Альбом  

Рубрика Андрея Мансветова 

Призрак постмодернизма

Детство поэта. Под таким, как нынче модно говорить «хэштегом» я хочу начать новый цикл материалов моего БЮРОНАХОДОК. И не подумайте, ради бога, что, говоря о детстве, я со своей «мэтровой» высоты вещаю из середины пупа, мол, маленькие вы ещё, не выросли, не доросли, нате вам истину. Тем, кто все равно подумал, скажу: проповедование истин мне не подходит по формату. Просто что-то нашел, увидел, рассказал. Так что речь о моем детстве, о секретиках, закопанных под палой листовой и куском зеленого бутылочного стекла. Соглашаться или не соглашаться – дело личное. Удача, если моя находка повлечет за собой вашу. За сим, начнем.

И начнем с прошедшего недавно конкурса стихов постмодернистской стилистики. Точнее не с самого конкурса, прошел и прошел, а с постмодернизма как такового, явления сложного и многогранного. По одним сведениям, он вечен, появился (в литературе) еще до Гуттенберга и не умрет никогда. По другим, был придуман французами в середине прошлого века и благополучно скончался, едва перевалив рубеж тысячелетий.

Здесь на сайте о постмодернизме говорят обычно в прикладном смысле, порой приращивая поле значений (даже при условии, что взгляд изнутри постмодернистской эстетики претендует на всеобщесть).

Не в рифму – он. Без заглавных и знаков препинания – безусловно, он. Усложненная лексика, ритмика, графика – постмодернизм вне всяких обоснованных сомнений. В эту степь записывают и сюрреализм, и папу его модернизм. Определяют от противного, мол, все, что не классическое стихосложение, - он.

Самое забавное, что все эти точки зрения право на жизнь имеют. И ещё сотни и тысячи других. В этом то и беда постмодернизма, в стремлении подгрести под себя все подряд. Так ведь и лопнуть можно. Собственно, есть мнение, - это и произошло. ПМ лопнул, уступив место постакмеизму, как называют самый распространенный тренд в нынешней русскоязычной поэзии.

Вообще, в плане общекультурных практик нового времени терминов наизобретали вагон и маленькую тележку: альтермодернизм, космомодернизм, цифромодернизм, метамодернизм, перфоматизм, пост-диджитал, пост-гуманизм, и неуклюжий пост-постмодернизм. Но о них как-нибудь в другой раз.

А идея поговорить в колонке о постмодернизме возникла у меня в ответ на комментарий к моему конкурсному стихотворению Елены СКАЧКО: «на мой взгляд, этой работе не хватает индивидуальности, той самой самобытности и авторского начала…».

А ведь, собственно, авторского начала в постмодернистском тексте быть и не должно. Дело не в игре и не гиперссылочности, не в центонах и аллюзиях, а в том, уважаемая Елена, что автор в ПМ-вселенной… умер. Как бог у Ницше.

«Смерть автора» — парадигмальная фигура постмодернистской текстологии, фиксирующая идею самодвижения текста как самодостаточной процедуры смыслопорождения, выражаясь энциклопедически.

Один из вышеупомянутых французов Ролан БАРТ пишет, что «присвоить тексту Автора - это значит... застопорить текст, наделить его окончательным значением, замкнуть письмо». И «что касается Текста, то в нем нет записи об Отцовстве» (тот же автор). А Жак ДЕРРИДА говорит про «утверждение свободной игры мира без истины и начала». И в качестве вишенки для торта, снова Барт, полагающий читателя не потребителем, а ПРОИЗВОДИТЕЛЕМ текста.

Разумеется, все это можно счесть игрой ума, делая акцент на слове «игра», имея в виду что-то детское, не такое серьезное, как «Работа», или возвышенное, как «Творчество».

Но игра-то, если она, конечно, не самоцель (читай, тупик) – это настройка инструмента, подготовка к чему-то важному, большему. К новой поэзии, если хотите.

