Лина


Владимир Казаков (1938 - 1988)

 
29 авг 2018Владимир Казаков (1938 - 1988)
Владимир Васильевич Казаков родился 80 лет назад, 29 августа. Поэт, писатель, драматург. Продолжал традиции русского авангарда. Его волновали темы одиночества, жестокости, равнодушия, отчуждённости.
 
разбужен рот — побег лица.
 
ухмылка губ — погоня дрожи.
 
и пальцы ловят беглеца
 
с него содрать живую кожу.
 
поводырями в слепые страны
 
дрожащих пальцев тянулась голь.
 
пальто надето на голые раны
 
надето прямо на голую боль.
 
и ледникам пути походов
 
седых костров укажет дым.
 
там в горах каменных народов
 
зияют трещины вражды.
 
весну крестил священник — год,
 
шурша зерном прозрачных четок.
 
на выставке весенних мод
 
тюрьма во всей красе решеток,
 
туч имена — над именами гор,
 
и гром звучал как имя тучи,
 
и ледников седой укор —
 
названья гор сползали с кручи.
 
висок горы опять заиндевел,
 
лишь ночь шепнула слово «холод»,
 
и вот по небу звездной Индии
 
бредет-ползет созвездье Голод.
 
о, губы! зверь ринется
 
приказом хлыста.
 
усмешек зверинец
 
улегся, устав.
 
***
 
водосточные трубы — оборотни
 
дождем полощут горло жести.
 
темно и душно в подворотнях,
 
там воздух цвета мокрой шерсти.
 
как прядь волос за ухом чуда,
 
томится каменная знать.
 
косого почерка причуда —
 
в письме дождя есть буква ять.
 
гнал ветер тучи на убой,
 
усы обвисли слов «норд-вест»,
 
и на тесемке голубой
 
висел дождя нательный крест.
 
тоска пружин, зевота двери,
 
подъезд крестил беззубый рот,
 
в ручьях босой по пояс деверь
 
пускал кораблики острот.
 
а дождь неловким акробатом
 
пошел по скверам на руках,
 
шептали на ухо горбатым
 
зонты растерянное «ах!»
 
им клялся день в унылой дружбе,
 
псалтирь дождя — спина скитальца,
 
горбун спешил к вечерней службе
 
карманы полны болью пальцев.
 
и дождь, гребя утиной лапой,
 
с улыбкой скуки на устах
 
мочил поля безумной шляпы
 
и перьев страусовый страх.
 
***
 
зрачок облокотись
 
о лестницу лучей
 
где небом чиркая о крышу
 
усатый бомбардир
 
за облаком плечей
 
кирпичный гнев стены
 
повиснул и не слышен
 
и сидя помирала
 
зима увечных ног
 
и грохот с крыши изнемог
 
напомнит око
 
тяжелой кладкою могил —
 
сквозь щеку щебет водостока
 
железной лестницей молил.
 
***
 
любая мысль о стекла бьется, как мотылек влетая в сон,
 
и черный цвет в гортань вернется, немою клятвой ослеплен.
 
в ботфортах я стоял и думал, и отразился в тот же час:
 
под пистолетным хладным дулом зеркальный лес увидел нас.
 
поляна отошла, слегка губя затишье.
 
от слова к слову туча пронеслась, и
 
лошади о нас храпели, чуть услыша,
 
столетней тишиной шурша о коновязь.
 
здесь судьбы с полднем расставались,
 
дымя как звонкое ружье, и в небе пули
 
оставались делить невинное ничье.
 
***
 
Сумрак
 
с проглоченной иглой
 
с себя нависшим глазом
 
из этой извести
 
изваян красный бант
 
то девушку в холодно-звездной дрожи
 
целует зеркало
 
но обе непохожи:
 
и та которая навек остеклянела
 
и та которую уводит черный франт.