Dr.Aeditumus

«То что тебе непонятно, ты можешь понимать как угодно».

 

Когда-то уходившие в плавание моряки и их остающиеся на берегу жёны придумали писать дневник разлуки. То есть изливать свои чувства к любимому в тетрадку, а при встрече обмениваться своими интимными записками. Вот и Мисти Мария пишет дневник своему мужу Питеру Уилмоту, который под парусами неудачного суицида ушёл в долгий круиз по океану Комы. Она как живому рассказывает ему о своей без него жизни, она ругает его за бегство, она вспоминает их студенческую молодость, знакомство, женитьбу. Она приходит в больницу почти ежедневно и колет его ржавой застёжкой от старой брошки – не почувствует ли, не проснётся ли, не вернётся ли к ней её любимый…

 

Счастье не делает тебя человеком. Довольство превращает тебя в животное. Только страдание может показать тебе, кто ты есть, только боль может сделать тебя тем, кто ты должен быть. Счастливые и довольные могут жить в сумерках и в ярком, но рассеянном свете, их не пронзают вечные вопросы, они не стоят на перепутье, терзаемые дилеммой «или – или». А вот страдание ставит тебя перед радикальным выбором, оно направляет тебя к вечному источнику Света и искушает черной дырой ненависти и отчаяния. Выбирать тебе.

 

Сытый художник превращается из гения в ремесленника. Поэт, почивающий на пуховой перине, не друг вдохновению. Но родовые муки творчества, пропитанные ядом тщеславия, открывают обременённую даром душу веяниям темной силы. Наветы гибельного духа, находя отклик, укореняются, набирают вес, становятся влиянием, а потом превращаются в деспотическую власть, надевающую на бывшего творца оковы жалкого рабства и томящую его в темнице неутолимого ожидания тех крупиц ложного вдохновения, которыми мрачный дух держит его в повиновении. И всякие попытки несчастного узника обрести свободу караются нестерпимой душевной мукой и телесной болью, которые не отпустят его и не прекратятся, доколе не примет он брошенной ему подачки, ненавистной и вожделенной. Эти качели иллюзорных взлётов к миражам света, свободы и покоя, чередующихся падениями в бездны подлинного страдания, сводят пленника людской славы и раба духа тщеславной гордости с ума или толкают его на самоубийство. Одержимость.

 

У Мисти был дар художника, был верный глаз и твердая рука, было развитое до крайних пределов воображение, способное к яркой, чёткой, подробной и стойкой визуализации, но вот тщеславия и амбициозности, бегущих пристежными в тройке с непреклонной волей у неё не было. А после рождения дочки она и вовсе погрузилась в нирвану довольства, умиротворения и томно-счастливой неги, став обитателем острова блаженных и вечно праздных, богатых и обеспеченных его владельцев. На десять лет стала невольницей Острова сирен, заманивающих сладостным пением простодушных и похотливых мореплавателей на свои смертоносные берега и поедающих их плоть, ничего не давая взамен. Слабая Мистина воля стала открытыми вратами, через которые её душа наполнилась злыми духами, а тело стало игрушкой в руках корыстных и бессердечных людей, желавших ценой её жизни (не только жизни и не только её) купить для себя ещё сто лет безмятежной праздности и бессмысленного покоя ни живых ни мёртвых существ, убежавших от паранойи цивилизации, отгородившихся от неё на своём дурацком острове стеной отвращения и благоговейного страха. Этим страхом и отвращением для назойливых приезжих – туристов и бизнесменов – должна была стать Мисти.

 

Синдром Стендаля, реинкарнация и страдания, как средство подключения к источнику вдохновения – вот три кита, на которых утверждается сюжет романа «Дневник» – вселенная, в которой живут томные, артистичные, лощеные монстры с утончённым эстетическим чувством и смертоносным скальпелем рассудка, не причастного нравственному идеалу, элита общества, праздно живущие аристократы, осенённые благословением перманентно исполняющегося пророчества и памятью, не обременённой хранением печати их наследственного греха. Они взбираются на вершину мiра по трупам и стонущим телам ни в чём не повинных чужаков, дачников-туристов, имевших несчастье быть богатыми и любопытными, и отгораживаются от ограбленного ими мiра украденными у него деньгами – «типичная американская мечта». И их совесть, блуждающая в лабиринтах выжженной дотла памяти, ни в чём их не обличает. Да и есть ли грех (как вообще можно всерьёз говорить о таких этических категориях, как вина, преступление, грех?), если чреда запрограммированных инкарнаций всего лишь отыгрывает от вечности предназначенные каждому из нас роли в однажды и навсегда написанном Кем-то сценарии? А все попытки прозревшего бунтаря порвать кармические цепи необходимости имеют следствием всего лишь адаптацию сценария под его жалкие конвульсии, но итог будет тот же или даже сугубо печальный по причине бессильного понимания невозможности изменить финал бездарной пьесы: в художественном колледже не учат тому как спасать свою душу от вторичной переработки.

 

Дневник, который ты ведёшь, это одновременно и летопись твоей жизни, и исторические хроники столетней давности, и твоё, параноидальная Сивилла, пророчество правнукам, имеющим родиться сто лет спустя. И твоё отчаяние не имеет надежды, потому что, читая пожелтевшие страницы, исписанные похожим на твой собственный почерк строками, описывающими твою, но прожитую кем-то другим жизнь, ты читаешь пророчество собственной жизни, которую с необходимостью должен будет прожить кто-то иной сто лет спустя. И даже вскрытые в ванной комнате вены не могут изменить ни одной буквы в этом переплетённом в красную, потемневшую и потрескавшуюся кожу Дневнике, твоём и одновременно чьём-то ещё, до и после тебя…

 

Пророчество. Самосовершающееся пророчество, оно же – древние исторические хроники, за рамки которых никому не дано выйти. Тюрьма, в стенах которой свобода – это лишь смена одной загаженной камеры на другую, которую тебе предстоит загадить. «Все огни – огонь», как говорил Кортасар.

 

Изящный философский роман с тонкой, хитро закрученной криминальной интригой, с глубокими, безжалостными психологическими экскурсами и фекальной, физиологической эстетикой постмодерна, пережевывающего культурные испражнения предшествующих тысячелетий, андеграунда, пытающегося строить воздушные замки из навоза и контркультуры, с наслаждением утрамбовывающей тяжёлым бульдозером в выгребную яму все драгоценные памятники и артефакты, до которых она в состоянии дотянуться. Зеркало, перед которым стоит Голый Человек во всём безобразии своих генетических и благоприобретённых пороков, Человек, в котором по замыслу Творца всё должно быть прекрасно. Должно бы было быть прекрасно. Однако есть то, что есть.

 

Прочитайте книгу, загляните в это зеркало.