Яковлев Серафим

Отчёт этот был готов, собственно говоря, уже давно. Но я решил приурочить его выход к Великой Среде, дню, когда Иуда Искариот предал Иисуса Христа.

 

Прочёл повесть Леонида Андреева "Иуда Искариот". Очень интересно, столько необычайных подробностей евангельской истории, и всё это подано как бы от лица Иуды.

Особое внимание автором уделено внешности Иуды. И вот пришел Иуда. Пришел он, низко кланяясь, выгибая спину, осторожно и пугливо вытягивая вперед свою безобразную бугроватую голову - как раз такой, каким представляли его знающие. Он был худощав, хорошего роста, почти такого же, как Иисус, который слегка сутулился от привычки думать при ходьбе и от этого казался ниже, и достаточно крепок силою был он, по-видимому, но зачем-то притворялся хилым и болезненным и голос имел переменчивый: то мужественный и сильный, то крикливый, как у старой женщины, ругающей мужа, досадно-жидкий и неприятный для слуха, и часто слова Иуды хотелось вытащить из своих ушей, как гнилые, шероховатые занозы. Короткие рыжие волосы не скрывали странной и необыкновенной формы его черепа: точно разрубленный с затылка двойным ударом меча и вновь составленный, он явственно делился на четыре части и внушал недоверие, даже тревогу: за таким черепом не может быть тишины и согласия, за таким черепом всегда слышится шум кровавых и беспощадных битв. Двоилось так же и лицо Иуды: одна сторона его, с черным, остро высматривающим глазом, была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки. На другой же не было морщин, и была она мертвенно-гладкая, плоская и застывшая, и хотя по величине она равнялась первой, но казалась огромною от широко открытого слепого глаза. Покрытый белесой мутью, не смыкающийся ни ночью, ни днем, он одинаково встречал и свет и тьму, но оттого ли, что рядом с ним был живой и хитрый товарищ, не верилось в его полную слепоту. Когда в припадке робости или волнения Иуда закрывал свой живой глаз и качал головой, этот качался вместе с движениями головы и молчаливо смотрел. Даже люди, совсем лишенные проницательности, ясно понимали, глядя на Искариота, что такой человек не может принести добра, а Иисус приблизил его и даже рядом с собою - рядом с собою посадил Иуду.

Даже Пётр подобрал совсем не лестное сравнение для Иуды. Он рассказал, как однажды, в чужой местности видео пойманного осьминога и как испугался тогда. И сказал Иуде: "А ты, Иуда, похож на осьминога, только одною половиною".

Слова Петра, видимо одобренные учителем, рассеяли тягостное состояние собравшихся. Но некоторых, также бывавших у моря и видевших осьминога, смутил его чудовищный образ, приуроченный Петром столь легкомысленно к новому ученику. Им вспомнились: огромные глаза, десятки жадных щупальцев, притворное спокойствие, - и раз! - обнял, облил, раздавил и высосал, ни разу не моргнувши огромными глазами.

А Фома смотрел на Иуда, прищурившись, думая, что так будет видеть лучше, но добивался только того, что у Иуды как будто и вправду появлялись восемь беспокойно шевелящихся ног. Но

 

Но самое главное, здесь показана психология предательства. Психология человека, который, как мы безусловно осознаём, совершает самый низкий поступок за всю историю человечества, но при этом видим, насколько Иуда уверен в своей правоте.

Об этом можно судить по нескольким отрывкам(приведу, возможно не в хронологическом порядке).

Уже предав Христа, Иуда приходит к к ученикам Его и обвиняет(!) их(!) в предательстве.

В ответ на крик Петра: " Уходи отсюда! Предатель! Уходи отсюда, иначе я убью тебя! ", он сказал: " Радуйтесь, глаза Иуды из Кариота! Холодных убийц вы видели сейчас(Иуда пришёл сюда после посещения Синедриона, об этом я напишу отдельно, в особом контексте) и вот уже трусливые предатели пред вами! Где Иисус? Я вас спрашиваю: где Иисус?

После ответа Фомы о том, что учителя вчера распяли, как и он сам, Иуда, знает, Искариот продолжил: "Как же вы позволили это? Где же была ваша любовь? Ты, любимый ученик, ты - камень, где были вы, когда на дереве распинали вашего друга?"

- Что же могли мы сделать, посуди сам, - развел руками Фома.

- Ты это спрашиваешь, Фома? Так, так! - склонил голову набок Иуда из Кариота и вдруг гневно обрушился:

- Кто любит, тот не спрашивает, что делать! Он идет и делает все. Он плачет, он кусается, он душит врага и кости ломает у него! Кто любит! Когда твой сын утопает, разве ты идешь в город и спрашиваешь прохожих: «Что мне делать? Мой сын утопает!» - а не бросаешься сам в воду и не тонешь рядом с сыном. Кто любит!

