Ларионов Михаил

Сесар Вальехо

16.3.1892, Сантьяго де Чуко (Перу) — 15.4.1938, Париж (Франция)

 

16 марта 1892 года родился Сесар Авраам Вальехо Мендоса, один из известнейших представителей парижского авангарда, перуанский поэт, прозаик и драматург.

Но именно его поэзия признана одной из вершин испаноязычной лирики ХХ века.

Чаще всего он выбирал форму сонета, но при этом его стихи, пронизанные душевной болью, скорбью по обездоленным и несчастным, вобрали в себя и модернистские тенденции, и сюрреалистические мотивы, в общем, все то, что бурно развивалось в Париже 30-х годов.

 

 

Несколько любимых стихов поэта в переводе А.М. Гелескула:

 

 

СВЯТОЕ УВЯДАНЬЕ

 

Луна! Венок,по призрачным плечам

Опавшей наземь пепельною грудой.

Венец Христа,дарящего ночам

Трагическую нежность изумрудов.

 

Луна! Слепое сердце тишины!

Из чаши синевы заиндевелой

Зачем на край закатной стороны

Уходишь ты разбитой каравеллой?

 

Луна! Ты, улетая в забытьё,

Росою льёшься, жертвы бессловесней.

Не сердце ль ты цыганское моё,

В немую ночь рыдающее песней?

 

***

Скользит пианино и в сердце вбегает

Весёлым ребёнком с весенних газонов —

И вдруг застывает в оковах покоя,

В железных тисках десяти горизонтов.

 

И снова бежит.И уходит в туннели,

Всё дальше и дальше,в туннели печали,

В просвет позвонков, всё теснее, темнее...

И катятся эхом тревожные трубы

Тягучей тоски,пожелтевшей с годами,

Плывут восковыми волнами затмений —

И шепчется рой комариных кошмаров,

Умерших для грома,герольда рождений.

 

Кого,пианино, в потёмках ты ловишь

Своей немотою, зловеще звенящей,

Своей глухотой, настороженно чуткой?

Биение тайны...........

О пульс цепенящий!

 

СТИХИ НАРАСПЕВ

 

Знаю, чья-то живая душа

День и ночь меня ищет в ладонях

И находит в своих башмаках — и опять

                               начинает по кругу.

И не знает, что ночь на пустых чердаках

Схоронили на скорую руку?

 

Знаю, это её что ни миг

Из своих же частиц я слагаю

И со мной она движется в лад — и блуждает

                                        по каменной зыби.

И не знает,что к ней не вернётся назад

Та монета, где лик её выбит?

 

Знаю день я —

Но солнце идёт стороной.

Знаю то, что она совершает в постели

С отчуждённой душою и каплей тепла,

Чьи скупые биенья заглохшие точат..

Неужели она до того уж мала,

Что её же подошвы и так её топчут?

 

Одинокий котёнок у блюдца с водой —

Словно столбик границы меж нею и мной.

Я слежу из угла, как лицо она прячет,

Отстраняя рукой мой ненужный вопрос...

Что ещё она может? Заплакать иначе?

Но она меня ищет и ищет... Забавно до слёз!.....

 

 

ЧЁРНЫЕ ЛИСТЬЯ

 

Блик сигареты в сумраке горит,

Дрожа и тая вспышками тревоги,

И нервный ритм

Колышет у дороги

Пастушью тень,как мёртвый тамаринд.

Сырая ночь стекает по стене,

Смывая всё от крыши до приступка, —

И тает дом и тонет в тишине,

И дышит дождь томительно и хрупко.

Как постарела дверь!

Я и доныне помню её пенье.

Но,тихая,молчит она теперь,

И горький пепел сеет на ступени,

И сотни глаз зияющей тоски

С меня не сводят тёмные орбиты,

И по углам латают пауки

Лохмотья тени,веющей забытым.

И,горечью дохнув,

Из темноты несмело и незряче

Встают ворота,руки распахнув

В растроганном и судорожном плаче, —

То вновь мои сыновние глаза

Коснулись их немого полукруга,

Где в каждой щёлке тайная слеза

Уснула,как далёкая подруга.

И вот полузабытая тоска

С бездонным сердцем тихо зашепталась.

— Сеньора?...

— Да,сеньор,она скончалась...

А я всё вижу тень её платка................

Былое бредит,болью оживая,

И молча поднимается в ночи

Отверженная муза кочевая,

Плеснув к ногам певучие ключи, —

Как будто там,

Где стынут ненавистно

Пустых могил землистые зрачки,

Зажглись,верша таинственную тризну,

Магические древние клинки...

А дождь идёт,идёт..Шумит по рамам

И стелет погребальным фимиамом

Камфорный запах лавров вековых,

Что до зари,загадочны и строги,

Стоят,не покрывая головы,

И отпевают мёртвых у дороги.

 

 

ПАРИЖ, ОКТЯБРЬ 1936

 

Я здесь единственное, что не возвратится, –

к моей скамейке, к замыслам и бредням,

к поступкам и штанам моим последним

и ко всему, в чем есть моя частица.

Я здесь единственное, что не возвратится.

 

К Полям ли Елисейским или к Сене

за Лунный сквер уйдет мое рожденье,

простится смерть и больше не вернется,

и в сутолоке, словно в запустенье,

моя людская схожесть обернется

и по одной отпустит свои тени.

 

А все с моим уходом остается,

чтоб обеспечить алиби, – от пряжки

до шва на башмаке, все без остатка,

и грязь на каблуке, и даже складка

на рукаве застегнутой рубашки.

 

(перевод — А.М.Гелескула)