Поэзии (вот она, самая важная для меня мысль) основанной не на СЛОВЕ (образе, метафоре и т.д.), но на РЕЧИ. Именно речь, т.е. устойчивая речевая практика, бытующая вне личности автора, становится единицей постмодернистского художественного высказывания. Простейшим случаем такового можно считать центон (стихотворение, целиком составленное из известных предполагаемому читателю строк других стихотворений).

Речь же, о которой говорю я, отлична от используемой в центоне, отрывом от материнского произведения, обточена бытованием до совершенства, как прошедшие сквозь века образцы устного народного творчества.

Именно с такой речью работал русский поэт концептуалист Дмитрий ПРИГОВ. Насколько удачно – вопрос дискуссионный. Вопрос вкуса и вопрос ЧИТАТЕЛЯ.

Другая интересная практика – автоматическое письмо Льва РУБИНШТЕЙНА. Этот автор записывал некие собственные высказывания на карточках, и, тасуя их произвольным образом, всякий раз получал новый текст.

В качестве ссылок-примеров первого порядка я бы помянул еще трансовую по природе и графическую по способу записи поэзию Елизаветы МНАЦАКАНОВОЙ, творчество участника Добровольного Общества Охраны Стрекоз Елены КАЦЮБЫ, автора, если кому-то интересно, словаря русских палиндромов. Тут можно было привести еще примеров, но я боюсь скатиться до очередной «игры в бисер», зациклиться на разглядывании бусин, а хочется идти дальше.

И здесь смерть, точнее самоуничижение, самоотречение автора становятся формой настоящего или псевдо- подвижничества и/или формой доверия.

Первое – достаточно очевидно, хотя нередко имеет подоплекой обычную неуверенность в себе, недостаточность собственной поэтической речи. Это у нас от животных. Прикинуться мертвым для слабого – не самая дурная стратегия защиты. Прикинуться, кстати, это тоже игра. Имитация. Не секрет же, что постмодернистская игра часто выступает элементарной защитой от требовательного читательского взгляда. Это лазейка, возможность снять с себя ответственность, сказать, мол, я это не всерьез, понарошку (вспомнилось хорошее детское слово), я это играю так, какие могут быть ко мне претензии?

С доверием посложнее. В его основе заведомое допущение начитанности читателя-реципиента. Установка на то, что его вовлеченность в пространство культуры находится как минимум на уровне таковой у автора. Здесь тоже есть элемент подвижничества, а, возможно и юродства. Риск прослыть снобом и пальцегнутым эстетом, нарваться на злобу и отторжение. Оттого-то и помер постмодернистский идеализм. Мир-гипертекст схлопнулся, не успев толком расшириться, когда гуглы с яндексами заменили собой, сделали ненужной личную эрудицию.

Поэт Олег ДОЗМОРОВ пишет в своем фейсбуке:

«Как вы относитесь к обыгрыванию в стихах цитат из не самых известных текстов не самых известных поэтов? Понятно, что если упомянешь бессонницу с Гомером и парусами или те же волны с перехлестом, то все гарантированно узнают цитату. Но это как-то по-детски, и делалось уже миллион раз. А запулишь интертекст, допустим, с князем Вяземским или, того хуже, Яковом Полонским, так ведь поймут два-три человека, и вся игра насмарку. Хотя самому такие вещи в кайф. Что делать, Зин?»

Ниже – полсотни неглупых в большинстве своем ответов. Приведу один, показавшийся мне достаточно забавным.

Александр НАГОВИЦЫН: «Это всё цветочки. А через полсотни лет...??? Каждый сам себе поэт! Сам себе режиссёр! Сам себе зритель и слушатель? Какие там паруса, уж и одинокий парус никто не вспомнит... В общем, всем по парусу. Каждому по-своему. И по барабану. На выбор кому жестяной, а кому вместе с судьбой барабанщика, а тому, кто встал пораньше, тот пусть веселый по улице проносит барабан, а тому, кто барабанщик - бог пусть будет барабан…».

PS. А я, как всегда, жду пожелания, предложения, находки, о которых вам было бы интересно поговорить.