... Молчи! - крикнул Иоанн, поднимаясь. - Он сам хотел этой жертвы. И жертва его прекрасна!

- Разве есть прекрасная жертва, что ты говоришь, любимый ученик? Где жертва, там и палач, и предатели там! Жертва - это страдания для одного и позор для всех. Предатели, предатели, что сделали вы с землею? Теперь смотрят на нее сверху и снизу и хохочут и кричат: посмотрите на эту землю, на ней распяли Иисуса! И плюют на нее - как я!

Иуда гневно плюнул на землю.

- Он весь грех людей взял на себя. Его жертва прекрасна! - настаивал Иоанн.

- Нет, вы на себя взяли весь грех. Любимый ученик! Разве не от тебя начнется род предателей, порода малодушных и лжецов? Слепцы, что сделали вы с землею? Вы погубить ее захотели, вы скоро будете целовать крест, на котором вы распяли Иисуса! Так, так - целовать крест обещает вам Иуда! Иуда, сам совершив предательство, при этом обвинил в нём всех.

Но теперь обещанный особый аспект.

При всём том предательстве, какое планировал, воплощал и в итоге совершил, на протяжении всей повести Иуда как будто преследовал некую цель, которой он как бы оправдывал своё предательство. Эта его надежда начинает вырисовываться после ареста Спасителя. Впервые, на дворе первосвященника. когда Иисуса отвели до утрав караульню, воины стали издеваться над Ним, бить Его. А Иуда слышал всё это, находясь поблизости. А после даже видел, через щель в стене. Так продолжалось до утра. Но был момент, когда все звуки смолкли.

… Что это? Почему они молчат? Вдруг они догадались?

Мгновенно вся голова Иуды, во всех частях своих, наполняется гулом, криком, ревом тысяч взбесившихся мыслей. Они догадались? Они поняли, что это - самый лучший человек? - это так просто, так ясно. Что там теперь? Стоят перед ним на коленях и плачут тихо, целуя его ноги. Вот выходит он сюда, а за ним ползут покорно те, - выходит сюда, к Иуде, выходит победителем, мужем, властелином правды, богом…

- Кто обманывает Иуду? Кто прав?

Но нет. Опять крик и шум. Бьют опять.

Не поняли, не догадались и бьют еще сильнее, еще больнее бьют.

С одной стороны Иуда как будто надеется на то, что люди поймут, осознают всё, и освободят. С другой стороны в его мыслях ощущается страх перед освобождением Иисуса, наверное не столько из-за того, что, освободившись, Иисус возненавидит своего предателя, что, если подумать, вовсе и невозможно, сколько перед фактом провала, провала его предательства. И тогда всё, что делал он, Иуда, всё это пойдёт прахом.

Это противоречивое чувство надежды и страха видим у Иуды ещё раз, во время суда Пилата.

Когда Иисуса вывели пред народа, Иуда ... вдруг ясно почувствовал, что теперь все кончено. Под солнцем, высоко над головами толпы, он увидел Иисуса, окровавленного, бледного, в терновом венце, остриями своими вонзавшемся в лоб, у края возвышения стоял он, видимый весь с головы до маленьких загорелых ног, и так спокойно ждал, был так ясен в своей непорочности и чистоте, что только слепой, который не видит самого солнца, не увидел бы этого, только безумец не понял бы. И молчал народ - так тихо было, что слышал Иуда, как дышитстоящий впереди солдат и при каждом дыхании где-то поскрипывает ремень на его теле.

«Так. Все кончено. Сейчас они поймут», - подумал Иуда, и вдруг что-то странное, похожее на ослепительную радость падения с бесконечно высокой горы в голубую сияющую бездну, остановило его сердце.

Очень похоже на чувство леденящего страха, даже ужаса... перед неизбежностью провала.

Это чувство накрывает Иуду и в третий раз - во время распятия.

... Ведь еще не все кончено. Когда они увидят крест, когда они увидят гвозди, они могут понять, и тогда… Что тогда...

Когда был поднят молот, чтобы пригвоздить к дереву левую руку Иисуса, Иуда закрыл глаза и целую вечность не дышал, не видел, не жил, а только слушал. Но вот со скрежетом ударилось железо о железо, и раз за разом тупые, короткие, низкие удары, - слышно, как входит острый гвоздь в мягкое дерево, раздвигая частицы его…

Одна рука. Еще не поздно. Другая рука. Еще не поздно.

Нога, другая нога - неужели все кончено? Нерешительно раскрывает глаза и видит, как поднимается, качаясь, крест и устанавливается в яме. Видит, как, напряженно содрогаясь, вытягиваются мучительно руки Иисуса, расширяют раны - и внезапно уходит под ребра опавший живот. Тянутся, тянутся руки, становятся тонкие, белеют, вывертываются в плечах, и раны под гвоздями краснеют, ползут - вот оборвутся они сейчас… Нет, остановилось. Все остановилось. Только ходят ребра, поднимаемые коротким, глубоким дыханием.

