов. Мы не можем идентифицировать себя с темной стороной силы. Только светлое, доброе, вечное котируется у нас. И в добром, светлом, вечном – серебрящееся ночное озеро, великолепный Сичкин-Буба-Касторский, Данька, Ксанка, Валерка и Яшка-Цыган, яркими образами, выстрелами, погонями, коварными врагами, верными друзьями и местом для подвига бережно хранимые с детских лет.

 

И еще там, конечно, «вдоль дороги мертвые с косами стоят».

А косы – до пояса.