На самом темени земли вздымается крест - и на нем распятый Иисус. Осуществился ужас и мечты Искариота...

он поднимается с колен, на которых стоял зачем-то, и холодно оглядывается кругом. Так смотрит суровый победитель, который уже решил в сердце своем предать все разрушению и смерти и в последний раз обводит взором чужой и богатый город, еще живой и шумный, но уже призрачный под холодною рукою смерти...

И вдруг, так же ясно, как ужасную победу свою, видит Искариот ее зловещую шаткость. А вдруг они поймут? Еще не поздно. Иисус еще жив. Вон смотрит он зовущими, тоскующими глазами…

Что может удержать от разрыва тоненькую пленку, застилающую глаза людей, такую тоненькую, что ее как будто нет совсем? Вдруг - они поймут? Вдруг всею своею грозною массой мужчин, женщин и детей они двинутся вперед, молча, без крика, сотрут солдат, зальют их по уши своею кровью, вырвут из земли проклятый крест и руками оставшихся в живых высоко над теменем земли поднимут свободного Иисуса! Осанна! Осанна!..

Вдруг громкий, оборванный плач, глухие крики, поспешное движение к кресту. Что это? Поняли?

Нет, умирает Иисус. И это может быть? Да, Иисус умирает. Бледные руки неподвижны, но по лицу, по груди и ногам пробегают короткие судороги. И это может быть? Да, умирает. Дыхание реже. Остановилось… Нет, еще вздох, еще на земле Иисус. И еще? Нет… Нет… Нет… Иисус умер.

Свершилось. Осанна! Осанна!

Осуществился ужас и мечты. Кто вырвет теперь победу из рук Искариота? Свершилось. Пусть все народы, какие есть на земле, стекутся к Голгофе и возопиют миллионами своих глоток: «Осанна, Осанна!» - и моря крови и слез прольют к подножию ее - они найдут только позорный крест и мертвого Иисуса.

И при всём ужасе предательства Иуда искренне был уверен, нет, не в том,что он получит прощение, он в нём не нуждался. Он был уверен в том что достоин быть с Иисусом в раю.

Когда после распития Иуда пришёл к Апостолам, их неприятный разговор он закончил фразой "Иду к нему". И когда шёл на гору, чтобы закончить свой путь, то как бы говорил с Иисусом.

- Нет, они слишком плохи для Иуды. Ты слышишь, Иисус? Теперь ты мне поверишь? Я иду к тебе. Встреть меня ласково, я устал. Я очень устал. Потом мы вместе с тобою, обнявшись, как братья, вернемся на землю. Хорошо?

И после продолжал:

- Но, может быть, ты и там будешь сердиться на Иуду из Кариота? И не поверишь? И в ад меня пошлешь? Ну что же! Я пойду в ад! И на огне твоего ада я буду ковать железо и разрушу твое небо. Хорошо? Тогда ты поверишь мне? Тогда пойдешь со мною назад на землю, Иисус.Наконец добрался Иуда до вершины и до кривого дерева, и тут стал мучить его ветер. Но когда Иуда выбранил его, то начал петь мягко и тихо, - улетал куда-то ветер и прощался.

- Хорошо, хорошо! А они собаки! - ответил ему Иуда, делая петлю. И так как веревка могла обмануть его и оборваться, то повесил он ее над обрывом, - если оборвется, то все равно на камнях найдет он смерть. И перед тем как оттолкнуться ногою от края и повиснуть, Иуда из Кариота еще раз заботливо предупредил Иисуса:Так встреть же меня ласково, я очень устал, Иисус.

И прыгнул. Веревка натянулась, но выдержала: шея Иуды стала тоненькая, а руки и ноги сложились и обвисли, как мокрые. Умер. Так в два дня, один за другим, оставили землю Иисус Назарей и Иуда из Кариота, Предатель.

Всю ночь, как какой-то чудовищный плод, качался Иуда над Иерусалимом, и ветер поворачивал его то к городу лицом, то к пустыне - точно и городу и пустыне хотел он показать Иуду. Но, куда бы ни поворачивалось обезображенное смертью лицо, красные глаза, налитые кровью и теперь одинаковые, как братья, неотступно смотрели в небо. А наутро кто-то зоркий увидел над городом висящего Иуду и закричал в испуге. Пришли люди, и сняли его, и, узнав, кто это, бросили его в глухой овраг, куда бросали дохлых лошадей, кошек и другую педаль.

И как нет конца у времени, так не будет конца рассказам о предательстве Иуды и страшной смерти его. И все - добрые и злые - одинаково предадут проклятию позорную память его, и у всех народов, какие были, какие есть, останется он одиноким в жестокой участи своей - Иуда из Кариота, Предатель“.